Юрiй ЛЕБЕДЕВЪ-СЕРБЪ. Одиночество

Сестрѣ Зинѣ

Въ извѣстномъ возрастѣ мы въ большинствѣ своёмъ становимся сиротами. У Тимофея Большакова сначала умеръ отецъ, потомъ, черезъ пятнадцать лѣтъ, и мать. Эти утраты онъ ощутилъ какъ сокращенiе собственнаго мiра, но лишь потомъ онъ понялъ, осозналъ: а вѣдь я – сирота... Даромъ что сѣдой уже весь.

И съ этимъ чувствомъ, по уже забывшемуся поводу, онъ сказалъ какъ-то зятю и дочкѣ:

– Конечно, сироту обидѣть легко!

Чѣмъ-то они его обидѣли, пустяшнымъ какимъ-то отношенiемъ, и у нихъ сомнѣнiй быть не могло, что онъ сиротой называетъ себя. Зять хотѣлъ было разсмѣяться, но тутъ же скомкалъ раскрывшiйся ротъ: а вѣдь правда!.. не возразишь...

А Тимофей не сталъ дальше ничего говорить, но думать и съ этимъ жить – не пересталъ. А проще и легче жить, безъ подобныхъ мыслей, – не получалось; онъ видѣлъ, что можно стать сиротой на всѣ четыре стороны свѣта, на триста шестьдесятъ пять дней в году. И не только одинокимъ жертвамъ квартирныхъ мошенниковъ, но даже героямъ Великой Отечественной – кто выжилъ и дожилъ... даже несмотря на почести въ День Побѣды и молодое море Безсмертнаго Полка портретовъ.

Правда, такъ это было до объявленiя всемiрной пандемiи «2020». Теперь и Безсмертный Полкъ готовы запретить.

Поколенiе Тимофея появилось на свѣтъ послѣ Великой Отечественной, которую теперь обозначаютъ трёхбуквенно: ВОВ. Въ послѣдующихъ войнахъ, послѣ 91/93 годовъ, оно, поколенiе, не могло уже участвовать по возрасту. На Великой воевалъ отец Тимофея – связистомъ и корректировщикомъ огня миномётной роты, а Тимофей – въ такъ называемое мирное время – служилъ на крейсерѣ, потомъ ходилъ на сухогрузѣ по морямъ-океанамъ, вплоть до Острова Свободы – до Кубы, значитъ, и за Гондурасъ – или въ Бразилiю на погрузку кофейныхъ зёренъ въ мѣшкахъ. Къ ихъ пароходу (для моряка его судно, даже турбоходъ или дизель-электроходъ, – всё равно «пароходъ») приходили невѣсть откуда берущiеся русскоязычные эмигранты, чтобы поговорить съ «морячкáми изъ Совдепiи». Одни хотѣли пожаловаться на жизнь и поразспрашивать о Россiи, хоть потрогать руками поручни трапа «Марíи Ульяновой», а то и пригласить моряка для простого разговора въ портовской тавернѣ; другiе приходили, чтобы склонить моряка къ невозвращенiю на родину. Тимофей прочитывалъ ихъ мысли и контрапункты, въ таверну сходилъ только однажды: благо, что съ ними былъ помполитъ, который пить умѣлъ, себя и другихъ контролируя – онъ-то и счёлъ возможнымъ принять приглашенiе русскоязычныхъ. Помполитъ ходилъ въ увольненiе не въ формѣ, чтобы не показывать свои нашивки начальствующаго состава, а бесѣду поддерживать онъ умѣлъ, но больше съ Тимофеемъ въ увольненiе не ходилъ –провѣрять пересталъ, когда парень высказалъ сочувствiе эмигрантамъ по поводу ихъ скучной жизни: лѣто круглый годъ – повѣситься можно.

У себя на родинѣ Тимофей былъ завидный женихъ: мотористъ океанскаго судна, курсантъ-заочникъ, даромъ что въ общежитiи обиталъ. Невѣста скоро появилась на горизонтѣ, скоро и свадьбу сыграли – и встали въ очередь на жильё, а тѣмъ временемъ стали жить у тестя съ тёщей. И сталъ морякъ и заочникъ, или мужъ-заочникъ, привозить изъ рейса заморскiе подарки да чеки Внешторгбанка на покупку разныхъ «дифицитовъ». Теперь ему яснѣе яснаго, что дефицитъ обыкновенныхъ товаровъ былъ штукой, завѣдомо организованной, однимъ изъ винтиковъ системы.

Но всё это только присказка. Тогда онъ не былъ сиротой, это разъ. Насчётъ будущаго не сомневался, это два. И всегда торопился къ семьѣ, это три. А теперь онъ старъ – и полный сирота. Теперь исторiя – это скопленiе чувствъ, комокъ торчащихъ нитокъ, ни за одну не хочется потянуть. Она взорвалась, исторiя, и взрывъ ея застылъ въ глазахъ у Тимофея: камни, железо, пыль, цвѣты и мечты – неопадающiй кустъ обломковъ, летящихъ въ небо.

Родители Тимофея, школьные учителя, жили въ малороссiйской провинцiи, и свой отпускъ Тимофей дѣлилъ нá три: одна часть, недолгая, – у родителей, другая – съ женой на морѣ (если совпадали по времени), и третья, наибольшая – дома, съ семьёй. Уже отдѣльно отъ тестя и тёщи, уже и не заочникъ, а стармехъ судовой, командиръ машиннаго отдѣленiя – людей и желѣза. Другое дѣло, что въ популярномъ тостѣ морскихъ начальниковъ было принято пить за славныя времена деревянныхъ кораблей и людей изъ железа, какъ противное сегодняшнему дню железныхъ кораблей и деревянныхъ экипажей. Тимофей не считал это справедливымъ и самъ такого тоста никогда ни разу не произнёсъ.

Малороссiйское дѣтство Тимофея было, конечно, солнечнымъ, потому какъ гдѣ ещё быть солнцу, какъ не тамъ, гдѣ «тихá укрáинская ночь, прозрачно небо, звѣзды блещутъ...» Мысль эта кажется парадоксальной, но лишь на первый взглядъ. Дѣтство солнечно всегда, если есть родители. А въ старости – уже и солнце въ пучокъ не соберёшь, уже и мысли сами разбѣгаются.

Какiя теперь мысли, откуда имъ быть? – густѣютъ только чувства воспоминанiй, какъ сумерки, проводившiе яркiй закатъ.

Потому не думаетъ, не вспоминаетъ о дѣтствѣ, о родителяхъ Тимофей – онъ видитъ ихъ каждую минуту, онъ слышитъ ихъ, онъ съ ними говоритъ. Навѣрное, объ этомъ-то и говорятъ: впалъ въ дѣтство...

Вотъ онъ, отецъ, передъ глазами, а вотъ и мать. Когда-то сосѣдка въ тёмномъ коридорѣ барака приняла Тимофея, на фонѣ дальняго окна, за его отца – настолько повторяетъ сынъ отцовскiя движенiя и жесты. Но такъ и быть должно. И, тѣмъ не менѣе, долго Тимофей не осмѣливался говорить отцу «ты» – выкручивался, избѣгая такой необходимости. Отецъ былъ великъ, недосягаемъ въ глазахъ у сына-дошкольника: партизанилъ въ лѣсахъ Волыни и сочинилъ партизанскую пѣсню, которая по праздникамъ звучала на мѣстномъ радiо, пока не пришла бандера свои химеры учинять... Потомъ отецъ ушёлъ съ нашей армiей и гналъ Гитлера отъ Даугавы до Вислы. И медаль у него польская есть. Хотя родомъ онъ съ высокаго берега Волги. Хорошо учили моряковъ: имъ понятно, почему западный берегъ рѣки всегда повыше, и что такое корiолисовы силы, и много чего ещё. А потомъ отецъ, вернувшiйся съ войны, учился во Львовѣ по рѣшенiю партiи на учителя укрáинской мовы и литературы. А увёзъ его съ Волги, семилѣтняго Сашу съ его мамой, бѣлорусъ Ивашевичъ, гастарбайтеръ по-теперешняму, замѣнившiй Сашѣ погибшаго въ Карпатахъ отца, Тимофеева дѣда.

И вотъ она, мать, съ мѣшкомъ картошки поперёкъ велосипеда, возвращается съ огороднаго участка, что на окраинѣ посёлка... Рѣдкiй учитель въ ихъ посёлкѣ городского типа (пгт) не воздѣлывалъ огородъ, хотя чаще этимъ занимались женщины – какъ мама Тимофея. У отца была большая школьная нагрузка, къ тому же онъ не оставлялъ сочинительства, начатаго партизанской пѣсней. Поэтому Тимофей всегда видитъ отца за столомъ и съ пишущей машинкой, а мать – съ велосипедомъ, гружёнымъ картошкой. Онъ ходитъ къ матери на огородъ и помогаетъ, потомъ ведётъ гружёнаго «мула» домой, схвативъ его за рога. Но мать ему чаще велитъ оставаться дома за уроками, потому что Тимофей – отличникъ и материна гордость.

Огороды раскинулись по обѣ стороны желѣзной дороги, идущей съ сѣвера на югъ, отъ Ленинграда, гдѣ Тимофею предстоитъ учиться, до Чёрнаго моря, гдѣ онъ тоже побываетъ, – гдѣ теперь, по слухамъ, стоитъ памятникъ пѣвцу Утёсову, а Суворову памятника такъ и нѣтъ, хотя сорокъ лѣтъ назадъ уже былъ закладной камень.

Вдоль полотна желѣзной дороги – колючiя джунгли ежевики, тамъ сестрёнка собираетъ ягоду въ алюминiевый бидончикъ, а посёлокъ, разсѣкаемый желѣзной дорогой, окружёнъ смолисто-пахучими сосняками... Сами же кварталы пахнутъ абрикосомъ и вишней, фiалкой и цвѣтущимъ табакомъ, пiонами – а позднѣе ирисами. Это сильно и памятно слышится по вечерамъ, когда классъ Тимофея и классъ сестрёнки Свѣты возвращаются къ школѣ съ рейда по сбору металлолома.

Потомъ ещё остаются силы и желанiе идти въ Паркъ железнодорожниковъ на городскую танцплощадку, что на фундаментѣ то ли непостроенной, то ли снесённой церкви (тогда никто не пытался въ этомъ разбираться). Церковь сейчасъ на этомъ фундаментѣ стоитъ – построили въ 70-хъ на народныя деньги. Тимофеева мать тоже вносила на стройку свою лепту и кой-какiя сыновьи деньги, а Тимофей какъ-то разъ, будучи въ отпускѣ, помогалъ разгружать кирпичи съ грузовика.

«Былъ молодъ, имѣлъ я силёнку!..» – эта пѣсня стоитъ и стоитъ въ ушахъ.

Советскiй морякъ заграничнаго плаванiя былъ женихъ нарасхватъ, и сами моряки пересказывали, безъ малѣйшихъ иллюзiй, анекдотъ объ идеальномъ муже: это былъ бы несуществующiй, какъ всё идеальное, слѣпоглухонѣмой капитанъ дальняго плаванiя. Про старшаго механика, по-морскому – «дѣда», анекдоты не ходили, воображенiя у соискательницъ на это не хватало; тѣмъ не менѣе, въ положенный срокъ сталъ Тимофей судовымъ стармехомъ.

Жена и дочка – вотъ тебѣ и семья. А шо робыть? – какъ говаривалъ старый мотористъ Гаврилюкъ.

Родители Тимофея идеальными не были, для него они были святы.

Отецъ, призванный въ дѣйствующую армiю послѣ партизанщины, побывалъ въ ленинградскомъ госпиталѣ, штурмовалъ Кёнигсбергъ, повидалъ соблазны большого свѣта, но вернулся къ женѣ и сыну, котораго мечталъ увидѣть врачомъ: ради этого онъ присылалъ матери Тимофея медицинскiе учебники и даже, одинъ разъ, «Учебникъ сержанта артиллерiи» – настолько не хотѣлось ему, чтобы сынъ когда-либо оказался въ пѣхотѣ.

Съ матерью Тимофей былъ болѣе близокъ – изъ-за постоянной загруженности отца. Она не покладала рукъ ни дома, ни въ школѣ, ни на картофельномъ участкѣ, ни на кухнѣ –  и Тимофей понимаетъ, сколь мала была его помощь матери.

Когда стармехъ бывалъ въ застольяхъ съ гостями изъ торгпредства и посольства, то скоро уяснилъ родительскую драму дипломатовъ: для «золотой» московской молодёжи идеальными были папа съ мамой, жившiе заграницей и присылавшiе деньги.

Тимофей, пропадавшiй въ морѣ мѣсяцами, не могъ быть для Маруси идеальнымъ папой, развѣ только полуидеальнымъ мужемъ.

Возвращаясь изъ рейса, онъ всегда замѣчалъ у жены недоумённое лицо.

– Что съ тобой? – говорилъ онъ.

– Какъ-то я отвыкла, – прямодушно брякала жена.

– Ничего. Привыкай! – отвѣчалъ онъ, разминая ей плечи.

Онъ, конечно, въ рейсѣ думалъ о ней, представлялъ эту встрѣчу... Со временемъ установилось такъ, что и въ рейсѣ ему представлялось это озадаченное лицо.

Когда Тимофей списался на берегъ и сталъ работать въ МТО, пришлось привыкать уже ему. Неотвратимо наступала горбачёвская переструйка, да и въ семьѣ начинала тучей нависать какая-то перестройка.

Когда всѣ съѣхали въ приватизацiю, дочь стала пропадать въ ночныхъ клубахъ и дружить со странными типами, а Тимофей вспоминалъ, какъ училъ её, маленькую, ѣздить на велосипедѣ.

Жена невозмутимо допускала этотъ новый образъ жизни дочки, да и сама пропадала у подругъ – гадалокъ и экстрасенсóрокъ. Гороскопы предсказали ей разводъ на 41-мъ году жизни – и нельзя сказать, что Тимофея это удивило: даже не огорчило. Онъ самъ ей посовѣтовалъ искать новую опору въ новой жизни, напиравшей со всѣхъ сторонъ... Экипажи судовъ застревали въ Европѣ и въ Африкѣ изъ-за долговъ судовладѣльца передъ портомъ и передъ собственнымъ экипажемъ, а береговому Тимофею тоже платили съ перебоями. И падалъ, проваливался рубль. Конверты съ заморской «зеленью» давали не всѣмъ, да и то не всегда.

Безпокоила Тимофея дочь. Она попала подъ опеку нѣкой прожжённой особы (такъ воспринималъ её Тимофей по скупымъ разъясненiямъ дочки), притомъ сожительницы занзибарскаго студента. Познакомились, конечно, въ «клубѣ». Дочь увѣряла въ томъ, что къ ней эта пара относится какъ къ ребёнку, а ещё въ томъ, что «клубъ» – отличный отдыхъ.

– Въ ночное время отдыхъ – это сонъ! – возражалъ отецъ, стараясь голоса не повышать. Онъ, странное дѣло, робѣлъ передъ доченью, уже превосходившей его практичностью и логикой. Съ другой стороны, только на дочкинъ здравый умъ онъ и могъ разсчитывать: она не любила разспросовъ, не любила и непрошеныхъ совѣтовъ. Мои совѣты – не чужiе, справедливо думалъ Тимофей, но говорить объ этомъ дочкѣ – не говорилъ. Она же не дура, на юриста учится.

Занзибарскiй пришелецъ сталъ всё чаще дочкѣ названивать, и это совпало съ разводомъ Тимофея и переѣздомъ ихъ съ дочкой въ коммунальную квартиру. Телефонъ общаго пользованiя всяко услышишь, а про дальнiй конецъ – догадаешься. Мобильники только-только ещё стали появляться у ребятъ, осѣдлавшихъ волну.

Здравый умъ дочку не подвёлъ, она въ залѣ суда выбрала остаться съ отцомъ. Развелись безъ имущественныхъ претензiй другъ къ другу, по обоюднаму согласiю.

Вслушиваясь въ краткiе отвѣты дочки на многословiе занзибарца, Тимофей проникался вѣрой въ то, что всё обойдётся. Къ великому облегченiю и счастью Тимофея, такъ и случилось.

Одинъ за другимъ появились у дочки трое отечественныхъ воздыхателей, съ каждымъ Тимофей познакомился: изъ разныхъ слоёвъ новой полосатой жизни ребята, но вскорѣ всѣ трое пропали безъ слѣда. Одинъ даже начиналъ Тимофею нравиться своимъ сдержаннымъ достоинствомъ и юморомъ.

Но всё проходитъ и мѣняется очень быстро: дочь Тимофея теперь замужемъ – за парнемъ ей подстать: трезвый, мастеровитый, на всѣ руки... И автослесарь, и сантехникъ, и электрикъ. Потому и бросилъ свой политехъ, что всё знаетъ, всё умѣетъ. Даже Тимофея не прочь поучить въ вопросахъ мiрового развитiя. Дочка и Тимофей зовутъ его не иначе какъ Андрюшей, хотя онъ старше Маши лѣтъ на восемь-девять-десять – точнѣе не узнать, да и не надо.

***

Какъ опредѣляетъ всевѣдущiй Андрей, въ жизни тонъ задаютъ «люди Берлюскони» – по фамилiи однаго изъ прiятелей нашего президента. Почему Андрей выбралъ эту фамилiю, теперь и не сказать, по случаю такъ вышло. Теперь можетъ быть и другая фамилiя, но съ Андрюшей и съ дочкой отецъ видится рѣдко: недѣлями не видятся, какъ отремонтировали они двѣ свои комнаты и прихожую, такъ и пропали изъ виду. Мудрые ребята, вообще: чтобы отецъ подъ ногами у ремонта не путался, Андрей построилъ въ отцовой комнатѣ, въ углу подъ иконостасомъ, кухонный и онъ же обѣденный столикъ съ выдвижными ящиками, а подъ ящиками можно даже книги складывать. Полки-то всѣ забиты у старика. Купивъ квартиру, онъ, конечно, её отремонтировалъ по-своему, но дѣти захотѣли по-современному. Отремонтировали – такъ живите! Но нѣтъ, чего-то ждутъ... Понятно, чего: когда и третья комната освободится для ремонта. Нѣтъ, не подумайте плохо, они объ отцѣ позаботились: купили ему въ комнату китайскiй электрочайникъ, въ точности такой же, какъ у нихъ въ кухнѣ, и тостеръ для прожарки хлѣба. Кухня советская, крохотная: отецъ зайдётъ, а дочка выходитъ. Мысли двоихъ уже сопятъ и толкаются.

Маша, обученная мужемъ, сама обновила стѣны прихожей, лихо управлялась съ ручной электробетономешалкой, лазернымъ уровнемъ и прочими современностями. Тимофей съ гордостью наблюдалъ, не надоѣдая, ея труды – и вспоминал её маленькую, едва начавшую говорить, какъ она кричала родителямъ, желая самостоятельности: «Самá! Самá! Самá!»

Вотъ наградилъ Богъ доченькой! – восхищался Тимофей.

Максимально обустроивъ своё будущее гнёздышко, вплоть до освѣтительныхъ реле-автоматовъ, Маша съ Андрюшей испарились изъ дому къ свекрови, уже къ той порѣ овдовѣвшей. Не въ томъ ли причина? – думаетъ Тимофей, – вѣдь женщинѣ нужно утѣшенiе.

Въ Кудровѣ, конечно, дочкѣ веселѣе: тамъ ещё братъ Андрея – съ женой и сынишкой, да и свекровь, худо-бѣдно, замѣняетъ Маше мать. Но Кудрово, однако, не лучшее мѣсто для проживанiя: въ интернетѣ пишутъ и показываютъ, какъ тѣсно жмутся другъ къ другу кудровскiе небоскрёбы. Ни погулять, ни свѣта не видать. Это не советскiе просторные кварталы.

Изъ тѣсноты и полумрака современности Тимофей улетаетъ въ барачное дѣтство, гдѣ свѣтло ему и просторно. Они съ сестрёнкой собираютъ ежевику в джунгляхъ вдоль желѣзной дороги, а Тимофей фотографируетъ её полученнымъ ко дню рожденiя фотоаппаратомъ. Тогда ещё не говорили – камера, такой моды не было. Сестра выпрямляется въ кадрѣ, надъ ней облака, а за ней – пробѣгающiй поѣздъ и окна со взмахами рукъ. Себя отождествляетъ Тимофей съ выпукло сверкающимъ влюблённымъ объективомъ, и даже Маяковскiй – почти Есенинъ, потому что «жизнь прекрасна и удивительна», и вяжетъ всё новые и новые узлы, соединяя ихъ въ твою неповторимую бiографiю... Которая потомъ, не дожидаясь конца сеанса, станетъ разбѣгаться.

Потомъ фотографiя Тимофея становилась цвѣтной и могла различаться какъ ORWO и AGFA или Свема – но тогда онъ знать не зналъ, что въ царской Россiи уже былъ изобрѣтатель Прокудинъ-Горскiй... Потомъ историки открыли, что даже Днѣпрогэсъ планировался при Николаѣ Александровичѣ, когда Ленинъ ещё толкался въ Женевѣ и не помышлялъ ни о какомъ ГОЭЛРО. Но назрѣвала «первая мiровая», подсказывалась Ротшильдомъ и Троцкимъ «ленинская нацiональная политика» и гдѣ-то печатался «матерiализмъ и эмпирiокритицизмъ». Ну, эмпирiокретинизмъ!..– откликался на это черезъ пять десятковъ лѣтъ одноклассникъ Тимофея Сашка Пушкарь, землякъ Бандеры и Явлинскаго, добившiйся права писать свою фамилiю безъ мягкаго знака. Помогъ ему въ этомъ учитель мовы съ «погоняломъ» Параска, изъ-за котораго отецъ Тимофея перевёлся в школу рабочей молодёжи.

«Всё это ерунда по сравненiю съ мiровой революцiей!» – приговаривалъ учитель географiи (почему-то не исторiи!) Анатолiй Ефимовичъ Крáвецъ, носившiй «Красную Звѣзду» на пиджакѣ и не рѣже раза въ годъ говорившiй матери Тимофея: «Ахъ, если бы я нашёлъ кошелёкъ съ деньгами!..» По его словамъ, звучавшимъ на урокахъ географiи, онъ былъ полковымъ развѣдчикомъ, танкистомъ, парашютистомъ и героемъ СМЕРШа, только на разныхъ фронтахъ мѣнялъ спецiальность. А ещё онъ пилъ воду изъ Байкала и Дуная, второгодникъ Витька Бурлакъ это громко оспаривалъ: «Не вѣрю!» – Анатолiй Ефимовичъ выходилъ изъ себя и прогонялъ Витьку изъ класса.

Успокоившись, онъ продолжалъ урокъ:

– Такъ на чёмъ я остановился?.. Академикъ Ферсманъ, кстати – Анатолiй Ефимовичъ, внёсъ неоценимый вкладъ...

Въ тѣ времена, задолго до интернета съ Википедiей, даже Витька не могъ бы уличить А.Е. Крáвеца (почему-то не Кравцá) и отстоять доброе имя Александра Евгеньевича Ферсмана. Скупой учебникъ давалъ только иницiалы.

Годы спустя мать писала Тимофею, что А.Е. Кравецъ уже не ходитъ, но его, какъ героя войны, водятъ под руки, а по лѣстницѣ носятъ въ День Побѣды и показываютъ младшеклассникамъ, а онъ имъ разсказываетъ... Жена его Элеонора продолжаетъ учить пѣнiю въ школѣ, какъ и Тимофея этому учила. (Это выражалось въ томъ, что она пѣла арiетки изъ Кальмана или Бизе сорок минутъ напролётъ.)

Но жизнь прекрасна безъ остановки – насъ удивляетъ, сама ничему не удивляясь. Учитель исторiи Иващенко, знаменитый Вась-Вась съ внушительной колодкой орденскихъ планокъ на груди, встрѣчаетъ маму Тимофея съ побѣднымъ видомъ:

– Тамара Даниловна, я поймалъ вора...

Говоритъ негромко, не восклицаетъ.

А речь идётъ въ продолженiе того вопроса, что въ учительской стали пропадать деньги изъ кармановъ и сумочек.

Мать смотритъ Вась-Васю въ его сiяющiе глаза:

– И кто же это?

– Я не могу вамъ этого сказать. Онъ взялъ съ меня честное партiйное.

– Я поняла! – съ чувствомъ отвѣчаетъ мать. – И не говорите, Василiй Васильевичъ!

Тимофею Вась-Вась обычно совѣтовалъ, выставляя оценку ему въ дневникъ:

– Хорошо учи́тесь, Большаковъ!

Съ учениками онъ былъ на «вы» и къ подрастающимъ мужчинамъ обращался по фамилiи, какъ въ какомъ-нибудь кадетскомъ корпусѣ былой Россiи. Такъ вѣдь и школа, гдѣ они съ сестрой учились, была русская.

Тихоня и сплетникъ «параска», по фамилiи Прокопенко, хотя тоже носилъ колодку орденовъ на груди, былъ другого поля ягода.

Онъ любилъ вызывать къ доскѣ ученицъ и диктовать имъ къ написанiю бѣлымъ по чёрному что-нибудь этакое важное:

– Три чвертi усього виробництва радянського цукру дає Украïна!

Отцу было тѣсно съ «параской» въ одной школѣ, и онъ перешёлъ въ вечернюю, что было даже къ лучшему: можно было больше сочинять стиховъ и печатать ихъ въ районной газетѣ.

***

«Но почему дочка съ зятемъ со мной не живутъ? – думаетъ Тимофей. – Я вродѣ не скандалистъ и не пропойца».

Когда онъ прiѣзжалъ къ дочкѣ въ лѣтнiй оздоровительный лагерь (пiонерскихъ больше быть не могло) и окликалъ её издали, то она могла понестись къ нему навстрѣчу не глядя на косогоръ или кочки, такъ что сердце отца замирало и онъ призывалъ къ осторожности. Ну, тогда онъ былъ для неё почти что всѣмъ, да и былъ совсѣмъ не лохъ, для нѣкоторыхъ дочкиныхъ учительницъ смотрѣлся женихомъ. Подтянутый, поджарый, морякъ морякомъ, хотя и бывшiй.

Теперь онъ старъ, неостроуменъ, ругаетъ вещи, когда тѣ падаютъ изъ рукъ, и ему такому теперешняму одноклассницы дочки не стали бы передавать привѣты...

И это Маше ещё невѣдомо, говоритъ себѣ Тимофей, что у меня теперь даже ноги разныя... Угу.

Можетъ, ея характеръ сформированъ ея профессiей? – нѣтъ, образованiемъ только, она же не работаетъ юристомъ. Навѣрно, обижается на отца, отговорившаго её отъ поступленiя на журналистику. А можетъ, виноватъ родительскiй разводъ, оттого и льнётъ она къ свекрови. Теперь она вѣдь полусирота: ожесточённая безъ матери, которую, возможно, больше никогда не увидитъ. Да она и не выказывала желанiя видѣть эту мать, попавшую въ тюрьму за убiйство.

Мало кто знаетъ, что бывшая жена Тимофея зарѣзала второго мужа послѣ восемнадцати лѣтъ брачной жизни. Бракъ съ Тимофеемъ продержался лѣтъ пятнадцать, а мирный ихъ разводъ ему теперь кажется чудомъ. Правда, развратъ и насилiе вошли въ состоянiе нормы уже послѣ Тимофеева развода съ женой. Убiйства дѣтей, мужей, жёнъ и любовницъ происходятъ регулярно, объ этомъ заботливо сообщаютъ телевизоръ съ интернетомъ. Вѣроятно, новая жизнь жены была не сахаръ, отъ нея доходили отголоски про враждебность свёкра и свекрови.

Тимофею кажется, что смерти онъ не боится. Когда-то отецъ произнёсъ при маленькомъ Тимофеѣ шутку не шутку, а подобiе поговорки: «Чудакъ покойникъ, умеръ – и смѣётся.»

Возможно, подъ влiянiемъ матери, онъ больше этого не повторялъ. Но въ тотъ разъ Тимофей спросилъ отца, почему смѣётся покойникъ.

– Навѣрно, говоритъ намъ счастливо оставаться, – отвѣтилъ отецъ.

– Это онъ радуется встрѣчѣ съ Господомъ, – добавила мать. Въ отличiе отъ сына, она думала о смерти часто, боясь попасть въ тартаръ изъ-за множества выслушанныхъ ею признанiй поселковыхъ грѣховодницъ.

«Когда дочка прiѣдетъ загружать своим добромъ стиральную машину, – соображаетъ Тимофей, – спрошу её рѣшительно, почему они здѣсь не живутъ. А можетъ спрошу и почему внуковъ нѣтъ...»

Когда-то интернетъ внёсъ печальную ясность: женщины, родившiеся въ чернобыльской зонѣ въ томъ самомъ году, какъ правило, бездѣтны. Маша родилась не въ зонѣ, но мать отправила её туда къ Тимофеевой матери на цѣлыхъ три года собственнаго бездѣлья. «А самъ я думалъ о чёмъ? – недоумѣваетъ Тимофей. – Я-то гдѣ былъ? А былъ я въ морѣ...»

Руководилъ чернобыльской диверсiей горбачёвскiй выдвиженецъ въ инструкторы ЦК, бывшiй инженеръ cъ той самой АЭС. Кучинскiй, качиньскiй или квачиньскi – докторъ наукъ и ядерщикъ Острецовъ невнятно произнёсъ его фамилiю. Теперь живётъ качиньскi

въ бандеровскомъ Кiевѣ, однимъ воздухомъ дышитъ съ сестрой Тимофея.

Послѣ побѣды надъ Гитлеромъ отецъ Тимофея былъ направленъ партieй-государствомъ во Львовскiй институтъ на учёбу. Государство остро нуждалось въ учителяхъ украянской мовы, на которой «чисто» никто не разговаривалъ, а писали только свидомые «нацiоналисты»: нацiи не было – нацiоналисты были. Теперь это Тимофей понимаетъ. Срочно понадобился пёстрый внутреннiй интернацiоналъ. Долболобы! Никто не думалъ, всѣ мечтали чёртъ-те о чёмъ. А кто-то вѣдь и продумалъ это всё!

Въ юности Тимофей, какъ отличникъ и сынъ учителя, тоже постигалъ науку этой мовы, она не совпадала даже съ домашнимъ языкомъ родителей Тимофеевой матери. А среди классиковъ этой литературы была такая пестрота, какая только возможна между дiалектами разных зонъ вѣковой оккупацiи.

Теперь старый Тимофей черезъ Ютьюбъ и въ интернетѣ наблюдаетъ, какъ бурно, хотя безъ особаго успѣха, развивается эта державная мова: съ каждымъ новымъ президентомъ одни слова замѣняются другими, а укротелеведущiе послушно осваиваютъ эти новости державности.

Господь уберёгъ Тимофеева отца отъ этой оперетты– тотъ скончался скоро послѣ Бѣловежскаго сговора тёмныхъ трiумвировъ.

Глядя на фото отца и матери, старый Тимофей понимаетъ, что мать его была красавица. Строгой красоты лицо, царственный лобъ, коронованный великолѣпными волосами. Но главное въ ней подмѣтилъ сосѣдъ дядя Костя, сидѣвшiй съ мужиками подъ старымъ тополемъ:

– Вотъ женщина, взглянетъ – какъ рублёмъ подари́тъ!

Для остальныхъ это прозвучало черезчуръ по-русски, тогда были въ ходу строки мѣстнаго автора:

 Як спiд лоба гляне – хоч скачи́ у воду, кажуть парубки́...

То бишь сигай сломя голову съ кручи.

Отецъ Тимофея тоже недурёнъ собой. Мать находила у него въ пиджакѣ конфеты и записки тётокъ-учительницъ съ жалобами, что отецъ не обращаетъ на нихъ никакого вниманiя. Самъ Тимофей съ малыхъ лѣтъ обнаружилъ даръ интуицiи: онъ былъ почему-то увѣренъ, что красивая училка по физкультурѣ, безъ конца шпынявшая Тимофея, мститъ ему за отца, къ ней равнодушнаго.

Только вотъ при собственной женитьбѣ интуицiя Тимофея подвела. Съ первыхъ же минутъ знакомства будущая жена похвалилась своими папой и мамой, преувеличивъ ихъ достоинства и должности. А передъ свадьбой оказалось, что отецъ невѣсты не живётъ съ ея матерью, а въ концѣ очередного рейса обнаружилось, что тёща и съ собственной матерью на ножахъ.

На упрёкъ Тимофея въ обманѣ жена расхохоталась:

– А что жъ ты уши-то развѣсилъ!

Да, Тимофеевы родители были святы, но по-разному. Къ отцу онъ рѣшался обратиться лишь по крайнему поводу, а мать сама дѣлилась съ сыномъ сокровенными мыслями. Работа на картофельномъ полѣ сближала ихъ. Онъ зналъ, что кумушки всего «пгт» прибѣгали къ его матери дѣлиться сердечными авантюрами («какъ будто оно мнѣ надо!» – удивлялась и негодовала мать), и эти же кумушки въ глаза смѣялись надъ «скучной жизнью» его матери, не заводившей себѣ любовника.

А отецъ, партiецъ и орденоносецъ, не позволялъ матери ходить въ церковь. Мать ѣздила за тридцать шесть километровъ къ сестрѣ, Тимофеевой тёткѣ, чтобы отстоять литургiю и причаститься. Зато отецъ, привязанный къ моральному облику строителя новой жизни, былъ негласно разоблачёнъ сосѣдками: «Даниловна, вотъ ты ѣздишь къ сестрѣ, а твой Саша, дома одинъ, вовсю распѣваетъ божественное!..»

По выходѣ матери изъ церкви её брали въ оборотъ всякiе iеговисты и адвентисты. Мать скоренько убѣгала отъ нихъ на вокзалъ. «Стою я на платформѣ, хлопья снѣга надо мной кружатся, какой чудесный Божiй мiръ – думаю, и чтобы я зреклась (иныя слова мать могла сказать и по-мѣстному) – чтобы я зреклась моей красивой праведной вѣры?!»

Уже будучи бывалымъ морячиной, Тимофей продолжалъ привозить отцу, по своей туповатой городской привычкѣ, всякiе виски, джины и текилы. Отецъ, изрѣдка выбираясь къ редактору областной газеты или къ сябрамъ въ Бѣлоруссiю, прихватывалъ что-нибудь изъ этихъ сыновьихъ подношенiй... По кончинѣ отца Тимофей обнаружилъ въ семейномъ сарайчик болѣе дюжины запылившихся бутылокъ съ англiйскими наклейками.

Что привозилъ онъ овдовѣвшей матери? Могъ привезти жидкое удобренiе для огорода или ожерелье индiйскихъ камушковъ (благополучно унесённое матерью въ церковь), но ему не хватало ума и состраданiя, чтобы присылать ей денегъ. Зато жена Тимофея, родивъ дочку, догадалась привезти свекрови кроху на всѣ три года отпуска «по уходу за ребёнкомъ».

Очень медленно прозрѣвалъ Тимофей. И вотъ уже Марусѣ девять лѣтъ. И вотъ у мѣченаго Горби принимаетъ вахту Ельцыпупъ. И всѣ ларьки, салоны, перекрёстки, супермаркеты, экраны переполняются изобрѣтательнымъ развратомъ... Глядя на рекламу американскихъ издѣлiй, дочка спрашивала:

– Папа, они врутъ?

– Врутъ, конечно, дочка. Врутъ.

Почему врутъ, она не спрашиваетъ: папа уже объяснилъ. А Горби объяснилъ – всѣ двери распахнулъ: всё разрѣшено, что не запрещено.

Давно уже, очень давно, не слыхалъ Тимофей отъ Маруси слова «папа».

Какъ только Маша съ Андреемъ поженились (не пригласивъ Тимофея ни въ ЗАГСъ, ни въ застолье), дочка объявила ихъ намѣренiе жить отдѣльно въ съёмной квартирѣ. Тимофей молча хмыкнулъ въ удрученiи. Чего имъ тутъ не жить? Денегъ некуда дѣвать? Дѣйствительно, пару лѣтъ они прожили вмѣстѣ съ нимъ – видимо, копили деньги? – потомъ стали бывать у него наѣздами, по мѣрѣ накопленiя постирушки для стиральной машины. Теперь ихъ не бываетъ по мѣсяцу и болѣе.

И онъ её спросилъ:

– По какимъ причинамъ вы тутъ не живёте?

– Мы же съ самаго начала хотѣли жить безъ родителей.

– Вы развѣ не съ Аллой Васильевной живёте?

– Она – зá городомъ!

Получалась глупость и абсурдъ: свекровь на дачѣ?.. «съ удобствами во дворѣ»?.. при нулевыхъ температурахъ? А гдѣ тогда Андреевъ братъ съ женой и сыномъ?

Впервые въ жизни дочь ему лгала.

А Тимофей сталъ ощущать себя Кощеемъ, стоящимъ на пути у молодого счастья.

Хотя, при мастеровитости Андрея, тотъ могъ устроить отопительный котёлъ на дачѣ и тёплый туалетъ, только Тимофею не представлялось возможности убѣдиться въ этомъ. И оставался вопросъ насчётъ семьи младшаго брата Андрея.

Остался Тимофей какъ бобыль Кокованя изъ уральскихъ сказовъ Бажова. Только олень Серебряное Копытце его не навѣщалъ. Дочкины домашнiя тапочки оранжево виднѣлись въ прихожей, и онъ привыкъ уже поглядывать въ уголъ: отсутствiе тапочекъ означало, что они у хозяйки на ногахъ, а она гдѣ-то въ комнатахъ... Одна либо съ мужемъ. Они всегда втихую возвращались.

Поначалу сиротливо стоявшiя подъ вѣшалкой дочкины тапки его огорчали, потомъ стали означать успокоенiе: не придётся ни о чёмъ и ни съ кѣмъ объясняться.

Такъ и жилось, въ призрачныхъ грёзахъ, воспоминанiяхъ, сумеркахъ. «Тёмная личность» – сказала когда-то дочка по поводу отцовой экономiи электричества.

Ну, значитъ – тёмная. Поперёкъ дороги къ свѣтлому будущему. Сироту вѣдь обидѣть легко.

Тогда-то и была впервые имъ сказана эта примѣчательная фраза.

Дочь и зять переглянулись, и зять кивнулъ. Кивокъ могъ означать пониманiе и согласiе, но складка у губъ говорила о сарказмѣ: старикъ впалъ окончательно въ дѣтство. И своя правда въ этомъ заключенiи тоже была. Замкнулся жизни кругъ, и жизни старика оставалась недѣля. Неслышная для всѣхъ мелодiя отзвучала.

Похороны были, а поминокъ не было. Дочь и зять не знали людей, кого слѣдовало оповѣстить.

Но одна загадка Тимофеева дѣтства разрѣшилась. Изъ гроба онъ тихо улыбался.

На илл.: Художник Александр Горшенин