Виктория СИНЮК. Три рассказа
Дорога в лето
В самом начале июня, вечером после жаркого дня, Хатимцов везёт детей из столицы в маленький городок, к бабушке на каникулы. Дети, двенадцатилетняя Маша и восьмилетний Егор, сидят на заднем сиденье – а точнее, и не сидят вовсе, а, как говорит их отец, «бутузятся».
На самом выезде из города они все вместе заглянули в «Макдональдс», перекусили. Настроение у всех отличное. Учебный год ребятишки закончили хорошо – даже и поругать не за что. В музыкалке (Маша) и в художественной студии (Егор) сделали немалые успехи, поучаствовали в концертах и выставках, получили похвальные листы, о чём теперь наперебой рассказывают папе. Тот с гордостью слушает. «Умницы мои», «молодцы», «здорово» – всё это так и сыплется сегодня из его уст. В прошлый раз Хатимцов видел детей недели три назад. Встреча прошла скомканно: поели мороженого, сходили в кино, где он, усталый после тяжёлой рабочей недели, еле удержался от того, чтобы не заснуть. И разговора тогда никакого не вышло – дети на своей волне, он на своей. Вернул их домой каких-то вялых, а сам поехал к себе, на съёмную квартиру, отсыпаться перед трудным понедельником…
Сегодня все на одной волне. Дети так и «магнитятся» к отцу, а он к ним.
Впереди лето. Душисто, сладко пахнут короба его обещаний. Дорога под колёсами бежит легко, блестит молодая зелень, люпины на опушках и голубое небо балуют взгляд, уставший от городских пейзажей. В салоне играет музыка, а в полуоткрытое окно струится ароматный ветер.
Бабушка, мать Хатимцова, ждёт дорогих гостей к позднему вечеру, часам к десяти, а то и позже. Замесила тесто для пончиков – будут пышные, масленые, с сахарной посыпкой; уже начистила большую кастрюлю картошки для любимого всеми пюре и теперь возится с котлетами. Внуки останутся у неё на месяц-полтора, а сын переночует и уедет – работа. До отпуска всего ничего, но деньки стоят горячие, на носу вступительная кампания.
У Андрея Васильевича Хатимцова, сорокалетнего разведённого предпринимателя, небольшой учебный центр по подготовке к поступлению в вузы. Дела идут хорошо, учеников много, да и желающих попасть в экспресс-группы на двухнедельный курс куда больше, чем в прошлом году. Хатимцов не только управляет центром, но и сам ведёт занятия – по обществоведению. Словом, дел у него немало. Вот и сегодня, в субботу, сразу после занятий, не поужинав и не переодевшись, он поехал за детьми.
– Как работа, пап? – по-взрослому спрашивает Машка. Она закончила пятый класс, уже совсем не маленькая, даже поправилась как-то подростково, и, хотя всё так же бутузится с младшим братом, зреет в ней какая-то новая задуминка.
– Ничего, Маш! Сейчас работы много, но сдадим экзамены – и можно выдохнуть. Правда, отпуск получится небольшой: чтобы в сентябре к нам пришли учиться ребята, нужно уже в июле давать рекламу, да и преподавателей новых за лето нужно набрать – центр становится больше, растём! Такие дела…
– А сколько лет вашим ребятам?
– Да по шестнадцать-семнадцать… Одиннадцатиклассники, в основном. Но бывают и постарше. Есть и те, кто уже работает…
– А зачем они к вам ходят?
– Учиться в университетах хотят. Не поступят после одиннадцатого, на заводе годок поработают – и понимают, что без учёбы никуда... Вот и приходят.
– Понятно, – говорит Машка. – А девочек больше или мальчиков?
– Девочек… Но и мальчиков немало.
– А ведут они себя хорошо?
– Хорошо. Всё же не школа… А иногда на занятиях весело, шумно. Бывает, пьём чай, а когда дело к каникулам, и пиццу в аудиторию заказать можем. А то и смотрим вместе фильмы, обсуждаем…
– Классно, – вздыхает Машка. – Нам бы таких учителей…
Егору этот разговор как будто неинтересен, и он, откинувшись на спинку сиденья, занимается игрушкой, попавшейся ему в «хэппи-милле».
– Пап, а у робота руки и ноги сгибаются!
– Ух ты! Дашь поиграть?
Егор хохочет.
Машка, сидящая прямо за отцом, обнимает подголовник его водительского кресла, как бы невзначай касается отцовских волос на затылке и продолжает «интервью».
– А в отпуск ты к нам приедешь? Хотя бы на недельку. Пойдём в поход или на рыбалку. На великах покатаемся…
– Да, на великах! – оживлённо подхватывает Егор. Велосипеды – подарки отца за хорошее окончание учебного года – тоже, привязанные к крыше машины, едут на каникулы.
Насчёт отпуска Хатимцов не уверен. Ещё пару недель назад он без сомнений пообещал бы приехать – и приехал бы, и был бы счастлив на недельку окунуться в деревенскую беззаботность. Давно ли сам он был мальчишкой, радовавшимся новому велосипеду и рыбалке с отцом!
Но теперь обстоятельства изменились. В его жизнь после долгого перерыва (развелись с женой они полтора года назад) пришла женщина. Пришла недавно – всего десять дней как случилось первое свидание. Пришла легко, светло, по-родному – и ему очень захотелось, чтобы она осталась надолго. Он был влюблён, хотя не так давно отрицал всякую возможность подобного «заблуждения». Неделю отпуска Хатимцов должен был провести с ней. Он собирался пригласить её в Прагу, на пять дней, и уже присматривал билеты на самолёт. Вот такие обстоятельства. Разве скажешь об этом детям? Впрочем, для этого ещё нужно было получить её согласие, но Хатимцов почему-то не сомневался…
– Постараюсь приехать. Если получится, с новыми удочками и палаткой!
– Ура! – радуется Егор. Рыбалку он любит, и палатка для него – что-то вроде рая.
– Постараешься? – недоверчиво спрашивает Маша. И Хатимцов – мельком – вспоминает все свои несбывшиеся «постараюсь».
– Постараюсь, Машка…
Девочка молча откидывается на спинку сиденья, поворачивает голову к окну.
– Пап, дай телефон, – просит Егор.
– Нет, Егорка, не дам. На ходу играть нельзя – глаза испортишь. Лучше в окно посмотри – какая кругом красота!
– М-м-м, – недовольно бурчит Егор. – Скучно…
Хатимцов делает громче музыку, которую он «утишил» на время разговора с Машкой. Теперь он не прочь помолчать, подумать о своём.
Он очень любит эту дорогу, знает о ней кое-что важное: она всегда разная, хотя, кажется, он и с завязанными глазами мог бы преодолеть эти добрые сто пятьдесят километров. И всё равно – каждый раз дорога ощущается словно бы новой; и не бывало ещё такого, чтобы на ней ему не стало хоть немного легче и свободнее дышать. Вот и теперь хорошо, славно дышится. Дорога в лето… Каким оно будет, какие ягодки принесёт, какой хлеб? Кругом леса, поля... Скоро закончится оживлённая трасса, будет поворот на тихое шоссе. После поворота и скорость можно увеличить. Потом остановиться на берегу Нёмана и встретить поздний июньский закат.
– Ребятки, на Нёмане остановимся?
– Зачем? На пикник? – спрашивает Егор. Он, конечно, помнит давнюю семейную традицию – по дороге к бабушке останавливаться на пикник в придорожной беседке, на лесной опушке.
– Просто воздухом подышать, простором полюбоваться…
– Нас бабушка ждёт, – говорит Машка. – Зачем заставлять её волноваться?
– И то правда, – отвечает Хатимцов и в зеркало поглядывает на дочь. Та, повинуясь переменчивым наплывам настроения, сидит в задумчивости, накручивает прядку волос на палец. Лицо, шея и руки покрыты первым загаром, волосы стали светлее, как всегда к лету, – красивая девочка, и быть того не может, чтобы за лето в неё не влюбился ни один сорванец!
От девичьей задумчивости вскоре, впрочем, не остаётся и следа – и снова на заднем сиденье начинается возня, которая заканчивается тем, что брат и сестра ложатся валетиком и, «побутузив» друг друга ногами, засыпают…
Хатимцов делает музыку совсем тихой. Пусть поспят. Давно он не видел их спящими. На сердце волна за волной накатывает нежность. Он берёт телефон и шёпотом записывает Ане голосовое сообщение в «Вайбере». Вскоре приходит ответное. Он слушает, улыбается, записывает ещё одно. Аня у родителей на даче, но завтра, к его приезду, вернётся…
Хатимцов чувствует, что сейчас, в эти минутки, ему очень хорошо. У него есть прошлое, настоящее и будущее – он не потерян во времени и больше не одинок. Сколько это продлится? Неизвестно… Как директор, он умеет чётко планировать и рассчитывать свои деловые ходы, но разве здесь это нужно? Здесь его внутренний менеджер складывает свои полномочия.
Странное чувство: то, что происходит между ним и Аней, каким-то образом сближает его с детьми, даже с бывшей женой, и в то же время отдаляет от них. Он пытается увидеть дорогу такой, какой видел её, когда они всей семьёй ездили к нему на родину и устраивали счастливые привалы на опушках. Ничего не выходит, той призмы больше нет, только вспышки пережитых ощущений на мгновение озаряют сознание. Прошлого почти не жаль, а за настоящее почти не тревожно.
Вот и поворот… Дорога переломилась пополам: первая часть серебристой лентой улетела в сторону большого города, вторая – туже перевязывает сердце приятным ожиданием дома и встречи с матерью.
На мосту над Нёманом Хатимцов снижает скорость. Этот участок дороги – один из его любимых. Принёманские просторы укутывает румяной дымкой летний вечер, вода извилистой реки блестит под заходящим солнцем. На берегу жарят шашлык, играют в мяч. Вот-вот начнёт смеркаться. В тёплых сумерках будут гореть окошки деревенских домов. Деревень впереди немало...
Преодолев мост, Хатимцов давит на газ, и машина сладко набирает скорость. Дети спят. Приоткрыли ротики. Нога Егорки в ярком носке у Маши под мышкой. На лице у дочери козырёк кепки – от солнца…
* * *
Сумерки. Хатимцов едет невдалеке от одной деревни, когда вдруг чувствует: скорость автомобиля начинает снижаться, а зад машины – немного вилять. Вздрагивает, просыпается Машка, и Егор, разбуженный ею, тоже открывает глаза.
– Пап, что это такое? – спрашивает девочка.
– Не знаю… Надо остановиться и посмотреть.
Проехав ещё немного и остановившись почти у самого въезда в деревню, возле придорожного креста, Хатимцов выходит из машины с телефоном в руке. Включает фонарик и осматривает каждое колесо. Дети остаются в машине, смотрят в окно.
– Чёрт... – произносит Хатимцов и ударяет ногой по заднему колесу, в котором нашёл гвоздь. Гвоздь – явно не случайно «подобранный» на дороге. Скорей всего, это Серёга, который не раз ругался с ним из-за парковочного места на стоянке у офиса. Серёга – программист в одной из маленьких контор, каких много в большом офисном здании, где располагается хатимцовский центр. Парень немного ненормальный, да ещё и начальник какого-то отдела. Не раз проходя мимо его двери, Хатимцов слышал, как тот истерично воет (орёт) на подчинённых. От такого чудака ожидать можно чего угодно…
Гвоздь из колеса достать не получается – засел крепко. Как удалось им больше половины пути преодолеть на таком колесе – загадка. «Запаски» или герметика для шин нет. Что делать, неясно. Суббота, вечер, захолустье, никакие службы сейчас не работают, а до ближайшего города минут тридцать езды. Машины ездят не часто… Хатимцов включает телефон, что-то нажимает, смотрит; ему хочется позвонить Ане, к тому же она писала, спрашивала о дороге… Но он звонит не ей, а в ближайшие шиномонтажные службы, телефонные номера которых без труда отыскались в интернете. Нигде не отвечают. Он набирает ещё и ещё – результата никакого, да и телефон начинает разряжаться.
Хатимцов оглядывается. В деревне горят окошки домов, лают собаки. Повсюду стоит стрёкот насекомых, сладко пахнет травой, в воздухе тает запах банного дыма. Вдали, на пригорке, за деревьями, кладбище… Ночевать теперь, что ли, здесь, в этой благодати?
Хатимцов садится в машину.
– Ну что? – подпрыгивают дети.
– Колесо пробили… – говорить про гвоздь Хатимцов не хочет.
– Как пробили? И что теперь делать? У нас «запаска» есть? – спрашивает Егор.
– Нет у нас «запаски», в том-то и дело.
– Может, маме позвоним? Она быстро приедет! – чуть ли не с радостью предлагает Машка.
– Да ну, Маш, ты что? Вызывать маму на ночь глядя – это плохая идея. Пусть она отдыхает. А так-то я знаю, что она за вами и на край света примчится. Будем решать проблему сами. В деревню пойти, что ли… Люди ещё не спят. Поговорю с мужиками – может, помогут… Со мной пойдёте или посидите?
– Мы с тобой!
Все трое выходят из машины. Отец озадачен, а детям – хоть бы что, для них запахло приключениями. Идут по обочине вприпрыжку. Егор уже нашёл какую-то палку и сбивает ею придорожные одуванчики. Или срывает пушистик – и «ф-у-у-у-х!» на Машку. Та отвечает тем же. Смеются! Они уверены, что очень скоро папа решит проблему, и путешествие продолжится. По-хорошему, думает Хатимцов, надо бы позвонить домой, матери – всё-таки она ждёт, но сказать пока нечего: неизвестно, сколько продлится эта заминка…
Сумерки становятся гуще, но запад ещё светел.
Идя по деревне, Хатимцов высматривает дом поновее и с гаражом. Ребята притихли и спокойно идут за ним, оглядываются по сторонам. У некоторых домов на скамейках сидят люди, кое-где ещё играют дети… И все провожают приезжих долгими взглядами.
Вот наконец подходящий дом: обит евровагонкой, смотрит на мир новенькими «стеклопакетами», участок благоустроенный, с песочницей, в которой валяются яркие формочки и лопатки... Путники останавливаются. В доме горят окошки. Из форточек доносятся молодые голоса и детский радостный крик.
И что теперь? Стучать, звонить? Мысль о том, чтобы вызвать из города бывшую жену, уже не кажется такой нелепой. Но это быстро проходит. Хатимцов сильно дёргает за металлическую калитку в надежде, что она издаст какой-нибудь громкий звук, но звук издаёт большая лохматая собака, внезапно выскочившая из будки. Она лает, жутко бряцает цепью. Дети, испугавшись, прячутся за спину отца.
Дверь дома открывается – на пороге показывается молодой мужчина в футболке и шортах, за ним – женщина с ребёнком на руках. Пёс продолжает лаять так, будто тут собрались все мыслимые и немыслимые враги молодого семейства.
– Арнольд, фу! – жёстко бросает ему хозяин. – Не бойтесь, он на цепи...
– Здравствуйте! Можно вас на пару слов?
Мужчина смотрит на Хатимцова, потом на детей, прячущихся за его спиной, – и, надев шлёпанцы, спускается с крыльца.
– Что случилось? – спрашивает хозяин.
– Да видите ли, мы из Минска едем в К. Прямо у вашей деревни у нас лопнуло колесо. «Запаски» нет. В шиномонтаж дозвонится не получается. Что делать – не знаю… Ищу помощи.
Мужчина ещё раз взглядывает на детей.
– Колесо, значит… А где машина?
– На въезде. У креста.
– Пойдём посмотрим.
– Извините, мы вас очень отвлекаем? – спрашивает Хатимцов.
– Да ладно, я в отпуске…
– Спасибо.
Все отправляются к машине.
– Н-да… Знаете, что… Снимайте велосипеды – и пойдём к нам. Сейчас, в темноте, мы тут ничего не сделаем. Переночуете у нас – рано утром отремонтируем колесо, и спокойно поедете в свой К… Есть тут у нас в деревне один специалист, но он сегодня на юбилее свёкра гулял – сейчас его звать бесполезно…
Дети растерянно смотрят на отца. Такого они не ожидали. Егор вот-вот заплачет: он ведь настроился на пончики и пюре, и проводить ночь в чужом доме, с чужими людьми ему совсем не хочется. Машка тоже сникла.
– Ну что, детвора? Деваться нам некуда. Берите рюкзаки – и пойдём. Не в машине же ночевать… – с нарочитой бодростью говорит Хатимцов.
* * *
Дом Игоря и Ольги уютный. Большие комнаты, хорошая мебель, техника – живут не хуже, чем в городе. Оказывается, из города и переехали в дом, доставшийся в наследство от деда. Игорь работает удалённо, Ольга сидит в декрете. Главный в доме – малыш Костя, вокруг него и вертится вся домашняя жизнь, всюду валяются игрушки и всякая детская всячина.
Маша и Егор поначалу стесняются, отказываются от ужина, радушно предложенного хозяйкой, на вопросы отвечают односложно и сидят на добротном диване, тесно прижавшись друг к дружке. Хатимцов, пока хозяева знакомятся с детьми, во дворе, под недоверчивое рычание Арнольда, звонит всем трём своим женщинам.
Вначале матери. Ему не сразу, но всё-таки удаётся убедить её в том, что всё в порядке и что завтра они будут на месте. Мать плачет, причитает, охает, но вскоре успокаивается и обещает лечь спать, а утром бодренькой и свежей ждать своих любимчиков, как обычно, во дворе на лавочке…
Затем Хатимцов, набравшись духу, звонит Лене – бывшей жене. Он ожидает упрёков и того, что она будет порываться ехать за детьми, но этого не происходит. Лена взволнована случившимся, но не так, как ожидалось. Голос у неё такой, будто она выпила пару бокалов вина. Расспросив о подробностях происшествия и о доме, в котором будут ночевать «её» дети, Лена успокаивается и зачем-то говорит:
– Знаешь, а я тоже ночую не дома.
Хатимцов желает ей доброй ночи и кладёт трубку. Ему не очень нравится услышанное, но он старается убедить себя в том, что каждый имеет право на свою жизнь, Лена – женщина молодая и красивая, кому как не ей быть счастливой…
Звонок Ане он намеренно поставил третьим в очередь: знал, что все предыдущие женские бури она снимет тёплым, ласковым беспокойством. Но пока он говорит с Аней, ему представляются чёрные окошки городской квартиры, в которой он когда-то жил со своей семьёй.
После всех разговоров, немного постояв во дворе и заметив, что деревня уютная, небо над ней чистое и уже зажглись на нём первые звёзды, Хатимцов отправляется в дом.
Дети сидят за столом в кухне, пьют чай с печеньем и конфетами. Они уже немного оттаяли от своей застенчивости. Рядом сидит Ольга и держит на коленях маленького Костю, который грызёт сушку и с великим интересом рассматривает Машу и Егора. Хатимцову тоже наливают большую кружку чаю, предлагают бутерброды с ветчиной и сыром. Он с удовольствием соглашается – после «макдональдской» чепухи во рту не было ни крошки.
– Спать вас всех я положу в комнате для гостей. Там одна большая кровать со свежим бельём – вы все на ней поместитесь, – говорит Ольга. Хатимцов с теплом отмечает про себя, что ей вовсе не в тягость возиться с нежданными гостями – напротив, она даже как-то радостно взбудоражена, прелестная в своей домашней красоте молодой и здоровой матери.
– Спасибо, – говорит Хатимцов. – Вы и представить не можете, как я вам благодарен…
– Не переживайте, – говорит Ольга, – вы нас не стесняете. Мы живём в деревне, новых людей видим не часто, а иногда хочется… Такие хорошие детки у вас! Стеснительные, спокойные… Вы в каких классах учитесь?
Дети рассказывают.
Хатимцов пьёт чай и молча смотрит на Машку и Егора. Какими счастливыми они были всего пару часов назад и какие сейчас уставшие, одинокие, правильные… Как грустно они тянут ко рту эти чужие печенюшки и как не хочется им спать в чужой постели! У него сжимается сердце, будто он видит их не тут, рядом с собой, а в каком-то зазеркалье, в котором они остались одни.
Ночью Машка спит на одном его предплечье, Егор на втором. Счастье, что судьба подбросила им эту кровать – ведь такой ночи, пожалуй, никогда уже не будет для них на свете. Хатимцов не спит, но чувствует, что вот-вот сорвётся в сон – и этот удивительный день закончится. Всё-таки жаль его отпускать. Он выдался необычным – похож на рассказ, затаивший в себе смысл, который совсем не сразу распустится, точно какой-нибудь прихотливый цветок…
По звёздочке, по ягодке, по лунному лучику наливается лето. В незавешенное окно сочится небесный свет. Время от времени на улице раздаются юные голоса, смех, потом они умолкают… Громко стрекочут кузнечики. Где-то лают собаки, и Арнольд нет-нет да отзовётся сонно этому далёкому разговору, звякнет цепью.
В детской плачет ребёнок. Мать спешит к нему из супружеской спальни – слышатся в коридоре шаги, торопливые, но мягкие.
В гостевой на прикроватной тумбочке тикают часы. В засыпающем мозгу Хатимцова звучит странная фраза: «Чужих часов не бывает…» Сквозь первую дрёму ему почему-то кажется, что он должен встать и успокоить младенца.
Сергеевна
В родную деревню в Ленинградской области Сергеевна приезжала из Минска, где прожила, считай, всю жизнь – с самой юности. Когда-то, после окончания ремесленного училища, уехала туда на комсомольскую стройку. Там и вышла замуж за русского паренька, приехавшего с Урала отстраивать разрушенный в годы войны Минск. Родила и вырастила двух дочерей. Рано овдовела. Сорок два года от звонка до звонка проработала на заводе, потом вышла на пенсию.
Пенсия, конечно, такая, что и на родину – не бог весть какая даль – съездить не каждый год получается: надо откладывать, беречь копейку, а ведь и внуков хочется порадовать, и лекарства от давления недешёвые…
Целый год Сергеевна откладывала деньги, чтобы летом, в конце августа (к бруснике), приехать – повидать родню, посидеть на могилах родителей, подышать воздухом, какого нигде больше нет…
Всем деревенским везла Сергеевна подарки: белорусские конфеты, носочки-маечки да ещё всякую приятную и нужную всячину. Без подарочного свёртка не оставался никто. И назад, к домашним, ехала она так же: с корзиной ягод, со сладостями, травами, грибами. Возвращалась из деревни она отдохнувшая, радостная. Всё же родина есть родина. От воздуха её и щёки румяней, и в руках-ногах больше силы. А от доброго слова, посиделок за большим столом, дружного кипения поколений – жить и жить хочется.
Так и в этот раз приехала Сергеевна в деревню к концу лета, а назад, в Минск, должна была вернуться уже осенью, в первых числах сентября.
Встретили её, как всегда, радушно, щедро – тут её любили и ждали, а больше всех – сёстры: старшая, Лена, и младшая, Поля.
Младшая на лето приезжала из райцентра в соседнюю деревню, а старшая жила тут, в родной. Полтора года назад с ней и с мужем её, Степаном, случилась беда: обоих почти одновременно, с разницей в пару недель, скосил инсульт. Ходить перестали, и речь отняло. Мало-помалу оба встали на ноги, а слово к ним почти и не вернулось. Близкие говорили: вот, бабка и дедко – с малолетства друг друга знают, в школу одну ходили, судьбу одну на двоих прожили, и болезнь разделили, и поправку… С тех пор как случилось несчастье, Сергеевну ещё больше тянуло на родину – помочь, поддержать, позаботиться…
Помогала Сергеевна племяннице в огороде, варила супы, за ягодами с молодёжью ездила. С её давлением кустикам кланяться не больно-то можно, но как без ягоды, без живых витаминов зимой! Тут, на чистом северорусском воздухе «витамины» эти растут густо, щедро, бери – не хочу. Ягоду Сергеевна брала чисто – перебирать потом приходилось не долго: так – травинку снять, букашку смахнуть – и всё, можно мыть да перетирать с сахаром, убирать на зиму полезное лакомство. Хорошо оно идёт к блинам, к творогу со сметаной – любимый завтрак минских внуков. Представляла Сергеевна родные мордочки с блинчиками за щеками – и радостнее ягодному кусту кланялась…
– Тёть Надь, давай уж, хватит – полные корзинки! – торопила Сергеевну молодёжь, уставшая бить лесные поклоны да кормить комаров.
Но Сергеевну из лесу, пока корзина не «закипит», не выманишь, никакими северными комарами не выгонишь. Знала: не скоро ещё в таком лесу окажется, а ягоды зимой много не бывает. А ведь не только внуков да их родителей – хотелось и сестру с дедкой накормить свежей посахаренной брусникой!
Очень беспокоило Сергеевну здоровье сестры Лены и деда Степана. Им бы ходить побольше, разминаться, а они сидят посидом, ленятся. До лавки, что у бани стоит, дойдут, опираясь на палки, – и всё, пришли, устали. Сестра ещё ходила туда-сюда по тропинке от дома до бани, а дедко – ни в какую.
– Стёпа, – говорила ему Сергеевна, – ты встань, походи, а то ноги совсем слушаться перестанут – сляжешь!
Дедко Стёпа любовно – очень, до слёз, любил Сергеевну – мычал, улыбался, палкой махал:
– Э-э-э! – мол, куда мне, отходил своё. – А-ай! М-м, – и головой крутил.
Сергеевна не сдавалась, уговаривала, но дедку просто так не возьмёшь – не хочет и всё тут: телом ослаб, а характер прежний.
Сама Сергеевна вечерами любила выйти за ворота, пройтись по дороге, поглядеть, как солнце румянится да золотит белые короны борщевика, которого здесь, в деревне, целое царство… Походит Сергеевна, поглядит кругом – от чего-то загрустит, чему-то порадуется, что-то вспомнит. Но мысли её скоро возвращаются к делам – помочь, поговорить, вещи в баньке простирнуть – и идёт Сергеевна домой: делу – время, потехе – час.
***
На второй неделе отправилась Сергеевна на несколько дней к младшей сестре, в соседнюю деревню. Привезли её туда на машине и оставили; уговор был, что через несколько дней заберут назад.
Младшая сестра – свежая, загорелая от огородных работ. И лицом, и сложением очень похожа на Сергеевну – невысокая, крепкая, широкоскулая, только разрез глаз у неё немного другой – чуть ли не восточный.
На Сергеевну нарадоваться не могла.
Жили дружно: днём обед вместе сготовят, стол в палисаде накроют, соседку, бабу Таню, позовут и долго сидят, разговаривают. Потом уберут со стола, посуду помоют – идут в комнату, ложатся на высокие кровати с сенными матрасами, смотрят телевизор, а дальше – тихий час. В светёлке пахнет избой, соломой, самоваром. На стенах – «Охотники на привале» и «Царевна-лебедь» – тонкие коврики с бахромой. Под «Охотниками» спит сестра, под «Царевной» – Сергеевна. Спится тихо, спокойно. В открытое окошко льётся летнее солнце, залетает с дороги пыль, летит деревенский гул: козы блеют, бегают ребятишки, стучит далёкий молоток, машина гудит…
Проснутся – пьют чай с булками, конфетами. Потом ужин, вечерние посиделки. К столу кто-нибудь из старых знакомых подтянется, обнимет Сергеевну, расспросит о далёком её житье-бытье, пожелает доброго обратного пути…
И всё бы хорошо, да есть у младшей сестры внук – Андрей. Не юноша, а в голове одно: где бы, не работая, денег на выпивку достать. Когда прижмёт (а прижимает не редко) едет из райцентра к бабке в деревню – за «помощью». Станет она отказывать – тот поначалу слёзно попросит, потом сорвётся на крик, может и кулак к щеке поднести. И бабушка «помогает», только бы уехал поскорее да хоть какое-то время не показывался в деревне.
Явился Андрюха, не зная о приезде Сергеевны, и тогда. А ведь только вчера сестра о нём говорила, плакалась – и вот, пожалуйста, лёгок на помине. Сергеевна сама его встретила, на скамью у дома усадила, стала спрашивать, как живёт. И он тихо улыбался, скромно отвечал: так, мол, и так, работы в городе нет, но ищу, на сына ведь алименты надо платить; здоровье так себе, пить вот собираюсь бросить… Сергеевна кивала, качала головой, взглядывала на него: черты лица не добрые, а родное, своё, мелькает. Глаза такие же, как у бабушки – немного восточные… Жалко его – дитя! И Андрей спрашивал Сергеевну о том о сём, да ответы не слушал – видно было: не за тем приехал.
– Сергеевна, а баба Поля-то где?
– Ты, Андрюша, к ней не ходи сегодня… Лежит Поля с давлением, голова ей болит…
– Так я пойду проведаю… Зря приехал, что ли?
Сергеевна взяла его за руку:
– Не ходи…
Стал вырываться:
– А мне надо.
– Не надо. Спит она, не ходи!
– Я на пять минут, – и к двери рванулся.
Дверь в дом была заперта.
Тут Андрюха закипел. Дёрнул дверь сильнее – не идёт. Стал ругаться – поначалу тихо, потом громче.
– Вы чего дверь-то закрыли, бабки? Я что, зря приехал, твою мать?
– Пока я здесь, Андрей, сюда не езди, – твёрдо сказала Сергеевна. И почувствовала, как кровь к голове хлынула.
– А ты, Сергеевна, не лезь, – рявкнул Андрюха.
– Голос на меня не повышай, я всё же пожилой человек… Имей уважение.
Андрюха хмыкнул и закурил.
Щёлкнул засов – показалась из-за двери сестра Поля:
– Уезжай, Андрей, дай нам пожить спокойно!
– А вот и наша болезная! Привет! – нехорошо улыбнулся Андрюха. – Должок вернуть не хочешь?
– Нет у меня ничего… В сентябре приезжай, там пенсия будет…
– Ну, бабуля, до сентября ещё дожить как-то надо, ты же понимаешь!
– Живи как хочешь – не маленький!
– Вот мы как заговорили при сестрице-то! – оскалился Андрей. – Ну, хоть на сигареты-то есть?
– На сигареты – бери, на вот… – мелочь баба Поля заранее приготовила, знала: с пустыми руками он всё равно не уйдёт.
Пока пересчитывал внук монетки, Сергеевна юркнула в сени, и дверь закрылась. Поругался ещё Андрюха, покурил на лавке и пошёл к остановке.
***
А утром следующего дня у дома стояла «скорая». Ехать из города всего ничего, а ждали её долго – часа два точно утекло в никуда. Плохо стало Сергеевне: что-то случилось (накануне сказала Поле: «Внутри как будто что-то оторвалось…») – и язык ворочаться перестал, и на ноги не встать. Увезли Сергеевну в городскую больницу. Прежде чем попала в реанимацию, несколько часов, ожидая врача, лежала в приёмном покое – так, как и была дома, в пёстром летнем халате с запа́хом…
Не впервые уже было такое с Сергеевной – понимала она, что и как: дело серьёзное, но ведь помогут – не врачи, так кто-то другой, тот, кто уже спасал её… Помнила Сергеевна, как с первым инсультом лежала в минской больнице «скорой помощи» – и однажды ночью, в такую же тяжёлую минуту, когда и душа и тело ступили на какой-то тёмный мосток и сделали по нему первые шаги, над ухом раздался тоненький голос: «Проснись! Проснись! Проснись!» Сергеевна открыла глаза и, как она потом говорила, увидела маленького ангела, который тут же исчез. Ей стало легче – и уже утром, сидя на больничной кровати, она рассказывала эту историю внукам и дочери. Маленькие внуки всё спрашивали, как выглядел ангелок, какие у него были крылышки («Как у феи?») и какой именно голос, просили повторить это тоненькое «проснись!» и с замиранием сердца вслушивались в него, переглядывались. Дочка плакала и крепко обнимала мать.
А в этот раз ангел, весь год тихо звавший Сергеевну на родину, не прилетел. Может быть, он долго искал в коридорах и кабинетах врача, затерявшегося где-то в больнице – как знать…
Сергеевна сделала шажок по мосту над узкой рекой и всмотрелась в даль: там, на том берегу, до которого рукой подать, – много-много красных спелых ягод. Ласково пахнет лесом и детством. В лесу – далеко-далеко – будто звенят знакомые голоса, аукают. Она остановилась в ожидании другого голоса: скажет ли кто-то, что надо проснуться, или позволит пройти на полянку, отозваться кликающим? В руках у Сергеевны была корзина. Она заглянула в неё: не пустая, что-то в ней есть, какой-то свёрток, от которого сладко пахнет травами и грибами… И всё же корзинка просила ягод: впереди зима, морозы, тёмные утра, когда внучка идёт в школу, а внук – в садик; нужно варенье. Голоса всё не было – и Сергеевна пошла дальше. Ступив на берег, она крикнула «ау!», удивившись тому, как тонок и тих стал её голос, и пошла в ягоды…
***
– Бабушка, проснись! – плакал и звал маленький Глеб. – Проснись! Проснись!
И чем больше он повторял это слово, тем громче плакали все вокруг: дочки, внучка, сёстры, племянники, дети... Горько выл, трясся от слёз дедко Степан.
Потом Сергеевну отвезли на берёзовый пригорок, к родителям…
После поминок до самого вечера проплакали дочки над корзиной, полной брусники.
– Мне вчера ягоды снились… Красные, крупные – целая поляна. К слезам… Нельзя ей было в лес ходить, нельзя! – говорила младшая старшей.
Сестры Поля и Лена, отрыдав своё, тихо, постанывая и вздыхая, лежали на кроватях… Маленький Глеб спал на топчане, а рядом лежал листок с крыльями, нарисованными синим карандашом.
Внучка, «вылитая Сергеевна», видела в окно веранды, как вышел за ворота дедко Степан и, тяжело опираясь на палку, пошёл по дороге...
Молитвенный свет
Июль, дело к полуночи. Летнее небо уже черно, звёзды налились голубым космическим соком, как яблоки в нашем дворе – земным румянцем. Лето перевалило за половину, выспело, напоило душу тёплым вином из садовых ягод. В бабушкиной спаленке кто-то включил настенный светильник – и во мне зажглась память…
При этом неярком свете бабушка ежевечерне читала старенький потрепанный «Молитвослов». Готовясь ко сну, она снимала свои очки для дали, надевала другие, для чтения, и открывала мягкую книжицу в бордовом переплете. Порой, устав за день, сразу, без своих молитв, она выключала свет и ложилась спать. Иногда ей долго не спалось, и тогда она звала меня: «Віканька, уключы мне свет – я шчэ трошкі пачытаю!» Я включала свет, приносила моей старушке кружку воды и тихо закрывала дверь.
О чём молилась она под этим ночным светом? О жизни вечной? И о ней, конечно. Но, зная её земное крепкое сердце, я думаю: больше, чем о жизни вечной, молилась моя старушка о завтрашнем дне, до мелочей похожем на тот, что минул, но живом, здешнем. С широким солнечным небом за окном, с петушиными криками и голосами соседей во дворе… Земное бабушкино сердце было сильно привязано к жизни.
Помню, как в прошлом июле еще горел в её спальне этот вечерний «маленький» свет… А в моей комнате горел свет «большой», яркий. Под ним я до поздней ночи читала книги, писала свои рассказы и статьи – и делала это из того же крепкого жизнелюбия, с которым бабушка читала свои молитвы.
Тем летом в ясные ночи я часто выходила на улицу: поглядеть на Млечный Путь, всмотреться в звёздную даль, почувствовать, как велика и огромна перед ней жизнь на Земле… В такие ночи на нашей окраинной улице ни души. Редко проезжают машины. Звучит в темноте мерный стрёкот и разносится по всей округе лай беспокойных собак. В одну из таких ночей, наглядевшись на звёзды, я поднялась домой и стала укладываться спать. И сквозь первую дрему услышала, как за стеной, в своей спаленке, чему-то смеётся во сне бабушка – смеётся не старчески, а совсем по-девичьи, даже по-детски. Верно, приснилось моей старушке что-то легкое, озорное, «родное далекое»…
Идёт время. Дни и вечера, проведённые с бабушкой, становятся теперь моим «родным далеким». Когда-нибудь, под Млечным Путем, таким же юным и вечным, как в ту летнюю ночь, это «родное…» золотой сказкой моей молодости приснится и мне.
На илл.: Художник Олег Леонов
