Галина МАМЫКО. Крымские шрамы

Три миниатюры

Картошка

Добрались до села, когда сумерки уже плотной синью охватили всё вокруг.

Передавались от двора ко двору ауканья собак, гудел трактор.

Мы шли по сухим кочкам ухабистой, каверзной дороги, с сумками, с хорошим настроением.

На дощатых самодельных столах, выстроенных в ряд, под навесом, теплилось в стаканах свежее деревенское молоко. Рядом – напаханные ароматными, ноздреватыми ломтями колхозные хлебы.

Свежий сентябрьский воздух, весёлый юный аппетит, радость от чего-то нового, что ждёт, и сильное желание спать.

Спать нас отвели в просторное, похожее на барак, помещение, внутри которого всё было заставлено железными кроватями, на кроватях, как и положено, матрацы, одеяла. Мы повалились, не раздеваясь, в своих спортивных костюмах, и уже не обращали внимания на зудение северной мошкары.

Сон сковал так чудесно, приятно.

На рассвете под тем же навесом нас снова угостили молоком с хлебом, и началась трудовая жизнь студентов на картошке.

Картошку копали до ночи.

Кормили сытно – борщ, котлеты, каши, компот.  С добавкой.

Сельские женихи приходили глазеть на городских девчат. Предлагали покататься на тракторе с прицепом.

Боже мой, как легко, как чисто было на душе. Так может быть только в детстве.

Крымские шрамы

Среди ночи нас разбудили оружейные выстрелы.

Утром в камнях мы увидели подстреленную чайку. Я взяла её, чайка больно укусила меня за палец. Мама перебинтовала кровоточащий палец.

Раненая чайка доскакала до моря и уплыла умирать.

Шрам на моём пальце остался на всю жизнь.

Днём в Азовском море курсировали столбиками змейки.

Наше уединение нарушали коровы. Они задумчиво разбредались по берегу. Загорелый до черноты пастух лениво помахивал кнутом...

Как-то одна из коров заглянула в нашу палатку. Разморенные жарой, мы дремали. Палатка – единственное место, где можно было спрятаться от полуденного крымского солнца.

Мама проснулась, несколько мгновений они с коровой глядели друг на друга. По глазам коровы было трудно понять её намерение, но вот морду свою она не спешила убрать из нашего жилища.

Оказаться в роли героев Теремка, придавленных гостем-медведем, такой перспективы не хотелось.

На каком языке говорить с бурёнкой? Какими доводами убедить её в нашем не гостеприимстве?

Мама подумала, подумала, а потом громко загавкала. Этот язык корова понимала отлично. Она убралась восвояси.

Воспоминания о детстве… Что в них главное? Наверное, теплота и любовь, которые согревают вблизи родителей.

Чудесная помощь

Перед выходом из дома мама подходила к иконе и просила шёпотом Богородицу помочь ей продать одну, всего одну, картину.

Мама всю жизнь проработала врачом. Время на живопись появилось лишь после выхода на пенсию. Исполнилась её заветная мечта.

Папа к этим картинам делал рамки.

Выплату крохотных пенсий затягивали от месяца к месяцу. Старики повсеместно сидели без денег. Государство, говорили, в кризисе. 

Зато мама целыми днями писала картины.

И картины в папиных деревянных рамах их кормили.

Мама и папа, как большинство советских людей, не ходили никогда в церковь. Да и не было их, церквей.

Но в девяностые годы родители повесили в спальне иконы Спасителя и Богородицы.

Мама доверительно мне рассказывала, что ничего не понимает, но после её обращения к Богородице появлялся человек, чтобы купить у неё картину.

Свой товар она относила на стихийный рынок самодеятельных художников.

В подземном переходе, рядом с Центральным рынком, вдоль стен кучковались люди возле выставленных ими на продажу пейзажей, натюрмортов.

Они с удивлением наблюдали за успехом маминой торговли. «Вы знаете какой-то секрет», – говорили ей.

Мама молчала про Богородицу. А когда возвращалась домой, шла к иконе благодарить.

На илл.: Художник Татьяна Горелова