Нина ЛЕВИНА. Мадам Кравченко

В память о дне освобождения Киева – Матери городов русских

– Доброго вам здоровьица, мадам Кравченко! – вежливо поклонился Фёкле Власовне  местный полицай.

– И тебе не хворать, – ответила женщина, скользнув взглядом по нарукавной повязке.

– Никак, на рынок идёте?

– А куда ж ещё? – пожала плечами Фёкла Власовна. – Дочку кормить-то надо! – Она посмотрела на тоненькую четырнадцатилетнюю девочку, вцепившуюся обеими руками в тяжёлую корзину.

– Это верно, – хмыкнул полицай, оценивающе осматривая Надюшку. – Тощая она у вас какая-то, кожа да кости, и глянуть не на что. Вот старшенькие – девчонки что надо, в соку уже. Что-то не видал я их давненько…

– Нету их в городе, успела до оккупа… – Фёкла Власовна осеклась, а потом быстро поправилась, – до прихода немцев подальше к родне отправить. Да ты, милок, угощайся! – женщина приветливо улыбнулась и откинула рушничок с корзины. – Может, табачку? Или яиц пяток свеженьких?

– Благодарствую, мадам Кравченко! – Полицай расплылся в улыбке и принялся рыться в корзине, доставая угощение. – До чего ж вы женщина понятливая и сердечная! Жаль, мало таких в городе! Большинство норовят плюнуть вслед или оскорбление какое крикнуть! Не понимают, что вместе с железным немецким порядком пришло долгожданное освобождение от большевиков. А самогончику нет? – Он вопросительно взглянул на женщину.

– Не взяла сегодня, – она развела руками, – а ты табачку две пачки бери. Работа у тебя нервная, курить, небось, часто хочется…

– И не говорите! С этими подпольщиками и партизанами сладу нет! А сознательных людей, вовремя сообщающих, куда следует, немного. Вон, у вас на Шулявке, осведомителей гестапо – на пальцах сосчитать.

– Неужто партизаны в городе умудряются орудовать? – всплеснула руками Фёкла Власовна. – Куда ж немцы-то смотрят? Что нам, честным горожанам, делать? У меня хозяйство видал какое! Если партизаны прознают – ограбить могут!

– Не волнуйтесь, мадам Кравченко! По соседству с вами живёт одна славная женщина – всё примечает, ничего подозрительного не упустит из виду. Она подпольщиков и партизан за версту чует! Ладно, заговорился с вами.

Мужчина спохватился, что сболтнул лишнее, засунул в карман табак, взял пару яиц, кивнул на прощание и пошёл своей дорогой. Мать и дочь продолжили путь в тягостном молчании, а потом Фёкла Власовна быстро обернулась, плюнула вслед полицаю и пробормотала:

– Самогончику… Табачку… Чтоб тебя удавило, прихвостень фашистский! – затем обратилась к дочери, шедшей рядом с насупленным видом: – Надя, ты всё слыхала. Надо  нашим сообщить, чтоб осторожнее были. Знать бы ту гадину, что рядом вынюхивает…

– Мама, всё равно её пока трогать нельзя, – рассудительно сказала девочка. – Если что-то случится – будет дознание, и этот полицай наверняка вспомнит, что говорил тебе об осведомителях.

– Эта мразь  обязательно вспомнит! – хмуро согласилась женщина, и они с дочерью поспешили на рынок.

***

Мадам Кравченко была известной особой и проживала в отдельной квартире двухэтажного дома в одном из районов Киева – на Шулявке. Своей известностью женщина была обязана непреклонной верой в Бога и трепетным отношением к иконам. Вопреки сложившемуся мнению о тотальном терроре и преследовании верующих, Фёкла Власовна являла собой образец  совершенно иного отношения. В её квартирке всегда висели иконы, и она никогда не скрывала своей причастности к православной вере. Об этом знали все окружающие. Иногда к женщине приходили представители НКВД на разговор, но уходили, впечатлённые твёрдостью духа рядовой горожанки. Часто люди, вступающие в партию или боявшиеся, что их заподозрят в вере в Бога, но не решавшиеся выбросить иконы, несли их не в церковь, а Фёкле Власовне, почему-то уверенные, что у неё они будут в более надёжных руках. К 1941 году целая стена в просторной кухне Фёклы Власовны была завешана иконами от пола до потолка.

Именно этот факт сыграл решающую роль в начале войны, когда местное НКВД всерьёз занялось выстраиванием агентурных связей для дальнейшей работы на оккупированных немцами территориях. Фёкла Власовна идеально подходила на роль будущей связной. Как женщина набожная, она должна была ненавидеть власть большевиков и не вызывать подозрений у немцев. Для окончательного завершения «образа», в большой сарай Фёклы Власовны, находящийся в чёрном дворе дома, были предусмотрительно согнаны несколько свиней и куры с гусями. Так произошло превращение обычной женщины в зажиточную куркульку – мадам Кравченко, встретившую в родном  Киеве немецкую оккупацию. Двух старших дочерей она заранее отправила в эвакуацию, а при себе оставила младшенькую Надюшку – самую бедовую из трёх дочек, вызвавшуюся активно помогать матери.

А работы у мадам Кравченко хватало – нужно было гнать самогон для продажи, вести большое хозяйство, заготавливать домашние колбасы и копчёности, торговать продуктами, керосином и табаком на рынке и дома. Двери квартиры мадам Кравченко постоянно хлопали от входящих и выходящих покупателей. Трудолюбивая женщина, как могла, зарабатывала на небедное существование при власти «освободителей из Европы».  

В те годы Киев был окружён густыми непроходимыми лесами, в которых действовали партизанские отряды под командованием легендарного Сидора Ковпака, а в пятидесяти километрах от Киева, в селе Фасивочка, у Фёклы Власовны проживала многочисленная родня, частенько наведывавшаяся к столичной родственнице. Обычно это случалось сразу после того, как мадам Кравченко закалывала свинью. Приезжали родственники, грузили мясо-сало на телегу и отправлялись на рынок, только почему-то сворачивали с основной дороги в лес, начинавшийся в нескольких километрах от Шулявки, и потайными тропами везли партизанам продукты питания, а также свежие новости, полученные от мадам Кравченко.

Но основное действие разворачивалось в квартире Фёклы Власовны, когда немцы устраивали в Киеве облавы, выявляя подпольщиков. В такие дни к ней спешили люди «за покупками» со всего города. Они приходили по одному или по двое, и двери квартиры мадам Кравченко привычно хлопали, пропуская покупателей. И даже бдительная осведомительница гестапо, жившая на втором этаже соседнего дома и больше года наблюдавшая с балкона своей квартиры за происходящим во дворе, ничего не заподозрила. Последние «покупатели» успевали войти перед тем, как появлялись отряды гестаповцев с собаками, прочёсывающие дома на Шулявке от подвалов до крыш.

Немцы врывались к горожанам, хватая всех, попавших под подозрение, однако, в квартиру к мадам Кравченко оккупанты приходили с особым удовольствием. Пройдя через маленькую прихожую, они оказывались в просторной кухне, из которой вели двери в две комнатки, служившие спальней и гостиной матери с дочерью. Бегло проверив комнаты собаками, немцы возвращались в кухню к массивному деревянному буфету, стоявшему под одной из стен. Верхние полки были заполнены тяжёлой посудой, а на нижних стояли бутыли с чудесным крепким самогоном, банки с керосином, и штабелями лежали пачки с табаком. Собаки нюхали содержимое буфета, отходили и фыркали, пытаясь очистить носы от раздражающих запахов. А хлебосольная мадам Кравченко доставала свежее, с розовыми прожилками сало, нарезала хлеб домашней выпечки, ставила на стол бутылку лучшего самогона и угощала «освободителей», пьющих за здоровье фюрера и хозяйки квартиры. Особо впечатляла немцев стена, увешанная иконами. Именно она внушала им уверенность, что приветливо улыбающаяся зажиточная горожанка не может быть на службе у коммунистической власти.

И никто из выпивающих и громко произносящих тосты немцев, не предполагал, что к каждому их слову с замиранием сердца прислушиваются люди, затаившиеся в маленькой восьмиметровой комнатушке, вход в которую надёжно спрятан тем самым массивным буфетом, из которого мадам Кравченко извлекла бутылку со спиртным. Угостившись и получив в подарок кусок сала или кольцо домашней колбасы, гестаповцы убирались из квартиры. Ещё долго после их ухода Фёкла Власовна вслушивалась в доносившийся издалека лай собак, громкие окрики на немецком, редкие автоматные очереди и чей-то жалобный плач. А потом освобождала от припасов нижнюю полку буфета, вынимала её и открывала маленькую потайную дверь, ведущую в комнату, где прятались люди, занимавшиеся активной подпольной деятельностью в тылу врага. Они выходили из дома так же, по одному или по двое, среди бела дня, дождавшись окончания комендантского часа и стараясь не привлекать к себе  внимания. Иногда облавы следовали одна за другой, а людей в восьмиметровую комнату набивалось до сорока человек. Тесно прижавшись друг к другу, они долгими часами стояли в полной тишине, дожидаясь, пока минует опасность быть схваченными.

Так продолжалось больше года. Для явочной квартиры, находившийся в тылу врага – срок немалый. Сколько людей перебывало в потайной комнате Фёклы Власовны, спасаясь от облав, теперь и не сосчитать! Однако, бдительная осведомительница гестапо через год сообразила, что в дни облав слишком много посторонних людей входит в соседний дом, а прибывшие отряды карателей никого не выводят. Это показалось ей странным, и она сообщила о своих наблюдениях немцам.

Было раннее воскресное утро, когда в квартиру Фёклы Власовны ворвались с обыском гестаповцы. Бог не оставил своей милостью верующую женщину – за полчаса до этого она ушла с дочерью на рынок, и немцы не застали хозяйку дома. Перерыв всё вверх дном, они обнаружили потайную комнату, спрятанную за массивным буфетом. Можно представить ярость карателей, когда выяснилось, что хлебосольная мадам Кравченко водила их за нос больше года. Жителям других квартир было приказано не высовываться на улицу, а в квартире Фёклы Власовны осталась засада. И никто не заметил, как из одного сарая, находящегося в чёрном дворе, прошмыгнула на улицу женщина и поспешила в сторону рынка…

***

Торговля в воскресное утро шла очень бойко, весь товар был распродан за пару часов, и Фёкла Власовна с Надюшкой медленно возвращались домой, неся в руках пустые корзины. Как вдруг они увидели женщину из соседней квартиры, торопливо идущую им навстречу. Она поравнялась с ними и быстро проговорила, чуть замедлив шаг:

– Мадам Кравченко! Немедленно уходите! У вас в квартире засада гестапо!

Женщина, не останавливаясь, проследовала дальше, а мать с дочерью испуганно переглянулись.

– Надя, пойдём к родне в Фасивочку! – решила Фёкла Власовна.

Они развернулись на сто восемьдесят градусов и направились прочь из Киева. Однако, пройдя пару километров, Фёкла Власовна неожиданно остановилась и заявила:

– Надя, нужно возвращаться назад.

– Это зачем? – удивилась дочь.

– Там в сарае остался мой велосипед! Надо забрать его!

– Мама! Какой велосипед?! – Надя всплеснула руками. – Там – гестапо!

– Без велосипеда никуда не пойду! – неожиданно заупрямилась мадам Кравченко, видимо, прочно вжившись в роль зажиточной киевлянки за этот год и не собираясь показываться на глаза родственникам без «транспортного средства».

Что это было за временное наваждение – не могла впоследствии объяснить ни Фёкла Власовна, ни её дочь. Однако, желание вернуться за велосипедом было настолько навязчивым, что Надюшке стоило больших усилий доказать матери, что в застенках гестапо тот вряд ли ей понадобится. Тяжело вздохнув и бурча что-то себе под нос, Фёкла Власовна нехотя согласилась с доводами дочери. В Фасивочку они добрались через два дня, совершенно измотанные, голодные, но счастливые, что избежали страшной участи. Только иногда на мадам Кравченко накатывала грусть по оставленному немцам велосипеду.

***

Однако, долго грустить матери с дочерью не пришлось, так как в Фасивочке на постой остановилась танковая дивизия СС, и немцы расселились в домах местных жителей. Двух офицеров расквартировали в доме, где жили у родни Фёкла Власовна с Надей. К тому времени они снова наладили связь с отрядами Сидора Ковпака, проводящими активные рейды в лесах Киевской области, и знали, что партизаны испытывают недостаток в продуктах. И вдруг, прямо у них в доме – немцы, с полными вещмешками различных консервов, галет и шоколада. Надюшке к тому моменту исполнилось пятнадцать. Прожив больше года в явочной квартире, она привыкла смотреть в лицо опасности с презрением, научившись этому у матери. Увидев такое изобилие продуктов, девочка начала потихоньку воровать у немцев еду и относить в условное место, откуда её забирали партизаны. Вскоре офицеры обнаружили, что запасы продуктов в вещмешках тают на глазах и подкараулили Надю. В ярости они выволокли девочку за волосы на улицу, швырнули на землю посреди двора и передёрнули затворы автоматов. Понимая, что её сейчас расстреляют, Надюшка крепко зажмурилась…

Как вдруг раздался окрик на немецком:

– Стоять, идиоты! Что вы делаете?

Девочка приоткрыла глаза и увидела, что к собирающимся расстрелять её немцам, подбежал старший по званию офицер.  Она охнула от удивления, когда он ударил их по лицам наотмашь, но последовавший за этим разговор между немцами, привёл её в состояние уверенности, что расстрел отменяется. За время, проведённое в оккупации, Надюшка научилась неплохо понимать по-немецки.

– Она воровала нашу еду! – пытался оправдаться один из немцев. – И носила её партизанам!

– Ну и что? – спросил старший офицер.

– Её надо за это расстрелять!

– Вы – два идиота! Посмотрите вокруг! Эти леса кишат партизанами! Знаете, почему они нас не трогают? Потому что в заложниках люди, живущие здесь – их жёны, матери и дети! Стоит вам убить эту девчонку – и ночью нам тут всем глотки перережут! Вы этого хотите? Мы едем на фронт, чтобы воевать с солдатами, а не в деревнях с девчонками! Сейчас же отпустите её!

Надюшку отпустили. А она, зная, что её боятся тронуть, несколько дней, пока дивизия оставалась на постое, демонстративно доставала у немцев еду, складывала в корзинку и шла по своим делам в сторону леса. Это было дерзко, но оба офицера так же демонстративно отворачивались, делая вид, что ничего не замечают.

Фёкла Власовна все эти дни работала в поле, помогая родне, и даже не догадывалась, какой опасности подвергала себя дочь. Надя призналась ей во всём только после ухода дивизии. Женщина пришла в ужас от мысли, что дочку могли расстрелять, и устроила ей выговор, чуть не приведший к ссоре:

– Надя, я запрещаю тебе так рисковать! Войной должны заниматься взрослые, а не дети!

– Я уже взрослая! – парировала девочка. – В Киеве за явочную квартиру нас бы двоих расстреляли! Как помогала нашим, так и продолжу помогать! А будешь запрещать – подамся к партизанам!

– Вот и правильно! – Фёкла Власовна осеклась, не ожидая такого непослушания от дочери, и решила пустить в ход последний довод: – Ты к партизанам, а я… Я тогда отправлюсь в Киев за велосипедом!

Надя застыла от неожиданного ответа, потом прыснула со смеху и бросилась матери в объятья.

– То-то же, – улыбнулась женщина, прижимая к груди голову дочери. – Надюша, умоляю тебя быть осторожнее, чтобы пережить эту проклятую войну, – она заглянула в смеющиеся глаза Нади. – Вот не пойму, и в кого ты такая смелая удалась?

***

Сразу же после освобождения Киева войсками Украинского фронта под командованием генерала армии Ватутина в начале ноября 1943 года, Фёкла Власовна с дочерью вернулись в свою квартиру на Шулявке. Красная Армия наступала по всем фронтам, отбрасывая всё дальше войска Вермахта, и фронтовые газеты были заполнены рассказами о мужественных людях, приближающих Победу, как на полях сражений, так и в тылу противника.  Весной 1944 года к Фёкле Власовне явился военный корреспондент с большим фотоаппаратом в руках и  желанием написать статью о её героических подвигах во время оккупации Киева. Мадам Кравченко он застал на чёрном дворе, кормящей свиней в старом заношенном халатике. Она внимательно выслушала корреспондента, провела его в квартиру, познакомила с Надюшкой, радостно воспринявшей весть, что про маму узнает вся страна, и велела:

– Надя, доставай чашки, угощай гостя чаем. А я пока переоденусь. – Женщина вышла в соседнюю комнату и затворила за собой дверь.

Надя с корреспондентом завели дружеский разговор и проболтали с полчаса, когда тот попросил поторопить Фёклу Власовну.

– Мама, ты ещё долго?  

Дочь осторожно приоткрыла дверь и заглянула к матери. Однако, комната была пуста, и только раскрытое окно указывало, каким способом Фёкла Власовна покинула её. В ожидании героини своей статьи корреспондент просидел до позднего вечера, чуть не распух от чая, но мадам Кравченко так и не появилась…

Она вернулась домой только через три дня.

– Мама! Как же так! Зачем ты сбежала? – укоряла её Надя, успевшая сильно поволноваться за время отсутствия матери, но привыкшая к её неожиданным поступкам за годы оккупации.

– Надя! Война ещё не закончилась! – высказала Фёкла Власовна неоспоримый аргумент. – Не надо фотографий! Вдруг, не дай Бог, немцы вернутся, а моё лицо каждая собака знает! Что тогда делать будем?

Но и после окончания войны мадам Кравченко оставалась в тени, не позволяя писать про себя статьи, и скромно улыбалась, принимая очередную награду из рук самого Сидора Ковпака… Долгие годы её с благодарностью навещали многие из тех, кто укрывался в тесной каморке за буфетом, и кому посчастливилось выжить, пройдя сквозь горнило войны… Хочется надеяться, что нет их внуков и правнуков среди тех, кто беснуется сегодня в яростной злобе, оскверняя память героев, переименовывая улицы и снося памятники людям, бесстрашно смотревшим в глаза захватчикам родного города много лет назад. Безумцы, топчущие память и жаждущие крови, обязательно получат свою «награду», как получила её женщина, осведомительница гестапо, арестованная и расстрелянная за свои преступления сразу после окончания войны. Бог не в силе, а в правде! Отбросив в сторону всякие сомнения, верю, что однажды мудрый, златоглавый Киев стряхнёт с себя болезненное наваждение, охватившее его в последние годы, и я с радостью перепишу несколько предложений этого абзаца…

…А пока, рассматривая фотографию строгой худенькой женщины, одетой в простенькое цветастое платье, невольно хочется склонить голову и сказать:

– Здравствуйте, мадам Кравченко! Здравствуйте, тысячи отважных женщин, подобных вам! Живите в нашей памяти вечно!

P.S. От редакции. Рассказ основан на реальных событиях.

P.P.S. Впервые опубликован в альманахе «Полдень», № 19, 2020.

На илл.: Художник Виктор Пузырьков. Киев в оккупации. 1942 г.