Владимир ПРОНСКИЙ. Мямля

Рассказ

Уж как хотелось Саше Мямлину встретить Зою из роддома, столько было счастья припасено для такого случая, но всё сорвалось. Зоя отправилась в роддом здоровой,  а там  выяснилось, что она простуженная, такой и пришлось рожать. Еле-еле справилась, Бог миловал. Он помог, но с врачами не поспоришь: оставили на неделю в больнице. Пришлось Саше частенько томиться ожиданием под окнами больничного корпуса, куда перевели Зою из родильного отделения; из-за карантина в больнице он проникал на территорию через лаз в заборе и, позвонив, дожидался, выглядывая из кустов, когда она, пусть и не сразу, мелькнёт в окне. Охранники несколько раз выгоняли Мямлина за территорию,  а потом пригрозили:

– Ещё раз появишься – в полицию сдадим!

И он стал караулить за больничной оградой, но Зою редко видел. Саша переживал от обидной неопределённости, хотел узнать, что случилось, почему вдруг она так изменилась, если даже по телефону толком не поговорит. Он спросит о доченьке, о самочувствии, а она ничего не расскажет, не поделится радостью, словно и не радость к ней пришла вместе с дочуркой, а страшное несчастье. Но как-то её прорвало:

– Чего говорить, чему радоваться-то… Мы с дочей в разных отделениях лежим. А ты обманщиком оказался! Вруном несусветным!

– Что случилось? – спросил он в надежде хоть на какое-то объяснение, но услышал обидную отговорку.

– А ты сам подумай, а потом спрашивай! – упрекнула она, заплакала и отключила телефон.

Он потоптался, повздыхал и отправился домой. Само собой вспомнилось, как два года назад он оказался в этом районном городе, как познакомился с Зоей, когда переехал из посёлка в выделенную ему как детдомовцу однокомнатную квартиру, отошедшую государству после кончины одинокой жительницы. Да и трудно было не познакомиться с Зоей, если она жила в соседнем переулке, а на работу они ездили в одном автобусе. Вернее сказать, она сама познакомилась из-за мести своему парню, которого провожала в армию какая-то мымра из колледжа. А Зоя лишь перед самыми проводами поругалась, и от этого становилось ещё обиднее. А тут новый кавалер появился: скромный, опрятный, но очень и очень стеснительный: поздоровается, а в глаза заглянуть – это не для него.  И всё, как поняла Зоя позже, из-за своего шепелявого голоса. Даже из-под усов было видно, что губа у него какая-то необычная. В первое время Зоя не решалась спросить отчего так, да и не спросишь прямо, а когда познакомилась поближе, он сам сказал, когда она уж слишком внимательно начала приглядываться к его внешности, но он-то знал, что приглядывается она не к его кучерявой шевелюре:

– Не обращай внимания… Это меня лошадь в раннем детстве копытом припечатала. – И смутился, даже покраснел. – Поэтому и усы ношу.

– Они тебе идут…

Саша думал, что Зоя бросит его, но нет, даже внимательнее стала. После работы и по выходным частенько приходила к нему и сразу принималась наводить порядок. Он её даже останавливал:

– Да, ладно… Семья у вас многодетная, и без того постоянно приходится помогать матери.

– Ну и что. Там одна забота, а у тебя другая.

Саша видел, что ей очень нравится быть хозяйкой, она могла, когда уж совсем делать нечего, бесконечно переставлять горшок с геранью из кухни в комнату и обратно. И каждый раз видела в этом что-то новое. А ему всё равно, где будет стоять цветок прежней жилички.  Ему нужна была сама Зоя. Особенно, когда осталась ночевать.

– А тебя не будут дома ругать? – спросил он, стесняясь спросить ещё о чём-то или что-то сказать.

– Некому. Отец на Северах на заработках, мать с четырьмя моими братьями и сёстрами колупается. Она только будет рада, если свалю из дома… Да и совершеннолетняя я, своя голова на плечах есть.

Наверное, поэтому она и домой к себе не очень-то приглашала, сразу почувствовав у Саши хозяйкой. Только раз как-то зашли вместе, чтобы забрать Зоины вещи, да и то, когда никого не было. А вскоре он и сам ей накупил нарядов, потому что третий год работал сварщиком в автосервисе, и деньжата водились. И вообще он всё отдал бы своей чернявой и бойкой Зойке, к которой сразу привык, и готов был за неё биться, если пришлось бы. Это в детдоме его звали Мямлей, но там другие отношения, там всё другое. Там чуть чего не так – мигом затащат за угол и надают по шеям. Да и в самом посёлке  могли накостылять, но побаивались детдомовских. А в городе каждый за себя: сидят пацаны у компов  и бои без правил смотрят, силу воли тренируют на удалёнке. А коснись – себя-то защитить не смогут, а не то, чтобы за кого-то постоять.

О себе он не думал, у него теперь было кого защищать. Саша ранее не представлял, что это значит любить девушку, ночевать с ней. Это такое, оказывается, счастье! В детдоме почти у всех старших ребят были девчонки, все об этом знали, но делали вид, что ничего особенного не происходит. Только у Саши не имелось и ещё у одного пацана по прозвищу Ботаник – тот всё свободное время проводил в библиотеке, где были компьютеры, и не бои он смотрел, а изучал историю времён и народов, и готов был бесконечно рассказывать о минувших веках. Поэтому неудивительно, что он с медалью окончил школу и поступил в университет на бюджетное обучение.

У Мямлина таких способностей к учёбе не имелось, зато лет с тринадцати стал первым помощником завхоза. То столяркой с ним занимался, то, как заправский водопроводчик, резьбу на трубах крутил, а то смело брался за газовый резак. Когда пришло время выбрать профессию, то захотел выучиться на газоэлектросварщика, а не на водителя, как большинство ребят из его группы. Поэтому при расставании с детдомом у него на руках было заветное удостоверение. Саше помогли устроиться на работу по специальности и посоветовали пока не соглашаться на полагающееся жильё – обычную комнату в какой-нибудь неухоженной коммуналке.

– Потерпи немного – поживи на съёмной, –  предупредил как друга-приятеля директор, которого за хромоту называли «стук-нога», хотя никогда вроде бы не выделял Мямлина среди воспитанников, – а при первой возможности тебе отдельную квартиру предоставят. Такая договорённость имеется… – и многозначительно потрепал по мягким, льняным кудрям Сашу; уважали его – отзывчивого и необыкновенно совестливого. И вот его отзывчивость и совестливость удачно соединилась с Зойкиной настырностью, умением добиться своего; она это могла, как никто, научившись общаться с покупателями в продуктовом магазине.

Саша в этом убедился ещё раз, когда после родов она уж очень резко изменила отношение к нему. Ведь что-то должно было произойти, ведь ничего не бывает на пустом месте. Он ходил в эти дни сам не свой и ничего не понимал. Вот уж две недели минуло, как Зою выписали из больницы, и она ничего не сказала о своей выписке Саше, словно и не существовало его. Спасибо, её мать позвонила и укорила: «Что же ты, Александр, даже ребёнка не зайдёшь посмотреть?!» – «А меня кто звал?!» – только и сказал он, проглотив обиду. И это было действительно так. Зоя лишила его, быть может, самого трогательного мгновения в жизни каждого отца – встречи ребёнка из роддома, а он не знал, что делать: ну, не будешь же жаловаться её матери, чтобы она  переубедила дочь. Он сам звонил Зое, просил о встрече, но она превратилась в каменную стену. Когда же, не узнав себя, повысил голос, она холодно просила:

– В зеркале давно видел себя? – У Саши всё оборвалось в душе. – Что молчишь? – Зоя продолжала казнить, и, похоже, это ей доставляло радость. – Ты скрыл, что у тебя врождённый дефект. Это заболевание наследственное, и оно передалось ребёнку. Вот каково ей теперь будет жить с этим? Ладно бы был мальчик, а то девочка, понимаешь – де-воч-ка!

Саша молчал и чувствовал, как колотится сердце, как сразу вся жизнь обломилась и разрушилась. Ведь он не желал никого обманывать, тем более Зою, он ничего не знал определённого о дефекте, лишь с детства жило в памяти объяснение какой-то тёти в белом халате, когда спросил у неё о своём шраме на губе.

– Это тебя лошадка ударила… – услышал он в ответ. – Ребятишки баловались – у лошади из хвоста волосы на свильцы дёргали, а ты ни за что пострадал…

И более никто и никогда не говорил об этом, а сам он не очень-то вникал: какой есть, такой и есть. Стеснялся, конечно, а более всего перед Зоей первое время, и переживал, рассказывая, почему его не призвали в армию.

– Ну и хорошо, что не забрали! – радовалась она. – А то мы и не встретились бы!   

И всё было хорошо, но вот теперь, оказывается, всё перевернулось.

– И кто тебе это сказал? – спросил он у Зои, имея в виду её слова о дочери и не веря им.

– Врачи, кто же ещё! Спросили, есть ли кто-нибудь в родне с таким заболеванием – ну я и вспомнила о тебе, как ты ловко притворялся, рассказывая о «лошадке».

– Да не притворялся я. Действительно верил в это, – тихо сказал Саша, будто приговор себе подписал. – И что теперь? – спросил он, ни на что более не надеясь.

– Что-что… Развод и девичья фамилия…

– Могу я свою дочку увидеть?

– Нет… А если придёшь и будешь ломиться в дверь – полицию вызову! Ты меня знаешь! – и отключила телефон.

Мямлин захотел сразу пойти к Зое, чтобы, во-первых, посмотреть на дочь, а, во-вторых, сказать… Что он скажет, как посмотрит – он не знал, но что-нибудь придумалось бы, уж не совсем он Мямля-то. И он уж было собрался, но у двери остановился и почувствовал, что нечем дышать, и упал на диван без чувств, без мыслей – как полено.

Несколько дней находился в тумане и не знал, сколько ещё будет сам себе рвать душу, думая более не о Зое, а о дочке, которую даже не знал, как зовут… Зоя зачем-то скрывала её имя, и непонятно, чего добивалась. Это надо такое придумать, чтобы новорожденную не показать отцу?! «Что ж, насильно мил не будешь!» – не зря ведь говорят, вспомнил он поговорку. Хотел этим утверждением поддержать себя, успокоить, заставить забыться, но разве легко это сделать.

И всё-таки он, как мог, настраивал себя на другую жизнь, не зная теперь, какой она будет. Гнал все воспоминания о Зое, вот только дочурка не давала покоя. В выходные дни он несколько раз издали наблюдал за Зоей, гулявшей с коляской на бульваре, и не узнавал её из-за худобы – так она изменилась после родов и болезни. Всякий раз хотел подойти, хотя бы мельком взглянуть на дочку, но так и не смог победить себя, переступить невидимую черту обиды и непонимания. И тогда он перестал ходить на бульвар, затворил душу, и ничего, кроме работы, не знал, понимая, что никто его не ждёт и никому он не нужен. 

Если Мямлин не маячил бы на бульваре, то, быть может, Зоя быстрее бы забыла его, но он появлялся, хотя чего добивался – неизвестно. Она не знала его планов, мыслей, но всё равно его потаённое стремление увидеть их с дочуркой радовало, и теперь уж, незаметно для себя, она забыла, как ругалась на Сашу, укоряла, хотя можно ли его укорять, если вины ни в чём не было. Особенно она повеселела, когда услышала от детского врача, что через полгода можно будет делать косметическую операцию дочке, и шрам на губе с возрастом почти не будет заметен. Это-то и радовало, помогло по-иному посмотреть вокруг себя и вспомнить о Саше. Молодец же, что не остался равнодушным, мелькает перед глазами. Значит, по-настоящему любит! Это-то и подтолкнуло Зою посмотреть на себя по-другому, оглядеться и понять, что не всё в жизни так плохо. Всё поправимо и преодолимо. Она даже хотела как-нибудь поговорить с ним, но он вдруг пропал и более не прятался за деревьями и ларьками.   

Саша не знал, о чём всё это время думала она, вспоминала ли. Неужели в её душе ничего ни разу не шелохнулось?! Вот уж второй месяц пошёл, как она выписалась из больницы, а ни слуху ни духу. Была – и нет её. И на бульваре перестала появляться. Насовсем, что ли, испарилась?! Он вполне бы в это поверил, если однажды возвращаясь с работы, не увидел её около своего подъезда, а рядом с ней замерла высокая коляска с кисейной бахромой. Он остановился в нескольких метрах, не решаясь подойти ближе, словно боялся спугнуть неправдоподобный, но необыкновенно приятный сон. Но этот сон сразу улетучился, когда Зоя улыбнулась глазами-угольками и вздохнула:

– А вот и мы…

Сердце у Саши в этот момент полыхнуло жарче жаркого. Он чуть не задохнулся от нехватки воздуха, зачем-то брякнул, первое, что пришло на ум:

– За вещами пришла?..

– Ага… Угадал – за ними. Пошли. А пока коляску держи – Юлька очень соскучилась по тебе. Весь день покоя не даёт, спрашивает: «Где папка, где наш папка?»

Он смотрел на Зою и чувствовал, что не может удержать слёз от её шутки… Хотел что-то сказать, объяснить, но ничего не получилось. Она подошла, обняла и, прижавшись, посмотрела в тревожные и глубокие тёмно-синие, блестевшие слезой глаза.

Источник илл.: GetDrawings