Андрей ШЕНДАКОВ. «И вновь с холмов бежит вода…»
* * *
…Мой старый дом, о, как же дорог вновь
мне робкий миг февральского заката:
с печи кот Васька смотрит воровато,
капели вторят стёклам си-бемоль –
и греют душу стуком, второпях,
их звук летит легко и монотонно,
а под окном скопилась снега тонна
иль, может, две: в воспетых мной краях
бывает снега больше во сто раз,
но в зиму эту – ни одной метели,
неторопливы даже свиристели;
пора уже, наверно, ставить квас
и лук растить в стакане на окне,
рассаду сеять, потеснив герани,
и созерцать небес живые грани,
и слушать треск жучков в сырой стене,
тетрадный лист сминая в плотный шар
и расправляя, чтоб прочесть две строчки,
но, может быть, пора поставить точки
иль бросить всё в печной остывший жар?
Скребётся мышь в чулане, с чердака
слетает шорох, словно чьи-то тени
заходят вдруг в застуженные сени
и вновь приносят весть издалека:
пиши иль пой – о запахе золы,
о смолянистом свете на иконе,
о том, что фото в стареньком кулоне
хранит комод; что хлипкие полы
полны следов невидимых, родных,
следов, пришедших из иного мира,
из воскового тонкого эфира
свечи, вспорхнувшей, как рассветный стих.
И снова струн гитарных серебро
звучит, как эхо, долго, бархатисто –
и, просыпаясь, по стеклу пречисто
на запад тянут месяца ребро
лучи живые… Шар моей Земли,
ты вновь летишь туда, где братьев стая;
свои пути небесные верстая,
навек нас в свете горнем посели!
* * *
Февраль слабел, над кронами цедя
закатный свет – неторопливо, вяло;
в саду едва блестело покрывало
сырого наста, там, где ты меня
ещё ждала у стареньких ворот,
накинув шаль на чёрно-бурый ворот, –
в овражной дымке плыл уснувший город,
огни мерцали, словно свой оплот
несли ночные башни на холме
и сквозь туман друг другу посылали
косые вспышки золочёной стали:
так видел я, так даль являлась мне;
петляла тропка, пенилась река,
сквозь прорезь брода блики расстилая,
и где-то в поле окрик среди лая
терялся вдруг – неистова, горька
весны печаль: морозный острослов –
последний день зимы – хрустел осокой
и оставался в заводи высокой
застывших звёзд у вздыбленных мостов;
пути земные – склоны и холмы,
крыла кометы, ставшие над миром,
час предвесенний – с неземным эфиром,
а между всем – твои шаги, и мы,
и наши взгляды, и слова, и жар
огня печного, жгущего до боли,
и стылый мрак в окне, на частоколе,
и в дом входящий коридорный пар
с душком рассольным – это ль не покой,
не благодать, нам посланная свыше,
как лунный пепел на соседской крыше,
как звёздный полог под тугой строкой,
которой имя – вечный Млечный Путь,
детей своих несущий в колыбели,
а мы по-детски в тот февраль хотели
понять любви – или Вселенной? – суть:
рукав реки, изломы наших рук,
как будто шеи лебедей в затоне,
и капли слёз, как миро на иконе,
и льдин наплыв – сердечный перестук…
* * *
И зверьё, как братьев наших меньших…
С. Есенин
Следы собак и кошек на снегу
ведут с рассветом к городскому рынку,
а в небе низком бронзовую льдинку
февраль зажал и, изогнув в дугу,
ещё один её оставил след,
подобный старой, стёршейся подкове;
о, рыхлый снег – и капли чьей-то крови,
и распылённый, чуть заметный свет;
ни бубенца, ни храпов лошадей,
лишь шум колёс – то тихий и далёкий,
то, словно эхо, злой и многобокий –
со всех сторон, привычный звукам дней:
и хрусту льдин, и завыванью крон,
и перекличке двух ворон на крыше,
и первым гулам у церковной ниши –
колоколов над фустами колонн;
день, просыпаясь, бьёт в лицо дымком,
точнее – смогом, копотью и гарью,
лишь на холме, за мокроватой далью
отчётлив вид, знаком высотный дом,
а дальше – поле, рощи, берега,
косые склоны, сосны, вербы, ивы,
совсем другие песни и мотивы,
там, где светлее мысли и снега
немного ярче, – от лучей ли, звёзд,
от лунных бликов и живых рассветов;
там, где без чувств не может быть куплетов,
а в каждой ели – сойка или клёст,
которых я кормил в былой мороз,
скворечни с дедом враз сооружая,
ведь птица ль, кошка – людям не чужая,
да и собака любит ткнуть свой нос
в ладонь, чтоб, может, капельку тепла
почуять в коже или, вздрогнув, даже
родной уют узнать сквозь привкус сажи –
и дальний запах русского села;
село и город, а меж ними – даль,
над ними – высь, плетущая узоры.
И в стайке пташек вспыхивают ссоры,
и у собак случается печаль.
* * *
…И вновь с холмов бежит вода,
ручьи тревожны, ярки, броски,
небес волнистые полоски
хранит вечерняя звезда;
и то ли ветры, то ли сны
несут свои круговороты,
шаги и отзвуки природы
легки в преддверии весны;
то крикнет грач, то вспыхнет луч
далёких фар над косогором,
то хрустнет чья-то тень укором,
а голос – плавен и тягуч;
у водокачки свой мотив,
её вода из труб старинно,
спокойно, пристально, былинно
течёт, свой берег огласив,
там, где клокочет Клечетня*,
приток Оки питая влагой,
и в ночь глядит глухой дворнягой
луна в седых остатках дня:
миры спешат к своим мирам –
к воде, ручьям, далёким рекам –
и, отзываясь в сердце эхом,
блуждают сонно по дворам;
так светят звёзды, меря путь,
так бьют часы под острым шпилем,
и кот крадётся, страх осилив,
смотрясь, как тень, в ночную ртуть
февральских луж, стволов берёз,
почти немых оконных стёкол,
а вдалеке – опять «заокал»
мотор – глубок, многоголос
через минуту: слякоть, снег,
почти бескрайняя трясина,
холмы, посадки, рвы, равнина,
во мгле идущий человек;
в искристый полог храм одет:
лучом омыв святые лики,
его воды живые блики
бросают свой небесный свет…
------------------
*старинное название одного из притоков р. Нугрь в г. Болхове Орловской области (в более современном звучании - Ключетня, место, где много ключей, т.е. родников).
На илл.: Художник Николай Лукашук
