Людмила ВЛАДИМИРОВА. О, дай мне утешенье!..
Я слёзы лью; мне слёзы утешенье;
И я молчу; не слышен ропот мой…
А. Пушкин
В ночь на девятое марта, я легла «так поздно, что уже рано было».
Нет, не Женский день праздновала: и не вспомнить, когда же он становился праздником? Может быть, лишь в студенческие годы? Тогда, в один из них, помнится, получила подарок: пять первых томиков А.С. Пушкина из его десятитомника. Реализовали-таки и мальчишки «идею» фонтанирующей ими «комиссарши»: вытянув билетик с именем «подопечной», втайне ото всех выяснить интересы и желания, приобрести и, поздравив, подарить! Цель: познакомить поближе, сдружить расползающуюся по группкам группу. 23 февраля девчата не подкачали, вот и ребята постарались.
Николай К., милый мой, верный друг, помнится, повторил тогда: «Да, ты была подобна камню, брошенному в стоячее болото!» Я, открещиваясь: «Не преувеличивай. Болота – нет, так, пруд, чуть тронутый ряской…»
Но, конечно же, до самого конца, и сейчас – не перестаю жалеть о той, первой группе!
Многое вспоминается…
…Немыслимая идеалистка: окончив школу с золотой медалью, влетев в очередную реформу, когда пришлось сдавать все вступительные экзамены и получить только пятерки – таким был проходной балл для «школьников», в отличие от «стажников», – и после первого семестра бросить институт, пойти на завод! «Только – к станку!» – твердила родителям. И – год у станка «круглой шлифовки» на заводе радиально-сверлильных станков, разряд… И сегодня нет-нет, да и приснится небольшой зеленый станок, поток молочно-белого «коктейля», льющегося на деталь, она – теплая, зеркально-сияющая, ладненький микрометр, и – радость: «Точно!» Конечно, и милые мои учительницы, по-всему, – умученные моей болтовней, расспросами, фантазиями…
Прекрасный был завод, союзного, если не мирового значения. Сгубили. Как и всё.
А вспомнилось, так как именно после торжественного заседания на заводе, посвящённого 8-му марта, вернувшись домой, застала тройку своих «мучителей». С настоятельным приглашением: группа хочет видеть меня, не соглашается вычеркнуть из списков своих!
О, этот вечер! Немногие сравнятся с ним в памяти моей! Так весело, душевно, радостно было! Пели, плясали, дурили-подначивали, читали стихи… Что там было на мне, на столе – не помню. Да и что могло быть на студенческой вечеринке 1960 года? Это ж вам не «корпоративы» 2000-х! Но главное, все-все не оставляли в покое: «Ты должна вернуться в институт, должна!»
А потом – провожание… Моя первая любовь, робкая, несмелая, потаённая! Вернувшая в институт. Но, увы, уже на курс ниже.
Интересно: в той, первой группе, я впервые почувствовала себя в своём возрасте. И до и после – доныне! – мне пришлось быть старше, ответственнее. И, может быть, – хуже?
Дома – «старшая», «ты должна!», «какой пример брату?» В школе – с 14-ти лет – секретарь комсомольской организации школы, не принимавшая ни лжи, ни формализма, ни очковтирательства, ни «распущенности мысли, воли, чувств» – вычитала много позднее у Н.И. Пирогова, понравилась формула. И – вечный борец за правду, справедливость, истинное знание. Естественно: самой надо соответствовать! Нельзя сказать, чтобы это было сложно, удручало, нет! Но всё же… И порою думаю: останься в той группе – старших, стажников, отслуживших армию ребят – судьба могла бы быть иной. Впервые и единожды чувствовала спину за собою, опору! Могла дурачиться, шалить, «очаровывать»… И – позволить себе… плакать. Охотно наверстывала. Более уже не везло.
Не считать же счастливым 8-е марта 1967-го? Сыну – 1 месяц и 8 дней. Его отец впервые пришёл повидаться, и на вопрос: «Что привело? Чего ты хочешь?» – оттиски фото из какого-то журнала: обнаженная женщина с младенцем. Без слов. Готовился: как бы покрасивше, пооригинальней… Ох-хо-хо!.. Конечно, и тогда уже понимала: слаб, от слабости – позёр. Но это – полбеды. А вот что «нежного слабей жестокий», что жестокость – следствие слабости, немужественности, инфантилизма, комплексов – только начинала понимать. Будущее убедило. И продолжает, увы…
Однако не о том я хотела сказать. Хотя… Увы, –
…Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток…
Но… не стоит отвлекаться.
Итак, – 9 марта 2014 года. Встретив рассвет, измученная новостями, щедро доставляемыми «нет-буком», поспав чуть-чуть, проснулась разбуженная мелодией, стихами. Они – отнюдь не извне! – выпелись самочинно:
Думи мої, думи мої,
Лихо мені з вами…
Вспомнилось, а впрочем, и не забывалось: нынче – 200-летие Тараса Григорьевича! Интересно всё-таки: как бы он принял всё ЭТО? Не верю, не хочу, не могу верить, что одобрил бы!..
Готовлю завтрак, а песня – помимо воли – поётся и поётся. И – горошинка за горошинкой, а там и – струйки, отягчающие «процесс», льются и льются…
– Дай-ка, позвоню Наталке!
– Наташа? Добрый день! С праздником тебя, с 200-летием Тараса Григорьевича! Разбудил он меня своею песней, захотелось и тебе спеть. Кастрюли мои, ложки-поварешки – безсловесные, неблагодарные слушатели. Всё норовят падать, громыхая…
– Ждите гостей!
– Ох, не надо! Помнишь Танюшкино: «И стука в дверь тогда мы не боялись…»? Так спеть?
– Конечно!
– Думи мої, думи мої,
Лихо мені з вами!
Нащо стали на папері
Сумними рядами?..
Чом вас вітер не розвіяв
В степу, як пилину?
Чом вас лихо не приспало,
Як свою дитину?..
И слышу Наталчине:
…Доборолась Україна
До самого краю.
Гірше ляха свої діти
Її розпинають.
Замість пива праведную
Кров із ребер точать.
Просвітити, кажуть, хочуть
Материні очі
Современними огнями.
Повести за віком,
За німцями, недоріку,
Сліпую каліку...
Вот так мы с Наташей, членом Национального Союза писателей Украины, отличным украинским поэтом, переводчиком, преподавателем школы-интерната для слабовидящих и совсем незрячих детей, по себе знающей все боли и радости их, встретили 200-летие Т.Г. Шевченко.
А 23 марта состоялась наша 199 программа Литгостиной, где, помимо прочего, мы, вовсе не готовясь к дуэту, прочли любимое обеими, вызвав щедрые аплодисменты:
Мені однаково, чи буду
Я жить в Україні, чи ні.
Чи хто згадає, чи забуде
Мене в снігу на чужині –
Однаковісінько мені.
В неволі виріс меж чужими,
І, не оплаканий своїми,
В неволі, плачучи, умру,
І все з собою заберу,
Малого сліду не покину
На нашій славній Україні,
На нашій – не своїй землі.
І не пом'яне батько з сином,
Не скаже синові: «Молись,
Молися, сину: за Вкраїну
Його замучили колись».
Мені однаково, чи буде
Той син молитися, чи ні…
Та не однаково мені,
Як Україну злії люде
Присплять, лукаві, і в огні
Її, окраденую, збудять…
Ох, не однаково мені.
А потом будет 2 мая. Ни в каком, самом лютом сне, не могло привидеться!..
И – впрямь: операция с кодовым названием «Ола» – от словосочетания «мизбах а-ола», что в переводе с иврита значит «Жертвенник всесожжения» («Холокост»)?..
Всё запеклось. И я – завидую:
…Нехай думка, як той ворон,
Літає та кряче,
А серденько соловейком
Щебече та плаче
Нишком – люди не побачуть,
То й не засміються...
Не втирайте ж мої сльози,
Нехай собі ллються…
Ох, моє серденько, что же ты даже и украдкой, втайне не заплачешь? – «люди не побачуть, / То й не засміються...» Вот только болишь, болишь – несусветно!.. А от мыслей, что воронам подобны, куда же деться?
Черный ворон, что ты вьёшься
Над моею головой?..
– Нет-нет! Нет!! Где там мои пушкинские томики? И его Свет, его Радость? Где его: «Суровый славянин, я слёз не проливал»? Слукавил малость дорогой мой… – «Но понимаю их…» Еще бы!..
И вот, схватив томик, повторяю вслед за моим любимейшим:
...Чье сердце хладное, презревшее Харит,
Твое уныние и слезы укорит?
Кто в грубой гордости прочтёт без умиленья
Сии элегии, последние творенья,
Где ты свой тщетный стон потомству передал?
Так Овидию, в наших краях – «близ тихих берегов», «в стране сей отдаленной» – признаётся Поэт.
В славном, коротком, но ёмком своем этюде «Проливал ли Пушкин слёзы?» Владимир Башунов подчеркнёт: «…Смерти он подлинно не боится. Редко кто из нас может похвастать столь спокойным к ней отношением, хотя и "не хочу, о други, умирать". Самообладание его в последние перед кончиной дни поразительно: страшные боли разнимают тело, а он удерживает стоны – чтоб не напугать жену…
И всё же, всё же… "Я лил потоки слез нежданных…"
…По каким же поводам льется у Пушкина эта "прозрачная солоноватая жидкость", как толкуют словари? По разным, хотя и немногим. Конечно, – у Пушкина! – слёзы любви:
"Я долго плакал пред тобой". Слёзы творческие: "Над вымыслом слезами обольюсь", "Татьяна, милая Татьяна, / С тобой теперь я слёзы лью". Слёзы раскаяния: "И горько жалуюсь, и горько слёзы лью…"
Естественный человек, Пушкин естественно и реагирует. "В заколдованной области плача… позорного нет", – как сказал другой Александр – Блок. Радость, печаль, творчество — разные слёзы живут в человеке.
Суровый славянин, я слёз не проливал,
Но понимаю их…
Вот существенная добавка, какую я сознательно опустил в первом цитировании. Пушкин понимает слёзы – и свои, и особенно чужие. Ещё как понимает, если выстраивает такой единый ряд:
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слёзы, и любовь.
Слёзы соседствуют – на равных – с самыми дорогими для него понятиями. Да и только ли для него?» (https://clck.ru/TaJ4F)
Божество, вдохновенье, жизнь, любовь… И – так необходимые порою слёзы!
О, дай мне утешенье, Боже!.. Ведь запеклось всё!.. А… может быть… пошлёшь и слёзы радости? Бывают ведь и такие…
10 июня 2014
На илл.: Художник Терновых В.В. Портрет девушки с книгой. СССР, 1960-е годы. Картон, масло.
