Роман НАРЕТЯ. Затаившаяся Русь

Художник Виктор Васнецов. Ковёр-самолёт. 1880

***

Что-то в дубраве заухало…

Катится эхо в лога.

Облако месяц баюкало,

В тень одевая стога.

Время считаю до полночи,

В чёрное небо гляжу

Звёздное это узорочье

Сызнова ткёт паранджу.

Запах валежника мшистого…

Острый – иссохшей листвы.

Детства далёкого-близкого

Как тут не вспомните вы?

Хворост, лучина дрожащая –

И оживает костёр,

Мраком объятую чащу я

Преображаю в шатёр.

Месяц высоко над кронами

Спит в окружении звёзд.

Сделались посеребрёнными

Нитки дорожных борозд.

В каждые сумерки лунные

Старый спускается грач,

А дуболесья Перуновы

В сонный укутаны плащ.

Кроны склонили навершия,

Заголосили сычи…

Скоро покажутся лешие

В синем прогале ночи.

Художник у окна

Припал мороз к старинным выветренным стенам

И раскатал полотна белого сукна,

А в мастерской запахло маслом и пененом –

Художник снова за мольбертом у окна.

Ты рисовал недавно шаткие крылечки,

Листы бардовые окислившихся крыш.

Поворотись спиной к уже остывшей печке,

В окно замёрзшее растерянно глядишь.

Тут всё поныне неизменно и знакомо

Под ветхой кровлей на обоих этажах

Тому сто лет назад построенного дома,

Перетерпевшего и бурю, и пожар…

А по периметру покачивались ели –

В зелёных мантиях одиннадцать сестёр.

Но в эту ночь их капюшоны побелели

И побелел ещё вчера серевший двор.

С конька́ сарая по катку́ гнилого тёса

Уже срывается водой набрякший ком…

Художник щурится, в окошко глядя косо,

Гуашь сухую воскрешая кипятком.

Светлеет небо. Золотит рассвет сосали.

И первый луч в немую комнату вошёл,

И разбудил кота, дремавшего на стуле,

Порозовел увитый трещинами пол,

Свинцовых тюбиков бесформенную горку,

Из «Огонька» ван Дейка образ на столе,

И табаком давно пропахшую футболку,

И карамели в непомытом хрустале.

Затаившаяся Русь

В горячей рассыпающейся пыли

Тонули загорелые ступни,

Колени утомившиеся ныли

И были как свинцовые они.

Сухие придорожные полыни

Далёкий конвоировали путь.

Под яблоневый кров на мешковине

Присяду на минуту отдохнуть.

Вязанки зверобоя, чистотела,

Небрежно у обочины свалив,

Ко мне жена усталая подсела,

Под белый завязавшийся налив.

А солнце накалившееся снова

Просеяно подзором облаков.

Вся пойма – в сите розовом покрова

Татарника кивающих голов.

Штакетины прямые сухостоя,

В метёлках зеленеющий тростник...

Одёргивая платьице простое,

Ты что-то лепетала про родник.

Тут, кажется, когда-то люди жили,

Часовня или скит стояли здесь,

Ключи у меловых подножий били

И ле́меховый высился навес.

В репейнике и зарослях крапивы

Теперь едва заметен этот след.

Но виден меж олёх стоящий криво

Скита полураспавшийся скелет.

Стоим у оседающего сруба

Над зеркалом купели вековой.

В ней жёлуди осанистого дуба

Качались поплавками над водой.

Под сводами рассохшегося крова,

Прохладой наполняя туеса́,

Я Нестерова вспомню, Васнецова

И иноков услышу голоса.

Смиренные Великой правды слуги

Затягивают пение своё

В подряснике, в фелони и в кольчуге

С кадилом, часословом и копьём.

Иль это Святогор на Диком камне

Опять взывает к милости Небес.

И катится напев густой и давний

За гривой поднимающийся лес.

Иль строгие волхвы тяжёлым веком,

Едва прикрыв совиные глаза,

Пророчествуют юдоль человекам,

В отверстые взирая небеса…

…Текла вода алмазная, мигая,

И мирно бил её холодный пульс.

Мы видели с тобою, дорогая,

Живую затаившуюся Русь.