Александр Щербаков. «Ларионов короб» и «Ворота судьбы»
Предлагаем вниманию читателей две самородные притчи из этой замечательной книги нашего автора!
Александр Щербаков. Ворота судьбы : рассказы. – Красноярск: Литера-принт, 2019. – 396 с.
В сборнике представлены как ранее опубликованные, так и новые произведения. Первый раздел «Мельница времён» содержит «рассказы разных лет», основой для которых, соответственно, явились впечатления автора от различных эпох в жизни страны. Далее идут разделы, которые можно назвать «тематическими», поскольку это циклы рассказов на определённую тему. Так, под заглавием «Ворота судьбы» даны «самородные притчи» – рассказы о людях, ставших для земляков, благодаря каким-то неординарным поступкам или чертам характера, теми самыми «притчами».
Ларионов короб
Ларион – хозяйственный мужик. И палисад у него – до самой дороги, и заплоты – рукой не достанешь, и во дворе – порядок отменный… Иные навоз по старой сибирской привычке за деревню вывозят, на назьмы, а Ларион – шалишь! Чуть накопится у пригона, он сейчас его в короб складёт да в огород выдернет. К концу зимы, глядишь, – там целый бурт ценнейших удобрений. Только раскидай по участку, запаши – и можешь смело на добрый урожай рассчитывать. Недаром Ларион когда-то агротехнические курсы прошёл в Минусинске…
И в эту зиму не отступил он от правила. Навозный бурт в огороде уже приличным курганчиком смотрелся, и санные следы вокруг него, словно рельсы, на солнце поблескивали. А потом вдруг – на тебе! – дно у короба вывалилось. Старенький короб-то был, почти что дедовский, ну и прогнили у него донные прутья. Можно бы, конечно, взамен ящик какой приспособить, да разве сравнишь его с коробом! Плетёный короб – это ж, брат, сама вековая крестьянская мудрость. Он же лёгкий, округлый, яйцом на санях перекатывается. Чуть наддал сбоку плечом, короб кувыльк вверх дном – и вся разгрузка. Самосвал да и только! А с квадратным-то ящиком еще покожилиться надо.
Хозяин ревностно самостоятельный, Ларион не любит шапку ломать, дяде кланяться, всё сам норовит сделать – кадку ли сбондарить, сапог ли счеботарить, вилы ли выстругать. Тут у него даже своя философия:
– Не можем, пока не берёмся, – говорит он, хитровато щурясь, и решительно принимается за всякое новое ремесло, коли в нём нужда появилась.
Много кой-чего довелось ему мастерить за свою жизнь, но вот с коробами не имел он дела. Ат ты беда! Хитрая это штуковина, тут с кондачка не возьмёшь. Плюнул с досады Ларион, швырнул дырявый короб в сарай и пошёл к Архипу Чердаку, последнему, считай, в селе мастеру по коробам и корзинам.
Архип, как запела промёрзшая дверь, с кряхтом поднялся на печи, сел, ноги в собачьих носках на приступку свесил. Понял Ларион, что нездоров сосед, но всё же поведал ему о своей беде.
– Не до коробьев мне, как видишь. Хвораю. В крыльцах ломотьё стоит, и правая рука совсем развилась, – сказал Архип и для наглядности покачал рукой, как плетью. – Да не боги же горшки обжигают, сам, поди, сплетёшь помаленьку, не больно хитрое дело. Что-нибудь да получится.
Ушёл Ларион ни с чем. Попробовал было досками брешь залатать, чепуха вышла: короб-то перевернул, а навоз в санях остался. И тогда решился Ларион – была не была! Поехал в недальний колок за поскотину, нарубил черёмуховых да талиновых прутьев, отогрел их в бане и взялся за дело. Тут же, в бане, и плести стал, благо – тепло, светло и никто не мешает. Старый бездонный короб архиповской работы за образец взял, но свой наметил смастерить повместительней, погрузоподъёмней, чтобы выдернуть воз-другой, так уж заметно было.
Начало, конечно, далось не без трудностей, долгонько примеривался, приноравливался, а потом пошло за милую душу. Сел прямо в короб, ноги калачом, и давай округ себя заплетать прут за прутом. Смекнул даже вперемежку черёмуховые с таловыми пускать ради красоты, и по бокам короба полосы зарябили, как на тельняшке. Ловко! И когда закончил Ларион работу, то долго ещё любовался своим произведением, поворачивал короб так и сяк, и при этом даже помумыкивал одну хорошую старинную песню.
Однако когда потянулся он открыть банные двери, песня сама оборвалась на полуколене, и вроде даже оборвалось что-то внутри у Лариона.
– Ах, ты, чурбан старый! – воскликнул он в горестях, вдруг поняв свою роковую ошибку.
Короб-то вышел слишком огромным, чтобы пройти в узкие дверцы. Ни туда, ни сюда. Застрял в бане, вроде того огурца, выращенного в бутылке «для прикола». Ничего не осталось Лариону, как изрубить новый короб на дрова. Только на истопель и хватило…
О случае том, хоть и работал Ларион в творческом уединении, скоро узнала вся деревня и тотчас приобщила его к сонму местных притч. Мораль очевидна: плети да не заплетайся, наперёд продумай всё хорошенько, чтобы твой короб не пошёл на дрова.
Ворота судьбы
«Хозяин виден по воротам», – говорят у нас в селе. Но порой ворота не только выказывают нрав человека, а и метят саму его судьбу.
Жил в нашем Таскино старый мастер по хлебопашеской технике Платон Гудилин. Это античное имя было ему как нельзя к лицу. Лобаст, высок ростом, широк в кости. Медно-красное лицо основательно продублено вьюгами и зноем. Крепко посажены большие уши, предвещающие долголетие. На голове – жесткие русые волосы с курчавинкой.
Платон был мужик видный по всем статьям. Еще в конце тридцатых ушедшего века стал он трактористом. Может, не первым по счету на селе, зато наверняка первым по умению. Назначили его бригадиром тракторного отряда. Никто не перечил – мастер есть мастер.
Война началась – Платона на фронт не взяли, оставили по брони как механизатора первой руки, человека незаменимого здесь, в тылу, где и во время войны надо пахать да сеять. Конечно, потом фронтовики, вернувшиеся домой, косились на Платона, да и сам он уж не рад был, что остался тыловиком. Как ни работай, а все вроде виноватым себя чувствуешь, когда другие головы кладут. Но что поделаешь? Такой был приказ. И если все же двигались в военные годы тракторы, комбайны, самодельные жатки-«лобогрейки» в руках таскинских стариков и ребятишек, если тянулись обозы с мешками зерна «для фронта, для победы», то надо отдать должное Платону, его чутью ко всяческому механизму, его умелым рукам.
Кончилась война – стал Платон механиком МТС, потом колхозным механиком. И пошел даже слух, что районные власти прочат его на председательский пост. Казалось бы, что тут против сказать? Человек и в технике понимает, и в земледелии знает толк, да и главное – свой, не издалека сватами привезён. Но когда сошелся деревенский народ на собрание, когда стал он, узнав о кандидатуре Платона, судить да рядить, подходит ли тот на председательское место, кто-то возьми да крикни из зала:
– Какой же он начальник, если у него ворота косые? Как такому хозяину колхоз доверять?
А у Платона и вправду двор не из лучших был. Забор накренился, столбы у ворот из стороны в сторону пошатывало, в створах щели – шапка пролетит, а перекладины и вовсе не было уж который год. Да и прочая надворная постройка была неказистой, под стать тем же воротам.
Ну, и поднялись колхозники: верно, мол, пусть сперва в личном хозяйстве порядок наведет, а потом еще посмотрим, допустить ли к «обчественному». Так и прокатили мужика из-за злосчастных ворот, хотя, может, потому и не доходили у него до тех ворот руки, что все время отдавал он артельным тракторам да машинам.
Вот так решили ворота человеческую судьбу, «закрыли» карьеру наглухо.
И хотя потом исправил Платон дело, столбы новые вкопал, створы тесовые смастерил, пустив по ним крест- накрест гвозди с блестящими шайбочками, навесил крышку со ступенчатым карнизом, даже деревянным кружевом украсил – одно загляденье, но все напрасно. Вернуть авторитет всегда труднее, чем утратить. Как и власть. Никто не предлагал его больше в председатели. Механиком – пожалуйста, завом машинным двором – пожалуйста, но не выше: ворота плохие имел…
Недавно Платон Антоныч приказал долго жить. И любопытную деталь передали мне односельчане. Якобы после поминального обеда мужики, присев покурить на крылечке, коснулись в разговоре и судьбоносных ворот покойного. Вспомнили с явным сочувствием к нему. Но когда кто-то прямо заявил, что, мол, напрасно мы его наказали столь сурово за сущий пустяк, то остальные уклончиво промолчали…
