Владимир ПРОНСКИЙ. Бутырский жених

Рассказ

В конце апреля жителей Радостного взбудоражила новость: на Нижней улице появились переселенцы со взрослой, но совсем махонькой дочерью. И сразу все вспомнили о Максе Паршине, когда-то не призванного в армию из-за малого роста.

Мать Максима – Екатерина Андреевна – узнала о переселенцах от баб в магазине и, вернувшись домой, удивила сына:

 – Новость тебе принесла! – и внимательно посмотрела ему в глаза. – Невеста объявилась подходящая! Не то, что твоя Верка-оглобля!

Максим, когда сердился, называл мать по отчеству за дородность, как и отец, поэтому и сейчас не удержался:

– Андреевна, ты ещё о дочери её вспомни…

– Какая я тебе Андреевна?! С отца пример-то не бери! А Веркина дочь уедет после школы или будет с матерью подметать подолом село – неизвестно.

 – Через два месяца она получит аттестат, и я переберусь к Вере, не переживай. Тебе-то какое дело до всего этого?!

 – Э-эх, голова садовая! Ему само счастье в руки просится, а он отбрыкивается: приезжая-то на пять лет моложе тебя, в школе учительницей устроилась.

 – Во-во, такой только попадись – заучит и на поводке держать будет.

 – Тебе только бы отговориться…

Максим промолчал, зная, что во гневе мать полыхнёт румянцем, начнёт сучить рукой, будто мухобойкой, и настырно утверждать собственную правду; в такой момент что-нибудь скажи против – сразу урезонит скалкой или половником. В последнее время она затюкала, а из-за чего, спрашивается, если Вера для Максима вполне подходящая, это он кажется рядом с ней карманным, но это никого не касается. Да и чем он плох: всегда подстрижен, побрит, одевается аккуратно. Не курит, выпивает понемногу и редко, поэтому и личиком приятный – смотришь на него, словно на пасхальное яичко. Сама же мать говорила на людях до того, как он стал похаживать на соседнюю улицу:  

 – Не глядите, что Максим маловат ростом! Зато выглядит как артист писаный. Таких в Москве поискать ещё!

Как-то Паршин, возвращаясь с работы, шёл к себе на Бутырскую улицу и заглянул в магазин на площади. Не хотел, но увидел приезжую бабёнку, оказавшуюся чуть выше прилавка, и жаром осыпало. Сразу выскочил, забыв за чем приходил. Никогда не терпел рядом таких же мелких, как сам, век бы их не видать. У них в селе есть похожий на него по фамилии Артюх. У него, наверное, такая же история. Поэтому они старались не пересекаться. Ростом тот, правда, повыше, но косматый, неухоженный, и столько в нём необъяснимой злобы, что на дух его никто в селе не переносил, хотя когда-то был женат, детей имеет, разбежавшихся по стране. С детства Курощупом обзывали за привычку проверять куриные гнёзда и дразнили по-петушиному. Артюх как-то увидел Максима и сразу подскочил, словно дознаватель:

 – Когда с Веркой сойдёшься? Или на переселенку глаз положил?! Это ты опоздал, зря косился на неё в магазине. И думать не смей! Близко не подпущу!

 – Причешись и умойся, прежде чем команды давать да советы! Советчик нашёлся! – осёк Максима Артюха и, дразня, по-мальчишески хрипло прокукарекал, схватил подвернувшийся камень и запустил в него, но тот увернулся, заскочил на взгорок и погрозил кулаком.

Когда потеплело, Паршин перебрался спать в сарай, и Вера зачастила к нему. Это не зимой в кухне ютиться, а спать на приставном топчане, чтобы не тревожить и не волновать Люсю – кареглазую, смугловатую, отлично учившуюся. У Паршина своих детей не имелось, и он радовался за Люсю и никогда не позволял себе вольностей при ней, вполне представляя, каково взрослой дочке смотреть на ша́шли матери. Хотя какие шашли – больше разговоров. Вера роста среднего, сероглаза, курноса – обычнее не бывают. Характер мягкий – никогда голоса не повысит. Терпеливая – много лет ухаживала за больной матерью.

У Веры и судьба её. Рано родила неизвестно от кого, как говорили в селе, так же одна воспитывала ребёнка. Хотя сама-то Вера знала, кто является отцом её дочки. В том году, когда она окончила школу и рядом с селом начали строить мегаферму, познакомилась с понравившимся чернобровым строителем с красивыми усами. Гуляла с ним вечерами у речки. Целовалась, конечно, и влюбилась. А через месяц он вдруг исчез. Попыталась узнать о нём на стройке, но ей сказали, что Камола у них никогда не было, а недавно рассчитался и уехал Бобохон, но адреса не сообщил. Вера какое-то время ждала его, а, узнав о беременности, всё поняла. Хотела сразу маме рассказать, но испугалась, промолчала, а когда все увидели её особое положение, стало бесполезно молчать. Думала, мама будет корить, из дому гнать, но нет, лишь сказала: «На всё воля Божия» – и стала помогать воспитывать вскоре родившуюся девочку с отчеством «Ивановна». Мама помогала, пока было здоровье, а как заболела, так у Веры прибавилось хлопот, но не бросила до последнего её дня.        

Максим собирался после щекотливых разговоров предложить Вере выйти за него, но не хватило духа. Да и что изменит штамп в паспорте? Так – пустая формальность, но мысли об этом постоянно царапали, и он ещё серьёзнее стал относится к их отношениям. И готов был защищать. Поэтому, не раздумывая, вступился за Веру, когда верзила с Па́жи, шедший вдоль Бутырок в мятом пиджаке, кирзачах да в старомодной кепке, увидев Максима, поджидавшего Веру, съязвил:

 – К стыковке приготовился?! – и гнусно засмеялся.

В ответ Паршин кинулся к обидчику и, подпрыгнув, хорошенько вломил тому в челюсть. Мужик отшатнулся, но сразу же прислал ответку, и пролетел Максим кувырками полпорядка, больно ушибся, и более не решился мстить верзиле, умылся обидными слезами. Кто-то видел их стычку, и теперь пошёл слух, что Паршин сделался одержимым из-за Верки – самого Дубореза отмутузил, когда тот нагрубил. Посмеивались, конечно, но уяснили себе, как впредь досаждать ему. И Максим уяснил: если уж с верзилой тягаться бесполезно, то Артюху вполне можно напомнить при случае, правда, тот шустрый – обезьяной завьётся на дерево. К тому же, словно зная настроение Паршина, он, зараза такая, в эти дни пропал, видно, гадом ползучим укрылся от света и, видно, затаился в глубокой чёрной норе. Но неожиданно появился и ославился: увезли Артюха в райотдел полиции за пьяный дебош в доме переселенцев на Нижней улице; свататься пришёл к их дочери, да только погнали его новой метлой, не успевшей стать поганой, а надо бы подыскать именно такую.

После апрельских событий и переживаний Екатерина Андреевна кое-как смирилась с тем, что сын так и не позарился на приезжую. И даже обозлилась на неё, будто она была виновата: «Все мужики перебесились из-за этой фарьи́! Было бы из-за кого – без слёз не взглянешь?!» Теперь, после скандала, устроенного Артюхом, ничего не оставалось как терпеть Веру и соглашаться с сыном, как всякая мать терпела бы и соглашалась. Паршин сразу понял изменившееся отношение и стал усердно помогать по дому, если, кроме его, и помочь стало некому. Отец-шофёр по хмельному случаю зимой попал в историю и теперь томился в заключении, а мать на пенсии инвалидной из-за кривой руки, сломанной несколько лет назад и плохо сросшейся. В общем, скучать не приходилось.

Максим ни разу не заводил разговора с Верой о будущем её дочери, остерегаясь быть неправильно понятым. Поэтому терпеливо ждал изменений, а они складывались и без его вмешательства именно так, как ему хотелось. Люся окончила школу с золотой медалью – единственная из сельских школ района, съездила в столицу и поступила в университет, и теперь, вернувшись на короткое время до начала занятий, с утра до вечера пропадала в беседке за домом, повторяя то, что недавно учила в школе, и не только. Те, кто понимал, догадывались, что не такая уж пропащая семья у Люси. Да, мать её – простая работница, «отличившаяся» в молодости, к ней тогда и прицепилось не очень-то лестное отношение: чуть чего – чёрными мужиками попрекали. Но теперь-то она чем нехороша? Живёт самостоятельно, дочь воспитала правильно, хотя и одна, а то, что «таскается» с Максимом? Это их личное дело. А где красавцев отыскать, если село поредело, и летом в нём кипели пришлые пенсионеры-дачники с внуками. Пусть живут. С ними Радостное действительно становилось радостным, особенно в последние годы. Маршрутки ходили в райцентр и область, новую школу в селе открыли, в магазинах народ толчётся, в церкви почти каждый день службы идут, а по вечерам музыка гремит в клубе. Так что не всё уж плохо-то. Главное, чтобы самим не оплошать. Местным, конечно, повезло, что рядом с селом построили мегаферму, а потом и вторую, заросшие поля распахивают. Не будь ферм, неизвестно как сложилась бы жизнь, а то посмотришь на иные сёла и деревни – жуть берёт.

Всё хорошее быстро проходит. Вот и лето почти промелькнуло. Люся собралась в Москву, а перед её отъездом Вера решила поговорить с дочерью. Прежде чем проводить до маршрутки, сказала:

 – Вот ещё о чём хотела спросить: не будешь против, если с Паршиным сойдусь? Понимаю, что ты хотела бы не такого приёмного отца. Но уж какого Бог послал. Максим работящий, заботливый. Давно его знаю. Так что он нам не помешает, если и к тебе относится по-отцовски. А сойдёмся, глядишь, и мать его будет помягче относиться.  

Вера могла долго говорить, но видя, как дочь волнуется, поглядывая на часы, замолкла, словно перед приговором.

 – Мам, ну как я могу быть против?  – по-взрослому рассудила Люся.  – А Максим вполне нормальный – смартфон подарил к выпускному. Сама же знаешь!

 – Да, чуть не забыла. Он и денежку передал… Держи, пригодится. Не голодай. Чуть что не так – звони, всегда поможем. Поняла?

 – Поняла-поняла… Спасибо! Ну, всё, мам, пора!

 – Присядем на дорожку… Так полагается.

Перекрестившись на иконы перед выходом, они торопливо шли по селу, кланялись старушкам. Те кивали, желали доброго пути.

Проводив дочь, Вера тосковала недолго и в тот же день озадачила Паршина:

 – Ну, что, Максим, пора нам штамп в паспорте ставить? Чтобы всё по-человечески!

 – Ну, если так! Охотно поддерживаю!

«Как же всё легко и просто решилось!» – удивился Паршин, но виду не показал, лишь чуть незаметно улыбался, не зная, в чём причина Вериной спешки. А она возьми, да бухни напрямую:

 – Улыбаешься, а не знаешь того, что коляску пора готовить – скоро отцом станешь!

Максим чуть не присел на том месте, где стоял, а потом влепился целовать свою Веру, повторяя раз за разом:

 – Ну, скажи, что не шутишь, ну, скажи?!

Не затягивая время, они вскоре побывали в администрации и подали заявление. Решили, что свадьбы не будет, а вечерок организовать для своих придётся. Максим перебрался жить к Вере, на мегаферму, где оба работали, они теперь ходили вместе, и никто не решался сказать им вслед что-то обидное.

 – А кто скажет – у того от зависти шерсть на языке вырастет! – как-то припугнул Максим, будто натуральный колдун, остановившись поболтать с мужиками, знавших о его предстоящих хлопотах.

 – Теперь с тобой надо ухо востро держать, если Дуборезу впаял! Не дай Бог, попасть по горячую руку! – подначивали они.

Их шутливые слова в одно ухо Максиму входили, а в другое выходили. И без них хватало забот. На следующей неделе он съездил в райцентр. Дрожа от волнения, купил обручальные кольца, и не было в этот день человека, счастливее его. Когда возвратился, то шагал, не чувствуя под собой ног – будто летел. День выдался тёплым, тихим, ласковым – самым настоящим, из садов стелился запах перезревших яблок, с огородов веяло дымком от картофельной ботвы. Максим зашёл с остановки к себе на Бутырскую, отдал матери лекарства, и, гордо посматривая на сельчан, издали первым здороваясь, отправился к Вере. В спину его подгоняло лучами закатное солнце, и длинная тень, растягиваясь и сжимаясь, колыхалась перед ним в такт шагам, словно напоминала, что по селу, на зависть многим, идёт высокий и стройный жених-красавец – будущий отец.

На илл.: Художник Ирина Рыбакова