Светлана ЕРЕМЕЕВА. Соловьиный рай

Рассказ

Все в деревне знали – баба Шура не любит долго сидеть дома одна. Зимой она ходила к соседкам на посиделки или зазывала их к себе. Летом же, управившись в избе, целыми днями пропадала на огороде. А вечером – выходила на лавочку, где вскоре к ней присоединялись такие же старухи. И начинались длинные беседы. Сидели обычно подолгу, хотя разговоры всегда крутились около одного и того же. Сетовали на болячки, на недостатки нынешней жизни, ругали правительство и добрым словом вспоминали прежнюю, в которой они были молоды, жизнь. А если вдруг кто-то спохватывался уходить, баба Шура всегда уговаривала: «Да посиди еще. Все дела не переделаешь». Любила она эти тихие вечерние посиделки.

Но знают в деревне и другое – в последние годы, как только начинает на дворе буйствовать май и по вечерам сходят с ума соловьи – никакая сила не может вытащить бабу Шуру из хаты. Пересиживает она эти вечера дома у телевизора (хотя обычно его не жалует). Сколько раз подступали к ней соседи: «Что не выходишь? На улице-то – рай». А она улыбнется грустно да и вымолвит странное: «Соловьев боюсь».

...В далеком 40-м смугленькой, тоненькой, как тростиночка, Шурочке было 17. А ему – 22. И начиналась их любовь под майский соловьиный пересвист. Все первые робкие свидания за околицей заливали чудные трели. И запах, запах стоял тогда какой-то необыкновенный – то ли так причудливо переплетались ароматы цветущей черемухи и сирени, а то ли... Может быть, у счастья тоже есть запах.

К осени они с Петром сыграли свадьбу. А зимой молодого мужа послали на водительские курсы. С каким нетерпением ждала Шура весны и встречи. Сколько радости и счастья виделось впереди! И ожидания не обманули – та весна и начало лета были самыми счастливыми в их жизни. А потом началась война.

На фронт Петра забрали почти сразу же. Вскоре Шура получила первое письмо: жив-здоров, жди. И натянулась в ее душе пружина – от письма до письма. Получит весточку, пружина отпустит: жив. И тут же – а что теперь? Может, зря радуюсь. И так до нового письма. А в письмах его – одни довоенные воспоминания: то как в кино в городе ходили, то как на сенокосе их дождь замочил. А еще соловьев часто вспоминал. И в конце обязательно – жди, все у нас с тобой еще будет.

...Похоронку принесли тоже весной. Но как ни нестерпимо и тяжело было тогда ее горе, пружина в душе не порвалась. Она как бы натянулась еще сильнее и уже не ослаблялась письмами. А ждать – все равно ждала. Смириться с тем, что больше уже никогда не увидит дорогого и любимого лица Шура не могла. «В жизни все бывает», – твердила и себе, и людям.

Не смирилась и в 60-м, когда съездила на братскую могилу в далекий город Смоленск и увидела на обелиске родную фамилию. И плакала, и рыдала там, а все же до самого донышка так и не поверила. На прощание местная женщина, помогавшая ей в поиске, сказала: «За могилу не переживайте, она всегда ухожена будет. Цветов много и место красивое. А весной здесь чу́дно соловьи поют!»

Шли годы. Шура жила одна. Тоску и одиночество одолевала работой – дома, на поле, на ферме. И если иногда и возникали у нее мысли, что надо как-то устраивать свою судьбу (а шансы на это были), то каждый год, как только наступало время соловьев, одновременно просыпалась надежда: а вдруг? Мало ли что может быть? Вон и в газете случай описывали... Как не хотелось верить в то, что в весеннем соловьином раю могут быть такие страшные разлуки! Казалось, что именно в это время случится чудо...

Так и жила – от весны до весны. Жила, работала, старела...

Сейчас баба Шура не любит весну. Май навевает на нее, казалось бы давно ушедшую нестерпимую тоску. Поют соловьи, шепчутся около дома сирень с черемухой. Только напрасно теперь все это. Жизнь близится к закату. Не случилось, не суждено, не сбылось. Будь проклята война!

На илл.: Художник Елена Ткачёва