Галина МАМЫКО. Мафия

Рассказ

– Саш, ты чего хмурый?

– А что? Заметно?

Саша вышел из-за стола, положил в раковину грязную тарелку, вытер тряпкой клеёнку на столе. Он уже выше её ростом. Аня улыбается.

– Конечно, заметно. Не в духе который день.

– Ладно, мам. Я гулять пошёл.

«Потом всё равно расскажет». Она его знает.

– Мам. Я вечером на дискотеку, – сказал в двери. – Дашь денег?

– Так нет же денег.

– Совсем?

– Скоро зарплата. Тогда.

– И на стрижку нет?

– Я тебя сама подстригу.

Она пошла к окну смотреть на Сашу. Она всегда смотрела ему вслед. Какой уже он большой мальчик. Усы пробиваются.

Она набрала междугородний номер. Трубку подняла мать.

– Ирина Анатольевна, здравствуйте. Это Аня. Я бы хотела Сергея услышать.

– Семью хочешь восстановить?

– А что?

– Раньше надо было думать.

– Нет, я семью не хочу восстановить.

– Как это «не хочешь», а о Саше ты подумала? Ты только о себе думаешь.

– Это вы своему Сергею, извините, сказали бы много лет назад. 

– Ты на то и жена, чтобы мужа удержать. А ты не удержала. Значит, сама виновата, что тебя муж и бросил.

– А я, может, не хотела его удерживать.

– Вот-вот. То-то. Как Саша?

– Нормально.

– Серёжа по нему скучает.

– Так он дома или…

– Зачем он тебе, Аня?

– Дело есть.

– Ясно, что дело есть. Ты зачем на алименты подавала?

– Ирина Анатольевна, вы всё о старом. Сказано-пересказано.

– Неужели, думаешь, Серёжа не стал бы тебе высылать деньги? Что о нём подумали, представь, на его работе. Нас в городе знают. И вдруг алименты. Какое у тебя к нему дело?

– Позовите, пожалуйста, его к телефону.

– А с чего ты решила, что он у нас живёт?

– А что, уже не у вас?

– Они с Иркой квартиру снимают. Тебе дать их телефон?

– Да.

Она записала под диктовку бывшей свекрови мужнин номер на странице перекидного календаря, который находился тут же, под рукой, возле телефона, на низеньком литовском, под светлое дерево, холодильнике «Снайге». Этот холодильник Ане однажды привезли на своём «Жигуле» из города родители, в подарок на день рождения, вместо сломанного предшественника.

– Ир, это Аня.

– Привет, Аня. Как дела?

– Нормально. Сергея можешь позвать?

– Он во дворе ковры выбивает.

– Я позже перезвоню, хорошо?

– А вот он, пришёл. Серёж, иди сюда. Аня звонит. Сначала руки вымой.

– Сергей, я насчёт вот чего.

– Подожди. Как Саша?

– Нормально. Я насчёт денег.

– Тебе что, алиментов не хватает? Зачем ты вообще на алименты подавала?

– Я в первый и последний раз к тебе обращаюсь насчёт денег. Это для Саши. Больше никогда ничего не попрошу, даю слово.

– Зачем ему деньги?

– Понимаешь, у его друзей – мотоциклы. А у него нет.

– Сколько надо? Но учти, это в последний раз, поняла, да? Балуешь ты его. Зря. Пацану не мотоцикл нужен, а отец. Я тебе говорил – отдай мне сына? Говорил. А теперь – мотоцикл. Блажь.

– А сыну, который у тебя от Ирки, сколько лет сейчас?

– А что?

– Ну, сколько?

– Одиннадцать.

– Вот.

– Что «вот»?

– А то. Ты с Иркой сошёлся сразу, как уехал от нас. Год мне письма писал, слезу пускал. А сам уже с Иркой жил. Вот и весь разговор. Так что не надо благородного изображать, не надо. 

– Пока.

– Ага, пока.

 «Обиделся». Она усмехнулась.

Вечером случился цирк. Она подстригла Сашу. И он ушёл на дискотеку. Через полчаса вернулся, злой.

– Мам, ты что натворила? Пацаны засмеяли. Говорят, затылок лесенкой. Что мне теперь делать?

– Дай, гляну на тебя. Мне казалось, нормально.

Она посмотрела на его затылок.

Виновато замолчала.

– Хорошо, девчонки не успели разглядеть. Что мне делать? Как теперь туда идти? Я на танцы хочу.

– Подожди, к дяде Ване схожу. Может, он что придумает.

Сосед пришёл со своими ножницами. Но Саша, дожёвывая кусок хлеба, натянул на голову капюшон спортивной куртки, рукой махнул и убежал.

– Тогда в другой раз, – сказал сосед.

– Вряд ли, – сказала Аня.

– Понимаю, – он взглянул на неё и ушёл.

Она смотрела ему вслед. Он оглянулся, она тут же захлопнула дверь, прислонилась к дверному косяку, закрыла глаза, постояла с минуту, прислушиваясь. Слышала, как Ваня, помедлив, закрыл, наконец, свою дверь.

Саша вернулся с дискотеки поздно.

Она ждала, читала.

– Мам, меня Чубатик и его шобла шпыняют.

– Так они же тебя на три класса старше, какое им до тебя дело.

– А им до всех дело, кто без крыши.

– И поэтому ты хмурый последние дни.

– Они цепляются по поводу и без повода, обзывают, говорят, косой заяц.

– Вот гады.

Аня разозлилась.

– Так сам же Чубатик и виноват в твоём косоглазии.

– Он же тогда не специально, хоккей есть хоккей, всякое бывает.

– Бугай, второгодник, он по любому виноват. Вон, на сколько старше. Зачем к малым полез со своей клюшкой.

– Не клюшка, а штакетина.

– Гад он.

– Мам, столько лет, какой смысл сейчас об этом. О том все забыли. А я стал косым зайцем. Вот что.

– Подождём ещё года полтора-два, съездим в город и сделаем операцию. Это поправимо, врачи говорят, медицина многое уже может. Только надо ещё чуть подрасти.

– Ты уже который год обещаешь. Это когда ещё будет. А мне как жить? Но вот Лимон сказал, ты могла бы помочь.

– Как?

– Лимон говорит, у журналистов связи. А значит, ты и Пачулу знаешь.

– Лично с ним я не знакома. И при чём тут Пачула.

– Как при чём. Мафия, мам, сегодня – это всё. А Пачулу уважают. Он район держит.

– Сейчас везде мафия. Какие-то времена дебильные настали.

– Его на рынке можно найти. Он там каждый день.

– Ладно. А у меня новость для тебя. Я твоему отцу звонила. Попросила денег на мотоцикл. Завтра вышлет.

– Да ты что! Ура! Мне Буча пообещал, отдаст под «честное слово», а деньги потом, когда найду. Завтра я уже на мотоцикле! Ну, мам, ну, спасибо!

– Так что насчёт стрижки, когда дядю Ваню звать? Он обещал нормально тебя подстричь.

– Ой, мам, хватит. Знаю я все эти штуки. Сегодня он подстрижёт, завтра подстрижёт, послезавтра подстрижёт, а потом и женится на тебе. Да я уже с тётей Машей, поварихой школьной, договорился.

На рынок она зашла днём, а оттуда решила пойти на остановку и уехать пораньше домой. Сидеть в редакции до вечера не было смысла. Редактор умотал, по слухам, к любовнице, а значит, до завтра не будет. Остальные, обрадовавшись, разбежались, и редакция опустела. По дороге на рынок купила хлеба в ларьке, на остальное, как обычно перед получкой, нет денег.

– Вон он, между рядами ходит, – указали ей на Пачулу два рослых накачанных мужика-менялы, в щегольских спортивных костюмах «Adidas» и ослепительно шикарных кроссовках того же бренда. Вот бы Саше такие, подумала, вспомнив неказистую обувку сына. И тут же отогнала от себя завистливую мысль о красивых кроссовках. Ну их, мафиозные штучки-дрючки, от греха подальше. Менялы курили возле входа на рынок, у обоих в руках толстые пачки американских долларов, на животах роскошные, из дорогущей кожи, набитые деньгами барсетки.

Она подошла к коренастому, обритому под новобранца, мужчине в кожаной куртке. Он сильно припадал на правую ногу. Пол-лица Пачулы пересекал шрам. Смотрит долго, спокойно, будто просчитывает ходы вперёд. Она сказала ему, что из редакции, но к нему по личному делу. Она не стала искать подходов к мафии через третьих лиц. Напрямую – быстрее. Должность журналиста, в конце концов, это лучше всякой рекомендации, решила она. «А если поможет, то потом о нём положительную статью напишу, с фотографией. Тем более рынок и правда неплохо работает, а в газете о нём что-то не помню, когда и писали», – подумала про себя, испытывая к Пачуле признательность за будущую помощь её сыну.

– По какому личному? – Пачула внимательно взглянул на неё.

– У сына, семиклассника, проблемы с парнями старше его, парни из крутых семей.

– Ты где живёшь? Здесь, в посёлке?

– Нет. Я из Клёновки.

– Поехали, подвезу, мне по пути. По дороге расскажешь.

В джипе она села впереди, рядом с Пачулой.

– У него что, отца нет?

– Нет.

– Ты в разводе что ли?

– Да.

Она рассказала ему про травму семь лет назад, как металась поздним вечером по селу в поисках машины, как везла Сашу в город, ну, а в итоге он потерял зрение на один глаз. Сашу сынки местной аристократии дразнят косым зайцем и вообще цепляются.

– Понятно. Ты мне фамилии парней тех скажи.

Про её работу в газете Пачула ничего не спросил. И это ей понравилось. И понравилось, что он держался с ней по-деловому, без намёков на что-то ещё. Мужиков с намёками она терпеть не могла.

Пачула был любитель больших скоростей. Мчались так, что у Ани дух захватывало. Так и казалось, что взлетят сейчас над дорогой. Вдруг что-то затрещало, машина стала вихлять, а Пачула закричал:

– Пригнись! Держись!

Аня чудом лоб не расшибла. Но было уже не до лба. Она только успела увидеть, как мимо, будто вихрь чёрный, пронёсся такой же, как у Пачулы, джип, и она услышала автоматную очередь. И будто град по машине застучал. А где-то далеко, сзади, за поворотом уже гудела следующая машина. Аня оглянулась. Пока никого не видно.

Она увидела перед собой искажённое, в крови, страшное лицо Пачулы, он закричал ей, матерясь:

– Прыгай, если жить хочешь! Заляг в кустах!

Она смотрела на него, ничего не понимая от страха. Тогда он, жутко матерясь, перегнулся, распахнул перед ней дверцу, она, не думая, тут же выпрыгнула на ходу. Всё произошло за считанные секунды, она опомниться не успела. Покатилась с горки и затаилась в зарослях оврага. Слышала шум машин, кажется, две, показалось ей. Началась стрельба. Крики. Потом стало тихо. Она ещё какое-то время лежала, не шевелясь. Наконец, приподняла голову, прислушиваясь. Солнце светило ей в глаза сквозь травинки. Птички высоко над головой выводили своё. Пахло приятно лесами и травами. Её сердце стучало бешено и страшно.

Она глянула на мёртвого, залитого кровью, изуродованного Пачулу, и бросилась, задыхаясь, бежать, напрямик через поле, увязая в рыхлой земле, потом, опомнившись, свернула к лесополосе, и запетляла между деревцами, будто заяц, заметающий следы.

Когда, наконец, она оказалась рядом с Клёновкой, перевела дыхание. Оглядела себя, стряхнула прилипшие травинки, очистила одежду от сора. Глянулась в зеркальце, смахнула платочком что-то, одной ей видимое, лишнее, со щёк, и постаралась придать лицу спокойствие. Пошла знакомой длинной прямой дорогой, устремлённой сквозь село в глубокую даль к синему горизонту, за которым тянулись всё новые и новые колхозные поля. Дорога была усыпана с обеих сторон одноэтажными побелёнными домами и ореховыми деревьями. Она дышала привычными деревенскими запахами, и ещё долго шла под собачьи и петушиные переклички, к своей многоквартирной двухэтажке. Лаковые ботики её были покрыты грязью, а колготки сияли свежими стрелками. Ей сильно хотелось есть. Она отломила румяную хлебную корку и торопливо ела, вдыхая сельский воздух. Она подумала о том, что напрасно не купила в райцентре сразу две буханки, и сделала крюк к колхозному ларьку ради каравая местного хлеба.

Возле ларька она увидела Ваню, с паляницей под мышкой, он шёл ей навстречу и широко улыбался.

– А я вот, хлеба себе на ужин прихватил, да сейчас пойду обратно в бригаду, – сказал он, будто продолжая с ней какой-то разговор.

Она кивнула ему, и слёзы побежали по её щекам.

Мимо протарахтел трактор, и молодой тракторист крикнул им что-то весёлое.  У ларька бабы громко обсуждали обстановку в стране. «Плохи дела, и что будет, ой, что будет-то!»

– Ты что, а? – он взглянул на неё. – А ну, отойдём в сторонку. Говори, что случилось?

И она ему выложила всё, чем было переполнено в эту минуту её сердце. И как хотела сыну помочь, и по его просьбе к «мафии» обратилась, а «мафию» эту по дороге, пока ехали, и расстреляли. Значит, разборки у них. И вот она, неведомо как, жива осталась. А Саше теперь помочь некому, и будут его все эти Чубатики да Бачулы по-прежнему дразнить косым зайцем.

– Ну и ну, – Ваня присвистнул. – Офигеть. Ладно, не переживай, всё образуется. Ну, давай, я побежал.

Она купила колхозный хлеб, и пошла к своему дому. По пути приветливо здоровалась со встречными, и думала сразу обо всём, о жизни, о будущем, которое ей по-прежнему представлялось прекрасным и многообещающим, а когда в памяти перед её глазами вспыхивало вдруг залитое кровью лицо Пачулы, она встряхивала в ужасе головой и снова думала о будущем, в котором всё у них с Сашей будет преотлично. Ей нравилось идти быстрой, энергичной походкой сильного, здорового человека, видеть себя  со стороны глазами чужих людей и знать, что она привлекательна и вызывает у других симпатию, знать, что ещё так мало сделано, а впереди её ждёт много ещё более интересных и важных дел.  

Саше решила ничего про свои приключения не рассказывать.

– Мам. А ты знаешь, что Пачулу убили? – сказал сын на следующий день после школы.

 – Как? – она изобразила на лице удивление.

– А вот так. Передел власти у них. В общем, передел-беспредел. Но самое главное, что Пачула успел до того, как его убили, с кем надо переговорить насчёт меня. Так что помогло.

– Что «помогло»? – она посмотрела на него.

– Ты же сама говорила, что у Пачулы была. Так же?

– Ну… И что дальше?

– А дальше вот что. Чубатик стал заискивать. А главное, подходят на перемене Качеля и Мазай, руку жмут. «Больше к тебе ни один не привяжется. А если что, так скажешь, кому накостылять». Так что не зря ты к Пачуле ходила.

– Ну… Царство ему небесное, – неуверенно сказала Аня.

Скоро Саша пришёл с ещё одной новостью.

– Мам. Представь. Буча мне мотор вернул.

Эту историю с мотоциклом она уже знала. Почти новый «Минск» Саше подсунули со старым мотором. Пацаны рассказали по секрету – хозяин, Генка Буча, новый мотор снял, а взамен старый приделал. 

– Даже Бучу заставили дать задний ход. Вот что значит – иметь крышу, ай, да Пачула, жаль, что убили, – Саша с аппетитом зачерпывает горячий суп с картошкой и луком.

Съел четыре ломтя свежего хлеба с постным маслом и солью, на хлеб мать репчатого лука накрошила.

Аня, увидев, что сын успокоился, тоже успокоилась. Только одно ей непонятно, кто же за Сашу заступился, не призрак же покойника Пачулы.

Вечером она долго ждала, когда вернётся Саша. Выглядывала в тёмное окно, прислушивалась. Шептала своими словами перед иконой Христа в углу.

Икону эту купила в городе, в кафедральном соборе, семь лет назад, после травмы Сашиной. В областной больнице от матерей, соседок по палате, что лежали со своими детьми, узнала, что «дитя следует окрестить, и чем раньше, тем лучше». «От порчи помогает». Да и Христа попросить не мешало бы, добавила молодая мамочка с заплаканными глазами, у неё девочка сильно болела. Так что, в день выписки Аня сразу же направилась с Сашей в кафедральный собор в центре города. Пожилая сердобольная работница храма в синей косынке вызвалась помочь, а на слова Ани, что можно и в другой раз, сказала, лучше не откладывать. Побежала за священником, уговорила за церковной оградой первого встречного прохожего стать крёстным отцом, а сама вызвалась быть крёстной матерью, и Сашу стремительно, как в сказке, бесплатно окрестили, а заодно и Аню, что её удивило. Она думала, взрослым такое не положено. Там же Аня на всякий пожарный купила большую, в деревянной раме, икону Христа.

Наконец, послышался рёв мотоцикла. Саша, как и его друзья, ездил без глушителя, выпендривался. Она видела, как он закатил мотоцикл в сарай. Жив. Здоров. От сердца отлегло.

– Мам, а у меня для тебя две хороших новости. Но сначала чуть-чуть не очень хорошая, – Саша улыбается, расшнуровывает грубые, из свиной кожи, ботинки.

Аня застыла с кухонным полотенцем в руке, услышав про не очень хорошую новость, холод будто по коже побежал, и перед глазами вновь залитое кровью лицо Пачулы. У Саши чумазые щёки, глаза сияют. Ботинки пора отдать в починку. С зарплаты, не забыть, успеть, пока деньги не убегут.

На смазанной постным маслом сковородке шипят блины, мука замешана на воде, без яиц, зато с сахаром. В лоджии ещё есть полмешка сахара и мешок муки, полученные за рекламную полосу об агрофирме имени Крупской. Из зала слышен работающий телевизор, опять политика.

– Меня гаишник поймал на трассе. Важный, палочкой машет, машину поперёк дороги поставил. А сам по возрасту, ну, чистый пацан. Начал мне мозги дырявить. Превышение скорости, номеров нет… Я ему говорю: давай, я лучше тебе бензина налью. У меня в сарае канистра полная. Он согласился. Я ему говорю: тогда ты за мной следом езжай. 

Саша смеётся.

Аня нервничает, убрала на время с плиты сковороду, сейчас не до неё. Села на табурет, в руках мнёт полотенце, на сына смотрит с напряжением.

– Короче, поехал он за мной. Едем-едем, вот уже Заботливое. А потом – раз, и я свернул на тропинку, в лаз позади магазина, где клуб у них, и погнал сквозь парк, пешеходными. А гаишник гудит вслед, по тропинкам на «Москвиче» не проехать. Я на то и рассчитывал. В голове план составил, как удирать буду.

Аня смотрит на Сашу и смеётся вместе с ним. От души отлегло.

– Зря я тебе мотоцикл разрешила, – говорит она.

– Не, мам, не зря. Я же теперь на равных со всеми. Это важно, сама понимаешь.

– Так это и есть хорошая новость, что удрал от гаишника?

– Да. А вторая хорошая новость вот какая. Тебе не придётся к мафии снова идти.

– А зачем к ней идти?

– Как зачем. Чтобы от гаишника отмазать.

– А. Вот оно что. Тогда здорово, что не надо к мафии идти.

– Видишь, как круто. Я сам отмазался. А к мафии и вообще лучше не ходить. Никогда. Ну её.

– А что так вдруг? То говорил, мафия, мафия – это «наше всё», а теперь?

– Голубя, сына школьной уборщицы, помнишь? С Набережной, за рекой? В десятом «бэ» учился?

– Это который в обменник привокзальный устроился работать?

– Ага. Он. Так его в этом обменнике сегодня расстреляли из автомата, днём, на глазах у всех. А потом спокойно сели в машину, и уехали. Братки в американских кожанках. Разборки внутри мафии, говорят. Там люди, короче, врассыпную, под лавками лежали со страху. Ну её, эту мафию. Пачулу расстреляли, Голубя расстреляли.

– А ещё Мишку Коробова, Сашку Соболя, – напомнила Аня.

– Я, мам, недавно думал, тоже в мафию пойду, когда школу закончу. Но теперь что-то расхотелось.

– Правильно.

– А ещё, вспомнил, слышь, Лёньке Мосину отец раздобыл визитку с личной подписью начальника ГАИ. Мосю тормознули, а он визитку им, и его отпустили. Короче, теперь он блатной, да ещё и другим на прокат даёт. Не задаром, конечно. А ещё, мам…

Саша замолчал и загадочно посмотрел на мать.

– Что? – она опять с тревогой замерла.

– А ты ничего не замечаешь? Посмотри внимательнее.

– Да ты подстригся! Что, к поварихе ходил?

– Не-а.

Саша снова загадочно смотрит на мать.

– Где же ты подстригся?

– У дяди Вани в гостях был. Вот.

– Ого. Что это ты? – она улыбается.

– А так, знаешь, решил вот… Между прочим, я кое-что узнал про него. Буча мне сказал, что это дядя Ваня его заставил мотор вернуть. Он оказывается, крутой.

– Кто крутой?

– Как кто, дядя Ваня крутой, не мотор  же.

Саша смеётся.

– Короче, мам, это не Пачула, а дядя Ваня со своими друзьями разборки устроил этой всей шобле нашей выпендрёжной.

Аня снимает со сковороды блин, кладёт сыну на тарелку, и тут же, обжигаясь, съедает  его сама. Говорит с набитым ртом, улыбаясь и показывая сыну большой палец:

– Блины-то вкусняцкие получились!

Ночью в дверь постучал сосед.

Саша уже спал.

– Вань, ты зачем? – не удивилась Аня.

Она недавно закончила на кухне писать статью и выкупалась под душем. Заставила себя, через «лень, неохота», растопить старыми газетами и полешками титан, а потом возле телевизора ожидала, пока вода в титане прогреется. Наконец, она натянула на чистое, ещё влажное, тело хлопковую длинную рубашку с красивым орнаментом из синих васильков по белому полю, ночнушка была её последней любимой обновой, приобретённой месяц назад с гонорара. Она уже была готова нырнуть в холодные простыни, но тут Ванин стук в дверь. По голым ногам тянул сквозняк. Сосед посмотрел на её босые ступни, подметил подстриженные аккуратные ногти с перламутровым лаком, и дёрнул дверь, но цепочка мешала.

– А ты чего на цепочку закрываешь?

– Ты зачем, говорю, а, Вань?

– Спросить хотел. Про Сашу. Нормально его подстриг?

– Нормально, нормально. Спасибо большое. Вань. Всё. Ночь.

– Ань, ты ведь обещала.

– Я дверь закрываю, убери ногу.

– Сама сказала, пусть два года пройдёт.

– Ещё не прошло.

– Прошло.

– Год и десять месяцев, я считала.

– А я считал – уже два года.

– Царствие ей небесное. Вань, а у неё что, правда, рак был? А то, некоторые говорят, последствие аборта.

– Уже неважно.

– Бедная. Намучилась. Это, случайно, не у тётки Нинки она?

– Да какая разница, пусти лучше.

– Тётка Нинка, представляешь, она мне сама говорила, она не уничтожала зародышей, а спиртовала их в банках, говорит, насобирала коллекцию. Ужас, да?

– И правда, ужас.

– Она говорит, перестала этим делом заниматься, извини, после того, как с твоей Светой это случилось. Как это тётке Нинке повезло, что в тюрьму не попала.

– Какая тюрьма. Это мафия. Всё тип-топ у них везде.

– Куда ни сунься – мафия. Что за дела.

– Конечно. По всем направлениям. Так и Нинка.

– Интересно, а как её мафия называется.

– Мафия подпольных абортов, наверное.

 – Слушай, Вань, а зачем вы аборт затеяли, такое счастье привалило, первый поздний ребёнок, и на тебе…

– Да она тайком. Я не хотел никаких абортов. А она как узнала, что урод родится, то как безумная стала. Не хочу, боюсь, утоплюсь...

Аня молчит. На неё произвело впечатление услышанное. В ноздри бьёт терпкий аромат мужского парфюма.

– Ань, а чего муж твой уехал?

– Не уехал, – сбежал. А из-за мафии. Он под флагом перестройки решил своего шефа, директора телеателье, спихнуть. А шеф Сергею по возрасту в отцы годится. Пошёл мой муж к соседу – следователю из ОБХСС, тот жил в нашем доме тогда, а позже на повышение пошёл, сейчас по району всю их контору сыскную возглавляет. Сергей снабдил этого дядю ценной, по их меркам, информацией про схемы воровские в телеателье, как директор с работы запчасти тащит, то-сё. А мне хвалился, что сам скоро его место займёт. После его доноса появились в телеателье люди из ОБХСС. Допросы, опросы, проверки… Но очень скоро стало ясно – напрасно Сергей старался. Шеф его ещё тот калач тёртый. Всё схвачено, везде проплачено. Связи о-го-го. Своя мафия – снизу доверху. Ещё бы. Всю жизнь, можно сказать, на этой должности. Всю жизнь в этом районе. А у Сергея никаких связей нет. И вообще ничего нет, кроме желания самому стать директором. Мы тогда только-только в район переехали, и Сергей в считанные месяцы, как высококлассный специалист, сделал карьеру, из рядового телемастера – в заместители директора. Можешь представить, как был его начальник изумлён, когда узнал, кто именно козни против него затеял. И тогда к Сергею приехали мафиози. Тут, у нас под окнами, с ним беседовали, и предупредили: не уберёшься из области в двадцать четыре часа – твой труп в реке найдут. Он и убрался.

– А ты?

– А я и рада.

– Чего это?

– Та. Надоел он мне.

И добавляет, вспомнив об оставшемся без отца сынишке:

– Глупой я тогда была очень-очень.

Они помолчали.

– Кстати. Спасибо тебе.

– За что?

– За сына. Ты здорово ему помог. Не цепляются теперь к нему. Зауважали. Во как.

Она смеётся.

Он снова дёргает дверь.

– Так что? Ты обещала.

– А что скажет Света?

– Покойницы не говорят.

– Но ведь загробная жизнь существует. Доказано.

– Давай поговорим у тебя. А то соседей разбудим.

– Давай в другой раз.

– Что в другой раз?

– Поговорим в другой раз. Всё. Пока.

Она заглянула в комнату Саши. Лицо уже не чумазое. Вымылся перед сном с земляничным мылом. У Саши земляничное мыло любимое. Пахнет приятно. Она улыбнулась.

На кухне зажгла купленную в городском храме восковую свечку «от зла». На холодильнике для этой цели у неё всегда наготове жестяная крышка для консервирования, к ней она лепит свечки. Рядом, поверх листика перекидного календаря, бумажная иконка Богомладенца на руках у Богородицы.

Спать в этот раз решила лечь в комнате Саши, бросила на пол поверх коврика одеяло. Она любила спать в одной комнате рядом с сыном, ей так спокойнее.

Засыпая, она отгоняла воспоминания о расстреле на дороге, вспоминала бывшего мужа, думала о Ване, обдумывала, как сократить свою новую статью, и, наконец, уснула с лёгким чувством и мыслью о том, что Пачула-то ведь ей жизнь спас. Мог о ней и не вспомнить, а он ещё и дверь ей открыл. Панихиду за него закажу, и молебен благодарственный, подумала уже где-то внутри своих снов.

На рассвете кто-то заколотил в дверь.

Она спросонья,  в ночнушке, выбежала в испуге из спальни, запутавшись ногами в одеяле, и очутилась вместо прихожей в тёмной пещере. Горло сдавило от удушливой гари. Торопясь, рванула цепочку, распахнула входную дверь, побежала босиком, мимо стоявшего на пороге соседа, открывать подъездную дверь на улицу, чтобы сквозняком вытянуло чад из квартиры. «Это меня мафия подожгла!» – подумала, ужасаясь.

Ваня смотрел ей вслед:

– Ты вроде горишь?

Она не отвечала, охваченная паникой.

Она бегала босая по холодной с ночи земле, лихорадочно искала в утренних сумерках среди цветочной клумбы камешки, и в страхе озиралась, в ожидании автоматных очередей от мафии. Дрожащими руками заложила найденное в дверь, но это не срабатывало, дверь снова закрывалась. Ваня принёс свой табурет, поставил между порогом и дверью. 

Он был всё в тех же спортивных синих штанах, ветровке с иностранными буквами,  лицо сонное, его тянуло зевнуть.

– А я, знаешь, вышел пораньше в бригаду, пока наших соберёшь, да кто-то опоздает, надо разбудить, а тут чую – тянет гарью. И вроде от тебя.

Кухня и зал потемнели. Огонь свечки перекинулся на пластиковый телефон, чад от тлеющего телефона пошёл коптить. Потолок – как смола, под  чёрной бархатной скатертью. Траурная бахрома с чёрными сосульками по всему потолку колыхалась в воздухе. 

– Ты, мать, под счастливой звездой родилась. И Сашка твой тоже, – сказал Ваня, он приоткрыл дверь в детскую, взглянул на спящего Сашу, на самодельную постель Ани на полу.

В детской было чисто.

– Как это тебя подтолкнуло дверь закрыть в спальню? Видишь, как тебя судьба ведёт. Дверь не закрой, и всё, на том свете вы бы с сыном уже беседовали с моей Светой.

Аня кивнула, она не могла прийти в себя от случившегося. Ваня принёс из детской её тапки и плед, дверь за собой снова плотно закрыл, она укуталась. Он распахнул настежь окна. От сквозной волны утреннего воздуха стало легче дышать.

Она оглядывала квартиру, и до неё начинало доходить, что всё это придётся приводить в порядок.

– Ладно, не переживай, радуйся, что с сыном заново родились, – сказал Ваня. – Я на что рядом? Белить умею, у себя в комнатах всегда сам белю. Ремонт тебе забабахаем, мужиков возьму с бригады. День-два, и всё в ажуре, даже лучше. 

Проснулся Саша. Вышел босиком – худой, в трусах, с большими от удивления глазами.

– Тапки надень, пол, гляди, в копоти, – сказала Аня.

– Ого, что это у нас?

– Пожар.

– А мы?

– А мы, Саш, живы, – отозвался Ваня.

– А телефон-то, гляньте, какой красавец, – Аня показывает на холодильник, там вместо телефона расплавленное месиво, деревянная столешница холодильника превратилась в золу.

Ваня вместе с Аней удивляются, что обгоревший поверху холодильник по-прежнему морозит, и оба хором нахваливают советское качество.

– Моя помощь нужна?

– Иди, Сань, досыпай. Всё путём. Днём будешь помогать, – голос у Вани весёлый.

На илл.: Неизвестный художник