Николай ПЕРЕВОЗЧИКОВ. Сатка

Окончание повести «Портрет сестры». Начало здесь

Всеволод сидел за столом и пытался в ушко иголки вдеть нитку. Неожиданно открылась дверь, и в комнату с кульком в руке ввалился Александр Суханов.

 – Приветствую тебя, друг мой Сева. Вижу, рукоделием решил заняться? Бросай это бабье дело, собирайся. Как договаривались, идём писать этюды. Вчера за городом место живописное нашёл, увидишь – обалдеешь от восторга.

 – Саша, я сегодня в школу планировал сходить, поработать.

 – Ничего даже не хочу слушать, какие дела могут быть в школе в воскресенье? Ты и так там с утра до вечера пропадаешь. Собирайся! Да, кстати, ты завтракал? Нет? И мне с утра что-то есть не хотелось. Вчера матушка моя пирожки испекла с картошкой и капустой, я их с десяток с собой прихватил. Ты, давай, чай приготовь, быстренько перекусим и в путь-дорогу отправимся.

 Лесная поляна, куда привёл Суханов Всеволода, была вся залита солнечным светом. Александр, прищурив глаза, глянул на солнце, потом повернулся к Всеволоду:

 – Что скажешь?

 – Слов нет.

 – Ты глянь, вон, справа, два лопуха возвышаются – красавцы! И какая игра света и тени. А берёзы вокруг поляны? Стволы у них почти что розовые. Глядишь на это чудо – душа поёт!

 Обоим не терпелось приступить к работе. Александр и Всеволод установили мольберты, достали тюбики с краской, взяли в руки кисти. Всеволод почувствовал сухость во рту, такое происходило с ним всегда, когда начинал волноваться. Вот и сейчас, накатил страх, что этюд не получится, и было ощущение, будто он первый раз в жизни стоит перед мольбертом. «Надо не обращать внимания», – решил Всеволод. Он несколько раз полной грудью резко вдохнул и выдохнул воздух. Немного успокоившись, стал наносить краску на картон.

 Время перестало существовать, он даже вздрогнул, когда за спиной услышал голос Александра:

 – Мощно написано, с таким талантом тебе надо было не на педагога учиться, а, например, художественный институт имени Сурикова закончить. Да, Сева, я ещё вот что хочу сказать, ты, как творческая личность, понятное дело, время не замечаешь. Уже три часа, а я матушке пообещал замок в дверях починить, так что давай собираться домой, тем более этюд полностью закончен, лучше уже не сделать, только испортить можно.

 – Хорошо-хорошо,– Всеволод закивал головой, – знаешь, у меня к тебе просьба небольшая имеется. Я ещё с утра, как ты пришёл, хотел у тебя денежек немного взаймы перехватить, да всё не решался, вдруг рассердишься.

 – Правильно думал, ты меня, действительно, опечалил очень сильно, – лицо у Суханова сделалось мрачным. – Ответь мне, друг разлюбезный, как я помню, три дня назад у тебя была получка? Возникает вопрос, куда ты потратил деньги?

 – Знаешь, Саня, с тобой невозможно разговаривать, ты заводишься с пол-оборота.

 – Сева, мне просто за тебя обидно. Вспомни, сколько раз тебя уже обманывали, я просто поражаюсь твоей наивности. Ты болен туберкулёзом, тебе необходимо усиленно питаться, покупать лекарства, вот на что ты должен зарплату тратить. А возле тебя крутятся какие-то проходимцы, и ты отдаёшь им свои последние деньги. Ну, сколько можно наступать на эти грабли, сознавайся, кого ты в этот раз облагодетельствовал?

 Всеволод опустил голову, увлечённо разглядывал под ногами траву.

 – Сева, я жду.

 – Понимаешь, Саня, ты в чём-то прав, но это всё осталось в прошлом, а вот на этот раз произошёл особый случай. Парамонов Сергей попросил у меня денег взаймы, мать у него больна, рак желудка у неё третьей степени, в постели лежит, ходить не может. Врачи сказали, от силы месяца три проживёт, как тут можно человеку отказать?

 – Ну вот, всё встало на свои места: после его печального повествования о больной матушке ты, понятное дело, расчувствовался, заработанную тобой наличность из кармана выгреб и ему на ладонь положил. Только я тебя огорчу, этот Парамонов – редкостный прохвост и хитрован, а эту басню про больную мамашу он давно уже всем рассказывает. Только ему никто не верит, потому что мать его жива и здорова, и думаю, нас с тобой переживёт. Так что, Сева, облапошил он тебя, как последнего простачка. А капитал твой с друзьями пропьёт, да ещё посмеётся над тобой, так что плакали твои денежки, забудь про них. Это надо же быть таким легковерным, впервые в жизни подобного человека встречаю.

 – Александр, ты совершенно не прав, – прерывающимся голосом заговорил Всеволод, – ни один сын не станет приписывать матери болезнь, которой у неё нет, до такой низости мужчина не опустится. Если откровенно говорить, слово «мама» для любого, взрослого или ребёнка, каким бы он не был, плохим или хорошим, это святое слово.

 Суханов вздохнул и пожал плечами. В город возвращались по лесной тропинке. Первым шагал Всеволод, следом Александр. Он смотрел на худую спину друга, на выступающие из-под рубашки острые лопатки, и чувствовал, как в душу закрадывается жалость к Севке вперемежку с возмущением. «Кому не лень обхитрить его может. Понимаю, если бы он глупым был, но ведь и начитанный, и память у него феноменальная, а талант учителя ему богом дан – ученики от него без ума. В классе, где он классный руководитель, не жалея времени, с отстающими ребятишками после уроков занятия проводит, и по математике, и по русскому языку, да чего там перечислять, по любому предмету помочь может. А главное, объяснит так доходчиво, что любой ученик это запомнит на всю жизнь. Вот ведь штука какая. А тут возле него всякая дрянь крутится. Ладно, надо поставить точку».

 – Сева, скажи, сколько тебе рублей надо до получки?

 Всеволод продолжал молча шагать.

 – Ты что, оглох?

Всеволод резко остановился, потом медленно повернулся к Суханову, сделал длинную паузу и произнёс:

 – Видите ли, Александр Геннадьевич, я тут подумал и принял решение, что обойдусь без вашей помощи. И главное, что я понял, у вас за душой ничего нет святого, всех людей мажете чёрной краской. И как вы можете так жить, я просто не представляю.

 Суханов знал, когда Севка начинает его называть по имени-отчеству, таким образом он выражает своё недовольство или обиду. Александр покачал головой и, усмехаясь, произнёс:

 – Ну-ну, действуй, бог тебе в помощь.

 Уже в городе Суханов догнал Всеволода и, хлопнув его по плечу, сказал:

 – Моя матушка о тебе спрашивала, здоровьем твоим интересовалась, просила, чтоб ты заглянул к нам.

 – Ну, если Ангелина Прокопьевна просила зайти, отказать я ей, конечно, не могу.

 Через десять минут Александр и Всеволод подошли к дому Суханова.

Портрет Всеволода Булавина. Автор - Александр Суханов

 Ангелина Прокопьевна жалела Всеволода за то, что в блокадном Ленинграде к нему прицепился туберкулёз, который мучает его до сих пор, и что потерял он там всю семью. Очень любила она его за добрый нрав, за интеллигентность, а главное, он с интересом выслушивал её повествования о том, как жилось ей при царизме, при большевиках. Иногда она намекала, что родители её из купцов, а два дяди погибли в борьбе с Советами. Всеволод слушал, широко раскрыв глаза, боясь пошевелиться, не отвлекаясь ни на что. Ангелина Прокопьевна прекрасно понимала, что лучшего слушателя, чем Всеволод, в Сатке едва можно было найти.

 Когда Всеволод собрался уходить, она протянула ему сумку, из которой пахло свежей выпечкой, и высовывалось горлышко бутылки с молоком.

 – Спасибо, напрасно беспокоились, – Всеволод попытался отказаться.

 – Если не возьмёшь – меня обидишь, сама ватрушки стряпала.

Прошло три дня, Всеволод, направляясь в булочную за хлебом, услышал, как его сзади окликнули. Повернувшись, увидел спешащего к нему Сергея Парамонова.

 – Я тебя приветствую, – издали закричал тот.

 Подойдя вплотную, сунул руку в карман и вытащил деньги.

 – Благодарю, что меня выручил, вот, возвращаю должок, премию на заводе хорошую получил, держи.

 Всеволод посмотрел на Сергея, потом произнёс:

 – Что это у тебя с лицом? Синяк под глазом, губа разбита.

 – Да, пустяк, – отмахнулся Сергей, – на велосипеде решил прокатиться, упал. Ну, ладно, ещё раз спасибо, спешу.

 Вернувшись домой, Всеволод сел за стол, выждав минуту, ударил обеими ладонями по столешнице и громко произнёс:

 – Не прав ты был, Александр, ох, не прав, Сергея с ног до головы грязью вымазал, а он честным парнем оказался.

 Так никогда Всеволод и не узнал, что два дня назад Александр Суханов встретил на улице Сергея и вежливо предложил вернуть деньги Всеволоду. Сергей объяснил Суханову, что денежки уже давно испарились, и шёл бы друг Суханов своей дорогой и не встревал в чужие дела. Словесная перепалка перешла в рукоприкладство, из которого Александр вышел победителем. Потом Суханов дал срок побитому и помятому Сергею один день, чтоб вся сумма, взятая им у Всеволода, была возвращена. А иначе, голову ему оторвёт. Сергей, зажимая ладонью разбитую в кровь губу, испытующе глянул на Суханова и подумал: «Да, этот может оторвать». После чего решил не искушать судьбу, вернуть должок.

 Утром Всеволод ни свет, ни заря поднялся с постели. У сестры Танюшки сегодня день рождения, надо подготовиться. В комнате порядок навести, рубашку и брюки утюгом погладить, потом в магазин сходить, купить булку чёрного хлеба, да ещё попросить продавщицу, чтоб ножом на куски по двести грамм его нарезала. Селёдку взять для морской ухи, заварку для чая и небольшую баночку мёда, чтоб всё было так же, как тогда в блокадном Ленинграде, когда отмечали его шестилетие. Суханова Александра он вчера пригласил, ещё нужно проверить почтовый ящик, не пришло ли письмо от Танюшки. Каждый год кажется Всеволоду, что она обязательно его в свой день рождения отыщет и весточку пришлёт.

 Прошло немало времени, с хозяйственными делами было покончено. Всеволод присел на стул и с удовлетворением окинул взглядом комнату: «Замечательно, все задачи решены, остаётся дождаться Суханова». Он посмотрел на будильник, стоящий на тумбочке: «Минут через двадцать должен появиться».

 Вскоре пришёл Александр, энергичный, улыбающийся. Поздоровались.

 – Ты только посмотри, – с порога завёл он разговор, – вокруг порядок, чистота, скатерть на столе красивая! Хозяйственный ты мужик, оказывается, Сева, чем дольше я с тобой дружу, тем больше замечательных качеств в тебе открываю.

 – Ладно, перестань иронизировать, Саня.

 – Боже упаси, какая тут ирония, это чёрная зависть к твоим деловым способностям вырывается из меня наружу. Кстати, вчера весь день рисовал петуха Рамзеса, вот ведь птица какая, едва начинает смеркаться, отправляется в лес и только под утро возвращается назад. Что он там ночью делает, совершенно непонятно, почему его лисица или волк не сожрёт – не ясно, так сказать, загадка природы.

 – Шутишь.

 – Нет, на этот раз серьёзно, есть у меня такой гордый петух, по двору расхаживает, недаром ему имя Рамзес дали. Я тебе о нём ещё раньше говорил.

 – Да, припоминаю.

 – Хочу узнать, над рисунками о блокадном Ленинграде продолжаешь работать?

 – Само собой разумеется.

 – Есть что показать?

 – Сейчас принесу.

 Всеволод подошёл к кровати, из-под неё вытащил старый, обшарпанный чемодан, открыл крышку, достал альбом для рисования и вручил Суханову. Александр долго разглядывал карандашные рисунки, потом произнёс:

 – Вижу, опять новый портрет Татьяны к её дню рождения написал.

 – Угадал, именно так, решил сделать ей подарок.

 – В общем, скажу одно, всё выполнено с необыкновенным мастерством, за душу берёт, и ещё раз повторю, с такими способностями тебе надо было учиться в художественном институте.

 – Ладно, хватит меня хвалить, Саня, присаживайся за стол.

Перед Сухановым лежал кусок ржаного хлеба и стояла тарелка с морской ухой. Он с аппетитом съел всё это за несколько минут.

 Три недели назад Александр уже знал, что Севка обязательно пригласит его на день рождения Татьяны. Решил хотя бы немного на себе испытать, что чувствовали ленинградцы, получая сто двадцать пять грамм хлеба в сутки, в самое тяжёлое время, в конце сорок первого года. Он делил чёрный хлеб на три части: завтрак, обед, ужин, запивал горячей водой. На шестнадцатый день возникла малодушная мыслишка – бросить эту затею, но тут же была отвергнута Сухановым. Срок, который он себе наметил, был выдержан до конца, и сейчас Александр думал, что же пришлось пережить этому шестилетнему мальчишке. Через какие тяжёлые испытания пришлось Севке пройти: голод, смерть близких людей, холод, от которого негде укрыться, детдом, туберкулёз, и при этом не озлобиться, не замкнуться в себе, сохранить детское, наивное желание помогать каждому, кто в этом нуждается. Александр понимал, что судьба сделала ему подарок – свела его с Всеволодом.

 – Слушай, Сева, я вот думаю, прошло столько времени, а от Татьяны никаких вестей нет, ты по-прежнему веришь, что сестра жива?

 Всеволод с удивлением взглянул на Александра, осторожно поставил на стол чашку с недопитым чаем:

 – Не понял, что значит слово «веришь»? Я просто знаю – Татьяна жива, вот и всё, а что весточки от неё нет, так для этого, видно, причина какая-то имеется. Я вот сколько писем посылал в Ленинград с просьбой дать информацию о сестре, но они ничего толком ответить не могут. Но я-то знаю, она жива, и уверен, что мы с ней всё равно встретимся!

 – Это хорошо, что ты так думаешь, но, надеюсь, ты не обиделся, что я задал тебе этот вопрос?

 – Нет, всё нормально.

 – Хочу тебя обрадовать, во дворце культуры «Магнезит» через месяц выставка наших с тобой работ намечается. Картины, которые ты в углу свалил, нужно привести в порядок, и рамы для них начинать потихоньку готовить. И ещё, перестань свои работы дарить направо и налево, я замечаю, вместо того, чтоб их количество прибавлялось, оно наоборот, уменьшается. Мне непонятно, почему ты к ним так легкомысленно относишься?

 – Буду исправляться.

 – Надеюсь, но верится с трудом.

Всеволод встал, прошёлся по комнате.

 – Знаешь, Саня, недавно мне подумалось, как мне всё-таки повезло в жизни. Пишу картины, и с твоих слов делаю это недурно, учу детей в школе и вижу, как на моих глазах они взрослеют, впитывают в себя знания, которые дают им учителя, и я в том числе. Думаю, из них вырастут умные, добрые, честные люди, способные защитить свою родину. А впереди меня ждёт радостное событие – встреча с Татьяной.

 Александр смотрел на Всеволода и думал: «Неисправимый оптимист».

 Через два дня после обеда Всеволод нагрянул в гости к Суханову. Тяжело дыша, опустив голову, не здороваясь, медленно пошатываясь, прошёл в комнату и мешковато рухнул на скамейку.

 – Ты чего такой, случилось что? – Александр с тревогой смотрел на друга.

 – Подожди чуточку, – прохрипел Всеволод, – водички дай, умираю, сил нет.

 Александр взял кружку, из ведра зачерпнул воды, подал Всеволоду. Тот жадно выпив несколько глотков, поставил её на лавку рядом с собой, потом с трудом проговорил:

 – Фу, чуть не задохнулся! Я к тебе бежал, новостью хотел поделиться, представляешь, Саня, письмо мне пришло!

 – Неужто от сестры? – вмешалась в разговор Ангелина Прокопьевна, – наконец-то на тебя, Севочка, благодать божья снизошла.

 – Нет, не Таня это. Тётя Маша, жена дяди Юры, разыскала меня, прислала письмо, – сказал Всеволод, – она перед самой войной с детьми поехала в Крым, к родителям погостить, а как война началась, вернуться назад не получилось, там остались. Пишет, под немцами тяжело было, вспоминать страшно. Как возможность появилась, в начале июля сорок четвёртого поехала она в Ленинград, к мужу, там узнала, что ещё в сорок втором году умер дядя Юра прямо на работе, в цехе, сердце не выдержало. А где его похоронили, так и не удалось выяснить. Татьяну после смерти дяди Юры отправили в детский дом, потом вывезли на Большую землю.

 Тетя Маша вернулась в Симферополь к родителям, и всё это время искала меня и Танюшку. И вот, наконец, наступила счастливая минута, ей сообщили, что я живу в Сатке, работаю учителем. Приглашает приехать в гости, встретиться с двоюродными сёстрами, Наташей и Верой, и братом Андреем, ждут с нетерпением.

 – Ну и что ты решил?

 – Как что? Брать билет и ехать.

 – Но тебе же нужно в больницу ложиться, ты сам говорил, что дела со здоровьем на ухудшение пошли.

 – Ерунда, – отмахнулся Всеволод, – я ведь ненадолго уеду, дней на десять, не больше, вернусь пятнадцатого августа, потом уже в больницу. Недельки две полечусь, а там и первое сентября.

 – Все-таки ты бы с лечащим врачом поговорил, насколько всё серьёзно, можно ехать или повременить.

 – Саша, это решено, я еду.

 На вокзале, перед тем, как сесть в вагон, Всеволод с Сухановым обнялись.

 К началу учебного года Всеволод не вернулся. Третьего сентября в школе, утром, перед началом уроков, в учительскую вошла директор, Нина Сергеевна. Срывающимся от волнения голосом она произнесла:

 – Послушайте, товарищи, ужасная новость, только что я получила телеграмму: «Всеволод Булавин скончался второго сентября в 11-30».

 В учительской повисла мёртвая тишина.

***

Прошло около девяти месяцев. В середине мая в дом Сухановых зашла знакомая почтальонша, Вера Самохина, принесла письмо. Александр распечатал конверт, стал читать: «Здравствуйте, Александр Геннадьевич! Пишет Вам сестра Всеволода, Татьяна Булавина. Две недели назад меня разыскала моя тётя Мария Васильевна. Я узнала, что мой брат всю жизнь искал меня, но произошло несчастье, он умер от туберкулёза. От такой новости я до сих пор не могу прийти в себя. Мы с мужем вместе съездили в Симферополь, там встретились со всей роднёй, тётей, двоюродными сёстрами и братом, потом все вместе сходили на могилу Всеволода.

От брата остался дневник, где он описывает свою жизнь и в нём очень тепло отзывается о Вас. Я очень благодарна, что Вы были с ним рядом, выручали его в трудную минуту. Дневник я читаю медленно, не больше одной-двух страниц в день, дальше не могу – плачу. В ближайшее время собираюсь приехать в Сатку, посмотреть школу, где преподавал Всеволод, поговорить с учителями и учениками и, обязательно, встретиться с Вами. До свидания».

 …Александр возвращался с работы, настроение было скверным, час назад сцепился с мастером. «До чего ж занудливый старичок, за каждый пустяк цепляется. Надоел до смерти, высказал ему всё, что о нём думал, теперь, наверное, премии лишит. Ладно, переживу».

 Свернув в проулок, увидел невдалеке незнакомую молодую женщину, она пыталась разглядеть на доме табличку с названием улицы. Увидев Суханова, улыбнулась и спросила:

 – Молодой человек, не подскажите, где улица Лесная, дом 12?

 Александр смотрел на неё и молчал.

 – Вы меня слышите?

«Как же она похожа на Севку, и губы, и глаза, и волосы», – подумал Суханов.

 – Вы Татьяна Булавина?

 Женщина замерла на месте и молча кивнула головой.

 – А я Александр Суханов, пойдёмте со мной.

 – Как вы меня узнали?

 – Очень просто, вы похожи на Севу.

 Войдя в дом, Александр громко сказал:

 – Маманя, принимай гостью, Татьяна Булавина к нам пожаловала.

 Ангелина Прокопьевна как-то растерянно взглянула на Татьяну, медленно подошла к ней, обняла за плечи, тихо вымолвила:

 – Слава богу, что приехала.

 Гостью усадили за стол, Ангелина Прокопьевна обратилась к сыну:

 – Спустись в погреб, принеси холодного кваса, а потом баню затопи, Танюшка с дороги пусть помоется, попарится, веники у меня особенные, целебные.

 Татьяна слабо попыталась возразить:

 – Не беспокойтесь, не нужно.

 Но с матерью Суханова спорить было бесполезно.

 Ужин затянулся до ночи. За столом Татьяна больше молчала, слушала Александра, его рассказы о Всеволоде, Ангелину Прокопьевну и вдруг с отчаянием в голосе произнесла:

 – Столько лет ждать встречи и так и не увидеться с братом, не поговорить, не обняться, не посмотреть в глаза друг другу. Это не укладывается в моей голове, это такая чудовищная несправедливость, что невозможно выразить словами.

 Татьяна даже не понимала, что плачет, слёзы катились и катились по её щекам. Ангелина Прокопьевна молча взяла Татьянину ладонь в свою руку и глухо промолвила:

 – Проклятая война, сколько страданий принесла людям.

 На следующий день Александр с Татьяной отправились в школу, где им организовали встречу с учениками класса, в котором Всеволод был классным руководителем. Директор Нина Сергеевна отдала урок литературы, чтобы Татьяна спокойно могла поговорить с детьми. Александр видел, что Татьяна волнуется, то кончиками пальцев поправляет рукава платья, то трогает мочку уха, как бы проверяя на месте ли серёжка. В класс вошли втроём, директор, Татьяна и Александр. Ученики встали из-за парт.

 – Садитесь, садитесь, – Нина Сергеевна махнула рукой, – я хочу вас познакомить с Татьяной Васильевной, сестрой Всеволода Васильевича Булавина. Она приехала к нам издалека, чтобы с вами познакомиться.

 Татьяна всматривалась в лица учеников, слушала их добрые слова о брате, и ей хотелось верить, что они надолго сохранят светлую память о нём.

 – Можно я скажу? – из-за последней парты поднялся долговязый мальчишка, – уже, наверное, прошло два года, как меня чуть из школы не выгнали, и правильно бы сделали. Я на уроки приходил без учебников и тетрадей, совсем не учился, без конца с кем-нибудь дрался. Как-то Всеволод Васильевич встретил меня на перемене и говорит:

 – Пойдём в класс, мне нужно с тобой поговорить.

 Я подумал, сейчас начнёт рассказывать, что нужно хорошо учиться, одним словом, перевоспитывать. Зашли в класс, а он меня спрашивает:

 – Я от ребят слышал, что ты хорошо можешь свистеть?

 Я от такого неожиданного вопроса просто обалдел:

 – Ну, вроде того, могу.

 – Так вот, – продолжил Всеволод Васильевич, – научи меня этому делу, я ещё когда был в детдоме, сильно завидовал мальчишкам, которые как следует свистели.

 – Ладно, – ответил я, – научу.

 – А я с тобой буду отдельно заниматься по математике, русскому языку и остальным предметам.

 Я согласился. Сейчас учусь на четвёрки и пятёрки, а если тройки иногда попадаются, то редко. Особенно мне математика нравится, очень люблю примеры и задачи решать.

 Кто-то из учеников спросил:

 – А Всеволода Васильевича ты научил свистеть?

 – Немножко у него стало получаться, но не совсем, как надо.

 После встречи с учениками, выйдя на крыльцо, Татьяна произнесла:

 – Замечательные дети, и какие умные!

 Затем Александр с Татьяной отправились в дом, где раньше жил её брат. В маленькой комнатушке Татьяна растерянно рассматривала железную кровать, тумбочку, стол, три стула, печку, скамейку, на которой стояло ведро, несколько самодельных полок с книгами и небольшой сундук. На стене в рамках висели три пейзажа.

 – Эти картины Всеволод написал, можете забрать их себе, – сказал Суханов.

 Но, видимо, Татьяна не слышала его, с горечью в голосе проговорила:

 – И он жил здесь, в этой неуютной комнате, с этой убогой мебелью? Тут даже нет шифоньера. Где он хранил одежду?

 Александр подумал: «Похоже, сейчас опять начнутся слёзы, и дался ей этот шифоньер».

 – В сундуке у него находились рубашки и постельное бельё. А вон, видите, шляпки гвоздей торчат из стены? На них он и вешал одежду.

 – Выходит, что на гвоздях у него болтались костюмы, пальто, плащи, и Вы считаете, это нормально? А я скажу, почему так всё было! Я думаю, что Всеволод не мог попросить что-то для себя, а все этим пользовались.

 Татьяна остановилась, прикрыла лицо ладонью, тяжело дыша, постояла несколько минут, потом глухо произнесла:

 – Простите, это нервы.

 Помолчав немного, Александр произнёс:

 – Я думаю, Всеволод не замечал, что в таких условиях находится, он больше духовной жизнью жил. Знаете, я хочу Вам показать место, где Всеволод любил писать этюды, это тут совсем недалеко.

 – Идёмте, – Татьяна согласилась.

 – Ещё должен сказать, что для домика, где Сева жил, деньги собрали жители Сатки, хотели купить ему получше дом, более просторный, с кухней, но он отказался, выбрал именно этот, сказал, что ему одному и такой сгодится. И продуктами ему помогали: молоко, сметана, картошка, капуста, а солёное сало у него всю зиму не переводилось. Так что не надо думать, что он совсем заброшен был, тем более, люди его очень уважали.

На илл.: Сатка. Автор - Александр Суханов

Через полчаса Суханов заявил:

 – Вот мы и пришли. Видите, тропинка идёт, заросшая травой, направо поворачивает, вдоль неё сосны вековые стоят. Рядом с нами – валун громадный, весь во мху, а из-под него родник бьёт. Всеволод обязательно из него воду пил, говорил, что она силы ему придаёт.

 Татьяна долго стояла неподвижно, затем подошла к валуну, погладила его рукой.

 – Знаете, Александр, всё, что я сейчас вижу перед собой, обладает какой-то невероятной красотой. Повеяло такой стариной, что кажется, сейчас появится на коне русский богатырь с копьём в руке.

Она наклонилась над родником, зачерпнула из него ладонью воду и поднесла к губам:

 – Хороша водица, только уж больно холодна, – Татьяна вытерла рукой мокрый подбородок, – я читала в книгах, в журналах, что на Урале красивая природа, но видеть всё это наяву – просто завораживает. И ещё, когда я была в Крыму у своей тёти, она мне показала мой портрет, написанный Всеволодом. Меня поразило, как же похоже! Я в глубоком замешательстве, брат меня видел последний раз, когда я была ещё девчонкой, прошло больше двадцати лет, конечно, я изменилась, но он сумел меня изобразить такой, какая я есть в настоящее время. Я считаю, что вокруг Земли существует тонкая материя, которая передаёт нам информацию из прошлого, настоящего и будущего. Там наши души после смерти находят пристанище, и я убеждена, что после того, как меня не станет, велика вероятность, что мы встретимся с братом. Как вы думаете, Александр?

 Суханов был отъявленным атеистом, и был совершенно далёк от того, что сейчас говорила Татьяна. Но, взглянув на неё, увидел в её глазах такую боль и безысходность, что, не колеблясь ни минуты, произнёс:

 – Всё, что вы сказали, очень интересно. Не может человек умереть и просто исчезнуть, душа его остаётся, и ваша встреча с Всеволодом очень даже может быть.

 Татьяна слабо улыбнулась, наконец-то она смогла высказаться, и главное, её поняли и разделяют её мнение.

 – Послушайте, Татьяна, Всеволод рассказывал, что вы хотели стать учителем. Мечта ваша сбылась?

 – Да, я работаю в Московском государственном педагогическом институте, доцент кафедры.

 – Я за вас рад, и ещё, сегодня утром соседи приходили, предложили собраться у нас, вспомнить Всеволода, поговорить о нём, с вами познакомиться, в два часа подойдут, – Александр взглянул на ручные часы, – осталось пятьдесят минут.

 – Идёмте встречаться с народом.

 Когда подошли к дому, увидели, что во дворе собралось человек тридцать, мужчины, женщины, дети. Стояли накрытые столы, скамейки с наброшенными на них половиками. Собравшиеся о чём-то разговаривали, но, увидев Татьяну, замолчали. Она открыла калитку, пошла к ним.

 Встреча удалась. Татьяна жадно слушала душевные слова, которые говорили о её брате, и понимала, что здесь его по-настоящему любили и ценили. Она завидовала им, они могли встречаться с Всеволодом, разговаривать и шутить с ним. Вдруг женщина, сидевшая напротив Татьяны, встала из-за стола и громко сказала:

 – Наконец-то мои ученики пожаловали, – к ней подошли пять девочек, опрятно одетых, в белых блузках, с красными галстуками, и подросток с баяном в руках. – Друзья мои, в основном, всем здесь известно, что зовут меня Вера Сергеевна, я работаю учителем пения в школе, где преподавал Всеволод Васильевич. Мы знали, что он любил и частенько напевал песню о Ладоге. Месяц назад мы с ребятами решили её разучить в память о нём и всех блокадниках Ленинграда.

 Она повернулась лицом к детям, взмахнула рукой, заиграл баян, девчонки запели:

 – Сквозь шторм и бури, через все преграды

 Ты, песнь о Ладоге, лети!

 Дорога здесь пробита сквозь блокаду, –

 Родней дороги не найти!

Присутствующие поднялись из-за стола и слушали стоя.

 Когда все собрались расходиться, Татьяна сказала:

 – Сегодня я поняла, какие замечательные люди живут в городе Сатка. Спасибо вам за всё.

 На следующий день Татьяна уезжала домой. Обращаясь к Ангелине Прокопьевне и Александру, произнесла:

 – Я ехала в неизвестный город, к незнакомым людям, но за это короткое время вы для меня стали родными. Надеюсь, мы будем писать друг другу письма. Если приедете в Москву, милости прошу в гости, буду очень рада.

 На прощание она подарила Суханову детский рисунок Севки, нарисованный им в блокадном Ленинграде, где были изображены булка чёрного хлеба и яблоко.

На заглавной илл.: Портрет Татьяны Булавиной. Автор - Всеволод Булавин