Татьяна АНАНЬЕВА. Наше всё

Помню, в моем детстве, мы большой компанией: мама, папа, я, брат, и дедушка с бабушкой, именуемые по-семейному «Дидя» и «Бабуля», приехали в сказочный украинский город Лубны к маме моего дедушки, моей прабабушке, суровой «венгерской казачке» Прасковье. «Венгерской казачкой» она сама себя называла, чтобы ярче отличаться о добродушнейшего своего мужа – деда Михаила. Он, частенько ругаемый «кацапом» той же Прасковьей, запомнился мне в белой рубахе, сидящим за столом на скамеечке на улице возле хаты и курящим трубочку. А прабабушка любила сидеть на ступеньках хаты. Одевалась она в длинную юбку и темную кофту, на голове беленький платок. Точно так, как и 100 лет назад бабушки были одеты, в каком-нибудь 1866 году.

Еще меня, правоверную пионерку, поразили иконы, которые висели в углах хаты в рушниках. И поведение моего деда («Диди»). Он был генерал, гордость Лубен, а к маме он подходил со страхом, целовал ей руку и обращался так: «Мамо, Вы».

На дороге к реке Суле лежала горячая бархатная пыль, вдали красовалась Лысая гора, на которую слетались в ночь перед 1 мая сами знаете кто (ведьмы). Речка Сула текла еще из «Полку Игорева» – «и ржут кони за Сулою». А за высоким обрывистым берегом Сулы то ли очертания монастыря, то ли марево.

Так и слилось это воспоминание в один длинный-длинный день – Сула, бархатная пыль, «Мамо, Вы» и хата с иконами в рушниках.

Понятно, что Сула еще течет, Лысая гора стоит. Ни бабушек, ни дедушек и, тем паче, прабабушек уже нет на земле. И, слава Богу. Как бы они пережили тот позор, в который впала Украина?

 Но я про семейные отношения завелась.

Такого отношения к родителям я больше нигде не видела, сама я маме хамила (папе – нет, боялась, он мог и побить), и вокруг все примерно так и происходило. Став мамой и бабушкой, получила в ответ то же самое с поправкой на прогресс, т.е. «в квадрате». Могла бы и «в кубе», если бы не советовалась с батюшками, которые, в общем, оказали на меня доброе влияние, время от времени укрощая мою сварливость и обидчивость. Некоторые «дети» подавали на матерей в суд, пили вусмерть, ругались матом. Может, я преувеличиваю? Может, может.

И вот, на шестом десятке своей жизни, еду я в славный город – столицу нашей Родины – в поезде «Грозный-Москва» из отпуска. И вижу, как в Ростове-на-Дону, где я садилась в поезд, встречают выходящих неторопливо из поезда пожилых чеченских матерей немолодые «черные» дети. Встречают семейными кланами, на лице счастье, маленькие дети скачут от радости. Потом, уже в поезде, вижу тихих и воспитанных черноглазых детей при закутанных чеченских? дагестанских? матерях, которые за сутки в скучном поезде не устроили ни одного скандальчика, а, проходя мимо незнакомой, чужой национальности тетки, робко здоровались. По-русски. (Как из них потом получаются шахиды – не знаю!)

Хотела я уже восплакать о воспитании в русском народе, но тут, о чудо! слышу: «Мама, Вы!» – это моя соседка по купе обращается к своей пожилой матери. Она, по виду совершенная москвичка непонятного возраста, вывозит свою маму на ПМЖ из  ростовской станицы. Мама уже не может жить одна, и дочь ее забирает. Я с удивлением наблюдала, как «москвичка» надевает маме тапки, как укрывает большое тело матери, как предлагает ей то чаю, то беляши, то – то, то – сё. А «Мама, Вы» принимает это как само собой разумеющееся. Я как будто опять купалась в бархатной пыли сказочных Лубен, бархатной пыли моего детства.

 Так бы и ушло это подбадривающее меня воспоминание в местный ростовский колорит, если бы не бабушка Анна, прихожанка одной коломенской церкви, в которой я – захожанка.

Мы разговорились с бабушкой Анной в церкви. Она, по виду настоящая церковная старушка, в платке, с палочкой, с добрыми глазками. Она мне поведала, что ей – 95 и что она благодарит Бога за своих детей, внуков и правнуков. Правнуки (их восемь) и внуки (их пять) расселились из Коломны по всей стране – и в Барнауле, и в Екатеринбурге, и в Москве, конечно. И все звонят: «Как ты, бабуля?» и приезжают с подарками. Местные, коломенские, приходят и спрашивают: «А что купить?». Живет она с сыном и невесткой, сын, приходя домой, всегда говорит: «Мама, ты ела? Давай чай со мной попей!» А дочка, приезжая из своей подмосковной деревни, все ей привозит, что она, Анна, хочет. И дети, и внуки, и правнуки – все в храм ходят. «Я в храм с детства пешком ходила, пятилетняя. За 4 км. храм был. А еще, помню, тетка моя подмосковная, к которой я приехала погостить, перед Пасхой сидит и плачет, что кулич-то испекла, а посвятить где? Церковь ближайшая за 20 км. Ну, я взяла кулич и пошла святить.

Я ведь с 23-года, и в войну жила в Москве, потому что меня взяла московская родственница, а мама моя умерла. В 16 лет пошла на завод работать. Война меня в Москве застала. Я и окопы рыла, и на лесоповале деревья пилила. Пилишь, пилишь, никак не распилишь, дерево толстое, а сил-то нет! И сейчас в храм с трудом, да хожу».

Тут Анна обвела рукой храм, полный коломенского народа, и говорит: «А такого никогда не было. Сейчас возрождение нашей страны!», – сказал она твердо. «А что многие Путина ругают, так они не правы! Он верующий человек, по всему видно. Он войну опротестовывает. Опротестовывает изо всех сил – думаешь, ему легко? Все на нас и на него ополчились, а мы, Россия, одни, и он тоже один! Если решит опять в президенты, будем за него все голосовать!»

Тут запели «Тело Христово приимите…» и на этом закончилась наша беседа. После службы, смотрю, бабушку Анну какая-то машина увозит.

Так что все у нас есть, и «Мама, Вы», и президент верующий, и возрождение! Давайте не будем огорчаться, а будем благодарить Бога и лелеять наших бабушек – это – «наше все!»