Нина АБРАМОВИЧ. Пустячок от Матильды

 Рассказ

Тащиться из Украины в Россию, в разгул китайского вируса, наверное, неразумно. А делать это, с одной лишь целью – выведать у маститого писателя Ирвина сюжет для нового рассказа – почти сумасшествие.

Граница закрыта. Автобусы-поезда не ходят. А самолеты? Их отменили за шесть лет до карантина, с момента донецких событий. Но меня все равно несет по препятствиям, к черту на кулички!

 Хорошо, что есть барыги, они изворотливы. Очевидно, они обожают всякие катаклизмы. И потому коммерческие перевозки, которые в три раза дороже, к моим услугам.

В минивене с украинскими номерами нас всего трое. Красивая дама, мужик в красной футболке и я. Народ мудр и сидит под домашним арестом в пандемию. А мы летим по трассе Киев-Москва. И за окном мелькают сказочные поля поспевающего подсолнечника.

 Украина нас всех выпускает. А Россия тормозит мужика в красной футболке. Нет у него оснований для въезда в страну, когда злобствует ковид. Мужик – гастарбайтер. Возит по огромной России битум. Всю географию изучил за много лет. И не спасли его приглашения от постоянного московского работодателя. Мужик почти рыдает. И с тяжелыми сумками тащится 500 метров назад, к украинской границе «Сенькивка».

А мы вдвоем с дамой идем дальше. У нас по два документа. Мы имеем право шастать туда-сюда. У дамы украинский паспорт и вид на жительство в России. У меня все зеркально наоборот. Меня несет через препятствия за сюжетами. А что движет дамой в разгар пандемии мне пока не ясно.

 Я устраиваюсь на задних креслах, вытягиваю ноги, смотрю в окно. И с восторгом наблюдаю мелькающие километры цветущей картошки на песчаных землях Брянской области. И бигборды с рекламой отчаянного бизнесмена: «Хотите картошки? Наша очень вкусная!»

 Дама сидит впереди, что-то жует. Она явно скучает. Потом оглядывается на меня, тянет мне шоколадную конфету. Исповедальный путевой зуд снимает завесу отчужденности. Мы начинаем болтать.

 Дама возвращается домой, в Сочи. Она в розыске. За нанесение тяжких телесных повреждений. Любовнице своего мужа. Дама застала их в своей постели… А потом два года отсиживалась у матери, под Киевом, в старом доме. Боялась каждого шороха. Как тот дезертир из «Живи и помни» Валентина Распутина. Но долго в схроне не посидишь. И вот теперь она едет сдаваться полиции. Денег у нее много, она уже нашла дорогого адвоката. И зажевывает свою печальную исповедь шоколадной «Ромашкой». Дает мне свой телефон. Коль приеду, то могу остановиться у нее, в роскошном Сочи. Бесплатно.

Интересно, что подразумевает она под «остановиться у нее»? В камере на 20 дам, в косынках и с решетками на окнах? Ведь именно там она может оказаться в скором времени. Если дорогой адвокат не отмажет ее по статье, предусматривающей состояние аффекта.

 Разве это не сюжет? Самый обычный, жестокий. С бурными страстями и эмоциями! Но запишу я этот сюжет в блокнот, на потом.

 А пока я еду к писателю Ирвину. У меня страсти помельче. Еду за хвалой и новыми идеями.

Писатель Алексей Ирвин нашел меня в интернете, прочел, наверное, все мои тексты и в пух и прах… расхвалил их. И я поплыла! А что еще надо начинающему автору? Мэтр литературы дал немыслимый комментарий моим творениям. Меня, наивную, особенно поразило вот это: «Удивительно, что в этой барышне с берегов Днепра продолжились традиции Зощенко и Аверченко».

 Ха! Не хватало лишь сравнений с автором «Редкая птица долетит до…»!

 Какую неопытную душу такое не поразит в самое сердце? Конечно, после этих слов я с придыханием ловила каждый комментарий Ирвина к моим новым текстам. И с пиететом воспринимала его личность, вознося ее на пьедестал.

 Он член Союза писателей России, закончил Литературный институт имени Горького. Он профи.

 В моем окружении нет таких глыб. Мои тексты никто из друзей-родных не читает. У них отмазка – мы не критики!

 Поэтому Леша Ирвин для меня – бриллиант! Нас же, авторов, надо хвалить, лелеять! И мы тянемся к тем, кто к нам с душой. От его хвалы мои крылья крепнут, расправляются, золотятся, и я воспаряю над нашим, таким несовершенным миром. Добрым смеющимся ангелом!

 И вот я мчусь к Ирвину. С благодарностью, в виде бутылки разрешенного коньяка, шматка запрещенного сала – «почаривки». Его на границе я перекладываю из сумки к себе на тело, как заправский несун мясокомбината. Плоский живот и маленькая грудь сразу становятся внушительными. Таможню мы с салом проходим легко. Ирвин много раз звал меня в гости, в его городок Киржач. И я искренне, много раз, обещала приехать. Что может быть лучше общения родственных душ! Разговоры о литературе, новые темы, идеи, сюжеты. А также сосновый лес, ягоды, грибы, песочный пляж рядом с домом Ирвина– всем этим он дразнил и соблазнял меня.

Но каждый раз меня останавливали сомнения. Я женщина. Он мужчина. Мало ли чего?

Неужто, я такая наивная? Эдакая лупоглазая лягушечка на зеленом листке опасного водоема, да с чистым взглядом на мир? Неужели я верю, что мужчине кроме моих неземных красот еще и поговорить со мной интересно? Нет, я очень даже циничная. И догадываюсь, зачем мужчина приглашает женщину. Я гнала от себя эти мысли, оскверняющие моего кумира. Ведь я добрая, честная, чистая. И уверена, что меня именно такой и воспринимают. Ну, а что? Я много читаю. Бизнесом интересуюсь. Антиквариат могу запросто продать. Кстати, могу предложить духовницу Карла Фаберже, из коллекции Матильды Кшесинской. Ха! Маленький пустячок и всего-то за 50 тысяч долларов! Откуда у меня этот шедевр? О! Это тоже сюжет!

 В мире искусства сенсации происходят регулярно. Громкие находки обнаруживают то на чердаке, то за шкафом. А тут…

 Мой приятель и арт-дилер Славик очень озадачился, когда увидел, как его знакомая достает из сумочки необычной красоты флакон и, открыв его, кокетливо наносит на себя каплю парфюма. Славик рассмотрел вещичку. Раритет в пол-яйца поражал красотой, элегантностью, мастерством отделки. Безделица была покрыта эмалью бриллиантового свечения, декорирована венцом из цветного золота и украшена классическими эмблемами императорского двора. А золотая пробка инкрустирована рубиновым кабошоном. В основании изделия красовалось клеймо мастера К.Ф, женская головка и пробойник 88. 

 Эрудиции Славика, бывшего инженера киевского завода «Арсенал», хватило, чтобы оценить ситуацию: Духовница фирмы Карла Фаберже! Славик перерыл литературу, словари, каталоги. Все совпадало! Перед ним шедевр! Показал находку экспертам. Те изумились и подтвердили вероятность авторства великого ювелира. А заодно и сказочную стоимость.

 Любопытно, что знакомая Славика и не подозревала, что за ценность находится у нее в сумочке. Но как попал шедевр к ней?

Оказалось, что эту милую штучку ей подарил ее бывший приятель, участник майдана. А уж откуда у закопченного революционера эта игрушка для богатых? Остается только деликатно гадать. Быть может, эта изящная вещичка когда-то давно, принадлежала монаршей особе! Или гламурной придворной даме? Фаберже любил одаривать царское окружение. 
Возможно, сама легендарная Матильда Кшесинская, балерина и подруга цесаревича Николая-2, благоухала ароматами из этого флакона? Кшесинская славилась коллекцией роскошных пустячков от Карла Фаберже. Ей их дарил будущий царь. А потом революция, грабежи…

Духовница переходит в руки следующей красавице… А со временем оказывается у нашей современницы, обитающей, например, в каком-нибудь Межигорье? 

Фаберже из сумочки! История повторяется! Круговорот антиквариата в природе!

Короче, Славик выкупил у наивной подружки этого Фабера за…

 Ну, кто ж такое расскажет! В бизнесе совести мало! И позволил мне найти клиента.

Клиента я ищу в интернете.

Это я о том, что, умный мужчина, несомненно, видит во мне собеседницу, друга, соавтора и делового партнера. Не все же постелью измерять. Или я ошибаюсь? И мужчина желает примитивно затащить меня в койку? Нет, нет! Ирвин не такой! – утешаю я себя.

И потому, Ирвин для меня лишь писатель, критик, рецензент. Да, что там мелочиться! Монах литературного Шао-линя! И об этом его облегченном мною статусе я предупреждаю его каждый раз, когда он зовет меня в гости. Но Ирвин сопротивляется и стоически утяжеляет свое состояние, выхолощенное моим, таким непонятным ему целомудрием.

– Я мужчина! А ты красивая женщина!

Однажды я почти согласилась приехать в Киржач. Но решила еще раз, «на берегу», уточнить наши цели. Совпадают ли они.

– Я еду к тебе за литературным общением. Ты нужен мне, как коллега-писатель. Мне необходима твоя поддержка. Между нами не может быть других отношений. Ты меня понял? Только в таком случае я приеду.

Ирвин сказал, что понял.

Но я не приехала. Что-то мне помешало. И тут я получаю от Ирвина письмо.

– Ты снова меня разыграла. А я так старательно шлифовал свое тело на пляже…

Прошло несколько лет. Мои тексты не печатали, и критиков на них не было. И лишь Алексей Ирвин хвалил меня и подбадривал.

И я решилась. Киржач от Москвы недалеко. Всего-то два часа на автобусе…

Когда мы прикатили в Москву, даму-дезертира из Сочи уже ждало такси. И она из машины посылает мне воздушный поцелуй!

 Ирвин должен был встретить меня на автовокзале Киржача в 20 часов. Это последний автобус из Москвы. Но наш автобус опоздал.

Звоню Ирвину и сообщаю об этом. Ирвин говорит, что уже ждет меня на автовокзале.

 Наш автобус причаливает в центре города, все пассажиры гуськом вытекают из салона. Я выхожу последней, осматриваюсь. Ирвина нет. Уточняю у прохожих, автовокзал ли это? Верно, автовокзал. Жду минут пять. Набираю телефон Ирвина. Телефон отключен.

– Приплыли! – первая тревожная мысль. – Неужели это розыгрыш? Или телефон его сел? А если он садист? Ха! Друг по Фейсбуку! Отключился и издевается. Не может быть!

Снова набираю телефон Ирвина. И снова он в недосягаемости.

 У таксистов узнаю, что в Киржаче два автовокзала. Нас выгрузили на старом. Новый автовокзал, оказывается, рядом, вон за тем углом мини-маркета. Фу! Выходит, не разыграл…

Иду на новый вокзал.

Наверное, у Ирвина все же, сел телефон! И он нервно просит сотрудников вокзала поставить его телефон на зарядку. Я направляюсь за угол мини-маркета. И тут я вижу Ирвина. Да, вроде это он. Интуиция моя срабатывает, тюкает меня легонько в лоб. Высокий мужчина, статный, в очках, как-то пошатываясь идет ко мне. Ну, наверное, Ирвин? Мы никогда друг друга вживую не видели. Только по фото на Фейсбуке. Но там Ирвин при усах и совсем не красавец. А тут без усов. И очень хорош собой. Ирвин равняется со мной. И я, на всякий случай, расплываюсь в улыбке.

Ура! Я не буду куковать в жутком хостеле. Или на гадкой вокзальной скамейке, если в Киржаче хостела нет. Я готова уже протянуть Ирвину локоть для приветствия, разрешенный минздравом в карантин. Но Ирвин проходит мимо, не взглянув на меня.

 Не Ирвин! – пугаюсь я. Моя интуиция подкачала. Напрасно тюкнула в лоб.

 А вечер темнеет. И страшно в чужом месте. И я бегу к новому автовокзалу. Никого нет. Пусто. Набираю номер Ирвина. Отключен. Значит, издевается, садист. Что делать? Только не паниковать. Надо найти хостел. Должен он быть в этом богом забытом месте. Переночую, а утром домой. Вот этого чудного сюжетца уже хватит для маленького рассказа. О наивной лопоухой лягушечке, которую так подвел ее чистый взгляд на мир.

 У входа в мини-маркет курит продавщица. Спрашиваю, где гостиница. Стараюсь не разреветься. Рассказываю, что меня не встретили. Что приехала к писателю. А телефон его отключен. Не знает ли она такого? Известный человек в их городе. В очках. С усами. И как его найти? Из Москвы, мол, добиралась. О Киеве я уж молчу – такое в карантин не всякий поймет.

 Продавщица сочувствует, роняя пепел в урну, но вдругспохватывается.

– А, я, кажется, видела вашего писателя. Да, да! Высокий, в очках. Но без усов, вроде. Так он только что тут был. Из автовокзала шел, еще пошатывался. Он у меня узнавал, когда последний автобус из Москвы. Да, он в том направлении скрылся, – и продавщица машет рукой в ту сторону, где я нос к носу столкнулась с Ирвиным.

Значит, он подумал, что это я его разыграла, – ловлю я мудрую мысль. – Я же не раз обещала приехать. И не являлась. И сегодня он не нашел меня на вокзале. Значит, это я издеваюсь! Я садистка. Он обиделся. И отключил телефон.

Какой неуверенный в себе мужчина!

Бегу назад, к старому вокзалу, но Ирвина нигде нет. Заглядываю в магазины, забегаю зачем-то в винный маркет. Кружу вокруг больших дубовых бочек. Может, писатель решил встретить гостью вином? И задержался, выискивая лучшие сорта?

Я долго еще набираю номер Ирвина, но телефон отключен. В какой-то момент я слышу длинные гудки, трубку снимают. Я кричу.

– Леша! Не бросай трубку! Это я… На что слышу его ответ.

– Ты достала меня. Ты обманщица и террористка телефонная.

 Короткие гудки и Ирвин снова отключается.

 Такси за 100 рублей довозит меня до ближайшей гостиницы. Она тут единственная, центральная и дорогая. За 1200 рублей я и ночую в славном городке Киржач, морально убитая и разочарованная.

 Утром, на стойке, я прошу деву-администратора разрешить мне позвонить одному человеку. С ее телефона. Ирвин сразу отвечает на незнакомый номер. И я спокойно ему сообщаю, что я в Киржаче, я не разыгрываю его. Что мы разминулись. Я его видела. Высокий, в очках. И, что он, Ирвин, спрашивал у продавщицы мини-маркета, когда последний автобус из Москвы.

 Ирвин виртуозно матюкнулся. Что крайне меня удивило. Ведь писатель, дружбу с которым я так трепетно взращивала, сам оберегал великий и могучий русский язык. А тут вдруг… Хотя я тоже люблю порой сверкнуть ярким русским словцом.

И я убеждаюсь, что Ирвин, наконец-то понял, что я его не одурачила. Что я в Киржаче, а не в Киеве.

Такси мчится по бесконечному мосту через живописную пойму тихой реки с изумрудными берегами, на которых пасутся телята. А вот и край Киржача, улица 50 лет октября, четырехэтажка. За нею лес.

Подымаюсь на третий этаж.

На пороге меня встречает тот самый высокий мужчина, в очках и без усов. С которым мы не узнали друг друга. Орлиный нос, умные глаза цвета выцветшего голубого фарфора. И я отмечаю, что Ирвин довольно интересный мужчина.

Извиняется.

– Прости, прости! Да, я действительно думал, что ты меня разыгрываешь.

Снова извиняется. И, вглядываясь в меня, говорит, что видит лишь мои очертания. По Киржачу он ходит на ощупь. Зрение совсем посадил на писательской работе. Но ямы и рытвины городка знает наизусть и редко спотыкается. И я понимаю, почему походка его была такой, шатающейся. И подленько радуюсь. Ирвин не увидит моих некоторых недостатков на лице. Все же я женщина!

Ирвин всматривается в меня. Но, наверное, точно, ничего не видит. И вдруг говорит:

– Бедная, ты бедная! Ты неприкаянная, как Анна Ахматова. Та тоже была бродяжкой! По чужим квартирам шастала, своего угла не имела. Чего ты все время бегаешь? Чего бы ни сидеть на месте? Я вот дальше Серпухова никуда не выезжал. А ты и в Турции, и в Египте... Я не верил, что ты и сюда приедешь. Бедная ты, бедная! Э..! Да ты Черубина де Габриак. Это же сумасшествие! Женщина не должна быть такой.

 Я в шоке. Ирвин приглашал меня к себе много раз! А тут вдруг упрекает. Странно! Какое пещерное отношение к женщине у этого литературного знатока… Но я списываю это на неуверенность Ирвина, на его возможные комплексы.

 В жилище его звенящий аскетизм. Пустота! Из мебели – кровать в спальне. И стол в зале, с компьютером. Пара табуреток. На потолке – знакомый с советских времен матовый светильник в форме сплющенной груши. Такую, наверное, уже трудно где-либо встретить. И везде книги. В его квартире, на две комнаты, огромное количество книг. На стеллажах по всем стенам. Книги даже в коридоре. А чего я еще ожидала от литератора?

 Располагаемся на кухне, за столом. Ирвин предлагает мне сделать бутерброды. В холодильнике его тоже пусто. Лишь с килограмм вареной колбасы. Да лоток яиц. И тарелка натертой морковки. Видать, для зрения. Я нарезаю контрабандное сало-почеревку, привезенное мной из Киева. Бросаю на сковороду. Разбиваю яйца.

Сидим, едим. Ирвин и говорит.

– Я 18 лет один. А сейчас я чувствую вкус семьи. Забота. Ты такая милая! Хочу супа! Оставайся у меня на все лето!

– …

 Три дня мы ходим среди смолистых сосен, кроны которых убегают в небесную высь.

Я потянула Ирвина в лес сразу, утром, проснувшись в маленькой спальне, дверь которой я на всякий случай забаррикадировала табуреткой. А на нее поставила стакан с водой. Если дверь начнут открывать, стакан упадет, и я проснусь. Под подушку я трусливо кладу железное плечико, сняв с него футболку Ирвина. Плечико висело на гвозде, вбитом в стену. Спала тревожно, хотя стакан на табуретке стоял спокойно. А Ирвин похрапывал на полу, на матрасе, в зале.

Ирвин знает в своем лесу все тропинки. Я с упоением втягиваю в себя хрустальный воздух. Любуюсь стволами сосен, золотящихся в высоком солнце. Тишина тут такая, что слышен писк комара, застрявшего у меня в рукаве. Но, хватит Пришвина! Его мне всё равно не переплюнуть.

 Я с восторгом ползаю на коленях по влажному мху в буйном черничнике, выбирая крупную ягоду. Ирвин, сидя на упавшем дереве, сдирает ягоду с куста вместе с листьями, а потом на ощупь выискивает уже примятые им плоды. Его пальцы в фиолетовом соке. Он верит, что черника вернет ему зрение.

 Ирвин не видит и грибов. Я набираю пакет маслят и сыроежек. Красной земляники по обе стороны лесных тропинок он тоже не видит. Я срываю ягоды букетиками и вкладываю Ирвину в ладонь. В какой-то момент он силой удерживает мою руку в своей. Я не могу освободиться. Ирвин начинает ощупывать кисть моей руки, выше и выше. Я напрягаю мускулы. И вырываюсь, чуть ли не теряя равновесие. Ткнула больно Ирвина в бок. И прошу больше так не шутить, иначе я уеду. Ирвин сказал, что силища у меня не женская. Сказал он это с осуждением.

 Домой из лесу мы идем вдоль шоссе, и я каждый раз хватаю за руку шатающегося Ирвина и тащу к обочине, когда мимо со страшным свистом пролетают машины. Думаю, что любая, даже нежная, даже обморочная барышня найдет в себе недюжинные силы в такие моменты.

 Я была у него три дня и все три дня держала осаду от него, но не как от литератора. Леша Ирвин все время склонял меня, пардон, к интиму! У нас с ним были разные цели. Я хотела сюжетов, перипетий... Он – меня.

Хорошо, что он ни фига не видит, ходит шатаясь и я легко выскальзываю из его объятий. И перевожу его опасные разговоры на литературные.

Хотя, если бы видел меня, может, перестал бы домогаться! Я не считаю себя красавицей и мало уделяю внимания своей внешности.

 – Почему ты не лечишься? – осторожно спрашиваю я.

Ирвин рассказал, что пенсия у него маленькая. Половину сжирает коммуналка. Он уже 18 лет ничего не знает ни о жене, ни о единственной дочери. Ни о многочисленных сестрах. Уехал он от всех подальше, в эту глушь. Обменял свою маленькую квартирку в Москве на эту, в Киржаче. Считает, что удачно обменял. В Москве у него была крохотная гостинка, которую он получил от Союза писателей. А тут у него две комнаты и лес под боком. За все эти годы с родичами он не общался. И лишь недавно, когда почти совсем ослеп, он нашел дочь на Фейсбуке и написал ей. Она, как оказалось, врач. Правда, он не успел узнать ее специализацию. И дочь, и жена тут же приехали к нему в Киржач. Жена увидела его жилище, звенящее аскетизмом и скривилась. Хотя сама живет не богато. Она библиотекарь, трудится в отделе каталогов. Уехали. Дочь обещала оплатить операцию в московской глазной клинике. Ирвин даже ездил на прием к офтальмологу. Ему назначили дату операции. Дочь должна была перечислить в клинику около тысячи долларов. Но жена вдруг артачится, учиняет скандал. Звонит Ирвину, ругается, ворошит старые обиды.

Ирвин плюнул. Гордый! И отказался от денег и операции. И потому слепой.

В первый же день Ирвин просит меня помочь с кранами, сходить с ним в ЖЭК. Краны все текут. Он был уже у сантехников. Говорил с ними во дворе конторы, у лавочки, где они семечки лузгали. Но так ничего и не выходил. Сантехники не восприняли всерьез слепого человека. И не пришли.

 Я с готовностью соглашаюсь, отметив про себя, что в теме «сантехники» не обязательно острое зрение. Тут лучше иметь твердый характер. И мы вместе идем в ЖЭК. Я впереди. Ирвин, чуть пошатываясь, следом. Я прохожу мимо лавочки, где, действительно, как воронье на проводах, сидят сантехники. Три мужика соответствующей внешности. Ирвин слышит их, видит очертания и тихо говорит мне.

– Вон они.

 Я решительно иду мимо воронья и направляюсь в кабинет начальника ЖЭКа. Ирвин неуверенно топчется у порога и… остается за дверью.

А там, в кресле из сомнительно-крокодиловой кожи восседает широченная дама. Дамище. И вся она, словно ель в игрушках, увешана яркой бижутерией. Лицо разукрашено косметикой. Губы блестят сизые. Глаза в золотой окантовке. Ресницы…. Да, что уж говорить! Такое не описать! Уловив настроение дамы, я тут же расплываюсь в восторге.

– Боже! Какая красота! Какая роскошь эти ваши украшения! Я тоже обожаю бриллианты, рубины, сапфиры…

А сама понимаю, что мои восторги могут показаться липовыми. Ведь на мне совсем нет никаких украшений. Но дама-елка рдеет, тянет в улыбке сизые губы и так ласково спрашивает, чего надобно мне.

Назад мы идем уже втроем. Я, за мной сантехник Паша с испитым лицом и вбитым носом, а следом шатающийся Ирвин.

Павел Петрович, как вежливо обращаюсь я к сантехнику, быстро провел экспертизу поломок, велел мне мухой слетать в магазин за запчастями. А после вернул к жизни все краны Ирвина. В процессе работы он явно намекал на хабар, говоря, что ничего так просто не делается в нашей жизни. И, чтобы пресечь на корню вымогательство, я тут же явила ему жалостливую легенду. Мол, ваш знаменитый писатель, гордость вашего городка, не нефть добывает. А строчит тексты. А, значит, как и большинство писателей, перебивается с хлеба на воду. Ну, а я, – и тут мне пришлось пофантазировать,– как литературный агент этого вашего несравненного писателя, терпящего нужду, тоже пока свищу в кулак. Но все у нас впереди! А пока мы с радостью подарим Павлу Петровичу книгу стихов уважаемого писателя. Про любовь! Подойдет?

– Не надо. – Паша крякнул и категорически отказался от дара.

Ну, не могу я унижать человека подачками! Хотя, каюсь, взятки крупнее приходилось в жизни давать не раз.

 Ирвин скупо хвалит меня за помощь с кранами. Они, как выяснилось, текли у него все 18 лет, как он поселился здесь. А тут я прикатила. И краны новые!

А потом Ирвин и говорит.

– Так, завтра мы с тобой обои в доме поклеим. У меня валяется несколько рулонов.

Мне непонятно, шутит Ирвин или нет. Но идея эта мне совсем не нравится. И я быстро перевожу разговор на литературу. И мы говорим о творчестве, образах, сюжетах.

 Ирвин так много знает! Блестяще помнит наизусть имена авторов, зарубежных и наших. Ирвин – библиоман, пожиратель книг, он прочитал практически все. Вот просто все вплоть до трудночитаемого Шукасаптати, с его «70 рассказов попугая», датированными 12 веком. Это сборник назиданий для легкомысленной барышни о том, как вести себя в жизни, полной опасностей.

Я млела от исполнявшейся мечты. Я общалась с настоящим писателем!

И допытывалась, какой же сюжет мне найти для будущего романа.

– Пушкин, например, подсказал «Гоголю сюжет Мертвых душ». Что ты мне подскажешь?

Ирвин и говорит:

– Так вот он, сюжет! Чем не «Мертвые души»! Ты ездишь по мужикам. С целью найти себе мужа. Как Чичиков крестьян. Так, чего мы медлим? Давай живо в постель!

И Ирвин привлекает меня к себе.

 Я теряю дар речи. И выскальзываю из его рук. Так Ирвин понял мой визит к нему.

Ирвин просыпается в пять утра. И сразу садится за компьютер. Каждый свой день он начинает с рецензирования книг, которых в его библиотеке – 2200 штук. Он прочел их все и теперь делает каталогизацию с краткой рецензией.

 – Зачем? – спрашиваю его.

 – А чем еще заниматься? Меня не печатают. Раньше мои рассказы издавали в советских журналах. Известность, привилегии, Дом творчества… Ты была в ЦДЛ? А я был там завсегдатаем. В этом Центральном доме литератора есть славный буфет... Там такую семгу подавали…! А стерляжьи спинки, кролики в брусничном соусе, пожарские котлеты! Все вкусно, чинно, благородно. А какие сказочные девули нас, писателей, окружали! А сейчас мое литературное наследие вон в коробке валяется. Издательства меня игнорируют. На работу меня никуда не берут. Ведь я почти ничего не вижу. У меня каждый день заботы: глазами занимаюсь – морковку вон ем, с бедностью борюсь. В общем, это такая безнадега! Торговать я не умею. Мне противна вся эта современная коммерция. А ты же это можешь. Сама рассказывала, как в перестройку водкой на вокзале спекулировала.

– Жизнь заставила. А сейчас я продаю антиквариат. Фаберже. Один пустячок от Матильды Кшесинской. Займись и ты чем-то денежным. Начни продавать что-то. Свои рецензии, например. Не жди чуда! Сдаваться никогда нельзя! Ты же читал, наверное, у Эдгара По рассказ «Низвержение в Мальстрём». Там два брата в бурю, на море, попадают в шторм. Их лодку вот-вот затащит в водоворот. Один брат скован страхом, вцепился в лодку и отказывается бороться со стихией. Он смирился, и его затянуло в пучину. А другой привязал себя к пустому бочонку, отрезал его от кормы гибнущей лодки. И ринулся навстречу водовороту. И выплыл. Жизнь – это водяная воронка с вертикальными стенками.

 Ирвин пожимает плечами.

– Может, мою библиотеку продать? Только кому это сейчас надо!

Ирвин приносит коробку. 15 книг в яркой обложке. Их, в единственном экземпляре, он издал на свои деньги. Предлагает посмотреть.

Он ложится рано. В 8 вечера. Подъем у него, как у кур, в пять утра. И потому я тоже подстраиваюсь под распорядок его жизни. И в 8 вечера, закрывшись в комнатке, начинаю перебирать его книги. Открываю оглавление. Рассказы. Что за странное название? «Бабетта встречает рассвет».

Я с умилением начинаю вчитываться в текст. И чем дальше читаю, тем с ужасом понимаю, что в тексте одна вода, никаких движений сюжета, а лишь сплошные описания природы. Страница за страницей – одна природа. Я дочитала до 17 страницы, и остановилась. Все 17 страниц Бабетта едет на велосипеде по лесу и любуется окружающей ее флорой.

 17 страниц природы! Как странно! Но, может быть, автор конкурирует с самим Пришвиным, рекордсменом в воспевании русской природы?

 Я избегаю таких описаний. Мой идеал в этом: «Весна! Девушки оголили пупки». Вычурные описания природы были актуальны раньше. Когда не было фототехники. А нынче, когда наша жизнь так динамична, тратить время на это – лишь злить читателя.

 Гм..! Начинаю просматривать другие книги Ирвина. И везде одна природа. И никаких действий.

 Приехали! И, отвалившись на подушку, я засыпаю тяжким сном.

 Конечно, я ничего не говорю Ирвину о своем разочаровании. Это было бы очень жестоко. Автора нельзя ругать. Только хвалить! Он верит в свой талант. Он обеспокоен своим литературным будущим. А тут я со своим мнением – бабах!

Автор книги – это добрый ангел с крыльями! Если его издают. И если его книги бойко раскупают восторженные читатели. И тогда этот ангел с легкими крыльями зависает над суетным миром где-то там, в облаках. В своих мирах призрачных. И строчит, строчит все новые и новые тексты. Прямиком на стол нетерпеливому редактору. А оттуда в производство очередных книг.

 И спускается добрый ангел с крыльями на землю бренную лишь чисто по нужде бытовой – поклевать пищи, заплатить за коммуналку. Или слетать куда-нибудь за новыми эмоциями и сюжетами для новой книги.

А если автора не печатают? И все издательства, куда автор веером рассылает свои творения, даже не отвечают ему. Тогда дело труба.

 Автор в недоуменье носится со своими текстами по друзьям. Просит прочитать его роман, сказать мнение. Хорошо, если у этих «экспертов» хватает мудрости. И они не ругают автора. Любой автор раним. Обидные слова обламывают его слабые крылья. И ему уже не взлететь. И тогда он может стать злым ангелом.

Но, может, я ошибаюсь и описывать природу надо? И тут меня осеняет. Ирвин уже много лет ничего практически не видит. Он живет наощупь. Может быть, эти описания природы – это его живые воспоминания, еще до потери зрения? Природу он описал очень красочно. Ну, не хуже того Пришвина.

Я уже не цепляюсь к Ирвину с вопросами о сюжетах. Общаюсь с ним на темы, отвлеченные. А тут проверяю свою почту и вдруг вижу. Ух ты! Ур-а-а! Журнал «НовЛит» опубликовал мой рассказ. О том, что я отсылала в журнал этот рассказ, я уже говорила Ирвину.

Радости моей нет предела. Мои глаза горят. Эйфория, гормоны счастья так и брызжут, так и фонтанируют во мне. Ирвин видит перемену в моем настроении.

– Ты говорила, что у тебя есть что-то новенькое. Вышли мне. Я как-нибудь почитаю.

– Есть! Сейчас вышлю. Но ты лучше сейчас почитай. Пока я здесь, у тебя. Мне очень нужно твое мнение. Я уверяю, что тебе рассказ понравится. Ты только начни читать и тебя от компьютера нельзя будет оторвать.

 И я кидаю ссылку на почту Ирвину. Ирвин долго не соглашается, говорит, что ему лень сейчас читать. Но потом он нехотя включает компьютер и... Наступает тишина.

Читал Ирвин мой рассказ, не отрываясь. Он увеличил до максимума размер шрифта и вплотную прилип к монитору. Он был настолько поглощен, что в тишине слышно, как… Нет, нет! Вовсе не как падает лист за окном его дома. Мне слышно, как хрустит его шея, когда он двигает ею, от одного края монитора к другому.

 А я в это время бесшумной тенью крадусь по дому. Боясь спугнуть его внимание. И все время возвращаюсь в зал, где сидит за компьютером Ирвин. И прячусь за дверным проемом. И во все глаза смотрю на выражение его лица. Воспаряюсь к облакам, к мирам призрачным. Ну, меня, возможно, поймут такие же сумасшедшие авторы текстов. И про себя ликую. Коль Ирвин неотрывно вчитывается в мой текст, значит, этот текст действительно хорош. И теперь Ирвин будет меня хвалить. И я с замиранием сердца жду конца чтения.

Когда Леша Ирвин прочел мой рассказ, он резко отпрянул от компьютера. Нервно зашагал по комнате. А я, юркнув на кухню, уютно устраиваюсь на расшатанной табуретке. Сейчас Ирвин явится и начнет!..

Заходит Ирвин. Я с благоговением взираю на его лицо. Тяну ему чашечку дымящегося кофе. А он вдруг сверкнув подслеповатыми фарфорово-голубыми очами, как гаркнет:

– Кто ты? Ты никто в литературе! А тебя напечатали! А я член Союза писателей России! Но меня не издают. А тебя «НовЛит» издала! Хотя у тебя одни ошибки! Разве так пишут! Безграмотная! Так пишут студенты 1-го курса Литературного института имени Горького! В этом твоем рассказе все признаки сумасшествия! От тебя надо прятать ножи и вилки.

И с этими словами Леша Ирвин вытаскивает из банки все ножи-вилки и, нависая надо мной, говорит так тихо и медленно:

– Марш в кровать!

Я вжимаюсь в табуретку ни жива ни мертва.

Ножи в его руках разные. Есть для масла, тупые, а есть и острые. В любой миг я могу распрощаться с жизнью. Но я смотрю Ирвину в глаза и так же тихо и медленно говорю.

– Ты перелопатил кучу книг, а к женщине у тебя отношение самое примитивное. С таким отношением хватило бы закончить ПТУ. Тогда бы, может, и краны в порядке были бы. И к жизни был бы приспособлен.

 Ирвин резко отстраняется и уходит в зал.

 Было уже поздно. Автобусы не ходят. Ночь стоит темная. Я забаррикадировала хлипкую дверь своей комнатушки, с трудом придвинув еще и шкаф с книгами. Глаз не смыкаю. Прислушиваюсь к каждому шороху.

 Ничего себе, как мужика перемкнуло! Что же взбрело ему в голову? Я никак не могу понять. И едва дышу. Неужто здесь, в этом славном городе Киржач, мне придет такой бесславный каюк? От ножа и вилок писателя. Мэтра литературы! И я исчезну в этом жутком месте, куда меня занесло в поисках сюжета.

 Но я вдруг улыбаюсь. Смешная мысль влетает в мою голову. В тот сборник Шукасаптати «70 рассказов попугая», которые читал Ирвин, вполне вписывается еще один рассказ-назидание: «Мэтр и лупоглазая лягушечка». О том, как опасно начинающему автору ехать к маститому писателю. Даже, если за литературными опытами. Даже, если они друзья по ФБ. Ведь, эти двое – разнополые персонажи!

 А Ирвин все время громко вздыхает.

И периодически из его зала раздается изумленное:

– Да, как же так!.. А меня, члена Союза писателей!..

Он не спит. Свет в зале горит. Хотя, уже почти полночь. Наверное, борется со сном. Он же жаворонок. Возможно, ждет, когда я засну. И тогда он…

О-о-ой!

И я осторожно, чтобы не шуметь, отдираю лист из моего блокнота и пишу записку в будущее: «В моей гибели прошу винить писателя Лешу Ирвина...»

 Ну, что может еще сотворить пишущий человек в такой ситуации?

 И кладу эту записку на 17 страницу книги, в тот его обалденный рассказ «Бабетта встречает рассвет».

Я готова, чуть что, выбросить эту записку в открытое окно. А там, за окном, музыка, громкие голоса, люди ходят…

А я боюсь шелохнуться. Лежу, затаившись трепетной лягушечкой, готовой выпрыгнуть даже в открытую форточку, вслед за запиской.

Под подушкой нащупываю железные плечики от футболки Ирвина

Ничего себе! Этот литератор, видать, не знал поражений. Дом творчества, ЦДЛ, семга, стерляжьи спинки, кролики в брусничном соусе, пожарские котлеты. А главное, сказочные девули!..

Уже скоро начнет светать. А лампа-груша в зале еще горит. Слышу, как Ирвин включает компьютер.

Но тут, пардон, пардон, приспичило мне в одно место. А я не могу пройти через зал.

 Я страдаю. Долго страдаю. Что же делать? Как же быть? Если я пойду через зал, он, вдруг накинется на меня с ножами-вилками! Ну, где же выход?

 Я оглядываю комнатку. Полный аскетизм. И тут я вижу… И мигом в моей голове проносится аналогия. Встреча композитора Хачатуряна с художником Дали. Композитор полдня дожидается Дали у того в замке. Сидит на диванах, по залу ходит, на часы смотрит, фрукты ест, вино пьет, ждет, ждет, а Дали все нет. И тут ему приспичило... А дверь заперта. Что делать? Гость видит напольную вазу, неважно, что древнюю, неважно, что за сто тысяч долларов…

А я вижу на подоконнике горшок с геранью...

И снова доносятся восклицания Ирвина.

– О-о-о! А меня не издают! Да что же это за жизнь такая?

И тут я прозреваю. Неужели его перемкнуло от зависти? Литературная жаба лишила его сна? Ну тогда расслабься, подруга! Несостоятельность писательская покруче биологических инстинктов. Напрасно я тут дрожу, сжимая железные плечики, да пишу предсмертные записки. Моему литературному гуру уже не до меня. Его мысли заняты лишь этой литературной жабой.

 Пять утра. В это время Ирвин всегда уже за компом, что-то строчит. Но сейчас я слышу мирный храп. Не выдержал, видать, ночного бдения и заснул! Ура! Я тихохонько выскальзываю из спальни, живая и невредимая и, крадучись, шагаю через зал.

 Неожиданно Ирвин просыпается, открывает глаза и садится на своем матрасе на полу, вопросительно уставившись на меня.

А я, юркнув в коридор, высовываю голову и прощаюсь с писателем Ирвиным:

– Леша! Спасибо тебе за гостеприимство. До свидания. Всего тебе хорошего!

Леша молчит. Отходит, видать, ото сна, возможно, тяжкого, с ножами-вилками. И я вижу эти ножи-вилки. Они вдруг звякают от движения Ирвина и выкатываются из-под его подушки.

 А я быстро исчезаю.

Сюжетов, за которыми я ехала к Леше, я не получила. Хотя, вот разве, что этот, сомнительный.

 А на границе в Украину – толпа народу в километровую очередь. Вирусный контроль. Никого не пропускают без приложения в телефоне «Сиди дома».

– А если у меня нет телефона вообще? – пытаюсь я схитрить, наклонившись в окошко к погранцу.

–Тогда вас не впустят.

– Но как же так? Я живу в Киеве, я домой еду!

– Я же вам уже сказал, не впустят.

У шлагбаума суетится сельская баба с кнопочным телефоном в руке и у всех спрашивает: «И що воно це за приложение и де его браты?»

Пришлось подчиниться и скачать это приложение, которое впоследствии было отменено судом, как несоответствующее Закону о персональных данных.

 …Прошло несколько дней. Я отхожу от перипетий и понимаю, что чего-то не сделала очень важного. И отсылаю письмо главе города Киржач, где прошу помочь Ирвину с операцией на глаза. И расписываю, что Ирвин талантливый писатель, литературный критик, член СП России. Что его литературное творчество известно даже в Киеве! А сам он очень застенчивый человек, который боится за себя постоять. И ставлю подпись. И, чуть подумав, называю себя литературным агентом Ирвина Алексея.

 Но Ирвин, как сообщили мне вскорости в официальном ответе из мэрии, отказался от помощи. К письму была приложена записка, в которой одна сердобольная сотрудница социальной службы в красках рассказывала мне, что Ирвин разогнал к такой-то матери всех официальных дамочек и даже ругался неприличными словами. Те явились к нему с талоном к офтальмологу и поручением о бесплатной операции. И, если человек сам не желает лечиться, заставить его они не могут.

Но это же был шанс вернуть зрение! И он снова увидел бы краски жизни!

И землянику с черникой собирал бы не на ощупь. Но Ирвин оказался гордым и в помощи ничьей не нуждался.

 Ирвин и на меня обрушился с упреками за эту мою самодеятельность. И приписал в конце, что мое неожиданное бегство добавило горечи в его беспросветную жизнь и у него очень скверное настроение.

Я понимаю, что писатели – чудики, с душой очень ранимой и с ними нянчиться надо. Уж я точно знаю это.

 Я так же понимаю, что если человек долго живет в одиночестве и с головой уходит в литературу, то его уже оттуда трудно достать. Тем более, если человек застрял в той прошлой жизни, где ему, очевидно, было уютно.

Новая жизнь его пугает, и он зарывается в нереальный мир, закапывает себя в книжном склепе, где лишь одна пыль да картинки прошлого.

Но тут вдруг мои мысли прерывает звонок на телефон. Московский номер. Мужской голос. Насчет моего объявления в интернете. Интересуется духовницей Карла Фаберже. Жива ли она еще. Цена его устраивает. Скоро, мол, день рождения у его молодой подруги.

Ха! 50 тысяч долларов – это мелочи жизни для некоторых граждан. Маленький пустячок от Матильды Кшесинской в сумочку современной содержанки. Круговорот шедевров в природе.

Теперь, возможно, будет новый сюжет. И деньги. И уж тогда я точно побываю в бывшем буфете Центрального дома литераторов.

 Раньше в ЦДЛ был строжайший пропускной режим и собирались самые знаменитые писатели. Кстати, наливали им нередко в долг. И здесь порой случались драки и выяснения, кто гений, а кто фуфло.

Сейчас здесь роскошный ресторан русской кухни. Все вкусно, чинно, благородно и дорого! И ресторан открыт для всех.

 И я, конечно, позову туда своего друга Ирвина. Поговорить о литературе. И, точно, деньжат ему отсыплю на операцию!

Р.S. Вчера я получила неофициальное письмо от той сердобольной сотрудницы социальной службы города Киржача. Писатель Ирвин был найден мертвым на шоссе рядом с сосновым лесом. Он был сбит грузовиком.

На илл.: Художник Ирина Котова