Илья ЧЕСНОКОВ. Дело о картошке

Рассказ

На юге Казахстана в конце лета особенно жарко. И жители Чимкента хорошо знают эти безжалостные знойные дни и душные ночи. Я до сих пор помню, как асфальт под ногами становился мягким. Обернувшись, можно было увидеть отпечатки обуви. Трава полностью выгорала, превращаясь в буро-коричневый ковёр. На бескрайних просторах казахстанской степи это походило на марсианский пейзаж. Лишь в центре города поливальные машины возвращали к жизни деревья и цветы на клумбах. Днём люди старались меньше выходить из дома. Только к вечеру оживлялись дворы и парки. Горожане окружали фонтаны целыми семьями.

А на Верхнем рынке люди были в любую погоду с утра до позднего вечера, пока не закроются огромные железные ворота и сторожа не выгонят зазевавшихся покупателей или бездомных, для которых базар был единственным местом пропитания и отдыха.

Рынки южного Казахстана – это места особенные. Сказать, что люди здесь занимаются только торговлей, нельзя. Пройти через рынок и не купить что-нибудь – просто кощунство.

В центре рынка располагалась площадь, отданная торговцам арбузов и дынь. Эти бахчевые исполины завладели всем пространством, оставив узенькие проходы для покупателей. Можно было смело брать любой арбуз и не ошибёшься. Маленькие, средние и огромные, арбузы были на любой сорт и вкус.

– Покупай арбузы! Подходи, народ! Половина сахар, половина мёд! – зазывали торговцы, подбрасывая вверх сочные плоды, похожие издалека на пушечные ядра. Горожане для пущей важности просили сделать в арбузе вырез, чтобы убедиться в спелости ягоды. Торговец протыкал ножом арбуз и тот моментально трескался пополам.

– Э, дорогой! Резать дальше? – улыбался он всеми зубами и ставил арбуз на весы. Привозя машинами арбузы и дыни, продавцы тут же рядом с ними и ночевали, пока весь товар не будет продан. Можно было уже поздно вечером, до закрытия ворот, разбудить дремавшего торговца и купить товар по сходной цене.

Дыни привозили как из южных районов Чимкентской области, так и из соседней республики, Узбекистана. Ташкентские дыни отличались и размером, и вкусом, и запахом. Полуметровые дыни-торпеды продавцы аккуратно укладывали штабелями в тени деревьев или под навесы. Аромат этих чудных плодов проникал везде и всюду, останавливая покупателей и заманивая их. Можно было, простояв рядом с дынями несколько минут, донести их запах до квартиры.

Мы с женой больше часа кружили по извилистым проходам и поворотам раскалённого под солнцем рынка. Прошли его весь вдоль и поперёк. Земля под ногами дышала жаром. Накупив продуктов, мы решили возвращаться домой и начали спускаться вниз к дороге. Почему вниз? Потому что Верхний рынок расположен на холме. Жили мы буквально в пяти минутах ходьбы от него и могли покупать здесь товары хоть каждый день. В конце девяностых именно на рынках покупатели могли найти любые товары по весьма доступным ценам.

Проходя мимо овощных рядов, которые располагались у самого выхода, мы услышали крики. Издали трудно было разобрать: кто и что кричал. Я, опустив сумки на землю, остановился, прислушался и узнал голос дяди Коли, старшего брата моей мамы.

– Маша, подожди меня здесь, а я пойду узнаю, что случилось, – сказал я жене.

– Нет. Я тоже с тобой, – решительно ответила она.

И мы, подхватив сумки, устремились туда, откуда были слышны крики. Протиснувшись мимо снующих людей, дошли до картофельных лавок. Около одной из них собралась небольшая группа людей. Теперь я точно узнал голос своего дяди, который доносился откуда-то из центра.

Несмотря на жару, многие были тепло одеты в национальную одежду. Узбекские и казахские халаты ярко пестрели под лучами послеполуденного солнца. На головах мужчин красовались тюбетейки с витиеватой вышивкой. Халаты их были подвязаны поясами канатного плетения. У многих женщин на головах были белые косынки.

Я отчётливо расслышал выкрики дяди: «Как вам не стыдно! Что вы делаете? Мошенники!»

– Я сейчас, – шепнул я жене и вместе с сумками врезался в толпу.

Через мгновение я уже оказался в центре толпы. Маша последовала за мной.

– Э, что за дела!? – прокричал я, сдвинув брови и ища глазами дядю.

В круге, весь в пыли, с растерянным видом стоял дядя Коля. На голове его была мятая кепка, сдвинутая набок. Он вытянул вперёд руки, словно хотел кого-то схватить. Рядом с ним стояла молодая казашка с сеткой в одной руке. В другой она держала безмен.

– Дядя Коля, что случилось?

– Илья, это ты? – прищурился дядя. – Я очки потерял и плохо вижу.

Он схватил меня за руку, как утопающий за спасательный круг.

– Да, это я, – обнял я дядю.

-Ты понимаешь, хотел купить картошки килограммов пять, а эта молодуха, – показал на девушку, – сыпет в сетку несколько картофелин, дёргает весы и говорит мне, что уже пять килограмм. Я наклонился, чтобы сетку эту поднять, вес проверить и пересыпать себе в сумку. А она, стерва, не даёт, толкается. Очки мои упали к ней под ноги. Я только услышал хруст и её извинение. Кещеренэз¹ говорит и всё тут. А что мне её «кещеренэз»? Я же без очков, как без рук. Все вокруг кричат, торопят, чтобы я деньги быстрее отдал. Как сговорились! А я чувствую, что вес не тот. Ты посмотри, племяш, сколько там картошки.

На его глазах выступили слёзы и мелкой дрожью пошла нижняя губа.

Я тут же развернулся к девушке:

— Это ты картошку продавала мужчине? А! Ты, я спрашиваю?

Из толпы выскочила худая старуха с рыжей паклей волос, торчащей из-под мятого платка, и с густо намазанными бровями. Она, размахивая почерневшими от солнца руками, подошла ко мне вплотную и, задрав голову, прошамкала:

– Я! Чего тебе надо? Проваливай отсель, защитник. Он картошку брать не хочет, а мы виноваты, что ли? На, проверь весы.

Старуха выхватила у девушки весы и сунула их мне в руки.

Я натянул пружину. Всё было нормально. У ног жены стояла сумка с пятью пачками сахара по одному килограмму. Я взял сумку, зацепил её и поднял. Весы показали ровно пять килограмм. Мы с женой переглянулись.

– Здесь не в весах дело, а в чём-то другом, – шепнула она мне.

– Эй, хозяйка. А ну покажи-ка мне картошку, которую ты хотела продать мужчине.

Рыжая пакля указала мне на лоток, где горкой лежала таласская, синеватого оттенка, картошка. Такое название эта картошка получила по наименованию Таласского района в Джамбульской области. Все чимкентцы знали этот сорт картошки и любили её за вкус, гладкость кожуры и развариваемость.

Рассмотрев картошку, я повернулся, чтобы спросить о сетке, в которой её взвешивали, но спрашивать было уже не у кого. Обе продавщицы будто испарились. И я обратился к стоящим вокруг людям:

– А в чём они взвешивали?

– Вон в той сетке, – указал рукой дядя Коля на сетку, лежащую в центре круга.

На ней с важным видом сидел, непонятно откуда взявшийся щенок, лохматый и с длинными ушами. Он деловито вертел головой, как бы охраняя свою добычу.

Вдруг из толпы вынырнула молодая продавщица, быстро нагнулась к сетке, схватила её и начала тянуть её на себя. Щенок не растерялся и начал тянуть сетку на себя, зацепившись зубами за верёвочку, привязанную снизу к сетке. Это продолжалось недолго. Девушка подняла над землёй сетку вместе с щенком. Тот повис, зацепившись за верёвочку и смешно дёргая лапами.

– Чего ты над зверем издеваешься? Отпусти сетку! Может он тоже картошку хочет купить, а ты не даёшь.

В толпе прокатился хохот. Девушка опустила сетку на землю, не зная, что делать дальше.

– Чей щенок? – крикнул я в толпу.

– Это Тузик. Ничей он, бродячий. Жрать просто хочет, – кто-то крикнул из толпы.

Я повернулся к жене:

– Маша, угости лохматого товарища чем-нибудь. Тузик голоден.

Она засунула руку в сумку, достала несколько холодных ещё пельменей и подала их мне.

Я сел на корточки и со словами:

– Тузик, ты же всё понимаешь? – кинул щенку пельмень. Он на лету проглотил его и, забыв о сетке, подбежал ко мне, виляя пыльным хвостом. Через мгновение щенок мирно сидел рядом и урча от удовольствия, заканчивал трапезу.

Я поднял сетку и оглядел собравшихся:

– Товарищи, цирк что ли вам здесь? Или собак голодных не видели?

Молодая продавщица, боясь оставить без присмотра лоток с картошкой, стояла как вкопанная и смотрела на меня. Я подошёл к ней и спросил:

– Вот это что за верёвка, которая привязана к сетке?

– Моя твоя не понимай, – ответила она, опустив глаза.

– «Не понимай», говоришь? – взглянул я на неё с упрёком.

Я поднял сетку над собой и громко обратился к тем, кто ещё стоял вокруг нас и ожидал завершения скандала:

– А кто-нибудь здесь «понимай», зачем эта верёвочка? Или вы все вдруг «не понимай»?

И тут справа ко мне тихо подошёл мальчик лет семи или восьми. На нём были надеты широкие штаны, явно оставшиеся от старшего брата, такая же великоватая рубашка на выпуск. Пыльные босые ноги переминались, обжигаясь о горячую землю. Он дёрнул меня за рубашку и с трудом проговорил:

– Дь-дь-дядя, это вот так на-на-ногой внизу верёвку де-деа-держать, а потом ка-као-картошку сыпать и весы па-паи-поднимать. И та-таа-тогда вес ду-дуо-другой.

Я наклонился к нему, увидел слегка запачканное лицо, большие глаза и наивную детскую улыбку, нежно потрепал мальчугана по голове:

– Спасибо, джигит! Молодец!

И тут с левой стороны я заметил волнение и движение людей. Расталкивая впереди стоящих людей в центр, вошел огромного роста казах средних лет. Его арбузоподобный живот выдвигался далеко вперёд, локомотивом раздвигая тех, кто мешался на пути, а выпяченные губы блестели от жирной пищи. Замасленная тюбетейка еле держалась на его бритой голове. Через заплывшие веки он осмотрелся, увидел мальчика и, наклонившись к нему, пробасил:

– Балам, сен мұнда не істеп жатырсың? Ал, үйге барайық²!

После этого он схватил пацана под мышку и стремительно ринулся к проходу между людьми, которые терпеливо продолжали стоять.

Я подошёл к молодой продавщице и сказал:

– А ну, накладывай в эту сетку картошки.

Она стояла неподвижно, опустив руки,

– Ах, так! Ну, тогда я сам, – сказал я и подошёл к лотку. Маша жестами показывала, чтобы я выбирал клубни покрупнее.

Набрав сколько надо, я протянул сетку продавщице:

– Взвешивай давай!

Девушка зацепила сетку за крючок безмена и потянула вверх, а я наступил снизу на верёвку. Весы показали пять килограммов. И тут я убрал ногу с верёвки. Указатель весов подпрыгнул до трёх килограммов.

– Так вот как это работает, да?!

Руки у девушки затряслись. Я пересыпал картошку в свой пакет, подсчитал стоимость и быстро сунул ей деньги. Она, положив деньги в карман, а сетку за пазуху, развернулась и хотела уже убежать, но это ей не удалось. Люди сжались плотным кольцом преградив ей путь. Толпа ожила и из неё начали раздаваться выкрики: «Обманщица!», «И мне надо перевесить!», «Давай, деньги возвращай!», «Я вчера дома тоже заметила, что веса не хватило!». Люди, протягивая перед собой сетки и пакеты, начали надвигаться на продавщицу. А та всё искала кого-то, поднимаясь на цыпочки и вертя головой. Но подмоги не было. Через несколько секунд разъярённые покупатели зажали трясущуюся девушку в плотное кольцо так, что её саму уже не было видно.

Мы втроём переглянулись и я, подняв сумки, почти прошептал:

– Пора уходить! Берём сумки и двигаем домой! Мы своё дело сделали. Дальше пусть разбираются сами. Дядя Коля, давай руку и не отставай!

Быстрым шагом мы направились к дороге. Дорога вниз сама ускоряла наш шаг. Опускающееся за горизонт солнце дарило нам прохладу, рисуя на земле длинные замысловатые тени от деревьев и людей. Краем уха я мог ещё расслышать крики людей на особом чимкентском языке, который соткан из казахских, русских и других слов многонационального юга.

Мы спустились к улице Советской, перешли её и направились к дому.

Взяв дядю под руку, я неспеша поднимался по ступенькам и тихо говорил:

– Дядь Коля, давно вы не были у нас в гостях. Сейчас посидим, чай попьём. Вы у нас переночуете. А завтра закажем вам новые очки.

И вот мы уселись на кухне. Маша приготовила сырники, достала баночку сметаны, купленную только что на рынке.

– Сейчас сырников со сметаной поедим, о жизни поговорим, – улыбалась она.

Она зачерпнула ложечкой то, что находилось внутри и медленно вынула из банки. С ложечки стекала белая комкообразная масса, отдалённо напоминающая сметану. Улыбка с её лица мигом сошла.

– Ты что купил? – повернула она ко мне голову.

– Сметану, как ты и сказала, – ответил я, уставившись на банку, – а что там?

– Ты хоть пробовал её, когда покупал?

– Конечно, пробовал. Потом подал банку продавщице, и она налила мне из фляги, которая стояла за прилавком.

– За прилавком, говоришь?!

– Да.

– Пробовал то ты сметану, а налили тебе в банку простоквашу! Эх, ты! Простофиля!

– Может пойдём и разберёмся? – с серьёзным видом предложил я.

Над кухонным столом повисла пауза. Маша, уперев руки в бока и покачивая головой, с укором глядела на меня. Я же, сделав невинные глаза, отвернулся в окно и начал разглядывать дерево, с сожалением, как мне показалось, смотрящим в мою сторону.

И тут дядя Коля, до этого момента тихо сидящий у окна, вдруг громко расхохотался. Он смеялся, одной рукой вытирая слёзы, а другой показывая на банку. Мы же молча смотрели друг на друга. Я первый не выдержал и улыбнулся. И уже через мгновенье наша маленькая кухня сотрясалась от смеха.

На город быстро опускалась ночь, давая людям успокоение, прохладу и тишину. Звёздное небо поглотило без остатка людскую суету, шум и звон монет. Холм, вместе с Верхним рынком, погружался в летний сон, чтобы на следующий день с утра вновь радовать людей своим великолепием.

Примечание (перевод с казахского языка)

1.Извините

2. Сынок, ты что здесь делаешь? А ну пошли домой!

На илл.: Художник Бахтиер Расулов