Анатолий КАЗАКОВ. Первое сентября
Рассказ
Нарвала Татьяна ромашек на даче у подруги Светланы. Больше из цветов у нее ничего не росло. Редко Светлана появлялась на даче, потому как сажала одну картошку. Рассуждала так:
– А зачем мне одной корячится? Мама моя старая, в болезнях вся дома мается, нарою по осени пять мешков – нам с маманей за глаза.
Немного подумав, добавила:
– Если мужика бы стоящего сыскать, тогда б, может, и садила бы все остальное.
Татьяну мучили мысли, и она напрямую заговорила, грустно глядя на Свету:
– Слушай, завтра дочке в школу идти. Все букеты понесут, многие ведь сейчас богато живут в городах. А мы из деревни жить переехали недавно, ты все знаешь, Света, у меня денег на хороший букет нет.
Чему-то слегка улыбнувшись, Таня опустила вниз глаза, улыбку эту не заметить никому, потому как она внутренняя, от далеких предков доставшаяся, до боли нравственная улыбка эта. Света глядела на подругу, хотела ее успокоить простыми и всегда в такую минуту необходимыми для нутра человеческого словами, да не успела. Таня заговорила вперед:
– Понимаешь, над моей Любкой-то поди смеяться будут, если она этих ромашек учителю подарит. Не понять им нашу деревенскую жизнь.
Татьяна снова замолчала, тая в глубине свою душевную улыбку…
Приехали мама Таня с дочкой Любой в город жить, выбора для них совсем не оставалось. Деревня их согбенная, от ставшей по нынешнему времени всегдашней боли людской погибала. Севостьяново их совсем становилось замшелым, покосились многие дома от старости, которые и совсем завалились. Школу, детский садик, фельдшерский пункт, магазин, клуб – все было давно закрыто. Все, кто мог, в город подались, а ей, Татьяне, как податься? Мамонька, Елизавета Никандровна Полякова, шибко хворала. Болезни эти нынче шибко разбрелись по всей матушке нашей Рассее. Раньше, бывало, в деревне, когда годов много прожил человек на Божием свете, то, знамо дело, и помирал. Потом от рака, сердца часто стали умирать, а теперь инсульт главенствует. Елизавета Никандровна говорила дочке так:
– Вот посылает нам Америка окорочка, так они отравленные, ей-богу так. Гляди, сколько всяких болезней развелось, сроду раньше так не болели.
Вздохнет, бывало, мать после этих слов, да отправляется на похороны очередной подруги. Как появилась Любка на Божий свет, Татьяна вспоминала как во сне. Был Новый год, собрались вместе погулять, школа позади, впереди мысли поехать в город. Ничего замудренного не было – просто приехал к их деревенскому однокласснику Ваське городской друг. Никогда не выпивавшая алкоголя Таня немного выпила шампанского, а утром с сеновала уносила, сама того не ведая, свое будущее дитя. Мама не ругала, приняла весть мужественно, когда Таня тайком хотела уехать в город, чтобы сделать аборт. Елизавета Никандровна, обняв плачущую дочь, говорила:
– Танюшка, ты моя Танюшка! Ну, сделаешь над собой, а ведомо тебе, что после детей может не быть совсем? Об энтом деле теперь уж кажинный ребенок ведает. По телевизору бают, а я это из жизни знаю, все потом, кто так поступает, жалеют, потому что родить не могут. Ну, вот я, как бы без тебя жила? Отец твой любил меня шибко, уверена, если бы пьяным на тракторе не перевернулся, жили бы мы с ним душа в душу, а ведь мы и жили так. Он ведь и выпивал редко.
После, глубоко вздохнув, мать продолжила свою материнскую речь:
– Трудно, дочка, нам будет, деревня погибает, но дите ведь – оно от нашего роду пойдет на Божий свет. Семя, стало быть, нашенское продолжится.
Не сразу сдалась на уговоры матери Татьяна, но, родив дочку, полюбила ее. «Так уж создано Создателем, видно», – подумала про себя Татьяна, да стала с мамой растить дочь. Когда Елизавета Никандровна умерла, внучке ее Любке подходило время идти уже в первый класс. Продав корову, Татьяна собрала еще неуехавших в город жителей деревни, на прощальный стол выставила свеженину из только что зарезанного поросенка.
Невесело было на душе у собравшихся четырех старух: понимая будущую неизвестность городской жизни, бабушки раскупили оставшуюся свеженину, рассудив так, что приехавшие к ним погостить внуки мясцо это съедят за милую душу. Захмелев от домашней самогонки, пробовали петь песни, да вот что-то не шли они в разум, но потом все же распелись, и до позднего вечера в их старом дому горел свет прощания…
В городе Татьяна, благодаря Светлане, устроилась дворником, действительно чудом ей дали общежитие, и теперь надо было вести дочку в первый класс, но с работы Татьяну не отпустили, даже пригрозили: если уйдет, то уволят. Утром она наказывала Любке как себя вести в школе и до последнего не решалась дать ей букет ромашек. Потом, уже работая, таская коробки с мусором, пожалела, что все-таки вручила этот букетик, но было поздно.
В классе молодая учительница Ольга Афанасьевна Скоробогатова утопала от многочисленных букетов цветов и коробок конфет, родители одаривали молодую учительницу комплиментами, она смущалась, но ей это было приятно. Когда учитель заговорил, в классе воцарилась тишина.
Вдруг в дверь робко постучали, и вошла с букетом ромашек Люба. Она опоздала из-за того, что не могла еще привыкнуть к большому городу, и по пути, разговаривая с каждой встречной собакой и кошкой, просто шла в школу, а на разговоры тоже уходило время, но девочка Люба об этом не думала, потому и опоздала.
Увидев Любу с ее ромашками, все дети в классе рассмеялись, улыбались и родители, у некоторых скривились в ухмылке лица. На Любке было новое платьице, сшила его ей мама Таня, было оно простеньким и несовременным. Девочка подошла к учительнице и протянула ей ромашки.
Видела Ольга Афанасьевна, на каких машинах приехали родители ее учеников, и, глядя теперь на шикарные букеты цветов, этот простенький букетик немного смутил ее. Поглядев на класс, на лицах благополучно живущих в городе родителей, она прочитала явную неприязнь к этой нежданно появившейся девочке, но что окончательно огорчило молодую учительницу, так это то, что такими же глазами смотрели на девочку ее будущие ученики.
Ольга Афанасьевна, положив указку на стол, уверенным голосом заговорила:
– Кто бы ни учился в моем классе, ко всем у меня будет одинаковое отношение, прошу это запомнить.
Когда урок закончился, все потихоньку стали выходить из класса. Люба тоже вместе со всеми хотела выйти, но Ольга Афанасьевна, взявши ее за руку, попросила подождать, пока все выйдут из класса. Шикарно одетая женщина, подойдя к молодой учительнице, сказала ставшую давно по этой жизни дежурную фразу:
– Не с того начинаете.
Причем вид у нее был такой, что она бы вовсе эту фразу не посчитала дежурной и до крайности банальной, напротив – весь ее вид говорил о том, что она сказала что-то очень весомое и умное. Вскипятив чайник, учительница разлила кипяток по чашкам, положила в них по пакетику заварки, раскрыла подаренные конфеты, и потихоньку заговорила:
– Ты пей чай, не стесняйся, а то когда остынет – уже не то. Вы, я знаю, Люба, из деревни приехали, я тоже жила в деревне.
Собравшись мыслями и о чем-то подумав, молодая женщина продолжала:
– Понимаешь, жизнь современная давно уничтожает деревни по всей России, это плохо, но людям надо продолжать жить. Ты, Люба, никого не бойся, мы с тобой деревенские, будем вместе держаться.
Видя, что девочка, попив чаю с конфетами, немного оттаяла внешне, учительница участливо спросила:
– Скучаешь по деревне?
Люба серьезным голосом, словно это был не ребенок, а, напротив, взрослый человек, ответила:
– Да. Мне корову нашу Субботку жалко. Мама сказала, что когда настанет лето, мы поедем в деревню, поживем в дому. А я цветочков на могилке у бабушки посажу, мне тетя Света обещала дать семена ромашки, но они поздно цветут, потому я васильков еще посажу, чтобы у бабушки было красиво на могилке.
Не по одной, а по три чашки чая выпили эти деревенские люди, сидя в кабинете, и никто их в этот день не тревожил…
На илл.: Художник Евгений Балакшин
