Владимир НЕЧАЕВ. Сглаз

Порывистый ветер августа поднимал и нёс пух в ярком солнце.

Лето затухало, но ещё тянуло и тянуло на почти невидимых глазу переправах от берегов, заросших густой травой и кипреем, к другому берегу, где первые заморозки подбивают забывчивые стебли.

В такие утренники зелень напоминает кристаллы медного купороса. Химически чистый цвет живит кровь, а в воздухе разлито состояние недолгого праздника.

Но всё это будет потом. А сейчас Буслаев стоит в тени старого тополя и ловит видоискателем зеркалки вспыхивающий на солнце пух. Здание, обитое с торца ржавыми листами оцинкованного железа, было хорошим фоном. И легкие семена кипрея, гонимые ветром, вспыхивали в контровом свете, медлили в затишье стены, позволяя человеку с фотоаппаратом нажать на спуск, а потом исчезали.

Это была неудачная охота.

Проявив плёнку, Буслаев уже собирался выбросить негативы в мусорное ведро, как оно часто бывает, если бы не остановил его внимание тот самый, обитый железом торец пятиэтажки. И деревце, случайно попавшее в кадр. Ярко освещённое на фоне непроглядной стены, оно выступало из тени. Деревце было почти сухим, с реденькой верхушкой. Поздним северным летом оно ещё выбрасывало чахлую листву и тянулось из последних сил.

Было на негативе нечто, не имеющее определения, не толкуемое и не переводимое, как не переводима на внятный язык кривизна шара, — намёк, подтекст, что, собственно, и отличает удачно сделанный снимок. Случайность удачи вносит в размеренную жизнь долю беспокойства, где ты — лишь звено, исполнитель. И Буслаев тщетно пытался прочесть скрытое.

Он сделал контрольный отпечаток, повертел фото в руках и отложил. «Нужно сходить, посмотреть ещё раз», — решил он. И по-легкому, с зеркалкой на плече, прошёл знакомыми дворами.

Нам всегда кажется, что мы можем вернуться назад, в прежнее, в города, где мы жили когда-то, к знакомым местам и любимым женщинам, которые, верно, ещё помнят нас. И только фотограф знает, что вернуться нельзя. Не вернуться в то место через час и через минуту. Однако Буслаев уверил себя, что он на прогулке, он только посмотрит в чём там дело. И отчего же слепой случай выложил ему удачный фотоснимок. Попытка реабилитации того, что мы называем разумностью смотрящего. Ну, как же это я проглядел! — вот что подразумевалось.

Уязвлённое самолюбие — плохой советчик. Ступив в знакомый двор, Буслаев смотрел на ржавый торец дома и не узнавал его. Той, единственной приметы, которая придавала смысл удачной фотокарточке, не было. Не было деревца. И двор как двор. Таких дворов  для мимо идущего — десятки. Можно и перепутать. Если ты не фотограф.

Он не спешил. Сняв камеру с плеча, открыл объектив и посмотрел в видоискатель.

— Вот здесь ты стоял, — сказал он себе, — кто же сомневался?! Но оторвавшись от видоискателя, он опять оказывался в чужом, незнакомом ему месте. Эта раздвоенность лишь подтверждала, что он не ошибся. То самое место. Но и другое. Пропало сухое деревце. Можно уверить себя, что дерева не было, а на плёнке — мираж, призрак. Однако фотография с неизбежностью свидетельствовала: мир исчезает в каких-то главных своих сущностях, на место которым приходят муляжи, грубые подделки. Не было болевой точки, заставляющей почувствовать себя живым. Буслаев знал, что случится дальше.

Сделав десяток шагов, он не нашёл в увядшей траве ничего, что говорило бы о росшем здесь дереве.

«Очная ставка, — подумалось ему, — Кто же я, преступник или свидетель?» Своего рода, сглаз, порча... Взгляд человека, вооружённого фотокамерой — катализатор, ускоритель разложения... Помечаются грядущие надломы, просеки. Топор в руках неведомого лесника, делающего засечки на стволах: вот это срубить, и это, и это… родные, близкие, мужья, жены, дети. Забрать силу, здоровье, будущее... Обесточить, перевести стрелки. И состав гремит по другому пути. Невидимые глазу подмены происходят ежесекундно. Утрата чего-то важного. И те, кого мы поймали в кадр, иные... Другие лица, жёсткие глаза, фальшивые улыбки.

— Ты совсем не похож на этом фотоснимке, — можно услышать слишком часто, — и здесь ты другой...

Мы только и помним себя лучшими. Когда это было? Вчера? Или минуту назад? «Не все умрём, но все изменимся, — кажется, так у Апостола Павла? — во мгновение ока…»    

Заговор мирового зла? — всё страшнее и запутаннее. И выгода представляется добром, а глупость — значительностью. Пошлость остроумна и вызывает обвальный смех. Серость кажется яркой. Слепых прочат в поводыри. Воры — народные слуги. Грабители, убийцы — защитники и правоведы. Нужно только поправить кандидату узел галстука, сказать, что у него обаятельная улыбка, поверить в это и нажать на спуск фотокамеры. Образ героя готов. Потом кто-то вспомнит: «Он не оправдал наших надежд». Но ведь это мы аплодировали ему. Вот и следующий, — прежний, конечно, мерзавец, а нынешний независим и прям. Ни тени лукавства! Не правда ли, он вам нравится? Один снимок, если позволите…

Кипрей поселяется на вырубках, там, где солнечно, где прежде горел лес. У кипрея высокие стебли. Пурпурно-розовые, заметные издалека яркие соцветия. Когда-то считающийся среди лесников сорняком, кипрей, безусловно, полезен. Отцветающий кипрей даёт обильные семена, которые только и ждут любого ветра. Для семян-переселенцев он всегда попутный. Мгновение они медлят с подветренной стороны, пока свежий порыв не подхватит их, взметая над крышами.

   Запрокинув голову, можно увидеть высоко в небе белёсое мельтешение. Если, конечно, правильно встать и козырьком ладони прикрыть глаза от слепящего света.

г. Петропавловск-Камчатский

На илл.: «Человек-творец», мозаика. Павел Шардаков, 1969—1973 гг.