Надежда ФИРСТОВА. Сны старого идола

Рассказ

Ему часто снился один и тот же сон...

Он очень любил этот сон. Как, пригретая солнцем, с тихими щелчками, раскрывается шишка, и маленькое семечко на широком, полупрозрачном, пронизанном жилками, крыле, срывается с высоты дерева и летит, летит по ветру в незнакомом, огромном мире. Полет кажется бесконечным. Солнце заливает всё вокруг мягким серебристым светом, отражается от снега, играет, вспыхивая то красными, то синими, то зелеными искрами...

Ветер долго кружил семечко в воздухе, потом гнал по насту, пока оно, наконец, не зацепилось за кучу сухих соломинок. К вечеру пошел снег и припорошил семя, спрятав от зорких птичьих глаз. Но потом дни стали длиннее, тепло и яркий свет расплавили сугробы, и маленькое семечко оказалось на земле. Пробегавший мимо зверь наступил на него, утопив в лужице студеной талой воды. Не сразу, а напитанное влагой, пригретое жаркими летними днями, семечко дало всход. Тонкий зеленый росток, затерявшийся среди травы, жадно ловил лучи благодатного солнца.

Это было трудное время. Иногда казалось, что огромные, тяжелые капли дождя, что с силой били из низких туч, сломают нежный стебелёк. Травы и цветы заслоняли солнечный свет. Словно весь мир был против... Но он вырос, поднялся над травами, расправил ветви навстречу солнцу, позволил дождям поить его корни. И ветер, заплутав в иголках, только гнул тонкий ствол, но уже не мог сломить его.

Тот край синевы, что виднелся впереди, по мере того, как он рос всё выше и выше, расширялся, и однажды ему открылся весь простор большого озера. А там, где поднимались вверх пологие склоны сопок, темнела густая чаща хвойного леса, перемежающегося обнаженными уступами серых скал. И над всем миром царило огромное, бесконечно прекрасное, вечно меняющееся небо.

Рядом с ним росла осинка. Они подружились, вместе восхищались рассветами и закатами, вместе радовались приходу весны, пробуждению природы. Он любовался прозрачной вязью ее кроны, трепет её листьев от малейшего дуновения ветра был так трогателен. А она доверчиво нашептывала ему свои наивные девичьи секреты.

Однажды мимо проходил лосёнок и прельстился тонкими веточками осинки. Острыми зубами он срезал их, дёргая деревце из стороны в строну. Смотреть на это было невыносимо, но шелест хвои никак не мог спугнуть нарушителя. Когда лосёнок ушел, осинка зашептала, как и прежде, о своем. Он спросил её, как она. Она ответила не сразу. Её слова удивили его и заставили задуматься. Солнце светит всем одинаково, сказала осинка. А потом, по весне, она гордо показывала новые веточки и листики, что выросли взамен потерянных.

Солнце светит всем одинаково... Он часто вспоминал об этом, наблюдая жизнь, что шла вокруг своим чередом из года в год. Вот куропатки прячутся в сугробах. Вот лиса добывает мышей из-под снега. Вот белки шелушат шишки. Распускаются и вновь пропадают цветы. Птицы вьют гнёзда. Всем солнце щедро дарило свет и тепло – и тем, кто только пришел в этот мир, и тем, кто забирал чью-то жизнь, чтоб прокормить себя и свое потомство.

Прошло двадцать лет, и уже он сам видел, как из его шишек маленькие семена разлетаются по ветру. Следя за тем, как они планируют в воздухе, и вспоминая свой первый день, он очень хотел, чтоб все они стали молодыми деревцами, и смогли узнать, как прекрасен этот мир.

Белки устроили гнездо в его ветвях, и теперь он хранил их маленький мирок, становясь невольным свидетелем их жизни. Они часто резвились, радуя своими подвижными играми и пронзительными голосами. Робкие бельчата познавали окружающий мир, выбираясь из тёплого, уютного гнезда, и смешно пялили бусинки черных глаз, дерзко вздрагивая пушистыми хвостиками. Потом делали первые робкие шаги по земле, при малейшем испуге молнией взлетая по шершавому стволу на безопасную высоту. И однажды исчезали, разбегаясь в разные стороны и устраивая свои семьи. А старшие деловито начинали готовиться к новому потомству.

Подружка-осинка росла, не отставала от него. С каждым годом всё более раскидистой становилась её серебристо-зелёная крона, а ствол, укутанный серой корой – все толще. Но, как и прежде, они дружно одевались по весне в изумрудную свежую зелень, и так же дружно сбрасывали холодной осенью ставшие золотыми покрывала.

Однажды, после особенно суровой зимы, осина не торопилась одеться молодой листвой. Нижние ветки остались голыми и тёмными. И только самая верхушка дерева подставила солнечным лучам фигурные листочки. Это был первый знак. Но он ещё не хотел замечать, что всё чаще к нежному шепоту листвы примешивался старческий стонущий скрип. Он не хотел верить, ведь он ещё так молод и силен, ещё столько прекрасных лет впереди, и столько раз его красные шишечки дадут жизнь новым семенам... Неужели она не хочет увидеть всё это?! Она не может его бросить...

Разразившаяся однажды летом страшная гроза, с порывами воющего волком ветра, пронеслась над озером, сменив день на ночь, пронизывая кромешную темноту рваными стрелами молний. В охватившем мир безумстве он не расслышал треска, только вдруг почувствовал, как там, где обычно прикрывала его осина, стало вдруг пусто и пугающе холодно. Когда солнце вновь вернулось на небо, он увидел на земле останки стройного когда-то деревца, что так долго было его другом и поддержкой. А ветер всё налетал и налетал порывами, и он тянул свои ветки вниз, и капли воды стекали с них, как слёзы...

И снова лето сменялось зимой. Одиноко стоял он в стороне от леса, недалеко от озера. Он полюбил смотреть на звёзды, наблюдая, как раз за разом проходят они сверкающим хороводом в вышине, и казалось, что он и есть центр вселенной. Дни чередовались с ночами. Радостные песни птиц, вернувшихся на лето в свои гнёзда, сменялись грустным курлыканьем журавлей, улетающих на зимовье в дальние края. Сверкающее великолепие снегов уступало буйному росту трав и цветов. Раз в два-три года, когда только начинала распускаться молодая зелень хвои, ветер подхватывал легчайшую пыльцу, что щедро высыпалась из красивых красных шишечек, и окутывало дерево облаком, а потом она опадала на землю тонкой плёнкой. А он всё рос и рос, тянулся к облакам, всё величавее раскидывал ветви ажурной кроны, все мощнее становился прямой и ровный ствол, покрытый трещинами шершавой тёмной коры.

Кажется, ну что интересного может быть в жизни дерева? Все дни похожи один на другой, стой себе да смотри по сторонам. Но жизнь была прекрасна и удивительна. Всегда происходило что-то новое. Птицы пролетали в вышине, иногда садились на ветки. Звери пробегали по своим делам. Он был частью этого мира, и этот мир был частью его. Он всё видел, всё чувствовал, и оставлял память в своих годовых кольцах. И их уже было почти сто шестьдесят. А когда, убаюканный зимней метелью, дремал под снежной шапкой, опять видел свой любимый сон...

 По глади озера заскользил какой-то странный зверь. Сперва у него было длинное тёмное тело, позволявшее быстро плыть по воде и не тонуть, а оказавшись у берега, оно вдруг рассыпалось и превратилось в нескольких существ на двух ногах, укутанных в мохнатые шкуры. Они перекликались низкими гортанными звуками, и не были похожи ни на одно пробегавшее раньше животное. Походив по берегу, вскоре они уплыли опять. Со временем он всё чаще видел их на озере. Наблюдал, как выуживают они рыбу из воды, как скользят на своих плотах в разные стороны. Иногда они высаживались на берег и бродили вокруг, вызывая непонятное чувство тревоги. Они напоминали волков, рыскающих стаей в поисках добычи, таких же хищных, опасных и жестоких. Но солнце светит всем одинаково, и со временем он привык и к ним.

 Они не были зверями, они были другими. И они никогда не приспосабливались к тому, что их окружало. Как-то раз, вместе с большими существами, приплыл их маленький детёныш. Играя на берегу, он собирал камни и складывал в кучу. Некоторые отбрасывал в сторону, перекладывал так и эдак. В дело шло всё, до чего он только мог дотянуться. У него были смышлёные голубые глаза, крепкие руки и ноги. Он подошел к дереву и долго смотрел на него снизу вверх, потом попробовал взобраться по стволу, но нижние ветви были слишком высоко над землёй. Белки настороженно следили за ним из укрытия гнезда, готовые удариться в панику, но всё обошлось. Непрошеные гости вернулись в свой мир, оставив их жить привычной жизнью.

Сентябрь собрал птиц в стаи и отправил в полет. Ненастные дни прятали солнце за серыми низкими облаками. Лишенная тепла и света природа начинала готовиться ко сну. Паучки на своих лёгких сеточках, подхваченные прихотливым ветром, летели навстречу неведомой судьбе. Паутина оседала на ветках и траве, и утренние заморозки превращали её в белое изящное кружево, в нитках которого ярким розовым светом играл закат.

Сперва набегавшие волны ломали тонкую корку льда, что прихватывала кромку воды у берега, но вот и озеро встало, превратившись в голубое зеркало. Одинокая лисица осторожно пробежала вдоль берега по льду, уткнувшись носом и словно проверяя его на прочность. Потом и другие обитатели недалёкого леса, уже не стесняясь, сновали туда-сюда, поскальзываясь иногда на гладкой поверхности, по которой ветер гнал белую позёмку.

Один из двуногих существ пришел как-то раз на берег морозным днём. Сквозь зимнюю дрему дерево невнятно слышало его голос. Это так и осталось вплетением в зимний сон, смутным образом на фоне белёсого неба и заунывной песни ледяных ветров.

Однажды его разбудил глухой удар. Затем ещё один. И снова, и снова. Что-то било его по стволу около земли. Он очнулся. Белки метались по веткам, испуганно стрекоча, мелькая серыми искрами в голых ещё ветвях. Внизу, рядом с ним, стоял один из двуногих и раз за разом бил по стволу чем-то тяжелым и острым. От коры летели щепки, обнажая древесину. Не понимая, что происходит, он растерянно смотрел, как орудие двуногого всё глубже вгрызается в его тело. Он был бессилен помешать ему. Даже ствол, застывший за зиму, не гнал соки, которые могли бы залечить раны.

 Белки не выдержали страха и, спланировав на землю, юркнули куда-то между камней, бросив родное гнездо. Всё больше становился заруб на стволе. Наконец, двуногий устал и на время остановился. Может, это всё? Но нет, отдохнув немного, это упрямое существо принялось стукать снова. Наступил вечер, короткий зимний день сменился ранними сумерками. Двуногий ушел куда-то в скалы, прячась от темноты. А он, оставшись один, всё никак не мог понять, что случилось. За все прожитые годы ни разу не происходило ничего подобного. Осталась надежда, что придет весна и вылечит разбитый ствол. Самое суровое время уже позади, дни становятся хоть немного, но длиннее. Лишь бы дождаться весны...

 Утром двуногий вернулся опять и принялся за дело... Так продолжалось несколько дней, пока, наконец, под собственным весом, подрубленное дерево не рухнуло на землю, упруго приподнявшись на оставшихся несломленными ветвях. Пропало озеро, рванулись вверх ближайшие скалы и растущий на них лес. Для него осталось только небо, да снег, на котором он лежал. Двуногий принялся отрубать ветки одну за одной. Он был очень близко, так похожий на зверя в своих мохнатых шкурах. Лицо его, заросшее короткими рыжеватыми, как у лисы, волосами, было грубо слеплено. Ярко блестели пронзительные голубые глаза. Работал он упорно, хотя и видно было, как ему тяжело. Пар от дыхания вырывался клубами и покрывал растительность на лице инеем. Но он с каждым ударом издавал короткие хакающие звуки и снова поднимал свой страшный камень. Обрубив боковые ветви, он принялся срубать верхушку. Потом перевернул ствол, и обрубил оставшиеся ветки. Потребовалось ещё несколько дней, чтобы снять кору. И после этого двуногий ушел, бросив то, что осталось от красивого когда-то дерева, на берегу замёрзшего озера.

Прошло несколько дней. Холод забирался всё глубже в лишенную защиты древесину. Долгое время он был совсем один. Он вспоминал осинку. Как рухнула она на землю, сломленная грозой. До того момента он никогда не думал, что однажды начавшаяся жизнь вдруг может оборваться. С годами то, что было когда-то осиной, исчезло полностью, растворившись в окружающем мире. И это было правильно. И про себя он думал так же. Придет время, и он просто станет цветами и травой на берегу лесного озера... Но это должно было случиться ещё не скоро. А что теперь? Это конец?!..

Тяжело ступая непропорционально длинными ногами, рядом прошел лось. Огромные ветвистые рога отяжеляли его большую голову. Вытянув губы вперёд, лось подцепил кусок коры, что торчал из снега, и пошел дальше, волоча её за собой и жуя на ходу. Через какое-то время неслышными тенями налетели волки и долго молча кружили по утоптанному, заваленному щепками, снегу вокруг поваленного дерева. Наконец и они бесшумной серой лавой исчезли в той же стороне, куда ушел сохатый, предварительно оставив на бревне свои пахучие метки. Что же, солнце светит всем одинаково. С равнодушного низкого неба моросил мелкий снег, заметая все следы и покрывая дерево. Он приготовился ждать. Снега наметало всё больше и больше, так, что скоро не осталось и следов на ровном белом покрывале.

Но весна всё же пришла. Растаяли сугробы, запарило теплом от нагретых солнцем камней, всё увереннее пробивалась молодая зелень трав. Смола засочилась из ран на стволе, но она уже ничем не могла ему помочь. Озеро дальше обычного вышло из берегов, напитавшись обильным талым снегом, и волны ударяли по стволу, грозя унести за собой.

Откуда появились двуногие, он не заметил. Вокруг ствола затянулась петля, с усилием его сдвинули с места, и он вдруг почувствовал, как раскачивается на волнах, и неведомая сила влечет его куда-то. Вода была неспокойной стихией, и непрерывная качка, которая кидала его из стороны в сторону, вселяла тревогу. Волна то выталкивала его вверх, к яркому солнцу, то погребала под собой, и тогда свет становился мутно-зелёным, расплывчатым. Двуногие, стоя на плоту, толкались шестами, продвигаясь упрямо к невидимой цели.

Путешествие началось, когда солнце только всходило, а закончилось уже в сумерках. Так же за петлю его вытянули на песок и опять оставили одного. Сгустилась темнота. Облака закрывали звёзды. Налетал порывами ветер и доносил откуда-то издалека приглушенные голоса двуногих. Голосов было много, они звенели в теплом воздухе, как гомон птичьей стаи. Привыкший к тишине, он невольно прислушивался к незнакомым непонятным звукам, пытаясь угадать свою судьбу. Наступила ночь, и всё смолкло, только привычно шелестели волны, набегая на песок.

На другой день двуногий пришел один, когда солнце только показалось из-за горизонта. Он встал лицом к солнцу и что-то громко прокричал, раскинув руки. Потом взялся за свой инструмент и принялся долбить ствол. Работал он сосредоточенно, голубые глаза на грубом лице смотрели внимательно, но словно мимо. Он не видел дерева, он видел что-то своё. Ему было неважно, сколько годовых колец он стесал, он не любовался мраморными разводами линий на светлом дереве. Настойчиво бил и бил, откалывая щепки. Живица приставала к его рукам, волосам, шкурам, покрывая все липкой золотой капелью, но он не обращал на это внимания, упрямо продолжая стукать по бревну.

Дерево не испытывало боли. Страх и сожаление остались на берегу под снегом, он смирился со своей участью. Разглядывая существо, нарушившее его жизнь, он пытался понять, что же за прихоть природы породила таких, как он. Не похожий ни на одно животное, наделённый разумом и силой, откуда он взялся? Чем он питается? Как растет? Зачем ему понадобилось изменять его форму? Какую судьбу ему уготовил? Он не видел, не мог осознать, чего добивается двуногий своим нелёгким трудом, что он делает, к чему стремится. Он наблюдал за ним, пока не наскучило.

Иногда он вспоминал осину. После того, как рухнула она на землю и перестали шуметь ее листочки, казалось, что она стала такой же безжизненной, как камни. Но сейчас и он лишен своих корней, иголок, веток, но продолжает всё видеть и слышать. Уже не могла память откладываться в годовых кольцах, но всё прожитое было с ним. Значит, и осина, пока неумолимое время не погребло её под слоем трав и цветов, тоже слышала и видела всё, просто не могла об этом сказать. От этих дум становилось грустно. Если бы он знал тогда...

Много дней подряд продолжалось одно и то же действо. С восходом солнца начиналась работа, и ни ветер, ни дождь не мешали ей. Остаток ствола становился всё тоньше, словно и не было полутораста прожитых лет. По мере того, как дерево теряло свои природные очертания, двуногий всё осторожнее и медленнее бил его, часто останавливался и вглядывался в работу своих рук. Вертел его с боку на бок, всё аккуратнее прикладываясь инструментом. Наконец, настал день, когда двуногий ни разу не ударил дерево. Он долго стоял над ним, что-то бормоча, то поднимая руки вверх, то обращая их к дереву. Потом появились другие двуногие, подняли дерево и понесли на руках. Наконец, они остановились, опустили один его конец, уперев в землю, а другой подняли вверх. Он встал, опираясь на вкопанный в землю столб, поднялся высоко над землёй и двуногими.

Перед ним открылась поляна, замкнутая с одной стороны скалой, открывающаяся на озеро. Недалеко от поляны на равнине возвышались, словно небольшие холмы, сооружения, среди которых местами горели огни. Оттуда доносились голоса двуногих, и иногда он видел их, мелькающих то тут, то там. Прямо перед ним тоже развели огонь. С ужасом он смотрел, как в пламя бросали то, что было когда-то ветками таких же, как он, деревьев. Стихли голоса. В тишине двуногие собрались вокруг него. Среди них были и их детёныши. Звери, похожие на волков, но почему-то не трогающие их и не вселяющие в них страха, крутились неподалёку. Некоторые из подошедших укладывали рядом с ним на землю разные незнакомые предметы. Из толпы вышел один, закутанный в шкуры так, что не видно было даже контуров тела. На голове у него возвышался череп медведя, пугая пустыми глазницами. Он что-то кричал, размахивая руками, а собравшиеся молча слушали его, бросая боязливые взгляды на дерево сквозь окутывающий всё дым костра. Потом также молча они ушли.

Так началась новая жизнь. Теперь он всё время стоял у столба. Больше его не рубили. Иногда к нему приходили двуногие – тот, что в шкуре медведя, или другие. Они разводили огонь и неизменно что-нибудь оставляли рядом с ним. Он не понимал того, что говорили эти существа, но чувствовал, что они о чем-то его просили. Но что он мог им дать? У него подрубили корни, и живица высохла. Отрубили ветви, и он даже не мог дать им тени. Непонятно было, почему на него смотрят с таким почтением и страхом. Большую часть времени он был совсем один, и только издалека наблюдал за новыми беспокойными соседями.

Он пытался их понять, изучая их повадки. Это такие же звери, говорил он себе. Они хищники, они убивают других животных, чтобы кормить себя и своих мохнатых помощников. Но они сумели приручить этих полу-волков, и те добровольно служат им, охраняют их. Ни один из них не вернулся в дикую стаю, а если кто-то из полу-волков был ранен или умирал, с ним обращались, как с членом семьи. Значит, они не животные в обычном смысле. Но они жестокие существа, говорил он себе. Они рубят деревья, чтобы жечь свои огни, они убивают больше, чем могут съесть, им нужно всё, до чего они могут дотянуться. Они ловят рыбу, крошат камни, выкапывают растения. И всё-таки они любят своих детёнышей, они любят друг друга, ухаживают за своими стариками и калеками, они умеют радоваться и грустить. Он понимал это, ведь на всех языках живого мира любовь и счастье, горе и печаль звучат одинаково.

Шли годы, менялись жители племени. Одних провожали в мир мёртвых, разжигая огромный костер. Им на смену подрастали молодые. Жилища становились всё больше и сложнее. Всё замысловатее украшалась их одежда, а лица становились всё красивее. Но по-прежнему с опаской и почтением несли они ненужные ему дары и о чём-то просили. Даже научившись различать некоторые слова, он не мог понять их желаний, хотя неизменно ощущал страх и боль. Странно было видеть лица тех, кто рожал детей, и лица тех, кто носил оружие, обращенные к нему застывшими масками отчаяния, скорби и надежды. Но они смотрели на него словно сквозь пелену. Они видели не дерево, а то, что сделал с ним когда-то давно один из их предков и обращались всегда к тому непонятному ему образу. И он ничем не мог им помочь, и он никогда не пытался им отвечать. Да и как мог он ответить и что мог изменить в их жизни, суровой, нелёгкой, сопряженной с постоянными сложностями выживания. В чём-то они всё ещё были животными, и это было хорошо, ведь жили они как звери среди других зверей. Тот, кого они называли шаманом, приходил чаще всего, разжигал огонь, пел свои странные песни и тоже говорил с ним. А он смотрел вдаль на озеро, или на проплывающие в небе птичьи стаи и думал о своём. Ночами звезды кружились в извечном хороводе в вышине, навевая дрёму, и тогда он снова видел свой любимый сон...

Однажды из задумчивости его вывели глухие ритмичные звуки. Рядом с ним собралось племя, опять разгорелся костер, и шаман бил колотушкой в круг из шкуры какого-то животного. Сквозь колышущийся дым он смотрел на измождённые, усталые лица людей. Последнее время жизнь их не баловала, и сейчас в обращенных к нему глазах застыл укор, словно в чем-то была и его вина. Шаман всё кружился и прыгал в исступлении, бряцая нашитыми на одежду подвесками. Дети испуганно жались к ногам родителей. В подвывающих выкриках шамана слышалась угроза, голос бубна то утихал, то опять заходился в бешеном ритме. Так продолжалось довольно долго. Наконец, шаман устал и обессиленно рухнул на землю около догорающего костра. Люди постепенно разбрелись, часто оглядываясь, и на поляне стало тихо. Только шаман бесформенной грудой меха остался лежать на земле. Солнце опускалось всё ниже, смолкали птичьи голоса. Ветер перестал колебать водную гладь, и в ней, как в зеркале, отразились первые звёзды. Небо заливалось всё более густой синевой. Наступила ночь.

Млечный путь, такой яркий, перебросился мостом от края неба до края. Звёзды мерцали синим, белым, красным светом. Они плыли неторопливо сквозь черноту бесконечной пустыни космоса. Он смотрел на них, уходя взглядом всё дальше и дальше. Казалось, и он плывет по небу вместе с ними. Тихий звук, как рокот волн, доносился откуда-то издалека, но не мешал, а наоборот, придавал движению согласованность и такт. В безмерном покое уносили его эти звуки, рождая глубокие, неожиданно ёмкие мысли. В какой-то миг показалось, что у него выросли крылья, как у птицы, и он вдруг понял, каково это – лететь в вышине, полагаясь на силу своих крыльев и не бояться упасть. Звуки эти напоминали ему биение живого сердца рядом – тук-тук, тук-тук, тук-тук...

Свет от звёзд заслонила мимолётная тень. Он оглянулся. Мягко перебирая неуклюжими бесшумными лапами, рядом с ним плыла по Млечному пути росомаха. Огромное бурое тело её окаймляла широкая полоса золотистого меха, маленькие круглые уши прижимались к приплюснутой вытянутой голове, длинный пушистый хвост чуть вздрагивал в такт шагу. На спине зверя сидел человек. Он был почти наг, и выглядел беззащитным. Руки расслабленно лежали на плечах росомахи. Распущенные черные волосы закрывали плечи. Скуластое лицо с прямым носом и широкими бровями, было напряжено, глаза закрыты. Он был не так уж и стар – борода и усы только начали белеть. Но тревога, боль, сомнения уже наложили свой отпечаток, прорезали глубокие морщины и горькие складки у губ. Человек открыл глаза, медленно повернулся и посмотрел прямо на него.

– Приветствую тебя, – сказал он и чуть наклонил голову.

– Ты шаман, я узнал тебя, – ответило дерево, помедлив.

 В каком мире они находятся? Никогда ещё он не разговаривал ни с кем, кроме осины, но это было так давно. Человек смотрел спокойно, а глаза его были мудры не по годам и печальны.

– Да, я шаман.

– Как ты смог приручить этого зверя? – слова тоже словно плыли в пространстве, неторопливо и ёмко.

– Приручить? – человек провел рукой по жесткой шерсти загривка росомахи. – Я не смог бы приручить его. Он сам выбрал меня.

– Где мы? – спросило дерево после долгого молчания.

– В мире духов. Я пришел, потому что мне нужен твой совет.

– Мой совет? В чём?

– Моё племя просит тебя о помощи. Неурожай оставил нас без плодов и корней. Всё чаще наши охотники возвращаются без добычи, а рыбаки без рыбы. Наши дети умирают, ещё не научившись держать головку. старики не помнят таких бед и не знают, что делать. Только ты можешь нам помочь.

– Я?! Но почему?

– Ты богиня Мара, проводник между тёмным миром и светлым. В твоей власти смерть и жизнь нашего племени, мы поклоняемся тебе и просим о защите, – проговорил шаман значительно, и торжественно поклонился.

– Богиня? Мара? Но я не знаю, что значат эти слова.

Человек удивленно и растерянно посмотрел на него. Некоторое время он молчал.

– А кто ты? – спросил он наконец.

И дерево рассказало ему. Про свой любимый сон. Про осину, что росла рядом. Про то, как красные шишки зацветают и рассыпают легчайшую пыльцу. И про то, что солнце светит всем одинаково... Шаман слушал, не перебивая, и смотрел, не отрываясь на него. Росомаха всё так же мягко ступала в невесомости своими широкими лапами с устрашающими когтями. Звуки те, что плыли вдогонку в ночи, накатывали прибоем, то затихая, то вновь появляясь. Наконец, остались только эти звуки, дерево замолчало. Молчал и человек.

Край неба у горизонта стал наливаться жемчужным сиянием. Звёзды начали бледнеть. Росомаха замотала головой, вздернула губу, обнажая мощные треугольные клыки, нервно задвигала хвостом.

– Нам пора возвращаться, – тихо проговорил шаман.

– И мне?

– Если не хочешь заблудиться навсегда в мире духов, то да.

– А как я найду дорогу назад?

– Слышишь? Это мой бубен. Он укажет путь.

Только теперь он понял, что это были за звуки. Но сейчас бубен стучал всё быстрее, настойчиво призывая к себе. Звук его был тревожным и отрывистым. Росомаха всё ускоряла бег, упруго сжимая и распрямляя свое длинное тело. Человек, погруженный в свои думы, казалось, не замечал ничего. За их спинами первые лучи восходящего солнца уже готовы были пронзить небо, принеся новый день, а они всё мчались вдогонку ночи сквозь тьму.

– Сто шестьдесят лет рос я на берегу озера,– тихо сказало дерево. – Я видел разных зверей и птиц, но таких странных животных, как ты, не встречал раньше никогда. Откуда вы взялись?

Человек вскинул голову и ударил себя кулаком в грудь.

– Мои предки пришли с севера. Это было сильное и славное племя!

– Да, – усмехнулось дерево, – у вас есть то, чего никогда не будет у нас, деревьев... Вы можете идти туда, куда захотите.

Шаман выпрямился и долго пристально смотрел на него...

И вдруг всё пропало. В бледных утренних сумерках он опять увидел берег озера и поляну. Чуть краснели в догоревшем костре последние угольки. Рядом с костром собрались люди из племени. Двое из них осторожно поднимали на ноги шамана, кто-то пытался влить ему через плотно сжатые зубы питье... Бубен лежал в стороне, выпав из руки. Наконец, шаман поднял голову, отстранил поддерживающих его, выпрямился. Он поднял руку, и все подошли поближе, встали молча и слушали. Шаман не сказал им, что бог, в которого они верили – просто кусок старого дерева. Он не сказал им, что не у кого просить защиты и помощи, потому что рядом нет никого, кто мог бы помочь, сколько бы даров они не принесли к идолу. Нет. Он рассказал им, что, путешествуя в царстве духов, он встретил их предков, и они гордятся своими славными сынами и дочерями. Он рассказал, что духи открыли ему, почему столько бед обрушилось на их племя в последний год. Пришло время уходить с обжитого места, сказал он, как однажды ушли от своих родных очагов их сильные и мудрые предки. Уйти для того, чтобы найти новое место, где много дичи и рыбы, где тепло и дети их будут сыты и здоровы. Пришло время собираться в дорогу. Духи укажут ему, куда вести племя и будут оберегать их в пути. Старики закивали головами, молодые удивленно смотрели по сторонам, и друг на друга, словно ожидая, что из тумана, стелющегося над водой, появятся те, о ком говорил шаман.

Чуть пошатываясь, опираясь на руку помощника, шаман побрел вслед за другими к жилищу. Костер покрылся пленкой белесоватой золы, которую постепенно разносил ветер. Привычные звуки разгорающегося дня заполнили мир вместе с лучами теплого солнца. Птицы пели свои звонкие песни, перепархивая с места на место и иногда опускаясь на верхушку идола. Словно воспоминание о давнем сне, таяли образы ночного полёта и разговора. Только лёгкое чувство тревоги всё еще звенело туго натянутой струной где-то в глубине памяти, но и её звук постепенно затихал. День сменился ночью, и ещё раз взошло солнце, и снова наступила ночь. На поляне всё так же было тихо. Тихо стало и там, где раньше обитали люди. Больше он их не видел. Никого. Никогда.

Он снова привыкал к одиночеству. Первое время он ещё прислушивался к тишине, ожидая, что голоса людей зазвучат, как и раньше. Но только птицы да ветер наполняли покинутую долину звуками. Дикие звери долго обходили стороной бывшее поселение, однако вскоре они, как и прежде, беспрепятственно бегали там, где совсем недавно шумела чуждая и опасная для них жизнь. Природа поглощала все следы, затягивая раны костров, засыпая канавы и рвы, сглаживая возвышавшиеся когда-то холмы и остатки жилищ. Ночами, если небо было ясное и звёзды кружились в своём извечном хороводе, он мечтал опять улететь на невидимых крыльях туда, где когда-то смог разговаривать с человеком. Но больше мир духов не призывал его. Чего-то не хватало. Может, всё-таки, всё дело в бубне?..

Шли дни, дни складывались в годы. Со временем столб, к которому он был прислонён, совсем иструх. Однажды весной, когда оттаявшая земля стала мягкой, опора подломилась, и старое дерево рухнуло. И снова для него осталось только бесконечное и переменчивое небо. Теперь звери, пробегая мимо, просто перескакивали через остатки поваленного ствола. Заяц запрыгивал на него и оглядывался, нервно дёргая ушами. Или мыши пробегали, мелко семеня крошечными лапками и плотно прижимаясь к нему боком. Дожди поливали его, солнце согревало, зимой его укрывал толстый снежный покров. Весной травы вставали вокруг зелёной колышущейся стеной. Неугомонные муравьи поселились под ним, и, не в силах источить пропитанный смолой ствол, начали возводить вокруг свой муравейник. С каждым годом насыпь поднималась всё выше и погребала ствол под слоем земли. Сперва он ещё ощущал сквозь толщу грунта тепло солнца или зимнюю стужу, слышал ветер и дождь. Но чем больше проходило времени, тем больше тонул он в тишине, темноте и безмолвии.

А однажды волны озера подхватили его и унесли с собой. До самого снега он качался над зеленоватой бездной, погружаясь постепенно всё глубже и глубже. Прозрачная вода становилась всё темнее, солнце уже не проникало сквозь её толщу. Пока он не лёг на самое дно озера.

Его окружала беспросветная тьма. Он словно забывался бесконечным и тяжким сном. И только изредка вспыхивали в памяти сцены из прежней, такой далёкой жизни, когда он был деревом. Когда солнце согревало его зелёные иголочки, и он мог тянуться к бесконечно прекрасному синему небу. Но и эти сны посещали всё реже. Ил сдавливал со всех сторон своей тяжестью, наслаиваясь пластами. В неподвижности, мраке и одиночестве медленно угасала искра жизни...

А однажды он услышал далёкий неясный гул. Ощутил всем телом протяжную, раскатистую дрожь. Сперва подумал, что ему просто показалось, но гул повторился. Время уже перестало для него существовать, и, может, прошла не одна сотня лет, когда он услышал его снова. Звук сопровождался скрежетом и вибрацией, заставляя пробуждаться стынущее в оцепенении сознание. Казалось, где-то глубоко под ним ворочается и вздыхает огромный зверь. Он начал прислушиваться, пытаясь понять природу явления. Терпеливо ждал. Теперь для него существовали только эти звуки.

Их волны и дрожь проходили сквозь него, заполняя всё существо. Это скрипели кости самой планеты. Он прислушивался к её дыханию, постепенно растворяясь в нём, всё глубже погружаясь в тело Земли. Всё дальше от жизни на поверхности, и всё ближе к её могучему сердцу. Некогда прямой и сильный ствол, пропитанный смолой, медленно разрушался, возвращаясь в первородное состояние. Распадался на мельчайшие частицы, из которых однажды снова должна была возродиться жизнь. Он понимал это, и был счастлив своей сопричастностью великой тайны природы, мудростью своей отрицающей саму смерть...

Скрежет, крики, слепящий свет... Вода, чьи-то руки, голоса... Много, много солнца... Оглушенный ярким светом, он долго не мог понять, что происходит. Наконец, начал улавливать образы и различать звуки. Над ним склонились лица... Люди?! Он с удивлением смотрел на них, ища в просыпающейся памяти картинки из прошлой своей жизни. Точно, это были люди. Но теперь они были прекрасны. Лица их были чисты и открыты, голоса уже не напоминали животный рык, а больше походили на птичьи трели. Глаза смотрели без страха и поклонения. Люди с интересом разглядывали его, переговариваясь между собой высокими, певучими голосами. А он смотрел на них...

Снова началась другая жизнь. Теперь он почти всегда был окружен людьми. Они приходили, что-то измеряли, переворачивали так и эдак. Спорили рядом с ним, иногда с азартом, а иногда доверительным полушепотом, передавая друг другу тайны, которые им удавалось узнать, изучая его ствол. Затем его поместили за большую прозрачную стену, подвесили, сложив из разрозненных останков подобие целого. На него направили яркий свет множества рукотворных солнц, и он снова почувствовал себя, как когда-то на поляне у озера. Люди, большие и маленькие, появлялись, смотрели на него, но только уже не приносили даров, и ни о чём не просили. Просто уходили, оставляя ненадолго одного.

И тогда впервые он увидел свою личину в отражении стекла. Тот далёкий умелец создал его похожим на себя, вытесав из упругой древесины подобие лица с высокими скулами, наметив тяжелые надбровья и открытый в немом призыве рот. Весь его ствол был испещрен разными линиями, над значениями которых столько времени бились их далёкие потомки. Когда-то каждый этот знак был важен для племени, поклонявшемуся созданному их верованием образу. Им был нужен кто-то, на кого можно было переложить ответственность за всё, происходящее в огромном, пугающем мире. И они создали идола, забыв, что это всего лишь кусок дерева. Такого же, каким топили они свои костры.

И снова дни складывались в года. Люди приходили и уходили, кружились в бесконечном хороводе, словно снежинки в метель. Мелькали лица, звучали голоса, а он всё заглядывал в глаза тех, кто смотрел на него. Прислушивался, ожидая услышать однажды приглушенный, немного тревожный стук бубна. Память его хранила тысячелетия, он помнил о жизни, он знал о смерти. Он всё ждал, что однажды найдётся тот, кто захочет с ним поговорить. И тогда он сможет рассказать обо всём, что с ним произошло. И о своём самом любимом сне...

Как с тихим щелчком раскрывается шишка, и семечко на тонком, пронизанном жилками, крыле, летит в серебристом свете холодного весеннего солнца...

На илл.: Художник Николай Кулыгин