Николай ОЛЬКОВ. Рассказы «Бухгалтер», «Новоселы»

Бухгалтер

Больше тридцати лет служил Емельян Федосеевич сначала счетоводом в колхозе села Гладилово, потом какие-то курсы окончил, да, проще сказать, пару баранов в техникум увез, выдали ему документ, и стал он бухгалтером. Чуть прихрамывал от рождения, носил реденькие усы и всегда был одет в цветную рубашку с галстуком. Колхоз к тому времени перевели в совхоз, потому что долгов он накопил столько, что три раза все движимое и недвижимое продать, и все равно должен останется государству.

В совхозе законы построже, только директор Макар Игнатьевич, переведенный в новую должность с председательской, поначалу вел себя по старинке. Вызывает Емельяна (а его за быстрый и не шибко внятный разговор позаочь звали Бухтормой), из-за стола выходит, по новому половичку вдоль пройдется, остановится перед бухгалтером, в носочки надраенные своих сапожек глянет и спросит:

– Объясни мне, любезный, ты почто платежку, которые девчонки подготовили и я подписал, в госбанк не увез?

Емельян головой кивнет, знает, о какой платежке речь, и ответит:

– Нет у нас никаких документов на это строительство, и куда я буду относить затраты?

– В гальюн! – взревел однажды Макар Игнатьевич, в молодости служивший на флоте. – Я банк уговорил, эти материалы уже на базе отложены, а ты мне рогатки ставишь!

Емельян пустил скороговоркой:

– Я не рогатки тебе ставлю, а от тюрьмы спасаю.

– Чего ты мелешь? Я же не для себя!

Тогда бухгалтер ведет речь аккуратно:

– Макар Игнатьевич, дорогой ты мой, кончилось то время, когда мы крутили, как хотели. Конечно, для пользы хозяйства, но у нас колхоз был, на собранье руки подняли, и все убытки списали. А теперь мы в государстве, и за каждый рубль могут дать по году принудиловки.

Макар Игнатьевич был грузноват и говорил громко, а это первый признак сильного руководителя. Много лет был у руля, а сейчас тяжело стало работать, и он у районного начальства выпросил отставку, перевели в райцентр командовать коммунальным хозяйством. И Емельяну Федосеевичу тоже стало не легче, приехал новый директор, молодой, энергичный, привез с собой экономиста, лучше сказать – экономистку, молодую грудастую женщину. Предполагалось, что жена его, однако в ведомость их Емельян записал под разными фамилиями. Но уже на следующее утро конторская техничка Дуся В Три Обхвата, потому что столь обширна была в талии и иных прочих местах, доложила бухгалтеру по секрету, что в большом доме бабушки Лаверихи, куда временно поселились новые люди, спали они не в разных комнатах, как положено, а в одной и даже на одной кровати.

– Дуся, – почему-то вздохнул Емельян Федосеевич, вспомнив фигуристую экономистку, – ты про это больше никому не слова. Поняла?

– Как не понять, Емельян! – Дуся выскочила из кабинета и чуть не сбила инспектора по кадрам.

– Ивановна, кадры твои совсем распустились, не успели приехать, и уже разврат разводят.

– Дуся, ты про что?

– Директор-то наш с экономкой сегодняшнюю ночь скрыпучей кроватью Лаверихе спать не давали.

Кадровичка задернула Дусю в свою каморку и сквозь смех и слезы объяснила: они муж и жена, только жена оставила свою родную фамилию.

Дуся В Три Обхвата очень огорчилась. Полы она вымыла с раннего утра, делать было нечего, и поговорить не о чем.

Новый директор начал все по-новому. Собрал мужиков и предложил им не зарплату с колеса, а по результатам года. Хорошо сработали – прибыль, плохо – убыток, вплоть до долга совхозу. Мужики мялись. Витя Крутенький и тут не утерпел, вперед всех выскочил:

– А оно мне надо? Я на своем «Кировце» зиму и лето в работе, за осень тысячу гектаров зяби подниму – мотоцикл «Урал» в ограде, на вторую осень уже «Москвич». А в ромашку играть: любит–не любит, уродит–не уродит – это вы дураков в другом месте поищите.

Директор спорить не стал, но предложил остаться в кабинете тех, кого заинтересовала новая организация труда. Остались пятеро. Экономист развесила таблицы и два часа объясняла, как будет финансироваться звено, какие риски покрываются резервным фондом, что такое расчетные книжки на каждого работника и как выводится конечный результат. Эти пятеро согласились, директор попросил агронома отвести им более приличные участки, и уже в первый год арендное звено обошло всех по урожайности, а про зарплату и говорить нечего.

Когда Емельян Федосеевич, согласно расчетам экономиста, вывел окончательный заработок мужиков, у него голову обнесло: да сроду таких денег крестьянин не получал. Пошел к директору:

– Петр Тихонович, нас остальные механизаторы порвут на куски.

– Пусть локти кусают. Всем было предложено. Завтра поезжайте в банк, получайте деньги, и мы в обед выдадим звену всю сумму.

– На вилы поднимут, со свету сживут, – бормотал Бухторма, выходя из кабинета.

   Только получилось еще круче. На другой день вызвал директора первый секретарь райкома и строго-настрого приказал впредь никаких особых звеньев не создавать и нравственный климат в коллективе не портить. Напрасно Петр Кириллович пытался объяснить, что по такой системе работает вся Прибалтика, Кубань и Ставрополье, первый твердо сказал, что пока из обкома не будет четких инструкций, самодеятельностью заниматься никто не будет. Все!

Директор плюнул на райком, на совхоз и уехал вместе с экономистом, а тут как раз райкомы начали сокращать. И освободившегося второго или третьего секретаря по имени Александр Александрович направили в Гладилово директором. Вот посмотреть – вроде сроду тяжелее ручки ничего в руках не держал, а как ухватился! Дом себе отгрохал за лето, высоким забором всю ограду обнес, во дворе ему плотники баню поставили, гараж рубленый, летнюю кухню. А за домом велел крытый сарай сделать. Когда Емельян Федосеевич увидел все накладные на материалы и наряды на бригады плотников, столяров, электриков и сварщиков, он чуть не заплакал. К директору советоваться не пошел, потому что в самый первый раз он его выслушал, совета, конечно, не дал, как и что сделать, и велел больше к нему с такими глупостями не ходить, а самому решать, куда какие расходы относить. А еще добавил:

– Емельян Федосеевич, наступили новые времена. Никто ничего не спрашивает, никто ни за что не отвечает. Мы с вами еще кредитов должны взять и кое-что прикупить.

Прикупил директор по паре «Кировцев», гусеничных «Алтайцев», по два «Беларуся», грузовичка-самосвала и зерноуборочных комбайна «Дон», и всю эту технику поставил в металлический гараж, приварив два новых внутренних замка, сам закрыл и ключи положил в карман. На вопрос механика, когда можно брать эту технику, ответил очень серьезно:

– До особого распоряжения. Это резерв главного командования.

На субботу объявили общее собрание. Приехала из района бригада во главе с начальником сельхозуправления, который долго говорил о том, как мы плохо работали, потому что не было личной заинтересованности, все о совхозе. Теперь другие времена, совхоз распускается, все работники получают земельные и имущественные паи в виде техники, животноводческих построек, скота. Коров, правда, на другой день прямо с утренней дойки погрузили в скотовозы и под бабий плач увезли на мясокомбинат.

 Много дней и ночей провел Емельян за арифмометром, определяя, на какую сумму каждому работнику приходится имущественной доли. На каждого ему приносили карточку со стажем и заработной платой, он умножал и делил на немыслимые коэффициенты, в результате получалось, что, к примеру, тот же Витя Крутенький имеет долю в рублях на три «Волги», а как взять хоть тысячу на ремонт дома – Емельян ему объяснить не может. Да и права такого не имеет, потому что Сан Саныч, как кратко звали директора, собрал в один прекрасный день всех конторских и объявил, что согласно регисТрахционным документам бывший совхоз будет теперь именоваться кооперативом не то «Рассвет», не то «Закат», Емельян не запомнил, а он, то есть директор, получает статус Генерального. Про статусы многие конторские, кто пограмотней, поняли сразу, а про Генерального никто даже слова не сказал, к тому времени Генеральный сидел не только в Кремле, но и в каждой деревне. Даже, поговаривали, что Макар Игнатьевич тоже стал Генеральным, преобразовал свою контору тепла, говна и пара в ООО «Коммунсервис», чем от души порадовал местных острословов, шутивших, что вместо обещанного коммунизма остался один сервис, и опять про тепло и пар.

Осенью мужики потянулись в контору: надо сено вывести с луга, надо дробленки для коровы и поросенка. Генеральный, а проще сказать – Генерал – чтобы его не дергали по пустякам, в это горячее время занимался поиском наиболее сговорчивых покупателей на зерно, а уезжая, наказал Емельяну Федосеевичу никому ни в чем не отказывать, все работы обсчитывать и по самым крутым ценам  минусовать с имущественного пая.

– Федосеич, сколько с меня в кассу? – спрашивал человек, и бухгалтер, виновато улыбаясь, говорил, что ничего не надо, вот твой пай в рублях, с него и вычтем.

Оживились мужики, занялись хозяйством, скота стали больше держать, потому что Сан Саныч даже сено в рулонах разрешал брать с сеновала под тот самый имущественный пай.

Когда появились новые деньги, все перемешалось. Корова стала стоить как машина, а «Жигули» уже как самолет. Зарплату Генерал придерживал так, что только терпел народ, запоговаривали мужики, что надо либо выделяться из кооператива, либо бежать в город, пока там работа есть, хоть вахтой, хоть на постоянку. К Генералу пошли толпой, говорить от всех поручили Феде Винярскому, он пограмотней и совсем не выпивает, к нему не прискребёшься.

– Мы что пришли, Александр Александрович, так жить дальше невозможно. Вы коров в первый день сдали, из титек молоко бежит, а ее на колбасу.

– Колбасу молочную делают, – поддакнул Витя Крутенький, но его усекли.

– Коров сдали, женщины остались без работы. Дальше вы какие-то бумаги оформляли, стали единоличным хозяином. А ведь наши имущественные паи в этом же колхозе работают, почему мы за них ничего не получаем?

Сан Саныч как будто ждал этого вопроса:

– Ваши паи в деньгах сейчас и десятой части стоимости основных средств не составляют, так что платить особо не за что. Я вложил большие деньги в приобретение новой техники, и она сегодня работает в поле.

Федя Винярский смутился, всегда неловко человеку в глаза говорить, что он врет, тем более, когда он твой не только начальник, а почти хозяин.

– Если вы говорите о той технике, что выгнали после приватизации из гаража, так она куплена была еще при совхозе, просто вы ее с глаз долой, в расчете, что крестьяне дураки и ничего не поймут.   

  – Товарищи дорогие, ту технику я приобрел на кредиты, взятые в банке на собственное имя под поручительство админисТрахции района. Вот Емельян Федосеевич, он видел все бумаги, все документы, он подтвердит.

Все повернулись к бухгалтеру. Емельян побледнел, несколько раз глянул на директора, а потом утвердительно кивнул головой.

Мужики ушли ни с чем. Емельян закрыл дверь в свой кабинет и тяжело опустился на стул. Через пять минут в дверь стукнули, и вошла барышня из приемной, которую Генерал откопал где-то в районе. Она молча положила перед бухгалтером бумажку и, крутнув кормой,  вышла. Емельян Федосеевич накинул очки и прочел приказ, которым его оклад увеличивался в два раза. Перед концом рабочего дня, когда Емельян собрал со стола все бумаги, неожиданно вошел Генерал. Он окинул взглядом кабинет и начал с него:

– Надо вас перевести в более приличный кабинет. Это первое. Благодарю вас за понимание, с этим быдлом только так и надо разговаривать. Учтите, я имею вас в виду при акционировании. Проведем еще одну операцию, и тогда вся собственность наша, вы получите пять процентов акций. Не беспокойтесь, с нами в доле глава района, так что проблем не будет. Да, Емельян Федосеевич, мне сегодня подсказали умные люди: инфляция бешеная, но кредиты в банках брать выгодно даже под восемьдесят процентов. Ну, вы понимаете, почему? Из растущей денежной массы мы будем платить банку фиксированную сумму, и в итоге вернем только половину. Красиво? Конечно, это не для всех.

Акционирование Генеральный готовил тщательно, привозил юристов и еще кого-то, все проверили и сказали, что можно приступать.

Собрание объявили сразу после посевной. Был теплый июньский день, воскресенье. В доме культуры гремела музыка. В просторном фойе накрыты столы, рядами стоят открытые бутылки водки, закуска не только из своей столовой, тут и рыба морская красная, и колбаса, какой в магазине никогда не бывало, даже баночное пиво. Мужики подходили, наливали, закусывали. Федя Винярский поймал за рукав Крутенького:

– Вы что, с голодного острова? Успеешь выпить и после, сперва послушай, как нас по новой обувать будут.

– Федя, ну, грех не выпить, это же все наше и нам от чистого сердца.

– Трепло ты, Витя. Пей, только похмелье будет горьким.

Пригласили в зал. Федор заметил, что у многих ребят глаза блестят, и что это за русская натура, выпить на халяву – милое дело, а того не думают, что не спроста Генерал сам бутылки открывал.

Собрание началось с выступления главы района, который нарисовал картину мощного движения вперед всего района, а Федя с усмешкой подумал, что только наш кооператив плетется в хвосте. Нет, оказывается, и у Гладилово есть радужные перспективы. И вот про них стал говорить Сан Саныч. Не отрываясь от машинописных листов, он подробно объяснил, чем будет заниматься новое акционерное общество.

– Самое главное, товарищи, что мы, наконец, обретем свободу. Успешное предпринимательство без свободы невозможно.

– Поддерживаю, Сан Саныч, сам это почувствовал, когда за ворота тюрьмы вышел. – Это Володя по кличке Тюрьма поделился впечатлениями. Зал повеселел, но ненадолго. Генеральный предоставил слово бухгалтеру кооператива Емельяну Федосеевичу. Тот подошел к трибуне, долго ногой выколупывал запихнутую кем-то подножку, встал на нее и увидел весь зал.

– Дорогие мои земляки. Я сегодняшнюю ночь не спал, все бумаги перевернул, подсчитал, что мы выплачиваем работающим только половину их заработанных денег. У нас есть ревизионная комиссия, но она ни разу не пришла ко мне с проверкой. Завтра пусть приходит, я все бумаги выложу. Вас обманывает вся контора, и я в том числе. Но Генеральный директор слова не дает сказать против. Я вчера специально позвонил сыну, он у меня грамотный, вы знаете, спросил, насколько нонешний рубль смешнее советского. Он мне сказал. Вы уже забыли, а ведь все мы пришли в кооператив со своим земельным и имущественным паем. Я говорил руководству, что стоимость имущественного пая должна индексироваться в соответствии с инфляцией. Мне заткнули рот повышением зарплаты. И новую технику, которую Генеральный будто что на свои кредиты купил, мы с вами оплачивали, так что она тоже наша. Сейчас вас будут загонять в акционеры. Не верьте никому. Надо принять решение бывшего Генерального за обман и махинации выгнать к чертям собачьим из кооператива, надо избрать нового руководителя, только не из конторских, мой совет – механизатор Федор Федорович Винярский. А теперь решайте.

Бухгалтер сел на свое место в гробовой тишине. Откуда-то с задних рядов стал нарастать шум, послышались крики:

– Пусть Генерал за скотину рассчитается.

– И «Лэнд Крузер» пусть в гараж сдаст. Раскатил губу…

– Печать у него заберите.

– Какая печать, голосуем за увольнение генерала из кооператива. – Витя Крутенький уж и тут успел: – Поднимайте руки, не бойтесь, я здесь.

Президиум только сейчас пришел в себя, но никто не хотел ввязываться, они вышли через боковую дверь и уехали.

– А теперь голосуем за Федю, то есть, за Федора Федоровича.

Федор прошел вперед, поклонился людям:

– Раз так получилось, будем работать. Мы на своей земле. А бухгалтера Емельяна Федосеевича я бы попросил остаться на работе, учет нам будет нужен надежный.

Федор вместе с женой выходил из зала последним. Он обратил внимание, что почти все бутылки остались на месте. Конечно, Витя Крутенький своего не упустил, но это почти незаметно.

Новоселы

С очередного совещания в области глава района Григорий Павлович Еремин вернулся в самом скверном настроении. Губернатор очень резко его критиковал за огромный перерасход средств на ЖКХ и потребовал немедленно предложить меры по сокращению затрат. Эта критика была не только неприятна, но и неожиданна: буквально несколько дней назад губернатор с кампанией прилетал на вертолете, и глава организовал замечательную охоту. Пятнадцать человек двое суток не выпускали из большого березового колка забежавшего туда лося, а еще одна бригада выследила семью кабанов и пятью мешками гороха так ее прикормила, что свиньи выходили из урмана на звук металлических ведер. Губернатор с друзьями хорошо пострелял, загрузили «газель» обработанными и разделанными тушками, весело посидели в охотничьем домике. Губернатор, обычно избегавший спиртного, на этот раз расслабился, принял несколько рюмок водки, коньяк велел убрать, как неуместный при такой закуске. А закусь действительно была мировая: зажаренная на вертеле косуля, пара глухарей, приготовленных женами охотоведов в домашних условиях, уха из сырка и карпа, которую припивали прямо из керамических кружек, рыбу выложили на круглый поднос головами к центру, а хвосты свесились. Веселье длилось до полуночи, губернатор поднялся, все зашевелились, он успокоил, что только выйдет на воздух, и хозяину кивнул: проводи. Вышли, постояли, губернатор спросил:

– Ты, кажется, в этом районе родился?

Еремин живо ответил:

– Да, поэтому и перевели сюда из департамента.

– Помню, – кивнул губернатор и застегнул молнию на меховом охотничьем костюме. – А обратно в область не хочется?

Еремин оторопел:

– Да как вам сказать…

– Говори прямо!

– Хочется!

– Вот это другое дело. Есть у меня вариант для тебя, хорошее место, хлебное. Ты же строитель?

– Да, ПГС, промышленно-гражданское строительство.

– Потерпи немного, переведу. Пошли.

Несколько дней назад это было, а сегодня такой разнос, что коллеги подходили с сочувствием.

Он с дороги позвонил заму по ЖКХ и строго наказал к утру приготовить предложения по сокращению затрат. Утром отключил телефоны, оставил только губернаторский, секретарше сказал, что занят и никого ни под каким предлогом… заместитель разложил бумаги. Оказывается, возможностей для сокращения не столь богато.    

Но зам по ЖКХ, парень чуткий, на другой день после охоты перемену в настроении шефа заметил и по три раза до обеда и в конце дня до отъезда по домам сидел напротив начальника и предлагал разные варианты. А когда совсем осмелел, выложил:

– Григорий Павлович, я вижу, как губернатор к вам относится. Дадим сокращение затрат – сразу заметит и к себе заберет. А возможностей у нас – дай бог осилить.

Еремин помялся в кресле, отсидел правую половину, переместился на левую:

– Ты фантазировать-то кончай, дело говори.

– Скажу. Вот вы сопротивлялись, когда губернатор предложил нам трехэтажный многоквартирник заложить, мол, кто в нем жить согласится? Помните, шеф даже разгневался, ладно, что я вас подтолкнул: «Соглашайтесь!». И вы согласились.

Да, разговор этот Еремин помнил, помнил, что с трудом тогда показом танцевального девичьего коллектива шефа успокоили. Еремин через управляющую делами приказал, чтобы девчонки все тряпье с себя поскидали и только узенькие трусики под короткими юбками. Чтобы форс был, кураж! Отчаянно крутили девки свои пируэты, понимая, что вся наглядность внимательно просматривается губернатором и сопровождающими мужиками.

– Молодцы, – сказал потом шеф и велел помощнику записать: выделить танцевальному коллективу полмиллиона на облачение.

– Ну, а дальше-то что?

– Дом-то уже на выходе, мы на комиссии заявления рассматриваем, почти половину распределили, правда, никаких ордеров. Так что дом свободен. Григорий Павлович, в него три деревни можно вселить, и еще останется.

– Стоп! – Еремин поднялся и прошелся по кабинету. Ах, Синкин, глядеть не на что, а какую мыслю подбросил! Вот тебе и начальник тепла и пара! Только надо выбрать деревни одного направления, чтобы закрыть и забыть, ни электричества, ни дороги, ни увеселительных заведений. В сторону от районной трассы подряд две деревни, Шамурина и Муравьева. Подошел к телефону, нажал кнопку:

– Света, статистика пусть бежит бегом с данными по населению Шамуриной и Муравьевой. Быстро!

Перепуганная инспектор госстатистики положила на стол две папки. Еремин велел посидеть в коридоре, вдруг какие вопросы. Раскрыл первую папку и даже руки потер: полтора десятка семей, ни детей, ни молодежи, все пенсионеры. Этих бери тепленькими и переноси на второй этаж, пусть природой с балконов любуются. Во второй папке такая же картина, только три семьи еще не пенсионеры, но работы нет, держаться не за что.

Заместителю сказал:

– Иди к себе и обсчитай, что мы сэкономим, если прикроем эти деревни. По всем направлениям подсчитай: энергия, дорога, медпункт, клуб.

– По клубам-то у меня нет данных.

Еремин взорвался, тут такое дело, а он трем собакам щей не может разлить:

– Ты зам или как? Вызови культуру, главного врача, только пусть с экономистами, сами-то они ни хрена не знают.

Оставшись один, он вчерне прикинул, какие средства освободятся, и тихонько похвалил себя. Мысленно окинул взором район: какая из малых деревень самая неловкая? Во, Савинка, у черта на куличках, а дорогу туда грейдируй и чисти зимой от снега, электричество за тридцать верст от центральной усадьбы подай, а зимой порывы на линии каждую неделю, клуб им три года назад модульный поставили, там же и медичка сидит. Ничего, модуль разберем, деревень еще много, вместе с медичкой перевезем.

Когда вместе с культурой и больницей обсчитали экономию, Еремин окончательно решил, что это именно тот вариант, который спасает ситуацию. И люди прибраны, в благоустроенных квартирах, о которых век не мечтали, и деньги сэкономлены.

Уже ночью, лежа на диване под неярким светильником, он стал осмысливать, а как все это провернуть? Едва ли крестьяне, до старости дожившие в своих домишках, захотят ехать в городские условия. Ничего, придется поработать, поуговаривать, пригрозить, что вообще оставим без дороги и света.

Утром позвонил главе сельского поселения, приказал к обеду собрать все население Савинки, сказать, что глава приезжает, серьезный разговор. Народ собрался в культурном центре, как его правильно называют, старики курят нещадно прямо в зале, как в былые времена, культработница, слегка навеселе, грозится вывести из зала. Еремин прошел прямо к столу, снял теплую куртку, кинул на сцену. Культработница бросилась было прибрать – глава махнул рукой: «Не надо!».

– А какой сегодня праздник? – спросил бородатый дедок, явно с улыбкой. – Выбора только что прошли, кого сказали, того и изобрали. И вдруг к нам среди дня сам районный голова. К худу ли у добру?

Еремин подхватил тональность разговора и радостно кивнул:

– Конечно, к добру, дорогие товарищи. Вы же сами видите, что жизнь в стране налаживается, районный центр занял третье место по строительству и благоустройству. И только вы остались у нас больной проблемой: до села тридцать километров, а до района и вовсе не добраться. Власть постоянно думает о своем народе. Вот я приехал к вам с хорошей новостью: к весне вы все станете новоселами нового красивого дома в райцентре. Квартиры полностью благоустроены, газ, вода, тепло, туалет рядом.

– А в тавалет что носить? – Еремин нутром ощутил, что это тот, бородатый. – Я, к примеру, если чай пью, до ветру не хожу, незачем, а вот приготовит бабка курицу в жаровне с крупкой просяной либо с рисом, в вольном жару в русской печке – вот тут тавалет потребуется.

Народишко жиденько засмеялся. Еремин спросил:

– Извините, вас как звать-величать?

Бородатый захохотал:

– Ты когда к нам в колхоз прорабом приехал, я уже передовым комбайнером был. Ты бригады черных на ремонт ферм нанимал, по тысяче с каждой имел, а мне родина каждую осень железки вешала на пинжак.

– Товарищ, вы прекратите голословные высказывания. – Еремин так смутился, что не находил слов. – Я вас за клевету могу привлечь.

А старик наступал:

– Привлекай. Весь колхоз знал про ваши договора, да черные же сами вас и заложили, смеялись, что за тысячу родной колхоз готовы продать. Я тоже на уборке тыщу выгонял, дак я ночей не спал, я бабы месяц не видел, а ты после расчета бригады объехал, и к Октябрьской «Жигули» пригнал. Что я не так сказал?

Еремин вскочил:

– Товарищи, не о том говорим.

– Зачем ты нас товарищами зовешь? Товарищев всех прогнали, теперь все господа. Я вот Надцонов Иван Иванович. Вспомнил? Так вот я и спрашиваю: с каких это разносолов меня потянет в тавалет?

– Не надо прибедняться, Иван Иванович, у вас с женой пенсия должно быть неплохая.

– Должна бы, да флаг переменился. Хорошая пенсия, ничего не скажу, только мала больно. Я как-то попросил грамотную бабенку прикинуть, и сказала она мне, что при колхозе я получал бы сто двадцать рублей. А нынче двенадцать тысяч, если курочек покупать у наших торгашей, пару раз в месяц сыт будешь до отрыжки. Потому, дорогой товарищ или господин, ты нашу деревню не шевель, как жили, так и помирать будем.

Григорий Павлович переждал шепотки и начал снова:

– Вы о женщинах, женах своих подумайте: воды принести, печи топить, из огорода все лето не вылезать. А здоровья-то все меньше.

– Оно, конечно, так, – подала голос пожилая женщина. – Но ведь с огорода кормишься, и картошка, и овощ всякий, у нас в саду три яблони плодоносят, всю родню снабжаем яблоками. И куда это все? Кинуть?

Еремин решил давить до конца. Сельский глава протокол пишет, но отмашку ему еще не давал, потому что ничего толкового для документа никто не сказал.

– Вот что я вам скажу, граждане. Затраты на содержание одного жителя вашей деревни выше, чем жителя райцентрах. Почему? Потому, что вас всего сорок человек, а надо дорогу, надо свет, торговлю хоть раз в неделю, вот этот культурный комплекс с медпунктом.

– Комплекс хоть сейчас забери, вместе с медичкой. Все равно у нее акромя таблеток от кашля и от поноса нет ничего. А пляски мы и дома можем устроить.  

 Еремин понял, что эту встречу он проиграл вчистую. Надо готовить квартиры и решать все радикально, круто. Доигрались в демократию, главе района в глаза про взятки двадцатилетней давности вспомнили. Да и не было никаких взяток, одернул сам себя Григорий Павлович. 

Слух о переселении деревень в райцентр быстро облетел район. В Шамурину Еремин поехал ближе к вечеру. Жиденький табунок из коров, бычков, телят и овец лениво заходил в деревню. Одна улица, домов, правда, много, но больше заколоченных или разграбленных. Взял с собой главу поселения Рябова Михаила Петровича, он не тридцать ли лет возглавляет тут власть. Мужик прямой, тертый. Сразу сказал Еремину, что не удастся уговорить, шамуринцы живут дружно, еще при совхозе все воровали зерно от комбайнов, и никто никого не выдал. Приедет следователь, походит-походит – никто ничего не видел. А потом по пять свиней сдавали тому же совхозу. Хорошо жилось, сейчас попробуй мешок отходов нагреби – срок, нынешней весной осудили человека, вся деревня ездила на суд, а судья выходит и преподносит: шесть месяцев заключения. Ладно, в области отменили, а то бы там и пропал, хворый человек.

– Так ты мне помоги их уговорить, – предложил Еремин. – Людей знаешь, они к тебе со всем уважением. А?

– Потому и не буду, Григорий Павлович, что от народа уважение имею. А начну ересь нести – скажут, что и Рябов скурвился, против народа пошел.

Еремин его одернул:

– Ты за базаром-то следи, как в одном месте говорят. Значит, ты за народ, а я против? Я, который пробил для них благоустроенное жилье, создаю великолепные бытовые условия – я враг. А ты оставляешь их в условиях царского режима – ты заступник.

Рябов засмеялся:

– Григорий Павлович, вы бы побывали в нашем музее, пока его окончательно не разграбили, и посмотрели, какие хоромы стояли в наших деревнях. Ведь люди жили в достатке, потому что старики место для жительства выбирали с умом, не как сейчас, ткнули пальцем: здесь строй! Вот в райцентре заложили новые улицы, люди строят дома, а того не думают, что зимой их снегом закладет по самые крыши, потому что роза ветров ничем не прикрыта, а летом им воды не хватит, чтобы хоть что-то на огороде вырастить. Уклон от начала до конца улицы не меньше пятнадцати градусов, вся грунтовая вода уйдет.

– Загибаешь ты, Михаил Петрович.

– Ничего не загибаю. А вы не обратили внимания на огромный пустырь между трассой и рыбозаводом? Это же пахотные земли, там совхоз картошку сажал и чередовал с кукурузой. Прекрасная земля, пять улиц по десять домов с обеих сторон – сто семей жили бы и радовались.

Еремин поморщился: был он на этом участке, только вот по какому случаю? А, место для свинарника выбирали, два чеченца приехали с большими деньгами, крайно надо свинарник построить и молодую свинину поставлять в рестораны города. Вот им и отвели.

– Земля не пропадет, – сказал он беззаботно. – Свинарник там чеченцы строят.

– Слышал. И народ молчит. Через год свиньи задушат крайние улицы поселка своей вонью.

Еремин возмутился:

– Ну, знаешь, на тебя не угодишь. И все мы делаем неправильно. Вот вы, коммунисты, всегда были правы.

Рябов пожал плечами:

– Тоже не всегда, но откровенных глупостей не делали.

Еремин насторожился:

– Это ты сейчас о чем? Ты мне про выселение двух своих деревень скажи.

Рябов кивнул:

– Скажу. Добровольно люди не поедут. Вот скотина прошла, дома поросенок. Куры, утки на озере. Опять же рыба. Пойдем пешком по улице – в каждой ограде висят на проволоке распластанные караси. Вялят, сушат на зиму. Вон в том колке у них грузди, они его чуть ли не охраняют, и от скота, и от гостей, пытались райцентровские заехать, они их вилами выгнали, пока одни спорили, другие колеса у машин поспускали.

Еремин как бы между прочим уточнил:

– Они что, на людей с вилами ходили?

– Так они и сегодня, я думаю, прихватят, – и Рябов громко засмеялся.

Собрались в центре деревни, на полянке, где когда-то клуб был. Начал Рябов:

– Приехал глава района предложить вам бросить свою деревню и переехать в район в благоустроенные квартиры. Кто согласен – можете записаться и получать ордер.

Эта женщина стояла, опершись на толстую палку, видно, изробленная спина не выдерживала. Она стала отвечать:

– Григорий Павлович меня, конечно, не помнит, а в комсомоле на областные конференции ездили вместе, помнишь, секретарь райкома?

Еремин тужился вспомнить и не мог, не видел он в высокой, сгорбленной и худой старухе комсомольской активистки.

– Ладно, оставим воспоминания. Я догадываюсь, почему мы вам тут мешаем, дорого обходится обслуживание деревни. Да, уже и людей деньгами измеряют. Так вот, господин Еремин, мы из деревни не уедем. Это наше общее решение.

Еремин старался сдерживать себя, хотя чего дипломатию разводить, открытым текстом сказать, что электролинию отрезаем, дорогу закрываем, принимаем решение о ликвидации населенного пункта.

   – Переедите осенью, когда все приберете. Можете дома оставить, на лето приезжать, это ваше дело. Но Шамурина осенью будет закрыта. Это называется оптимизацией бюджетных затрат на ЖКХ. И больше никаких вопросов.

Осенью тридцатишестиквартирный дом на окраине райцентра гудел, как улей. Молодые парни ловко сдергивали с грузовиков комоды, старые диваны, фанерные шкафы и несли по этажам. Новоселы, опустив исплаканные глаза, неумело взбирались на ступеньки и исчезали в провалах гулких подъездов. Уже через неделю на теплых пока балконах начались переклички:

– Иван Семенович, вы на каком этаже?

– Не знаю, я не могу выйти на улицу.

– Кума Дарья, ты обещалась ко мне прийти.

– Да я ходила, а забыла, какие цифры. Кого не спрошу – не знают.

– Эй, кто слышит, передайте муравьевским: Василий Васильевич, представился сегодняшней ночью, царство ему небесное!

А еще через месяц Григорий Павлович Еремин получил новое назначение в областной администрации и настоятельно рекомендовал главой района бывшего своего зама Синкина.

На илл.: Художник Рамиль Мигранов