Дмитрий ЕРМАКОВ. Два рассказа.
МОЛИТВА
Он сидел, прикрыв глаза, на плоском шершавом валуне у самой воды. Солнце прогрело камень, и сначала Кирилл не чувствовал холода. Но потом ощутил – древний, ледниковый, идущий из сердцевины валуна. Поднялся. Склонился к воде. И сквозь своё зыбкое отражение увидел, как по белому песку, оставляя неровную дорожку, пятится клешнистый рак…
Крутой берег в густом ельнике. Кирилл, подхватив корзину, пошёл от реки не тропой, лесом. То и дело попадались золотистые кругляши – рыжики. Кирилл бережно срезал их, вдыхал их запах. И от жёлтого молочка на срезе гриба, желтели его пальцы. Грибной азарт охватил его. Он лез в самую чапарыгу, там, в траве, между валежинами, под молодыми крохотными ёлочками и было больше всего грибов. Корзина быстро наполнялась.
Кирилл забрал сильно вправо и вышел не к деревне, а к большой реке, в которую и впадал ручей, на берегу которого он сидел.
Деревня была в углу между рекой и ручьём, на самом взгорке.
Река неторопливо несла свои воды к ещё более крупной реке, которая уж совсем далеко на севере впадала в океан.
И Кирилл опять загляделся на воду…
Он услышал жужжание мотора, и вскоре из-за зелёного камышового мыса вылетела, задрав нос, лодка "Казанка". На корме сидел Миша, егерь, в зимней армейской шапке без кокарды, в армейском же бушлате. Охранитель здешних вод и лесов. Он и сидел как хозяин: откинувшись, вздёрнув подбородок, одной рукой держал руль, другой, зажатый между коленей стволом вверх армейский семизарядный карабин.
Заметив на берегу Кирилла, скинул скорость и направил лодку к берегу.
Когда лодка ткнулась в песок, Миша легко выпрыгнул, поддёрнул лодку, обернулся к Кириллу:
- Здорово, бродяга.
- Здорово. – Пожали руки.
Они и раньше были едва знакомы, да не виделись уж лет десять. Но повели себя как добрые приятели, причём – без всякого усилия.
Присели у воды, закурили.
- Отдохнуть приехал?
- Да, - кивнул Кирилл.
- Один?
- Один.
Миша заглянул в корзину:
- О, рыжики. Уважаю. – И вдруг спросил: - Поедешь со мной? – На вопросительный взгляд Кирилла, пояснил: - Рыбки с браконьерских сетей снимем, у костра посидим…
- Грибы-то куда вот только? - уже кивнув согласно, спросил Кирилл.
- Найдём и грибам применение. Под скамейку корзину ставь.- Миша глянул на Кириллову обувь – лёгкие кроссовки - и добавил: - И сам залазь давай, я толкну.
От берега на вёслах Миша отгрёб и на корму к мотору перебрался. Кирилл, вспомнив его слова на счёт рыбы, спросил:
- А чего - браконьерят?
- А как же…
Лодка рванулась, пошла, полетела, задрав нос.
Кирилл сидел, левой рукой прихватившись за скамейку, а правой держа карабин, поданный Мишей. Дух захватило от скорости, мокрого ветра. Брызги за бортами сверкали; высокий правый берег разделился на две полосы: широкая жёлто-коричневая - береговой откос, и узкая зелёная – трава, листва.
Пологий болотистый левый берег – весь зелёная стена.
И голубая безбрежность неба.
Кирилл оглянулся на егеря, тот сидел в своей гордой позе, подмигнул, кивнул вопросительно, мол: "Ну, как?" Так, наверное, художник представляет свои новые работы зрителям, с затаенной гордостью за сделанное. И Кирилл не сдержал улыбку, и показал поднятый большой палец…
Миша, показывает ему реку, как гостю. А ведь есть у него, Кирилла, и своя память об этой реке. Каждое лето приезжал он сюда, в деревню, к бабушке Поле. И однажды с Колькой Лузгиным сколотили они плот, как раз на том ручье. В реку вышли. Сперва шестами толкались, а потом, на глубине уж спохватились, что вёсел-то нет у них, но не сильно расстроились, по течению поплыли. Колька что-то дёрнулся резко, плот накренился, захлестнуло его водой, в другую сторону дёрнулся – и чуть оба в воду не скатились. Тут-то и застучали у них зубы от страха. Сидели в середине своего плотика, прижавшись друг к дружке, боясь шевельнутся. А плотик пронесло уж мимо деревни, уже лесные болотистые берега потянулись. На одном из поворотов прибило их к отмели у берега. Нащупав шестом дно, как угорелые в воду бросились и уже у самого-то берега в яму оба с головами ушли, еле выбрались… И не вспоминали потом никогда о своём плавании, стыдно, что ли было… Недавно узнал Кирилл, что нет уже Кольки в живых… Много воды утекло, много, наверное, и таких же как их с Колькой плотиков по реке пронесло... Вот и он, Кирилл Медведев, - гость на реке своего детства…
Утка, хлопая крыльями по воде, вылетела из-под носа лодки, ушла в камыши. Река петляла, разделялась в протоки, разливалась почти в озёра, обтекала островки. Глянцевые листья и жёлтые головки кувшинок, камышовые заросли, зелёные ивовые подушки у самой воды, всплески рыбы, взлетающие утки… Кириллу уже не терпелось остановиться бы где-нибудь, спокойно, не в разбеге вглядеться в эту красоту, удочку бы кинуть (наверняка есть у Миши)…
И Михаил, действительно, скинул скорость, направил лодку к левому берегу, заглушил мотор. Уже у самых прибрежных кустов Кирилл заметил вытащенную на берег лодку, а за кустами на сухом пригорке неприметную зелёную палатку и людей рядом. Костровый дымок почувствовался.
- Останься в лодке, встань, карабин в руках держи, - скомандовал негромко Миша, вышагивая прямо в воду в своих броднях, подхватил носовую цепь, поддёрнул легкую свою "Казанку" носом на мокрый песок. И ему навстречу человек от костра поднялся, и из палатки кто-то выглянул.
- Добрый день, - громко уверенно сказал Миша, - егерь Буланов. - Корочки из кармана выдернул, показал. - Путёвочку вашу попрошу, документы на оружие.
Кирилл напряжённо стоял, вглядывался и вслушивался. Но говорили уже негромко, вполне мирно.
- … нет, спасибо, работы ещё много. – Миша возвращался к лодке, махнул Кириллу, давая отбой.
- Нормально всё. – Лодку столкнул и сам залез, за вёсла взялся, выгреб к середине. Но мотор не заводил. Вёсла на борта поставил, и лодку несло тихонько вниз по течению.
- Пять лет назад я подыхал здесь. – Миша кивнул в ту сторону, откуда отплыли.
- Что так? – спросил Кирилл, закуривая, и протянул пачку Михаилу. Тот вытащил сигарету, прикурил, сильно затягиваясь, от подставленного Кириллом огонька зажигалки.
- Весной, как раз на открытие охоты, пошёл на дальнее озеро уток пострелять, там спокойно, мало кто уже туда и дорогу-то знает. Лодку вот тут же оставил, где они. Да тут один и выход-то на берег более-менее сухой… Три дня там охотился. И, бывает же и на старуху поруха, попил водички прямо из ручья… На третий день и залихорадило меня. А тридцать километров почти переть было до лодки-то. Сперва-то ещё держался, потом уж не знаю как и шёл, всё в тумане, на берег выполз, а до лодки доползти сил нет… И уже, знаешь, смирился, всё думаю, пришёл мой час… И вдруг картина в глазах – тело своё вижу, мёртвое, разлагающееся, и лиса, ободранная такая, линяющая, подбегает и… лицо моё гложет. И так мне стало противно, и обидно за себя. "Врёшь, - думаю, - не возьмёшь". Откуда и силы взялись – на карачки поднялся. Стошнило меня тут же и будто бы полегчало, встал я на ноги, лодку отвязал, столкнул на воду и упал в неё. Мужики ниже по течению с берега увидели, на моторе догнали, домой притащили… А я даже врача не вызывал, отлежался, спиртом да салом барсучьим выправился. Вот так…
- Да… - сказал Кирилл, окурок в воду бросил.
- Ну-ка… - Миша опять что-то увидел у берега, за вёсла взялся.
… Сеть к береговому кусту была привязана, второй конец к притопленному, вбитому в дно батогу.
Дохлую рыбу, Миша сразу выбрасывал за борт, а живую кидал в лодку.
- Как минимум, два дня не проверяли, забыли, что ли, с перепою… - егерь сплюнул от злости. – Рыбаки хреновы, бракуши…
Рыбы, лещи и язи в основном, сверкали чешуёй на солнце, а потом, как-то разом, все, побледнели, серыми стали…
Опять шли на моторе, солнце, уже розовое, вечернее, стояло прямо в створе берегов, позади лодки, и волнистая дорога за лодкой была розовая.
Похолодало сразу, и Кирилл понял, почему Миша в августе – в зимней шапке и бушлате.
- Всё, приплыли. Вот избушка моя на курьих ножках.
Избушка, и правда, как на ногах, на сваях стояла метрах в трёх от воды, скрытая со стороны реки ивняком, по весне, видимо, это место затапливалось. А уже за избушкой высоко, горой, вздымался берег, и в гору петляла между кустов тропа.
Выдернули лодку на берег. Миша из кустов достал лесенку, приставил к порожку, поднялся, снял с двери замок:
- Держи, - бросил Кириллу серую фуфайку. С высокого крылечка не по лестнице спустился – спрыгнул по-молодому. Ткнул Кирилла в плечо: "Пошли", - будто вспомнил что-то очень важное и вот сейчас, пока не забылось в суете, нужно сразу же это важное сказать или показать. Полез тропой в гору, Кирилл, натянув фуфайку, за ним устремился.
Вершину Кирилл почувствовал – ветер охолодил вспотевший лоб. Миша как-то в сторону ушёл, будто оставил его одного. А Кирилл не сразу решился поднять глаза, в общем-то зная, что увидит… Лента реки бесконечно разматывалась в обе стороны, причудливо извиваясь… А за рекой: леса, луга, серые дороги, поля, холмы, деревеньки, и опять леса, и поля… Дух захватывало от воли и ветра…
- Вот так, брат ты мой… Вот так… Не тесно живём, - подал голос Миша.
По одной из дорог пылил мотоцикл.
- Вася Веснин гонит. День ведь в поле отпахал и опять куда-то… - одобрительно сказал Миша.
Егерь махнул рукой вниз по течению реки:
- Рыбачки наши сеть ставят.
И Кирилл увидел чёрточку на воде – лодку, понял, что говорит Миша о тех, к которым подплывали днём.
- Ну и пусть ставят. Можно. И поохотиться можно, всё можно. Совесть только иметь…
Кирилл повернулся спиной к реке – и там леса, и кажется озерцо просверкивало в закатном солнце, может то, на котором охотился и чуть не погиб выбираясь с которого Миша. И не видно конца тем лесам… И Кирилл вмиг ощутил вечность.
Егерь опять из забытья его вывел:
- А давай-ка, Кирша (по-деревенски, как только здесь и только в детстве его называли – и от этого тоже сердце ёкнуло), сгоняем вон к тому дымку, - вверх по течению указал на противоположный берег. – Там знаешь, кто? О-о, там… не пожалеешь.
Осторожно, под конец всё же сорвавшись на бег, спустились к реке. Миша опять в домик залез, что-то собрал там в рюкзак, и когда ставил его аккуратно в лодку – брякнуло аппетитно.
Вскоре опять гнали по реке.
И весь этот день представился Кириллу сжимающейся пружиной, которая ещё не сжалась до предельной точки, но которая ведь и разожмётся, и может, выбросит душу его ввысь…
Выбрались на песчаный в этом месте берег. Миша рюкзак и ведро с рыбой взял, Кирилл про грибы вспомнил и корзину прихватил.
- Ага, давай, - увидев грибы, и только сейчас, видно, вспомнив про них, кивнул Миша.
На пологом травяном лугу целый палаточный городок раскинулся: большая армейского типа палатка посредине и несколько маленьких туристических. Дальше виднелись крыши деревени. А невдалеке от палаток, костерок в сумерках алел, потрескивал.
Их заметили:
- О, Михаил Иванович! Давай к нам.
- Здорово, Миша.
- Рыба есть?..
У костра на досках положенных на чурбаки сидели люди – человек пять, кто-то и у палаток ещё ходил, и в воде кто-то плескался.
- Здравствуйте, - сдержанно сказал Миша. – Вот, с другом…
- Добрый вечер, - сказал Кирилл…
… Сразу по чуть-чуть выпили, и, конечно же, не от малости той, от чего-то другого, всё для Кирилла потом как в тумане происходило. То есть, он всё видел и понимал, но будто со стороны или сквозь дымку видел и чувствовал. А туман, и правда, над рекой поднимался, затягивал берега, прижимал людей к костру.
Миша и какая-то женщина ушли к реке чистить рыбу, и слышен был вскрик женщины и смех её над водой. Кто-то поставил кирпичи над горкой углей, на них большущую сковороду и покрошил туда рыжики…
Потом ещё раз, с тостом "за встречу", выпили. И Кирилл впервые в жизни закусил жареными рыжиками (он был убеждён, что их можно только солить). И от этих рыжиков жареных сразу в жар бросило, и кровь побежала быстрее.
Неожиданно, совсем рядом, затрещал мотоцикл и заглох.
- О, Василий, подходи, угощайся!
- Спасибо… Чуть-чуть… всё-всё… - невысокий, плотный, белоголовый человек принял железную кружку с водкой, и кружка сразу исчезла в его чёрных ладонях.
- Опять шестерёнку какую-нибудь в мастерской выцыганивал?
- Да. А что делать? Ну, спасибо. Дел ещё много.
И, будто и не было его – рыкнул мотор в темноте и всё.
- Вот на таких Василиях эта земля от века и держится. Вот – прямой потомок первого поселившегося здесь славянского племени. Яркий тип одновременно смелого первопроходца и терпеливого пахаря!..
Только сейчас Кирилл и выделил из всех сидевших этого человека, понял, что он и есть здесь главный и это с его разрешения всё здесь и происходит. Немолодой, сухой и крепкий, седобородый.
- Друзья мои, - продолжал он, - это ли не чудо? – как минимум, пятнадцать тысячелетий назад здесь, на этих берегах, уже жили люди. Мы ещё не знаем, какой национальности, да и не было тогда национальностей. Тут же, вон там, мы нашли свайные сооружения угро-финского племени, чуть выше – славянское поселение, полуземлянки, почти уже избы. И уже в слоях девятого-десятого веков найдены нательные кресты. И вот она – современная деревня, - он указал на невидимые сейчас дома. – Те же избы, и, главное, те же люди. Братья! За нами сорок поколений православных людей, за нами бессчётные поколения предков, ещё не знавших Христа, но и в детстве язычества уже несших в душах своих понимание добра и справедливости… Я пью за эту землю, за эту реку, за этот вечный туман и за этот вечный костёр! За нас!
И уже сверху из какого-то другого мира увидел Кирилл костёр и людей вкруг него – воинов далёкого вольного племени с седобородым властным вождём во главе… И чаша шла по кругу, посолонь, и речи заздравные и воинственные на непонятном – но русском! – языке долго не умолкали…
Утром растолкал его Миша.
– Курево есть?
Кирилл дал ему и сам закурил.
Тихо было. До звона в ушах тихо. Лагерь московских археологов спал. Пахло рекой, загашенным костром… Туман над водой уже развеялся, но по берегам ещё гулял мягкими клубами, таял в лучах восходящего солнца.
- Ну, что, брат? – спросил егерь.
- Домой пора собираться. До деревни меня подкинь.
Миша ушёл к большой палатке и вскоре вернулся с карабином, рюкзаком и корзиной.
- Ну, поехали.
И снова неслись по реке. Холодный мокрый ветер быстро вымел из головы вчерашний хмель, но почему-то уже не было того, вчерашнего радостного чувства…
Когда проходили мимо егерьской избушки, невидимой с реки из-за кустов, Кирилл подумал: "Как же он сваи-то вбивал?.. " И усмехнулся сам себе, наивности своего вопроса, взглянув на Мишу, который тоже взбодрился на вольном ветре, сидел в своей всегдашней гордой позе. Да этот Миша не то что забьёт, он перегрызёт любую сваю, если нужно будет…
На берегу простились.
- Спасибо, Кирша.
- И тебе, Миша, спасибо.
После недолгих сборов в пустом дедовском доме, Кирилл сел в машину – белую "Ниву", погнал в сторону города.
Солнце уже пригревало, дорога пылила за колёсами автомобиля. Вспомнилось вдруг: "За нами дым и пыльные хвосты…" Дальше Кирилл не помнил, знал, что что-то хорошее, но не помнил… Он резко остановил машину. Вышел. В поле работал трактор, и видно было какой он старый, весь многократно перебранный. И тракторист, кажется, Василий, махнул Кириллу…
"Господи, пусть не кончается это никогда, пусть не кончается", - прошептал или только подумал Кирилл Медведев.
ДЕПО
Прораб, моложавый сухой мужик, долго глядел в схему, потом сказал, махнув рукой:
- Короче – отсюда вон на тот столб гоните.
- Других-то кабелей точно нет, Коля? – спросил бульдозерист Леонид, пожилой, с загорелой лысиной и крупным грушевидным носом.
- Не должно быть, - ответил прораб, но чувствовалось, что он не уверен. – Смотрите, в общем…
- Как всегда, - недовольно буркнул Леонид и полез в кабину.
- Ну, мужики, я подъеду попозже. – И прораб Коля торопливо пошёл в сторону депо, туда, где стояла его машина, "девятка", переступая через рельсы, проскальзывая подошвами бежевых полуботинок на гравии.
- Побежал, побегунчик… - буркнул Серёга Ратников по прозвищу, за рыжеватые волосы, Чубайс. И уже громко, вдогонку крикнул: - Пива на обед привези!
- Водки, Коля, водки! – рявкнул медведеподобный Борода.
Коля обернулся, шутливо погрозил кулаком и продолжил свой бег с препятствиями.
… Искореженная, изрытая на метры вглубь земля. Только подзатянулись раны, заросли травой, мать-и-мачехой, ромашкой… И снова изготовился к работе экскаватор…
Ромашки не те, на которых обычно гадают "любит – не любит": на высоких ветвящихся стеблях, на каждой веточке некрупный цветок с ярко-желтой серединой и множеством мелких лепестков.
Взревел экскаватор, занёс ковш и опустил. Ромашки качнулись и пали в землю, смешались с почвой.
Запах мятой травы и сырой земли…
Вот уже яма превращается в траншею, которую предстоит углубить и расширить вручную.
Лопаты штыковые и совковые и пара ломов лежат на земле, будто набираются сил перед тяжкой работой. Тут же огромная в два метра высотой бухта с толстым в чёрной, блестящей на солнце, обмотке "стопятидесятым" кабелем. Мужики напряжённо смотрят под ковш: во-первых не зацепить бы какой либо неуказанный в схеме кабель, во-вторых – что там за земелька… Глинозём это ещё ничего, песок – совсем хорошо, а вот и гравий – плохо, глина вперемешку с гравием – совсем плохо… Откуда гравий-то? Да старая насыпь под шпалы. Сколько уж раз тут начинали работы, бросали, снова начинали…
- Стой! – рявкнул Борода, пытаясь перекричать рёв экскаватора, показал Лёне скрещенные руки, и тот сразу опустил ковш, заглушил мотор.
- Что там такое?
- Подцепили чего-то…
В яму спрыгнул самый молодой – Васька Рыкин.
- Мужики, рельса! Старая рельса!
Леонид из кабины высунулся:
- Чего там?
- Металл!
- Что в земле – то наше, - довольно заявил Борода и подал Ваське лопату. - Копни там, как лежит-то она…
Вскоре Леонид подцепил рельсу ковшом, вытащил.
- Ну, чего?..
Их рабочая машина – грузовая "Газель" стоит рядом, на ней привозят инструменты, кабель.
- Ну, быстро закидываем, - командует уже "водила" – Саня-кот, круглорожий и хитроглазый тридцатилетний мужик. – И со мной кто- нибудь…
Мужики подхватили двухметровую рельсу, мигом закинули в кузов.
Саня-кот и приятель его Лёха-памперс залезли в кабину, и покатила машина к ближайшему пункту приёма металла. Конечно, не "цветмет" у них в кузове, не медь, не алюминий – чугунина, но ведь килограмм триста – тоже не плохо.
Приёмщик – худощавый чернявый мужчина в потёртых джинсах и пёстрой рубашке Саню и Лёху уже хорошо знал – постоянные клиенты, строго велел обождать старику, прикатившему старую детскую коляску с какими-то железками, не поленился - рукавицы рабочие натянул, помог мужикам рельсину на весы затащить.
- Всё не нужное на слом – соберём металлолом! – придуривался Саня-кот!
- Цветмет, Саня, гони, цветмет, - откликнулся приёмщик.
- Будет, Вадик, всё будет. – И Саня потянул его в сторону, о чём-то переговорил с Вадиком негромко.
- Хорошо, конечно, - ответил, довольно кивая, Вадик.
Вышло у них на пятьсот с лишним рублей. Полтинник Саня Лёхе подал, полтинник себе в карман сунул. На остальное купили в соседнем магазине пива, сигарет, ну и к пиву – орешки, сухарики… Поехали в депо…
… Как только "Газель" с рельсой в кузове уехала, Борода сказал:
- Ну, пока не вернулись надо махануть побольше.
Снова взревел двигатель экскаватора, Леонид продолжил рыть траншею. А остальные мужики взялись за лопаты.
Были здесь кроме Леонида и Бороды: Васька Рыкин – молодой, только после армии парень; Гена – испитой, маленький, неопределимого уже возраста (сегодня первый день он вышел после недельного запоя); Серёга Ратников (Чубайс) – злой до работы и до денег, "себе на уме", мужик; Олег Дробин – молчаливый, лет тридцати с небольшим.
Леонид вскоре догнал траншею до уложенных уже на шпалы рельс, переехал их и прокопал до указанного прорабом столба, там был поворот под прямым углом и ещё метров пятьдесят до кирпичной будки электроподстанции.
Работалось поначалу споро, было ещё не жаркое утро. Двое – Васька и Чубайс - сразу начали пробивать тоннель под рельсами, остальные углубляли и расширяли траншею.
Потом, минут через двадцать, Чубайса и Рыкина поменяли Борода и Дробин.
Гена подбирал совковой лопатой осыпавшийся с краёв канавы грунт. Видно было, как тяжело ему выполнять даже эту, самую лёгкую, работу, но работал он, как и все, без перекуров.
- Гена, за водичкой сходи, - окликает его Борода. И Гена благодарно смотрит на бригадира, поспешно кладёт лопату на отвал канавы, выбирается наверх, осыпая при этом землю, подхватывает пластиковую канистру, трусит к зданию депо…
Чубайс смотрит Гене вслед, говорит и жалостливо и презрительно одновременно:
- Дитя Освенцима. Закусь-то не на что было купить, только на пойло хватало…
"Газель" тормознула у въезда на территорию депо. Сашка "бикнул", и из вагончика высунулось сонное лицо охранника.
- Здорово, охрана! – весело крикнул Саня-кот. – Не спим, а дремлем?
- Здорово. Чево? – лениво спросил охранник, пузатый сорокалетний мужик в "камуфляже".
- На сутки? – участливо спрашивает Саня.
- Как обычно.
- На, - весёлый шофер протягивает охраннику бутылку "Балтики".
- С чего бы это? – тот принимает бутылку и поспешно прячет под куртку.
- С хорошего настроения. Мы же свои люди. Верно?
- Верно. – Недоверчиво отвечает охранник, но больше вопросов не задаёт, и "Газель" пылит дальше, к работающим мужикам.
- Чего это ты? – спрашивает Саню удивлённый Лёха-памперс.
- Так, мало ли чего… - неопределённо отвечает Саня-кот.
… Солнце уже вовсю припекало. Мужики по пояс разделись. Только Гена да Борода одетыми остались. Гена, наверное, стеснялся худобы своей, а Борода – он мужик серьёзный, не мальчик, чтоб мускулами красоваться, хотя, даже сейчас сила в нём чувствовалась необычайная, а молодой был – да богатырь просто.
Работали уже остервенело, молча.
И каждый своё думал.
Олег Дробин размолвку с женой переживал. Опять же из-за ерунды, на пустом месте… Вчера с работы пришёл. Умылся быстренько, переоделся и в магазин побежал. Жене-то некогда, она с малышом двухмесячным нянчится. Устаёт тоже не меньше, чем он на рытье канав. Вернулся домой из магазина. Жена гладила пелёнки, а Олег, наконец-то, собрался ванну принять, не задумываясь вынул из кармана курево, на гладильную доску положил.
- Убери сию же секунду! – раздражённо сказала Галина.
- Не командуй! – он тоже "с полтычка завёлся" от её раздражённого учительского тона (она работала в школе с первоклассниками).
- Сию же секунду!
- Разговаривай так с первоклассниками.
- Ты считаешь, что только ты работаешь, утыкаешь меня своими деньгами! – совсем уж несправедливо заявила Галина.
- Не ори, Серёжку-то разбудишь, - и вздохнул.
- Завздыхал… О ребёнке он заботится…
Олег вышел из комнаты, в ванную пошёл. А ребёнок, и правда, проснулся, заплакал…
И ведь любит же он её, и она его любит. Просто – очень устали оба…
У Гены одна мысль – продержаться до обеда, пожевать чего-нибудь – дадут мужики. Да чаю бы крепкого и сладкого попить. А пиво он не будет, пиво не будет… Да покурить бы толком. Одну-то сигаретку всё же решился стрельнуть утром у Чубайса… А сейчас… Да не упасть бы хоть. И он старательно подбирает "совком" осыпающуюся с краёв землю, выбрасывает наверх, и работа будто бы и даёт ему силы держаться.
Леонид не думал, он дремал в кабине своего экскаватора. Его неоспариваемое право – быть свободным от работы с лопатой и ломом. А снится ему какая-то футбольная ерунда: он вратарь, и ему всё забивают и забивают… Подошёл арбитр и говорит: "Ещё раз пропустишь – удалю с поля…" И не арбитр это уже, а Борода кулачищем грозит… И всё в таком вот духе маета… Это после вчерашнего футбола, когда местной команде на родном поле вколотили четыре безответных гола… И в голове у Леонида всё крутилась, даже сквозь сон, приговорка, услышанная вчера на стадионе: "Вот такой теперь футбол – фут в ворота, в небо – бол!" Это, конечно, в адрес проигравших.
Васька Рыкин даже сейчас, когда копает, успевает глянуть на свои напряжённые бицепсы. И ещё как бы со стороны себя видит и любуется: широкие плечи, бугристая спина, пресс, грудные мышцы… Главное, не задерживаться тут, на этой канаве, точно по времени домой рвануть, помыться, перекусить и на тренировку. Будет и у него, у Васьки, удар, как у Тайсона. А в соседнем зале гимнасточки занимаются, с одной вчера познакомился. Вера. Одиннадцатый класс. Ну, школьницы, они… В общем, путём всё будет. Главное, отсюда вовремя слинять… И лопата его яростно вгрызается в гравий и глину.
Чубайс машину меняет. Продаст свою "девятку", добавит и купит "десятку". Вечером должен покупатель позвонить. Так что ему тоже особо тут задерживаться не хочется. А работы-то ещё… Порядочно работы. Но успеть можно, не впервой, главное, чтобы без задержек. Тоннель-то под рельсами уже прорыли. Осталось метров семьдесят за Лёней "подобрать" да кабель кинуть. Можно до пяти часов успеть…
Мимо них, метрах в пятидесяти, по основным путям прогрохотал поезд. Товарняк. И опять ёкнуло сердце у Ивана Петровича Копёнкина, по прозвищу – Борода. Так уже прилипло это прозвище – будто родился с ним…
Он ведь по молодости-то помощником машиниста был. Далеко, не в этих краях. Там его родина, там его молодость. И любовь его там. Из-за любви-то, а точнее – из-за разбившейся семейной жизни и начал он попивать. Да так, что перевели его из помощников машиниста в слесаря деповские… Позор. От жены изменщицы, и от того позора уехал он, куда глаза глянули, сюда вот и попал. Где только не работал, да нигде долго не задерживался. И вот – бригадир землекопов, пятый год уже… И надо же – в депо это попали… Но есть и отрада в его нынешней жизни – дом и сад. Когда менял свою однокомнатную квартиру на родине на жильё в этом городе, предложили ему домик на окраине, избу, в общем, деревенскую. А ему всё равно тогда было, лишь бы уехать. А когда зажил в этом доме, что-то в душе перевернулось, проснулась какая-то, видно, память о дедах пахарях, о той, ему городскому, вроде бы и неведомой жизни. Он с удовольствием колол дрова, топил печь, носил из колодца воду, копался в огороде подзапущенном прежними хозяевами. Кусты новые посадил, яблони, вишни. Мечталось, что и хозяйка дому найдётся. Он даже написал тогда в один из особо радостных садовой работой дней, стихотворение, был такой грешок. Даже записал его на листке. Да и так, без листка помнил.
В своём саду я посажу
Кусты смородины для сына,
А осенью пусть под окном
Алеет спелая рябина,
Весною яблоневый цвет
Мой сад, как кружевом украсит.
Пусть каждый, кто сюда придёт,
Поймёт, что этот мир прекрасен.
Лелеять буду я свой сад,
Любить его неутомимо.
Ведь стоит жить пока в саду
Алеет спелая рябина.
Есть и рябина под окном, и смородина, и яблони. А вот хозяйку для сада и дома не нашёл. Были, конечно, претендентки, да… не то всё, не то… И сына нет… Да скорее бы уж тут, в этом депо, всё закончить, чтоб душу не бередило… И коротко без замаха всаживал штык в грунт (за Лёней ещё "на глубину штыка" копали) и выбрасывал наверх. Впереди своей бригады, как старый, но могучий паровоз…
А рядом трамбовали насыпь и укладывали рельсы не русские чернявые работяги…
- Ишь, как муравьи, - кивнул в их сторону Чубайс.
- Китаёзы, - буркнул Васька.
- Нет, наши какие-то. Узбеки или таджики, - поправил Олег Дробин.
- Ну и флаг им в руки! – рявкнул вдруг Васька, разогнулся, откинул лопату, потянулся, как после сна. И увидел подъезжавшую "Газель": - О! Не прошло и полгода. Наши пионеры металлосдатчики приехали!
И вся бригада спины разогнула, лопаты в землю ткнула. Борода не на часы, на солнышко глянул:
- Обед!- и добавил: - Пока пиво не нагрелось.
Саня-кот и Лёха-памперс из кабины лихо выпрыгнули, будто и правда, так уж торопились. У Лёхи в руке большой пластиковый пакет, у Сани поменьше.
Мужики, прихватив лопаты, вылезали из траншеи. Гена еле выбрался, никого рядом не оказалось руку подать, а лопата его так в канаве и осталась, хотел он, было, спрыгнуть, взять её, да и махнул рукой.
И всей толпой двинули к недостроенному ещё зданию, где отведена для них комнатуха. Зданий здесь несколько. Мастерские, уже готовые к работе, административное здание, в котором ещё идут отделочные работы. И полуразрушенное, наверное, уже и неподдающееся ремонту (только если с фундамента опять начинать) кирпичное здание, с обвалившимися потолками, разобранными стенами, превращенное теперь в большой и бесплатный общественный туалет.
Начинали строить депо ещё в советские времена, грянула "перестройка", строительство "заморозили", за годы безнадзорности всё что можно было утащить из недостроенных зданий и со всей территории депо было растащено, даже шпалы и рельсы снимали, увозили кто угодно. Все дома в недалёком дачном посёлке на фундаментах из шпал стоят…
Мужики уже обогнули административный корпус и приближались ко входу в здание, когда на территорию депо влетела с включенной сиреной милицейская машина, а по дороге, увидели они, ехала целая кавалькада с мигалками.
Из машины выскочил милиционер с автоматом на шее, за ним офицер. Сразу крикнул мужикам:
- Отойдите отсюда! Ушли!
Ну "ушли" так "ушли", не стали и спорить. В их кандейку можно и с другой стороны попасть по переходу через цех. Пока обходили здание, важная комиссия уж из цеховых ворот им навстречу выходит. Серьёзные всё дяди, крупные, в форменных голубых рубашках – железнодорожники. Телевизионщики с камерой суетятся. Впереди опять милиция и какой-то в штатском, отдающий команды по рации. Увидел мужиков, сказал:
- Быстро отсюда…
- Так нам в раздевалку пройти.
- Подождите десять минут. Отойдите, чтоб не видно вас было.
Спокойно сказал, не обидно. И мужики ушли за вагоны, присели покурить.
- Министр… То-то с утра менты в городе на каждом перекрёстке, - сказал Лёня.
- Борода, ты у нас начальник, сходи-ка, потолкуй там, что, мол, за бардак – работяг гоняют… - подначил Саня-кот.
- Давай, Борода, сходи…
- И пошлют тебя… далеко…
- Всё бы вам ржать, артисты, - отмахнулся бригадир.
Начальство, действительно, скоро уехало. Только журналистка, бойкая девица в джинсиках и оранжевой майке, делая серьёзное лицо, что-то говорила в камеру, направленную на неё бородатым, в безрукавой со множеством карманов куртяжке, оператором. И мужики, вроде бы и не специально, прошли позади журналистки, а Васька Рыкин прямо в камеру повернулся, руку вскинул с двумя растопыренными пальцами.
В их кандейке – длинный широкий стол из обструганных некрашенных досок, старые, неизвестно откуда здесь взявшиеся табуретки, длинная, тоже самодельная вешалка с гвоздиками вместо крючков, ржавая раковина в углу.
Умывались по очереди, располагались за столом… Здесь уже никто не торопился – "война – войной, а обед по расписанию".
Подоставали из пакетов домашнюю еду, пиво разобрали и курево, сухарики и орешки в яркой упаковке посреди стола кучей свалили, чайник поставили. Двое – Чубайс и Гена от пива отказались. Гена не съел – заглотил кусок хлеба с колбасой, выделенный ему Бородой и сразу закурил – первую сигарету торопливыми затяжками, потом вторую – уже неспеша…
Пиво Саня и Лёха покупали из холодильника, и оно ещё и сейчас было холодное. Мужики блаженствовали. Кто-то бросил на стол затрёпанную колоду карт. На шестерых раскидали в "дурочка"…
А тут и Коля-прораб заявился.
- О! Трудовую дисциплину нарушаем! – будто бы и радостно воскликнул он.
Коля давно уже натянул на себя маску "своего парня". Знал, что заставить мужиков работать невозможно. А их и заставлять не надо – сами всё сделают. Но при этом надо умудриться обернуть всё так – что это под его чутким прорабским руководством делается. Он и умудрялся.
- Чего нарушаем! – с весёлой обидой в голосе откликнулся Саня-кот. – Вкалываем как папы Карло. А это так – редкие минуты отдыха.
- Да уж ты-то особенно, Саня, вкалываешь. Аж лицом осунулся, - поддел Коля.
- А чего? – с ещё большей, кажется, обидой не смолчал Саня.- Работаю… по монтажу – то посплю, то полежу…
- То кабель отрежу, - с ударением на последний слог добавил прораб.
Тут все дружно засмеялись. Хоть и не пойман Саня – а знают все, что может он и кабель отрезать и другое, что плохо лежит прихватить. В точку Коля попал.
Саня рукой махнул да головой закачал – будто уж и слов у него нет ответить на такую напраслину.
Прораб сел за стол. Чаю себе налил. К карточной игре пригляделся.
- Ну, чего, может по десяточке сыграем? Вы, я гляжу, сегодня при деньгах, - предложил.
- Ищи лохов в другом месте, - грубовато ответил Васька Рыкин. Но тоже в точку попал. Что Коля – игрок-профессионал они уже знали, многие на себе испытали. И Коля больше про игру не заикался. Допил чай и уже серьёзно сказал:
- Часа через два шеф подъедет. Кабель сегодня надо кинуть – кровь из носу. – И сразу поднялся, пошёл, будто спешит куда-то, чтобы не слышать, что ответят ему. Но услышал, конечно:
- Тебе надо – кровь из носу, дак хватай лопату, вон в углу…
- Как заплатит, так и поработаем…
Но рассиживать долго не стали, и так из-за комиссии той задержались с обедом, допили пиво и, прихватив лопаты, потопали к траншее.
Гена сразу увидел, что его совковой лопаты, оставленной в канаве, там нет. Глянул по сторонам – и, пожалуйста, орудует его лопатой один из соседей восточной национальности. Не трудно узнать-то – по черенку в двух местах синяя изолента намотана. У них все лопаты так помечены.
- Чего, Гена, задумался? – приметив его замешательство, спросил Васька Рыкин.
- Да вон – лопату тяпнули…
Ваське только того и надо – рубаху скинул, чтоб мускулатуру его видели, и пошёл.
- Э! Узкоплёночный! Верни инструмент на родину!
- Какой инструмент?! – и сразу – толпа, единообразных узкоглазых лиц и грязных комбинезонов. – Какой инструмет!
И только один из них, видно, начальник, в белой рубашке и серых брюках, высокий, плотный, с наглой усмешкой на узкоглазом же лице, навстречу Ваське пошёл.
- Ты чего, мужик? Как ты назвал меня? Ты у меня землю кушать будешь! – без акцента, очень спокойно говорил.
И Васька опешил на какое-то мгновение. Но Борода - откуда прыть взялась! – вперёд выскочил, схватил сразу правой рукой того узбека или таджика за грудки так, что рубаха на спине лопнула, приподнял и положил на землю, ногой на грудь встал ему, а лопату штыковую, которую в левой руке держал, к горлу супостата приставил.
- Па-ма-ги-те! Рассиянина убивают! – почему-то уже с явным восточным акцентом закричал поверженный батыр.
А Борода ещё, видать, ногой поднажал, так что захрипел он.
Выбежал мелкий, чёрный, в комбинезончике, лопату перед Васькой на землю положил, даже, кажется, поклонился.
И Борода снял ногу, убрал лопату:
- Пошёл отсюда! – и отвернулся, сам пошёл к своей работе, к канаве своей.
И вся бригада завороженно смотрела на него и, наверное, - да точно! – гордость в каждом вспыхнула – за то, что вот такой у них бригадир, что они вместе с ним, что они все вместе…
Из всех мужиков только Чубайс голос подал:
- Ну, ты, Борода, круто…
- Чево круто… - зло буркнул бригадир и скомандовал: - За работу!
А он, Борода, после пива-то, уж и портвешка захотел и от водочки бы не отказался, да… какой тут портвейн…
За работу дружно взялись. А соседи восточные исчезли куда-то, бросили и работу свою, будто и не было их.
Довольно часто попадалась разная металлическая мелочь – детали каких-то механизмов, куски арматуры и прочая дребедень. Всё это скидывали в общую кучу, чтобы потом закинуть в кузов "Газели" и сдать или сегодня после работы или в другой день. Одна находка привлекла общее внимание. Лёха-памперс нашёл.
- Ого, килограмма три будет! Похоже, что медь… - Он держал в руках колокол, не большой, но всё же колокол, а не колокольчик. Осмотрели его, в руках по очереди подержали.
- Старый. С церкви, что-ли?
Никаких надписей на колоколе не было, только орнамент, листики какие-то по краю. И безъязыкий был колокол, немой, только осталось колечко внутри, к которому язык крепился. Стукнули по нему какой-то железкой – отозвался негромко, но чисто и довольно звонко.
Положили и эту находку в общую кучу.
…Олег Дробин, представил, как висел этот колокол в ряду подголосков на колокольне, рядом с огромным главным колоколом, как вплетался его звук в общую мелодию, как шли люди на этот звон. "Откуда он здесь-то? Тут же чистое поле до депо было… А может и нет… Надо будет в книгах покопаться…"
Вскоре мужики наткнулись на старую шпалу – поперёк траншеи лежала. И вот беда – ни поверх неё, ни под ней кабель пустить нельзя – толстый он, а лежать должен ровнёхонько – "шеф" ещё утром предупредил.
Тут для Леонида работа нашлась – прокопали под шпалой дыру, трос подвели, к экскаватору подцепили, взревел мотор, зашевелилась, будто живая, земля и… оборвался трос. Земелька-то – глина утрамбованная.
Леонид, будто вину за собой чуя, засуетился, побежал куда-то в депо, в мастерскую, трос искать. Мужики перекурили быстро и, не дожидаясь экскаваторщика, дальше по траншее пошли, углубляя и выравнивая дно.
Леонид вернулся минут через двадцать, с тросом. Сам в канаву спрыгнул, прикинул, как шпала лежит, трос закрепил.
- Пойдёт, сейчас пойдёт, как миленькая пойдёт, - твердил, как заклинание, забираясь в кабину.
И шпала "пошла", раскорёживая края канавы, выползла наверх – чёрная, похожая на огромную головешку. И Леонид зачем-то протащил её ещё метров на тридцать – будто подтверждая свою победу над ней.
Сразу принялись выкидывать осыпавшуюся землю, и вскоре в этом месте траншея была такая же, как и везде, ровная.
Земельные работы подходили к концу, но мужики уже понимали, что всё сегодня до пяти вечера, официального окончания рабочего дня, не успеть. Чаще и чаще прикладывались к канистре с водой, перекуривали. Будто, молча, уже сговорились – кабель завтра потянут.
Всё, вот она эта будка кирпичная. Сели у стены в рядок, лопаты в землю воткнули, курят. Половина пятого…
Борода только сейчас на колокол внимание обратил, подержал в руках и сказал:
- Я такой видел, висел тоже у нас для красоты. Станционный это колокол, дореволюционный.
- А не церковный? – Дробин спросил.
- Да ну, какой церковный, говорю же…
- А чего тут станция, что ли была? – заинтересовался вдруг и Васька Рыкин.
- Ну, может, не станция, полустанок какой. Депо ведь тоже неслучайно именно тут стали строить… А, вообще, ничего-то мы не знаем даже о своём крае. А прошло-то… Меньше ста лет, может, прошло-то…
- Шеф идёт, - прервал рассуждения Олега Дробина Васька Рыкин.
- С Колей, - добавил Дробин, хотя и так все уже видели, что двое идут.
Шеф, директор частного предприятия "Электросила", Игорь Сергеевич Тарасов, высокий, худощавый и очень подвижный, в джинсах, в простенькой какой-то рубашке, в сандалях на босу ногу, лёгкой своей походкой шёл вдоль траншеи, поглядывая на дно её, говорил что-то прорабу, тот, стараясь не отстать от начальника, семенил рядом, кивал согласно.
- Ну, чего, мужики, перекур? – спросил шеф, подойдя к ним.
- Да пора, наверно, и завязывать на сегодня, Сергеич, - с обычной нагловатой ноткой в голосе выразил Саня-кот общее бригадное мнение.
- Мужики, надо сегодня, - твёрдо сказал Тарасов. – Сегодня надо, - обращаясь уже только к Бороде, повторил.
Тот пожал плечами.
- Ну, как обычно за сверхурочные заплачу, - понял его молчание шеф. И добавил, опять обращаясь ко всей бригаде: - Давайте не будем сдаваться, мужики! А?
- Сделаем, Игорь Сергеич, чего там… - первым поднялся Борода.
И остальные за ним встали.
- Я не могу, Игорь Сергеич, - твёрдо сказал Чубайс, мне уже клиент звонил. На шесть стрелка забита. Извините.
- И я не могу, - присоединился к нему Васька Рыкин, не объясняя, почему не может. (А уже та гимнасточка перед глазами стояла. Да и как-то не по себе ему было после той стычки с узбеками, вроде как не на высоте он оказался. Вернее, конечно, Борода всё испортил. Он бы, Васька, и сам, конечно, с тем бы разобрался…)
Тарасов молча кивнул на их слова, вопросительно на остальных глянул. А мужики уже шли без лишних слов к огромной бухте с кабелем, уже выкидывал из кузова "Газели" Саня-кот металлические стояки, на которых бухту предстояло "вывесить"…
- Подъеду часа через полтора, - сказал Тарасов. И, обращаясь к Чубайсу и Рыкину: - Переодевайтесь быстро, подброшу до города. – Коле прорабу тоже какую-то команду дал, и тот побежал к своей машине.
Пока остальные вывешивали кабель, Саня, чем-то явно очень довольный, отозвал в сторону Лёху-памперса.
- Ну чего, Алексей… На базу всё закинем и сюда вернёмся. Катушку-то распечатали. Метра полтора срежем – никто и не заметит. Прикинь-ка сколько там кило чистой меди выйдет…
- Да-а, - мечтательно подтвердил Лёха. – Вот только бы охрана…
- Какая охрана. Я этого мужика знаю – ему, если на язык попало, не остановится. А ему попало.
- Ну, ты, Саня…
- Ну так, Лёха…
- Э! Вы чего там? Взялись все! – крикнул Борода.
- Загадка: одна верёвка – десять харь. Наша бригада кабель тянет! – Весело откликнулся Саня-кот.
Борода первым встал, конец кабеля на правое плечо взвалил, остальные за ним, кто справа, кто слева от кабеля двумя руками ухватились.
- Ну, пошли! – Борода рванулся вперёд, и все за ним рванулись, закрутилась катушка на толстой металлической трубе, потянулся кабель…
Борода, Олег Дробин, Леонид (кабель он помогал тянуть в экстренных случаях), Саня-кот, Лёха-памперс, Гена: все, телами вперёд наклонившись, упираясь в землю и от неё же отталкиваясь ногами, тянули, тянули этот, кажется, бесконечный, толстый, чёрный кабель…
- Выдь на Волгу – чей стон раздаётся! – неожиданно и невесело пошутил, сквозь зубы выталкивая слова, Дробин.
Под рельсы кабель протолкнули, перкурили, пивнули воды и снова впряглись.
На повороте, чтобы согнуть и протащить кабель дальше, пришлось ещё петлю вытягивать, это лишние пятьдесят метров.
Борода оглянулся: вроде тянут мужики, а на самом деле каждый уже лишь держится за кабель, в надежде, что остальные-то тащат… И встал бригадир, конец с плеча сбросил:
- Мне, мужики, вас всех не утащить, - усмехнулся. – Перекур!
- Мы, как эти… Павки Корчагины… - передавая канистру с водой Дробину, недовольно сказал Лёха-памперс.
- Ну, те-то бесплатно, зимой… - поправил его Дробин.
- А чего до зимы-то было тянуть? Герои… Вот всё у нас так… Бесплатно. Да разве ж это деньги, что мы получаем! Прикинь – какой навар на нас Тарасов имеет, - не унимался Лёха.
- Чего ты чужое считаешь? – оборвал его Борода. – Сергеич, конечно, мужик деловой, но он ведь и тебе заработать даёт, всем нам, а у него ещё не меньше десяти бригад, как наша. А заказ вот такой получить – голову надо иметь и авторитет... И нечего чужим деньгам завидовать: больше денег – больше проблем.
- Верно! Деньги это зло, заведутся лишние – отдавайте мне! – подвёл итог философствованиям Саня-кот.
- Ну, взялись!
…Потом Леонид ковшом экскаватора, а мужики лопатами, закидывали канаву, и с этой работой управились как-то очень быстро. И не верилось, что всё на сегодня, всё… А завтра этот же кабель, в этом же депо, но по другому курсу тянуть. Но это завтра…
А вон и Тарасов идёт.
- Ну, спасибо, мужики. – И тут же по пятисотке на брата выдал.
Леонид своим ходом экскаватор на базу погнал. Лёха-памперс, конечно же к Сане в "Газель" сел – у них ещё серьёзные планы на сегодняшний вечер. Бороду, Дробина и Гену Тарасов к себе в "Вольво" взял. Хотя мужики и переоделись, но заднее сиденье газетами застелили. Поехали… Когда закидывали металлическую мелочь в кузов "Газели", Олег колокол взял:
- Мужики, давайте не будем его сдавать. История всё же. Я, может, в музей попробую…
- Три кило меди… - попытался возразить Лёха-памперс. Но Борода оборвал его:
- Конечно, нельзя сдавать его. Не в музей, так тут где-нибудь в депо можно повесить – и красиво, и память…
На том и порешили. Олег положил колокол в сумку и взял с собой.
Борода, когда выезжали за ворота депо, сказал:
- Сколько лет строили тут! Ведь при советской власти ещё. Неужели теперь до ума доведут?
- Доведут, - уверенно ответил Тарасов.
- Ну, значит, налаживается жизнь-то. – Борода улыбнулся даже.
Олег Дробин, как всегда грустно, добавил:
- Не мы, так наши дети, может, нормально поживут.
- Олег? Тебе сколько лет? – спросил Тарасов.
- Тридцать три.
- Так что ж ты? Ещё и сам поживёшь. Верно, Гена?
- Верно. А я дак и сейчас, нормально… А если что – сам виноват…
И каждый опять о своём задумался…
… И, может быть, далёкие потомки случайно раскопают это депо: рельсы, шпалы, обломки бетонных плит, путаницу полусгнивших кабелей, потерянные инструменты, чьи-то оброненные часы… Что-то поймут они об этих мужиках, о нас?
Лишь бы поняли, знали, что и мы – жили, любили, страдали, строили и желали счастья, только счастья своим детям и внукам, а значит, и им – невообразимо далёким потомкам…
Да будут же они счастливы!