Геннадий ЛИТВИНЦЕВ. В стране велаяте-факих.
В поездке по Ирану невольно вспоминаешь мысли и пророчества «одного из самых умных людей России»
Вот рыскают по свету, бьют баклуши,
Воротятся, от них порядка жди.
(Грибоедов, «Горе от ума»)
«С навьюченным караваном мыслей и впечатлений въезжал я в вожделенные пределы Персии». В таком многообещающем стиле мог начать записки прежний путешественник, воздавая себе за лишения и опасности тернистых странствий. Поэт и дипломат Александр Грибоедов, с именем которого у нас накрепко связалось имя этой страны, сообщал с дороги: «Вот год с несколькими днями, как я сел на лошадь, из Тифлиса пустился в Иран… С тех пор не нахожу самого себя. Как это делается? Человек по 70-ти вёрст верхом скачет каждый день, и скачет по два месяца сряду, под знойным персидским небом, по снегам в Кавказе, и промежутки отдохновения. Недели две, много три, на одном месте! До меня известия из России доходят как лучи от Сириуса, через шесть лет».
А что ныне? Перелёт из Шереметьева в тегеранский Мехрабад занял не больше четырех часов. Много ли достойных упоминания мыслей слетят в кресло авиалайнера после посадочной суеты и позднего ужина? Конечно, пытаешься взбодриться, представить за ночной мглой просторы Русской равнины, извивы бегущего следом на юг Дона, заснеженные хребты Кавказа, зеркало Хазарского моря, вообразить стремившиеся в ту же сторону песенные челны Стеньки Разина, странствующего купца Никитина, посольство Ивана Грозного, закаспийский поход Петра… И десять веков назад люди знали пути из Руси в Персию, дипотношениям наших стран уже больше четырехсот лет. Мысли начинают разбег, но тут и снижение. Салам, Техран!
Кого нынче удивишь путешествиями? – скажет читатель. Едва ли не каждый студент после каникул «грузит» приятелей снимками, нащёлканными за границей, в экзотических странах и городах, которых и названия он не пытается удержать в измученной голове. Едут чаще всего на запад: какой русский не желает ощутить себя европейцем, хотя бы на время отпуска. Что ж, в Европе комфортно, чисто, уютно, сытно. Плывёшь в толпе по площадям и закоулкам, смотришь туристские объекты, ешь, пьешь, развлекаешься в пределах банковской карточки. Но на второй-третий день ощущение зависимости от могучей силы, соединившей тут невесть зачем тысячи людей со всего мира, начинает перерастать в чувство раздражения и протеста.
Да, тут победа, торжество комфорта и сытости, ликование потребителя, стирающего подошвами ног «священные камни», поглощающего попутно с едой и питьём памятники, предания, верования европейских народов, их обычаи, этнографию и историю, само пространство и время. И как бы вы ни были развиты, самостоятельны, не подвержены влияниям рекламы и моды, становится страшно потерять себя, слиться с массой и пропасть в толчее. Не достигнут ли тут идеал антиутопии, о котором предупреждали нас отечественные и западные прозорливцы, начинаете вы думать, не конец ли истории видим мы тут в самом деле, когда всё желаемое свершилось, окуклилось и нечего больше ждать, некуда дальше стремиться? Не придётся ли и нам принять это за окончательный итог цивилизации, смириться и обезличиться? Вы кожей начинаете чувствовать, что необходим духовный отпор, отрицание, очищение, чтобы не поддаться, вместе со всеми не поклониться всеядному божку сытости, не принять его за нечто высшее, сохранить остатки внутренней свободы.
Подобное настроение разделят с вами, конечно, очень не многие из обитающих на Западе «дорогих россиян», даже те из них не разделят, что в последнее время начинают ощущать позыв патриотизма и не прочь поговорить о «русском пути» и «просвещённом косерватизме». «Наши помещики продавали своих крепостных крестьян и ехали в Париж издавать социальные журналы», - съязвил о прежних западниках Достоевский. Нынешние любители Европы торгуют ресурсами России в масштабах прежде немыслимых, закладывают и проигрывают будущее страны, да и людей продают не хуже помещиков – учёных, спортсменов, артистов, пригожих девиц - и между тем ходят в либералах и прогрессистах. Впрочем, на Западе всем им цену знают и в приличные дома не пускают, хотя услугами, понятно, пользуются. Благодаря этой братии там и представление теперь обо всех нас, как о ворах и хамах. Да что, путешествующие сами же и говорят за границей между собой: «Соотечественника встретить – к неприятности». Так что, простите, даже и неприлично как-то стало нынче показываться в Европе.
Страна богатейшей культуры и древнейшей истории, щедро одарённая красотами природы, Иран, слава Всевышнему, почти не освоен вездесущим и оголтелым племенем туристов. Европейцы воспринимаются здесь отставшими маркитантами армии Александра Македонского. Но насколько без них лучше! – от пошлости всеядных толп устаёшь, истоптанные артефакты становятся декорациями. А Иран, кипящий неостывшей религиозной страстью, сознательно, принципиально несхожий с самодовольным «обществом потребления», упорно противящийся водворению в пределы всемирного «Глобалистана», свеж и таинственен, его надо открывать заново. Всё мёртвое плывет вниз по течению, а против плыть может только живое.
Страна «велаяте-факих» («правление богословов») начинается задолго до её пределов. Самолет еще не вошёл в воздушное пространство Исламской Республики, а в салоне начинается непонятная суета. Женщины одна за другой удаляются в туалетную комнату и возвращаются преображенными. Короткие юбки и брюки сменяются на длинные платья, волосы покрываются платками. По всему видно, что мы летим не просто в другую страну, но в другой мир, в иную цивилизацию. А может быть, совершаем путешествие во времени. Этому ощущению подвластны даже толстокожие западные вояжеры. В фешенебельном тегеранском отеле «Лалех» я увидел их скромными и обаятельными, в их поведении не осталось привычной развязности и высокомерия. Они не забрасывали ноги на стол. И все были как стёклышко – запрещённого Кораном алкоголя в «стране аятолл» нет нигде и ни для кого, не исключая иностранцев. Здесь не лицемерят, а всерьёз принимают религию и её заповеди.
В Иране не только приходится переводить стрелки часов, здесь иной распорядок дней недели. Выходные - четверг и пятница, воскресенье же и суббота - обычные рабочие будни. Мало того, что в стране не принят европейский григорианский календарь, но игнорируется и лунный мусульманский. Если в Европе сейчас 2010 год, в мусульманском мире по хиджре - 1431 год, то в Иране по персидскому календарю («солнечная хиджра») 1389 год. Здесь сохранились древнейшие зороастрийские названия месяцев. Иран во всем остается самим собой. Даже в мусульманском мире он подчёркнуто стоит особняком.
Грибоедов назвал Восток «неисчерпаемым источником для освежения пиитического воображения, тем занимательнее для русских, что мы имели с древних времен сношения с жителями оного».
Интерес к другим странам и народам определяется не одной лишь их величиной, географическим соседством, весом в международных делах, но скорее содержательной стороной их существования, привлекательностью духовного облика, значимостью исторического пути, сходством судеб, не всегда, быть может, угадываемым. Если говорить об Иране, то обращенный к нему взгляд русских людей, в целом доброжелательный, но отчасти и настороженный, обусловлен всеми перечисленными выше причинами, плюс к тому близостью нашего закаспийского соседа - опять же не только географической, но и исторической - к Кавказу, главной ныне болевой точке России. А между тем мы почти ничего не знаем о сегодняшнем Иране - внимания российских СМИ удостаиваются лишь дискуссии вокруг надуманного «ядерного досье» и отдельные антизападные, выдернутые из контекста, высказывания его президента. Заманчивой представилась мысль посмотреть на нынешний Иран глазами замечательного поэта, глубокого знатока Востока, дипломата, «одного из самых умных людей России» (Пушкин), пройти некоторыми его дорогами, отметить в его мыслях перекличку с современностью.
ДОРОГОЙ ВАЗИР-МУХТАРА
Русский полномочный посланник (на персидском - вазир-мухтар) Александр Сергеевич Грибоедов прибыл в Тегеран в декабре 1828 года, рассчитывая пробыть в нём не более семи дней, необходимых для переговоров с шахом о мерах по выполнению подписанного в феврале Туркманчайского договора. Ему отвели просторный дом, принадлежавший начальнику персидской артиллерии Мохаммед-хану Зембуракчи-баши в южной части города, вблизи ворот Дервазе. Посланника повсюду сопровождали 80 человек почётного караула и 15 феррашей-посыльных. Грибоедов посетил важнейших шахских чиновников, расстроив себе желудок чрезмерным угощением, а на третий день отправился к властителю Ирана на лошади сквозь глинобитные в те времена улицы и базары. Всё прошло гладко, но придворные шептались, что посол во время аудиенции нарушил протокол - не стоял, а сидел перед шахом, притом в сапогах. Шах Фатх-Али изнемогал под грузом короны и драгоценностей и завершил беседу словом «мерраджат» (отпускаю). Грибоедов сделал официальное представление на сей счёт, но ему ответили, что в выражении шаха нет ничего обидного и поспешили вручить украшенный алмазами орден Льва и Солнца 1-й степени, прекрасного коня с позолоченной сбруей и множество других подарков.
Тегеран, объявленный столицей Ирана лишь за тридцать лет до посольства Грибоедова, насчитывал в то время 20 тысяч жителей и представлял из себя большую деревню. Однако возведены были уже крепостные стены, дворец Гюлистан, Шахская мечеть, квартал иностранных посольств. Спустя два века 12-миллионный мегаполис занял громадную площадь в полторы тысячи кв. километров. С тех давних пор сохранились лишь старый шахский дворец и несколько мечетей. Северная часть города по ухоженности и комфорту вполне может равняться с западными столицами. Широкие, прямые и чистые улицы, могучие платаны, арыки, в любую жару несущие холодную ключевую воду, роскошные парки, фонтаны. От подножия горного хребта Альборз, от сияющей в отдалении вечным льдом горы Дамавенд веет свежестью, ароматом горных лесов, воздух просто хрустальный. Недаром здесь строил свои дворцы и резиденции шах (теперь в них музеи и картинные галереи). В зелени бульваров прячутся виллы новой бюрократии, коммерсантов, профессоров, врачей. “Нанесённые ветром”, шутят тегеранцы. Встречаются и целые кварталы высотных жилых домов. Можно увидеть заколоченные особняки прежних богачей, сбежавших в своё время на Запад. Здесь же, к северу, располагаются многие посольства (российское и английское, как самые старые, находятся “внизу”, в центральной части Тегерана). Довелось проехать мимо закрытого посольства США - его территория по-прежнему обнесена бетонной оградой и колючей проволокой.
Спускаясь по проспекту Валие Аср или по улице Фирдоуси к югу, постепенно попадаешь в “третий мир», теснину густо населённой части столицы. Основная часть его жителей появилась в столице в 70-е годы, когда аграрные реформы шаха согнали с родных мест множество безземельных и малоземельных крестьян. Утроившаяся менее чем за десятилетие масса окраинного населения и составила вместе со студентами основной горючий материал исламской революции. Позднее кварталы бедноты пополнились тысячами афганских беженцев. Здесь много чаще, чем в центре города, можно увидеть инвалидов тяжелой 8-летней войны с Ираком. В облике Тегерана, в его планировке и архитектуре виден (как теперь говорят, на макроуровне) общемировой конфликт Севера и Юга. У столицы явно два полюса, две антагонистические культуры - “северная”, иранских верхов, компрадорская по своей сути, и традиционная исламская культура низов тегеранского “юга”. Последняя явилась социальной опорой имама Хомейни, питала бурную энергетику первых лет преобразований, пополняла ряды пасдаранов - “стражей исламской революции”. Однако окончательно покончить с влиянием обитателей северных кварталов, воспитанных на иных ценностях, не смогла. Противостояние тегеранских полюсов, проявляясь то в явной, то в скрытой борьбе “реформистов” с “консерваторами”, определяет и сейчас политический климат всей страны.
С раннего утра на улицах невероятная толчея - вовсю движется рабочий люд, торговцы, военные, студенты, школьники. Университеты, школы и госучреждения открываются здесь в половине восьмого, предприятия и того раньше. Ну а магазинчики, лавки, бесчисленные чайные и забегаловки, кажется, не закрываются никогда. Из-за тесноты на тротуар то и дело заезжают мотоциклисты. Едут, впрочем, деликатно и осторожно, так что пешеходы не обращают на них никакого внимания. Вообще, несмотря на кажущийся автомобильный хаос на нешироких улицах и почти полное отсутствие регулировки, за неделю пребывания в Тегеране не довелось увидеть ни одного дорожного происшествия, ни одной “разборки” между водителями и пешеходами. Природная доброжелательность иранцев, вежливость да плюс абсолютная трезвость служат лучшим средством от конфликтов и аварий. К концу первого же дня научился и я переходить улицы, что поначалу казалось почти немыслимым. Смело пустившись в путь между машинами, подав знак рукой водителям, можно быть уверенным - вас пропустят. Надо видеть, как здесь переходят женщины - они даже не удостаивают водителей взглядом, идут со спокойным достоинством и уверенностью. И машины мягко замирают у их колен. Помню, наш молодой водитель как-то оплошал, поздно заметив шедшую наперерез женщину, и не оказал ей положенной вежливости. Тегеранка с таким выражением презрения сделала едва заметный, но характерный жест кистью руки, что бедный Юсуф весь залился краской.
Именно женщины придают улицам и базарам Тегерана особый, экзотический колорит. Большинство из них укутаны с ног до головы во всё чёрное. Чадра (покрывало) и хиджаб (косынка) постоянно напоминают приезжему, что он находится в мусульманской стране. И не просто в мусульманской, а в такой, где вся жизнь построена на принципах ислама и законах шариата. Но, сказать откровенно, чёрное покрывало придает особое очарование женщинам, высвечивая изящество рук, бледность или румянец лица, таинственное мерцание бездонных персидских глаз. Полускрытая, стыдливая красота, как известно, действует много сильнее открытой, нахальной. В обществе, где уважается и превозносится целомудрие, возрождается забытый у нас тайный язык любви, поэтическое поклонение красоте. Любоваться персидскими красавицами действительно можно лишь поэтически, тайно, украдкой – откровенно рассматривать незнакомую женщину здесь не принято.
В ГОСТЯХ У ХОМЕЙНИ
Какая радость от того, что мир велик, если сапоги жмут?
Персидская поговорка
«Англичане смиренно сгибают колена и садятся на пол, как Бог велит, и разутые, а мы, на возвышенных седалищах, беззаботно, толстыми подошвами нашими топчем персидские многоцветные ковры. Ермолову обязаны его соотчичи той степенью уважения, на которой они справедливо удерживаются в здешнем народе», - записал Грибоедов свои первые персидские впечатления, полученные, впрочем, ещё в Эривани. Про боевые ермоловские времена и связанные с ним привилегии сейчас в Иране, конечно, мало кто помнит. И при входе во всякое учреждение, в том числе и публичное, вроде музея, нам, как и всем прочим, приходится разуваться, а потом ходить в носках по коврам или паркету. Садиться на пол теперь, правда, нужды нет – «возвышенные седалища», то есть стулья, за два века обрели иранское гражданство.
Ещё будучи советником русской делегации на переговорах в Туркманчай, Грибоедов позаботился о том, чтобы был разработан отдельный церемониал приёма русских дипломатов шахским двором, который и был утверждён специальным протоколом. Согласно ему русский посланник со свитой могли являться во дворец в сапогах и калошах, что не позволялось представителям других стран. Перед тронным залом они снимали калоши и оказывались в чистых сапогах. Сам посланник во время шахской аудиенции обрёл невиданное прежде право сидеть. Так был решён вопрос, оказавшийся непосильным для английской дипломатии и стоивший до этого немало нервов генералу Ермолову. О туркманчайском протоколе, по-видимому, ведать не ведал советский министр и посланник Эдуард Шеварднадзе, иначе бы ему, обладателю куда более высокого ранга, не пришлось вести переговоры в иранской столице «на босу ногу». Хотя это случилось совсем в другие времена и при новых обстоятельствах, вспомнить о том стоит – ведь тут перекличка двух дипломатов, двух пониманий своего долга и государственных интересов. Грибоедов, озабоченный величием и благом Отечества, добился для русских послов права входить к шаху в сапогах. Шеварднадзе преуспел в сдаче позиций страны, которой присягал служить, и впоследствии гордился своим предательством. Не имея ни в чём твёрдости и достоинства, он покорно разулся на пороге имама Хомейни и перебирал перед ним иззябшими ступнями.
Шеварднадзе явился в Тегеран с поручением генсека Горбачёва – передать имаму Хомейни ответ на его послание. Руководитель Ирана жил в неприметном саманном домике в Джамаране, на северной окраине Тегерана. Не имея никакой личной собственности, глава государства арендовал его за пятнадцать долларов в месяц. Из центра города до этих мест добраться не так-то просто. Заканчиваются широкие проспекты, за ними тенистые кварталы богатых особняков, дорога поднимается в гору, кривые, не асфальтированные улочки предместья становятся всё теснее и уже. А дальше, на улицу шахида Хасана, автомобилем вообще не проедешь, надо спешиваться, чтобы за неохватным древним вязом найти дверь в глинобитной стене. В глубине двора ничем не примечательная мечеть и низкий домик из двух комнат. Его открыл нам Ахмад Фаллах Мехрджерди, один из бывших охранников Хомейни. Комната на двенадцать метров, в которой обитал с женой основатель Исламской Республики, до сих пор хранит установленный им уклад: из всей обстановки низенький столик, потёртый серый коврик да в углу застеклённый шкаф с небольшим собранием книг.
- Всё так и осталось, как было двадцать лет назад, при его жизни, - рассказал Ахмад. – Как-то начали красить стены мечети, что рядом с домом. Имам увидел и спросил: «А что, в городе все остальные мечети уже покрашены?» Отложите, сказал, до тех времён, когда не останется не- отремонтированных домов у простых иранцев. Так мечеть и стоит, если вы заметили, до сих пор недокрашенной.
Не здесь ли, спрашиваем, Хомейни принимал Шеварднадзе, доставившего имаму ответ Горбачева на его письмо?
- Да, в этой самой комнате. Вот здесь в углу сидел имам, там ваш министр иностранных дел. Тогда имам и предсказал, что ваша страна вскоре распадётся, - продолжал Ахмад.
Об этой таинственной встрече советская печать ограничилась тогда невнятно-кратким сообщением. А дело было так. 7 января 1989 года имам Хомейни направил генсеку Горбачёву пространное послание, в котором попытался убедить зачинщика «перестройки», показавшей к тому времени всю гибельную бесперспективность, осмыслить происходящее и возглавить другую, настоящую перестройку – духовную, опирающуюся на религиозную веру и исторические традиции народа. Вот что, в частности, писал Хомейни:
«Вам явился цветущий сад Запада и заворожил Вас, но знайте, что истина не там. Если Вы пожелаете на этом этапе распутать клубок экономических проблем социализма, обратившись с этой целью к очагам капитализма на Западе, то не только не излечите своё общество от недугов, но закончите тем, что другие вынуждены будут исправлять Ваши ошибки. Ибо если ныне марксизм зашёл в тупик в своих экономических и социальных исканиях, то и западный мир погряз в тех же проблемах, только в другой форме и в других сферах.
Основная проблема Вашей страны не в вопросах собственности, экономики и свободы. Ваши трудности заключаются в отсутствии истинной веры в Бога, а это ведёт и будет вести Запад в трясину безвыходности, в тупик. Вы сами знаете, что в силу своей природы человек стремится к познанию и власти и его невозможно удовлетворить на этом пути. Даже если он станет властелином всего мира, то, узнав о существовании другого мира, будет стремиться к тому, чтоб завладеть и им. Следовательно, в мире должны существовать абсолютная власть и абсолютное знание, которые восполняют человека. Иначе говоря, всемогущий Бог, к которому мы все обращаемся…»
Послание – горячее по тону, назидательное, с многочисленными ссылками на религиозные авторитеты – окрашено своеобразным политическим романтизмом, верой в возможность духовного преображения людей, повернувшихся к Богу. И вместе с тем удивляет наивностью: неужели Хомейни всерьёз допускал, что в результате его наставлений Горбачев способен был пойти по иранскому пути, после семидесяти лет воинствующего атеизма установить религию – христианство или ислам - официальной идеологией страны? Легко представить всё недоумение генсека при чтении текста, насыщенного малопонятными и чуждыми ему идеями, непосильного специфически-исламской фразеологией. Тем не менее отмолчаться было нельзя – слишком серьёзной фигурой является Иран на геополитической карте мира.
Доставку составленного советниками ответа поручили министру иностранных дел Шеварднадзе. Кремлёвский вельможа, преуспевший к тому времени в сдаче позиций страны западным патронам, вероятно, ожидал роскошного приёма в шахском дворце, пышных восточных церемоний, а вместо этого оказался в темноватой комнатушке ветхого саманного дома. Да ещё и посольский ЗИЛ пришлось оставить на дальней дистанции и проследовать часть маршрута пешком, а потом снять туфли у входа. И это самолюбивому сибариту, привыкшему к почитанию своей особы, к церемонным ритуалам встреч и провожаний! Обстановка внутри дома насторожила его ещё больше: комната оказалось почти пустой, с единственным стулом и истёртым ковриком на полу....
Хомейни предстал в чёрной чалме и просторном одеянии священнослужителя. Он поприветствовал, но руки не подал - не в обычае, жестом предложил гостю стул. Сам же уселся на пол. Его примеру пришлось последовать и помощнику Шеварднадзе. Принесли по чашке чая с двумя кусочками сахара на блюдце – и по сей день, свидетельствую, традиционное угощение во всех официальных учреждениях Ирана. Хомейни не спешил начинать разговор, оглядывая лица гостей. Говорят, он обладал сверхъестественной способностью распознавать людей по глазам и потому избегал телефонных разговоров. В его резиденции вообще не было телефона.
Неподготовленность к встрече, растерянность от неординарного приёма, глухое непонимание своего собеседника и ситуации в целом красочно отобразились в мемуарах Шеварднадзе (в прошлом году они вышли в Москве на русском). «Письмо Хомейни очень встревожило Горбачева, он не знал, как ответить, признаться, не знал и я, - пишет побывавший в дипломатах партийный номенклатурщик. - В глубоко философском послании иранский лидер подчёркивал, что хотел бы, чтобы Горбачев обрёл представление о высшем и вечном мире, существующем после смерти. В этом пожелании — главная мысль письма. Лидер Компартии Советского Союза, атеист по мировоззрению, конечно, не мог быть партнёром в теологической дискуссии с высшим духовным лицом Ирана. Мы решили в ответном письме ограничиться рассмотрением взаимоотношений наших двух государств, перспектив их развития и проблем региона».
25 февраля Шеварднадзе прибыл в Тегеран. Несмотря на болезнь, Хомейни согласился принять московского гостя, что являлось, конечно, проявлением уважения к великой стране, которую он представлял. У Шеварднадзе же на уме своя версия: «Возможно, здесь была и другая, подспудная, исторически всегда существовавшая причина — я имею в виду интерес Персии (ныне Ирана) к Грузии. Эта мысль не покидала меня».
Как бы то ни было, но при входе в дом наследнику грузинских царей пришлось разуться. «Это уже само по себе вызывало неловкость — одет с учётом всех требований дипломатического протокола, но без обуви», - сетует Шеварднадзе. С самого начала его предупредили, что время имама ограничено и беседа может продлиться не более пятнадцати—двадцати минут.
В молчаливом ожидании гости оглядывают комнату. «Жилье Хомейни предельно аскетично, - замечает Шеварднадзе. - Чувствовалось, что здесь постигается высший смысл существования, и потому имаму ничего не должно мешать». И снова московский сановник вспоминает о своём грузинстве: «Мысли унесли меня в историческое прошлое. Сколько грузин в разные времена сидело вот так в приёмной иранского шаха! Правда, я сейчас представляю другую страну, и всё же… Ожидание стало тяготить меня. Вспомнилось и то, что не так уж давно руководитель великой страны (грузин по происхождению) вместе с союзниками распределял в Тегеране сферы влияния в мире. Тогда судьба Ирана в большой мере зависела от этого грузина». Но и вызывание образа Сталина не согревает: «Ноги в носках озябли. Мы ждали минут пятнадцать, позже я узнал, что так принято, встречи с руководством Ирана неизменно начинаются на 10—15 минут позже назначенного срока. Через несколько минут мне дали знать, что имам скоро будет. Сначала появился его сын. Он, в свою очередь, вежливо предупредил о приходе имама. В комнату вошёл небольшого роста старик, симпатичный, с белой бородой, как принято, в чёрной чалме и сером халате».
После приветствий Шеварднадзе приступил к пересказу письма Горбачева: «Михаил Сергеевич пишет о том, что ваше послание к нему полно глубокого смысла. Со многими положениями можно согласиться, многие - можно оспорить. Но не это главное. Главное - раздумья о судьбах человечества и мира. Каким путем идти - догматическим или новаторским? Мы выбрали второй - путь обновления...»
Хомейни внимательно слушал речь гостя, временами кивал головой. Потом, недолго помолчав, сказал в ответ:
— Я разочарован. Слышал, что Горбачев разумный человек. Не случайно я обратился к нему с письмом, в котором осмыслены роль и место человека не столько в земной жизни, сколько в вечности. Если нет понимания вечности, земные дела не привести в порядок. Но на поставленные в моём послании вопросы ответа я не получил.
Шеварднадзе встрепенулся, попытался разрядить ситуацию.
- Духовность и наша главная задача, - сказал он.
- Нет, всё-таки ответа я не получил, - имам поднялся и решительно пошёл к выходу.
«Я был страшно злой. Я же все-таки грузин, а сколько мы натерпелись от этих персов… И ещё перед входом пришлось разуваться, и потом туфли холодные надевать. Настроение у меня испортилось. Я сознавал, что визит прошёл не так, как мы планировали. Вечером за ужином министр иностранных дел ИРИ Велаяти сказал, что имам доволен встречей.
- Но ведь он произнёс всего несколько слов, мне кажется, мы толком и не поговорили.
- Вы заметили, он трижды кивнул? У нас это означает чрезвычайное уважение и понимание».
Что ж, Восток – дело тонкое. Велаяти, исходя, разумеется, из собственных интересов, постарался пролить бальзам на душу незадачливого дипломата. Но по-настоящему встречи «на высшем уровне» - на уровне идей и взаимопонимания – не получилось и не могло получиться: собеседники представляли собой диаметрально-противоположные мировоззренческие миры.
Хомейни, вручивший народу “верительные грамоты от Бога”, остаётся в Иране и по сей день незыблемым авторитетом. Первые годы его резиденция находилась в священном город Куме, в таком же неказистом одноэтажном домишке. В любое время суток здесь толпились тысячи иранцев со всех концов страны. Приёмная аятоллы представляла из себя абсолютно пустую комнату, лишь у стены на полу лежало свёрнутое бело-голубое в шашечку байковое одеяло. На нём и располагался Хомейни, принимая посетителей. Всё своё немалое наследственное имущество имам передал на нужды народного просвещения. «Называйте меня служителем, а не руководителем, - говорил имам согражданам. – Ислам обязывает нас служить. Для этого много не нужно, я боролся с шахом с помощью пера и нескольких листков бумаги». Разительное отличие от западных лидеров с их Мониками, модельными супругами и нескончаемыми коррупционными скандалами! Деятелю типа Шеварднадзе, готовому на любое предательство из-за сомнительной славы «прогрессиста» и либерала, ради почестей от сильных мира сего (впрочем, быстро проходящих), неуютно и тревожно рядом с человеком, обладающим пророческим видением будущего. Неуютно и страшно, как облучённому неизвестной энергией, невиданным светом… Шеварднадзе был просто подавлен встречей с Хомейни. Не способный понять собеседника, он явно чувствовал в нём нечто высшее и даже недоступное ему, его кругозору, понимал, что тот вознесён на внушающую невольное подобострастие высоту.
Здесь, в квартале бедноты, Хомейни и скончался 3 июня 1989 года. Своим наследникам он оставил чётки и молитвенный коврик, своим последователям – созданное им исламское государство, великую цель единения людей всех вер и конфессий на основе общих моральных принципов и социальной справедливости.
МЕЧЕТЬ – ЯЧЕЙКА ОБЩЕСТВА
Задушевный друг Грибоедова Степан Бегичев, адресат его многих писем и путевых заметок, вспоминал: «Однажды сказал он мне, что ему давно входит в мысль явиться в Персию пророком и сделать там совершенное преобразование, я улыбнулся и отвечал: «Бред поэта, любезный друг». «Ты смеёшься, - сказал он, но ты не имеешь понятия о восприимчивости и пламенном воображении азиатцев. Магомет успел, отчего же я не успею?» И тут он заговорил таким вдохновенным языком, что я и начинал верить возможности осуществить эту мысль».
В Тегеране более трёх тысяч мечетей. И невозможно понять здешнюю жизнь, не побывав хотя бы в одной из них, не поговорив с мотавалли (настоятелем). Не стану рассказывать о больших соборных мечетях, о древних исфаханских, представляющих из себя непревзойдённые жемчужины исламского зодчества. Побываем в самой простой и скромной на одной из улочек южной части Тегерана. Сразу удивляет отсутствие торжественной сумрачной тишины, покоя и отрешённости от мира, привычных нам по христианским церквям, православным или западным. В мечети люди свободно ходили, громко разговаривали, спорили и смеялись. В это же время одни прихожане молились, отбивая поклоны в сторону Мекки. Другие, пробормотав несколько изречений из Корана, пятясь, покидали молитвенный зал.
Чтобы понять, как дом молитвы мог стать в свое время центром антишахской агитации, своего рода “якобинским клубом”, надо знать, что мечети на Востоке всегда служили не только духовным, но и вполне светским, социально-политическим целям, являлись ячейками исламского общества. По словам мотавалли, он обязан знать насущные нужды людей, живущих в округе, желательно помнить каждого по имени. В молитвенном зале мечети ее прихожане могут отметить семейный праздник, справить свадьбу, совершить погребальный обряд и поминки, здесь же могут встретиться по какому-нибудь делу жители всего квартала и даже провести предвыборный митинг или собрание члены какой-нибудь организации (конечно, не имеющей предосудительных целей). Мечеть - это центр общения, куда можно придти днём и ночью, получить совет и помощь от настоятеля или других прихожан. При некоторых существуют даже брачные конторы. Социальная служба общины опекает больных и старых. Имеется кредитное отделение, своего рода касса взаимопомощи, которая может выделить верующему ссуду на строительство дома, покупку мебели или машины. Мотавалли самый, пожалуй, влиятельный человек в округе, он распределяет социальные пособия, в его рекомендациях нуждаются при поступлении на работу или учёбу. «Ислам не господствует, а служит», - учил имам Хомейни. Среди его наставлений есть и такое: «В исламе больше политических предписаний, чем религиозных. Политика является религиозной обязанностью мусульман». Шиизм, господствующее в Иране течение ислама, не признаёт отделения церкви от государства, «души от тела», как говорят здешние богословы. Община иранских мусульман - не просто религиозное объединение. Одновременно она гражданская инициатива, общественный союз, партия, своего рода коммуна. Во многом благодаря этому Иран смог встать на собственный путь развития, независимый и от Запада и от Востока. Иран явил миру с точки зрения Запада немыслимое, не поддающееся пониманию: демократическую революцию под зеленым знаменем ислама. В классических схемах по одну сторону баррикад оказывались борцы за свободу и равенство, вдохновлявшиеся идеями Просвещения, а по другую – консерваторы, обскурантисты, защитники “тронов и алтарей”. Здесь же, напротив, деспотический режим шаха исповедовал рационалистическую философию прогресса, проводил либеральные реформы, а против него восстали, казалось бы, «звавшие в прошлое» - поддержанные народом сторонники религиозной веры.
Ещё Грибоедов отмечал, что в Европе мало интересуются тем, что происходит на Востоке (сам он читал в подлиннике великих персидских поэтов и даже пробовал писать стихи на фарси). И сегодня, в дни информационного бума и «всемирной паутины», не скажешь, что ситуация в этом смысле решительно изменилась. «Революция аятолл», продемонстрировавшая многомерность и многовариантность истории, вызвала поначалу взрыв интереса на Западе, но так и осталась «непонятной», «чужой» всем существующим там движениям и партиям, так что интерес постепенно угас. Его, конечно, могли бы подогреть какие-то новые потрясения в Иране, их с нетерпением ждали все противники аятоллы Хомейни, но так и не дождались. Если вспомнить, какие драматические события и повороты, сопровождавшиеся избиениями «попутчиков», массовым террором и потоками крови, происходили за тридцать лет во Франции после 1789 года и в России после 1917-го, придётся признать, что революционный режим в Иране, кипевший только первые два-три года, показал высокую степень устойчивости и вегетарианства. Судя по всему, наследию имама Хомейни суждена долгая жизнь. Напрасно те, кто ненавидит иранский режим и желают ему поражения, надеются на то, что в стране произойдет "перестройка" наподобие горбачевской, со сдачей всех идейных и политических позиций. В отличие от западного человека мусульманин во всяких трудных ситуациях задаётся вопросом не «чего я хочу? как сделать себе лучше?», но “чего хочет Бог? что Он ждёт от меня?”. В этом сила ислама. И эта сила позволяет ему бросать вызов западной цивилизации «по всему фронту».
Распространенное на Западе сравнение Иранской революции с Французской и Русской оправдано, в частности, тем, что ей также предшествовало широкое умственное движение, в котором можно различить отзвуки и европейской традиции свободолюбия и тираноборчества. Но вот что резко отделяет иранскую интеллигенцию от европейской и русской: в революцию она шла, не воюя с религией своего народа, а, наоборот, вступив с нею в союз. Более того, она положила ислам в основу своего мировоззрения и активно “продвигала” его в народном сознании. Последующее восхождение имама Хомейни к вершинам власти и построение в Иране своеобразной формы теократии невозможно представить без активных усилий интеллигенции, воззвавшей к духовенству как единственной силе, способной спасти народ от духовного рабства. Это не «сто прапорщиков», которые, по ироническому замечанию Грибоедова о декабристах, «задумали изменить весь государственный быт России». В такой напряжённо-религиозной стране, как Иран, позиция духовенства сыграла решающее значение. В то же время антишахская оппозиция отдавала себе отчет в том, что ислам не оправдает надежд на обновление общества, если сам не будет реформирован. «Исправьте себя, тогда и страна исправится», - сказал имам Хомейни своим сторонникам.
Уже в 60-х годах иранские интеллигенты пошли “в чайхану” (“в народ”, говоря по-нашему), распространяя в массах, и не без успеха, “новую правду” об исламе, идеологию «красного шиизма». В те годы, рассказал мотавалли, горожане, особенно молодые, мало ходили в мечети, ислам интересовал лишь стариков и старух. Власти сознательно развращали молодежь в ночных клубах, кинофильмами, рок-музыкой, алкоголем. “Мы потеряли тогда собственное лицо, свою исламскую душу и думали, что не нуждаемся больше в религии. Но заблудившаяся душа вскоре сама затосковала и запросилась к Богу. С начала 70-х молитвенные залы стали вновь наполняться. Тогда мы расслышали голос имама и словно заново обрели себя. Мы заговорили на собственном языке и отвергли американских идолов. Все люди вновь стали братьями”.
Согласно конституции Ирана, верховную власть в стране осуществляет рахбар — духовное лицо, которого не народ выбирает, а выдвигает из своей среды высшее духовенство. Когда на Западе указывают на недемократический характер этой процедуры, в Иране отвечают, что идея велаете факих (власть теологов) была востребована и признана самим народом. Все остальные институты государства не отличаются существенно от западных и функционируют примерно в том же порядке. В Иране нет однопартийной системы, характерной для тоталитарных режимов. Здесь действуют разные партии, борются между собой разные направления общественной мысли — есть шииты-традиционалисты и шииты-новаторы, прагматики-технократы и исламские левые и т.д. Они постоянно ведут между собою дискуссии, в которых нет запретных тем. Единственное исключение: нельзя подвергать сомнению “принципы исламской революции 1979 года”. И парламентские выборы поочередно приводят к власти то “консерваторов”, то “реформаторов” (до 2005 года, когда президентом стал М.Ахмадинежад, этот пост в продолжение восьми лет занимал “реформатор” С.Хатами — кстати, духовное лицо, в отличие от мирянина Ахмадинежада), причём рахбар в период выборов никогда не становится на ту или другую сторону. Вообще, он не часто вмешивается в дела государственного управления и при этом всегда консультируется с другими факихами (теологами), входящими в состав состоящего при нем Наблюдательного совета. Такую систему можно назвать “мягкой теократией”.
Довелось видеть пятничный намаз в Исфахане. Ровно в полдень выходного дня на исторической площади Имама собрались тысячи людей всех возрастов. Местный имам в проповеди не задавался богословскими вопросами - он простым и ясным языком говорил о насущных делах города и страны, осуждал дух лицемерия и насилия западных стран, призывал молодежь не поддаваться внушениям американской пропаганды, пытающейся вновь разделить иранский народ. Осмотрев тысячелетние, неповторимые по красоте памятники и дворцы Исфахана, начинаешь особенно ясно понимать, почему такое отторжение вызывало у иранцев насаждение примитивных стандартов и вкусов “общества потребления”. Народ с 25-вековой историей, с утончённой культурой и самоцветным искусством, не мог не счесть политику шаха по американизации общества национальным оскорблением и предательством. Он призвал аятоллу Хомейни из изгнания, чтобы “вернуть себе самого себя”.
С ВОСТОКА НА ЗАПАД
“Революцией духа в бездуховном мире”, «выходом из тупиков современного мира через очищение от его пороков» назвал произошедшие в Иране в 1979 году события французский философ Мишель Фуко. В ходе революционного обновления жизни массы решительно потребовали, в полном соответствии с исламскими традициями, строжайшего запрета алкоголя и наркотиков, порнографии и половой распущенности, азартных игр и финансовых спекуляций. Наиболее активную силу движения составляли женщины. Они сами вернули себе исламскую одежду, запрещённую при шахе, вернули по собственному пониманию, а не потому, что этого хотели их мужья или муллы. Предписание шариата о ношении хиджаба имам Хомейни объяснял стремлением показать мужчинам, что женщина — не игрушка в их руках, не предмет чувственных наслаждений, а полноправный член мусульманского общества, чьё человеческое достоинство нужно уважать.
Депутат меджлиса, член комитета национальной безопасности и иностранных дел, профессор Тегеранского университета госпожа Е. Кулайе встретила нас в прекрасном льющемся жемчужно-сиреневом одеянии, соответствующем в то же время всем требованиям исламской этики.
- Вокруг обычая носить чадру и хиджаб много спекуляций и домыслов, - сказала она. - Но вы могли убедиться, что эта одежда противоречит лишь западным взглядам на свободу личности, но никак не представлениям самих иранских женщин. У нас и глубоко верующие и не очень религиозные носят чадру и хиджаб с достоинством и с гордостью. Без них они чувствуют себя как бы беззащитными, теряют чувство самоуважения. По нашей традиции, чем скромнее женщина, тем больше она достойна уважения. Хиджаб не препятствует трудовой или общественной деятельности женщин, наоборот, предоставляет им право участвовать в экономической, культурной и социальной жизни, не подвергая сомнению своё целомудрие и чистоту.
К этим словам я добавил бы мысль о социальном аспекте древнего обычая. Под чадрой не видно, как одета женщина, роскошно или в нарядах с дешёвого рынка. Это важно для общества, провозгласившего главной своей целью социальную справедливость. Черное покрывало как бы уравнивает бедных с богатыми, является символом равенства, как блуза у нас в двадцатые годы, как куртка Мао, сандалии дядюшки Хо во Вьетнаме или кубинская униформа. При этом исламская республика впервые за всю историю Ирана действительно уравняла женщин в правах с мужчинами, сделав их наиболее активной частью общества. Если при шахе лишь 36 процентов женщин умели читать и писать, то сейчас их грамотность поднялась до 75 процентов. 60 процентов иранских студентов - девушки. Женщин можно встретить среди чиновников министерств и депутатов любого уровня, преподавателей вузов и бизнесменов. Между прочим в меджлисе (парламенте) их больше в процентном отношении, чем в нашей Госдуме.
Между тем в Европе хиджабу объявлена настоящая война. Недавно во Франции принят закон, запрещающий ношение одежды, хотя бы частично скрывающей лицо женщины. Французский министр юстиции М. Альо-Мари сказал, что это решение в интересах «достоинства и равенства женщины». У либеральных политиков всё обратно правде и смыслу: процветающая в Европе публичная торговля женщинами, выставление их раздетыми напоказ у позорного столба (шеста) в ночных заведениях или в прямо в витринах на улицах означает, по их прогрессивному мнению, свободу, равенство и достоинство прекрасного пола, а вот платок на голове – унижает.
Если наложить кальку западных представлений о «правильном» обществе на современный Иран, мы увидим множество больших и малых несовпадений, их кто-то может назвать «нарушениями» (демократии, прав человека, норм морали, модных либеральных теорий и т. д.). Но если подобным же образом наложить на западные страны рамку исламских требований к личности и обществу, то явится ещё больше несовпадений (преступлений против божественного мироустройства, по мнению радикалов). Кто из них прав – судить не берёмся. Напомню лишь слова Евангелия, что «мудрость мира сего безумие перед Богом». Скорее всего, спор антагонистов не прекратится до скончания времён. Если же говорить исторически, надо признать, что антирелигиозная государственность придумана одними только европейцами и не у одного неевропейского народа никогда не существовала. Неправда, будто бы «религия – частное дело каждого». В действительности религия всегда была, есть и будет делом не только отдельного человека, но и каждого народа в его совокупности, причём первостепенным делом на пути его самосознания и самоопределения. Народы Ирана на протяжении всей своей трехтысячелетней истории были глубоко религиозны. Если отдельные их представители иногда отпадали от религии, то только под уродующим воздействием извне привнесённых идей.
Иранская революция подтвердила дуализм цивилизаций, конкуренцию двух альтернативных проектов исторического процесса. А за претензией Запада представлять свой проект как единственно правильный путь развития человечества просто скрывается агрессивное стремление к гегемонии, желание заменить «цветущую сложность» (Константин Леонтьев) народов и культур тоталитарной моделью современного глобализма. В этом уверен крупнейший французский философ-традиционалист Рене Генон. В книге «Восток и Запад» он горячо отстаивает необходимость решительного противодействия современному Западу со стороны оставшихся традиционных обществ.
Наивно было бы представлять, что пуританизм и аскеза могут нравиться всем без исключения. Этому находится объяснение в самом Коране: “А человек взывает к злу так же, как он взывает к добру, ведь человек тороплив” (17: 12). Как-то вечером в Тегеране мы остановили частную машину. Немолодой иранец оказался разговорчивым, к тому же немного знал английский. После короткого знакомства он заявил нам, что на его взгляд жизнь при шахе была много лучше, чем сейчас. И предъявил свои аргументы: бутылка водки стоила тогда всего один доллар, виски пять долларов, а женщины ходили без покрывал. Старый греховодник дал понять, что он и сегодня может помочь иностранцам, если у них есть потребность в выпивке или девочках. В общем, как у нас говорят, свинья грязь найдёт. Но в Иране её не разводят специально в каждом дворе, у каждой остановки, не навязывают по телевидению. Молодое поколение растёт нравственно и физически здоровым. За тридцать послереволюционных лет население страны выросло вдвое – с 35 до 73 миллионов человек! И сейчас более половины иранцев моложе 25 лет. Молодая страна, устремленная в будущее...
Американский философ и политик правого толка Патрик Дж. Бьюкенен видит прямую связь между утратой народом религиозности и его депопуляцией. «Когда христианство на Западе начало терять позиции, - пишет он в книге «Смерть Запада», - произошло еще одно событие - западный человек стал отказываться от продолжения рода. Ведь корреляция между верой и большой семьей абсолютна. Чем больше люди преданы вере, будь то христианство, ислам или иудейство, тем выше у народа уровень рождаемости».
Разумеется, иранская молодёжь не отказывается вовсе от свойственных возрасту удовольствий и развлечений, «пасётся» в Интернете, смотрит западное телевидение (с помощью дешёвых, хотя всё ещё официально запрещённых спутниковых антенн), слушает рок-музыку, посещает закусочные, оформленные под американские «Макдоналдсы», где нет изысканной персидской кухни, зато лёгкая стильная музыка и непринуждённая обстановка. Вместе с тем на столе у каждого юноши и девушки с малых лет лежат Коран и книги великих поэтов Ирана. В Ширазе можно увидеть, как молодые люди стоят в очереди, чтобы совершить намаз над гробницей Хафиза и с благоговением прочесть несколько его газелей, памятных каждому иранцу.
Западные наблюдатели, разнюхивающие, где Иран может прятать ядерное оружие, не догадываются, что гораздо более мощную бомбу, хоть и замедленного действия, представляет собою иранская школа. Проект “новой исламской цивилизации” уделяет ей первостепенное внимание. «Ключи к будущему держат в своих руках учителя», - говорил имам Хомейни. Хотя дисциплиной № 1 в школах всех ступеней считается богословие, никакие другие дисциплины, включая естественные и точные науки, не остаются в небрежении. Особенно примечательна забота о культурной преемственности. Молодёжь чтит и знает историю страны и имеющую мировое значение национальную литературу Школьники, например, в обязательном порядке заучивают наизусть десятки страниц из произведений поэтов классической эпохи (а это в основном ХII—ХIV века). Среди школьных дисциплин значатся сочинение стихов и публичное чтение (или пение) классиков.
ЧТО ИРАНЦУ ФАЛАХ, ТО И РУССКОМУ СПРАВЕДЛИВОСТЬ
Пожары в парижских пригородах, «карикатурный кризис», сжигание Корана в США, нарастающая напряжённость в Палестине и вокруг Ирана свидетельствуют об усилении религиозного фактора в политике. Исламский мир всё решительнее отвергает западные либеральные ценности, Запад в свою очередь охвачен исламофобией. Кажется, всё говорит в пользу американских стратегов С.Хантингтона и З.Бжезинского, создавших теорию о неизбежности в новом веке «межцивилизационного конфликта», о «дуге напряжённости» между Севером и Югом. К сожалению, в последнее время и Иран даёт поводы к усилению этой напряженности.
Ещё при М. Хатами, предыдущем президенте Ирана, был создан в Тегеране Международный центр диалога цивилизаций. Волей случая мы оказались одни из первых гостей Центра из России. И потому директор отдела общественных связей М. Касайзаде не пожалел времени, чтобы раскрыть тематику и задачи учреждения. Прежде всего - это разъяснять в мире суть происходящих в стране процессов, противодействовать антииранской компании, ведущейся политической и пропагандисткой машиной США. А начал г-н Касайзаде с главного - с роли ислама в современном обществе. Ислам, по его словам, для правоверного не только религия, но прежде всего образ жизни, регулятор всей повседневной деятельности.
Совместимы ли шариатские нормы хозяйствования с задачами постиндустриального развития, с модернизацией экономики? – задали мы вопрос. Вполне, прозвучал ответ, ведь ислам очень динамичен, он способен к реформированию, не отступая от основных цивилизационных ценностей. Усилия иранских экономистов направлены на отказ от господствующих на Западе либеральных подходов к политической экономии. Они считают, что растущее демографическое преобладание Юга само по себе лишает Запад прерогатив на проведение дальнейшей глобализации на своих условиях. В 21 веке мир должен стать полицентричным, а для этого следует лишить Запад, прежде всего США, его главной силы, можно сказать, магического могущества - присвоенного некогда права определять собственными терминами все основные политические и экономические понятия, такие как религия, свобода, демократия, права человека, развитие и т.д., вкладывая в них выгодный для себя смысл. Но так называемые “общечеловеческие ценности” на деле оказываются лишь ценностями далёкой заокеанской державы и совсем не подходят большинству других сообществ и стран. Термины в исламской интерпретации дают принципиально иное понимание общественных процессов. Приведу лишь два экономических понятия: “закят”, трактуемый как очищение полученных доходов через обязательную благотворительность, и “фалах” – благосостояние вместо западного термина “развитие”. Казалось бы, какая разница, как назвать? Но исламский “фалах” в отличие от западного “развития” выражает не столько объемные показатели производства и прибылей, сколько справедливое их распределение. Условия жизни людей и соблюдение равных прав для исламского общества важнее показателей экономического роста. “Фалах” на микроуровне означает, что каждый человек получает справедливую плату за свой труд, пользуется личной свободой, принимает участие в политической жизни, имеет условия для духовного и культурного роста. Для получения такого результата вовсе не обязательно, чтобы ВВП исламского общества был бы равен уровню современных промышленно развитых стран. Надо лишь разумно использовать данные Богом каждой стране материальные ресурсы и установить их справедливое распределение.
Проиллюстрирую эту мысль собственной выкладкой. В Иране за один доллар можно залить в баки десять литров высококачественного бензина (у нас лишь один литр), при этом цена одинаковая по всей стране. Но там никто и не призывает поднимать цены на заправках до мирового уровня. Зачем, по какому праву? Ведь нефть своя, иранская, она принадлежит всему народу, а потому государство назначает «справедливую» цену, исходя из уровня жизни населения. Доходы же от продажи нефти и газа за рубеж используются на дотации гражданам на жилье, продукты питания, общественный транспорт, на общенациональные программы развития, а вовсе не на покупку чиновниками и нуворишами дворцов и поместий за границей. В результате авиабилет на рейс из Тегерана в Исфахан (500 км.) стоит около 20 долларов. Опять же: государственная компания «Иран эйр» на внутренних авиалиниях не гонится за прибылью, а обеспечивает доступность своих услуг для людей, в том числе и не богатых. Скажете - “да это тот же социализм”. Нет, подчеркивали нам в Иране, это «велаяте-факих», исламское правление, предписанное священным Кораном.
Ещё одна примечательная особенность ментальности иранцев - отношение к материальной стороне жизни. Сегодня в стране создан достаточный уровень благосостояния, но люди при этом остались свободными свойственной «обществу потребления» психопатии вещизма. В Тегеране мы видели, что люди, даже вполне состоятельные и с именем, не стесняются ездить на дешёвой или старенькой машине, не ощущает себя из-за этого социальными аутсайдерами, неудачниками. Как и всюду, в Иране есть бедные, но они не чувствуют себя отверженными и угнетёнными, имеют свой социальный статус, свое место в обществе. Имам Хомейни завещал опираться прежде всего на обездоленных. Именно они, по его мысли, должны править в обществе, основанном на религиозных идеалах.
Иран вступил с Западом в открытый спор о том, как людям жить дальше, какими путями выходить из общемирового кризиса. Однако неверно было бы представлять конфликт Юга и Запада как столкновение ислама и христианства. Западноевропейская цивилизация сама провозглашает себя «постхристианской», безбожной и по сути антихристианской. Ещё раз сошлюсь на авторитетного Патрика Дж. Бьюкенена. «Подобно Люциферу и Адаму, западный человек решил, что он может ослушаться Бога безо всяких последствий и сам стать Богом, - пишет он в книге «Смерть Запада». - Дехристианизация Америки - рискованная игра, ставкой в которой выступает наша цивилизация. Америка швырнула за борт "этический компас", по которому держала путь в течение двухсот лет, и теперь плывет наугад».
Иван Ильин писал, что в каждом народе есть существенное и священное и есть несущественное, несвященное, земное — политика, техника, хозяйство, быт, военное дело наконец. И чем больше иссякает священное, тем больше все остальное превращается в пустую оболочку. Американцы, публично сжигающие Коран, оскорбляют не только мусульман, но и верующих любой религии. Однако конфликта между православными и мусульманами не будет, пока живы подлинные христианство и ислам. Православие тысячелетиями существовало с исламом в единых государственных образованиях. Православные не устраивали Крестовых походов, не жгли мечетей. Не разделяя религиозных догматов мусульман, научились с ними взаимоуважению. Кстати, православным, как и вообще христианам, да и иудеям тоже, как «людям Книги» (то есть Библии), в Иране нет никакой нужды скрывать свою веру. В Тегеране несколько армянских церквей, есть русская, открыты синагоги. Не приветствуется так называемое язычество, то есть многобожие, но существуют и действуют святилища древнеиранского культа зороастрийцев. Одно из них мне довелось видеть вблизи Исфахана.
Иранец, если уж доведётся заговорить с ним о религии, всегда вежливо и деликатно обсудит вопрос вероисповедания. Благодаря тысячелетней культуре диалога получаешь наслаждение от бесед с образованными иранцами. Это не значит, что они станут вовлекать вас в свою веру, нет, но обсудят обстоятельно ключевые моменты вероисповедания вашего и своего и обозначат мост, то общее, что есть между ними.
...Ещё в Шереметьево бросилось в глаза, что пассажиры рейса «Москва-Тегеран» в большинстве своём явно не «новые», а «старые русские» – их как-то сразу отличаешь по деловой осанке, серьёзным и смышлёным лицам, скромной одежде, старомодной, то есть деликатной, манере поведения, потёртым сумкам и портфелям. Инженеры, ученые, рабочие, похожие на вахтовиков Сургута и Уренгоя. Совсем не такие стояли в очереди на Париж и Барселону. В Иран едут не тратить деньги, а зарабатывать. На строительстве АЭС, модернизации металлургического комбината в Исфахане, на прокладке нефте- и газопроводов, разведке новых запасов. «Браткам» и прожигателям жизни в Иране явно нечего делать. И не слышно там ни о какой мафии - ни о русской, ни о чеченской, которых так боятся в западных столицах. По ночному Тегерану ходишь без всякого страха....
Обратный рейс большей частью состоял из тех же «прорабов». «Как работается? - спросил я одного из них, просто так, от радости увидеть соотечественника. «Все как надо, по плану, - ответил он, улыбаясь. - А ведь когда первый раз попал сюда, поначалу чувствовал себя неуютно. Всюду портреты грозного аятоллы, языка не знаю... Покупаю на рынке хурму, а продавец не берёт с меня денег, говорит – бесплатно! Я опасаюсь: вдруг какой-нибудь местный «лохотрон». Посторонние люди подходят на улице знакомиться, потом зовут в гости. Первое, что приходит на ум: узнали, что иностранец, хотят завести за угол в тёмное место. А уже через пару дней понял, что напрасно боюсь. Оказывается, на рынке с иностранцев действительно не берут денег за мелкие покупки. А в гости приглашают, чтобы попотчевать приезжего, поговорить с ним, узнать о жизни в России. У них же не как в Турции, приезжих немного. К нашей стране простые люди здесь относятся с какой-то неподдельной любовью. Теперь-то я точно знаю: самые гостеприимные люди на свете – это иранцы».
Ту-154 иранской авиакомпании плавно взмыл вверх - и открылась вся панорама расчерченного на четырехугольники Тегерана. Потом город скрылся под шапкой сероватого смога, но торжественно заблистала белизной правильная пирамида Дамавенда. Самолет стремительно уносился на север, но еще не менее получаса была видна позади царь-гора Ирана. А под крылом уже шли могучие теснины Кавказа. Когда же и они кончились, открылись беспредельные дали Великой Русской равнины. И десять веков назад народы двух стран знали пути из Руси в Персию, нашим дипотношениям уже больше четырехсот лет. Сама природа постановила нам дополнять друг друга.