Галина МАМЫКО. Небеса откликаются

Рассказ из жизни

После Литургии засиделись в церковном тенистом дворе на свежем ветерке, дали отдых уставшим во время долгого стояния ногам. Разговорились о чудесах, посылаемых свыше. «Какие чудеса, нет их давно, то когда было», – сказала одна из нас. «Отчего же, – возразила другая. – И чудеса есть, и люди благочестивые есть. Да и святые, думаю, тоже в наше время есть. Просто мало мы о них знаем. Они ведь не выпячивают себя, укрываются от любопытных».

«Вы, наверное, знакомы с такими людьми, – предположила я. – Расскажите, пожалуйста».

Ольга Николаевна поправила косынку, посмотрела задумчиво вдаль, туда, где в синем небе сияли церковные купола, и согласилась. «Слушайте…».

Её рассказ заинтересовал. Придя домой, я его изложила на бумаге. Читайте.

1.

«Вот, мимо шёл, случайно тебя увидал в окне, и на клумбе вашей, перед школой, цветов для тебя навравл».

Он так и сказал – «навравл». Волновался, видно. А говорил отрывисто, сбивчиво, будто слова забыл.

Её это «навравл» рассмешило, и она улыбнулась. Колька прям опешил, как потом друганам откровенничал. Он отвык от женщин, пока в колонии сидел.

А тут – Ирка, симпатичная, разведённая, приехала в их село два месяца назад, не одна, с пацанёнком, и вот, улыбка её эта детская, ну сразила, словом, Ирка-то.  И ведь как удачно она приехала. Он как раз только-только из колонии вернулся. Он Ирку приметил в день её приезда, когда помогал вещи из машины выгружать. С того раза стал искать встреч с ней. Идёт она с работы, а он будто случайно навстречу, и так почти каждый день. Ему казалось, она тоже поглядывала в его сторону.

 «Приду к тебе сегодня, слышь?» – сказал и глянул в её синие глаза.

Они стояли возле учительской. Она взяла цветы, сказала «спасибо», взглянула на него с улыбкой, а тут звонок прозвенел, и она ушла урок проводить.

А даже если бы и сказала она ему «нет», ему всё равно. По любому к ней идти наметил этой ночью. Готов был через лоджию лезть, дверь ломать, всё равно без мужика живёт, сама виновата, разве можно без мужика, да ещё в их краях, где полно всякой сволоты и пьяни.

Ночью, по липким грязным дорожкам, под собачий лай, в кромешной темноте, он припёрся-таки к училке этой, синеглазой. Шёл и видел перед собой её всю, такой, какой хотел увидеть.

Дёрнул дверь, не заперта. Он без удивления, с нахмуренным лицом, завалился в прихожую. Половички, чисто, пахнет пирогами, и ещё – женским телом. У него нюх на женское тело как у зверя дикого.

Она слова не произнесла. Он так потом и сказал своим друганам: «Без мужика-то бабе плохо. Дело понятное».

Жил с ней так, как и требовалось ему: чтоб каждый день и каждую ночь. Она с порога, со своим портфелем учительским, с улыбкой детской, с глазами синими, а он уже тащит её быстрее на диван, пока малец в детском саду. Так и жили. У Кольки всё к «этому» сводилось, «это» – главное, «это» – счастье. Ну, ещё шашлыки. Нравилось ему – природа, шашлыки, водочка, музычка…

Ирка же его полюбила. Ещё никто так по-хорошему, так ласково, не глядел на него. Никто так не смотрел за ним, как за малым ребёнком. Даже его мамка, жившая тут же, неподалёку, в старом доме с садом-огородом и коровой в сарае, с детства не одаривала Кольку материнским вниманием столь искренне и открыто, как делала это Ирка. Когда приходила с работы, то бежала к нему, раскинув руки, будто они не виделись очень давно. Колька шалел от такой любви, от этой сердечной женской привязанности, доброты, и сам всё сильнее привязывался к Ирке.

А была Ирка чрезвычайно доброй. В школе, в своём крыле для начальных классов, как только приехала, взялась за благоустройство. Расписала стены масляными красками – птицы, сказочные персонажи, звери лесные, чего там только не было в её настенных рисунках. Дивились все. Да ещё и денег за свой труд не попросила. Вечерами допоздна над своими картинами работала, душу вкладывала. Детей любила, и те её любили. Оценки своим ставила только «четыре» и «пять». Жалела детей. Не хотела плохих оценок ставить. И никто ей, удивительно, на голову не садился. Любили дети к своей учительнице новой домой в гости ходить. Набьётся детей в комнату, сидят тесно на диване, табуретах, на коврике на полу, она им телевизор включит, да ещё книжки в руки раздаст, а сама тем временем наварит каши, в чай сахара густо насыплет, оладий на постном масле нажарит, накормит всех, никого без угощения не отпустит. Уже за первый месяц жизни Ирки на новом месте всё село быстро узнало, что новая учительница не только широкой души человек, но и может вылечить чуть ли не от всех хворей, травы знает, какие надо при каждом случае. Если кто придёт к ней за помощью, не откажет. И денег не берёт.

Колька тоже был по-своему человек добродушный, а потому к ребятишкам, что бывали у Ирки в гостях, относился по-родственному, ему даже вроде и нравилось, что в доме Иркином – весело, шумно, радостно.

Но уже очень скоро, не смотря на новый, хотя юридически и не оформленный, но всё же семейный уклад жизни, взялся Колька за старое. Стал по ночам, как и до колонии, шастать в злачные места – играть в трыньку, и ещё – в клуб на дискотеки, как мамка его сердито говорила, «девок портить». В трыньку «Жигуль» выиграл у корешей, через неделю проиграл, через месяц эту же тачку заново выиграл. И ходила сия машина у трыньщиков, под их куражный смех, можно сказать, по рукам. Колька на ней баб своих развлекал. «У, охальник. Сколько волка ни корми, всё в лес», – выговаривала мать Евдокия Петровна, когда подвыпивший Колька, после ночных приключений, шёл по старой памяти в родительский дом отоспаться. Появляться в таком виде, после гулянок, перед Иркой он не решался.  

А она ждала, грустила, шептала молитвы, ходила из кухни к спящему сыну в детскую, снова на кухню, где стыл приготовленный для Кольки ужин, вытирала слёзы. Она чувствовала, всё это плохо закончится. Знала сердцем, да, Колька любит её, но… 

Она укоряла себя за то, что поддалась на грех, сошлась с мужчиной, без венчания, не так, как когда-то её верующая мама учила, вот, не устояла перед искушением. И теперь расплачивается. Бог меня накажет, накажет, стучало в сердце, и тут же горячее желание видеть Кольку, видеть его смеющиеся глаза, слышать его усмешливый голос, быть с ним, накатывало волной, закрывало разум.

Порою, в такие одинокие ночи в ожидании Кольки, она не выдерживала сердечной тяжести, накидывала на плечи платок и шла поспешно, напрямик, через местный тёмный парк с клумбой и памятником погибшим в годы войны комсомольцам, туда, к огням, на звуки музыки. Там, за высокими тополями, танцевали, хохотали, курили, шумели… Ирка находила в толпе своего Кольку, брала его, хмельного, решительно за руку, и чуть не силой тащила за собой подальше от Дома культуры. Он, крупный, огромный, как медведь, увалень, с уже обозначившимся на жирных домашних харчах и от безделья животом, с породистым, красивым лицом, яркий, сильный, со своим мужским обаянием, был по-своему похож на киноактёра из знаменитых заморских сериалов. При её появлении он добродушно смеялся, открывал ей свои объятия уже издали, и обычно не сопротивлялся, как бы снисходительно похохатывал, он даже вроде был доволен подобной опекой любящей женщины. По дороге домой лез с поцелуями, обещал исправиться и больше не ходить к молодёжи на танцы.  

Но однажды, когда в очередную ночь он не явился, и она безрезультатно искала его по селу, и лишь к следующему вечеру он таки пришёл, и по своему обыкновению полез с поцелуями, она, испереживавшаяся, вдруг так ясно, так холодно, поняла – всё, это конец. Больше так продолжаться не может. Быстро вызревающее в глубине души решение порвать с Колькой укрепилось после того, как к ней на улице подошла продавщица из местного магазинчика и со слезами, навзрыд, пожаловалась на Кольку. «Мою Аню заманил в машину, увёз в лесополосу. Ей едва шестнадцать исполнилось. Она поверила, что домой подвезёт после дискотеки, это он ей так пообещал, давай, сказал, домой подкину, залезай в машину...»

Ирка вернулась, разбудила Кольку, он имел привычку подолгу днём спать. «Всё, Коля, я больше жить с тобой не буду», – сказала ему.

«Ой, да ладно», – не поверил Колька, заулыбался, потянул к себе Ирку.

Ирка никогда не умела устоять перед его страстью. Потом, под его взглядом, оделась и ушла, сдерживая слёзы. Дошагала до окраины села, пошла дальше, свернула с шоссейки, наплакалась в лесополосе, а успокоившись, вернулась. Он опять спал. Она взглянула на его безмятежное, ставшее ей родным, лицо, на его раскинутые по чистой постели руки, постояла с минуту, слушая его ровное дыхание, и ушла, борясь со своей болью душевной.

Собрала его вещи, а вещей у Кольки немного, покидала в рюкзак, и громко, во весь голос, из прихожей, крикнула: «Уходи!»

Он, в трусах и майке, выбежал из комнаты, ошалевший со сна, взглянул на её лицо, и будто зверь, по наитию, тут же всё понял, ни слова не сказал. Надел спортивные штаны, накинул на плечо рюкзак, ушёл. Напоследок, нарочно громко, весело, запел под окнами блатную песню.

Ирка уволилась из школы. Сходила на поклон в контору, ей дали и людей, и грузовик, чтобы перевезти скарб в соседнее хозяйство. Там ей выделили две комнаты в местном общежитии, и заново начала с сынишкой обживаться, учить в школе детей.

Всё бы хорошо, но спустя какое-то время Колька приехал к ней за любовью, за объятиями. А она возьми и скажи, что решила сойтись с бывшим мужем. Ездила даже к нему в гости в город.

«Как… – не поверил Колька. – И спала с ним что ли?»

«И спала!» – сказала Ирка.

На самом деле, неправда это всё было. Сказала так, чтобы отбить у Кольки раз и навсегда охоту к ней ездить. Да и себя оградить от новых искушений. Боялась, вновь не устоит под напором Колькиной любви.

Правдой было единственное: она действительно ездила в город на встречу с Виктором, с сыном тот просил повидаться, номер в гостинице им снял. Но в номер к себе его не пустила. Так, с сынишкой погулять, в парке, это – пожалуйста. А Виктор загрустил при расставании. «Я тебя вспоминаю часто. Зачем мы с тобой разбежались», – сказал. А как было не разбежаться, если Виктор на сторону засматривался, любовниц менял, а те потом свои права на Виктора Ирке предъявляли. Юной, семнадцати не было, выдали Ирку замуж, против её воли, за крупного руководителя, на много лет её старше. Мужчина богатый, разведённый. Пришёл к Иркиным родителям руки их дочери просить. Они по простоте душевной решили, что хорошо Ирке будет под опекой такого вот порядочного, как им казалось, надёжного человека… Чистая душа, не понимала Ирка, что такое «взрослая любовь» и не имела желания обретать подобные знания. Многоопытный супруг и так, и эдак, а разжечь в ней желаемый им огонь страсти не может. И повадился водить в дом подружек на ночь. Взяла Ирка дитя и бежала из села. Пожила в одном месте, в другом. Но повсюду находил её всесильный муж, и снова приходилось бежать, бежать. А там вскоре пошёл он по службе на повышение, переехал в областной город, женился, оставил Ирку, наконец, в покое.

Кольке ничего этого, конечно, не стала говорить. Ему было уже достаточно одного того, что она ему «изменила».  

Лицом окаменел. Поднялся. Постоял молча, сжав кулаки, и ушёл.  А через неделю приехал снова. На этот раз – убивать.

Сын во дворе с детьми соседскими играл. Не видел, и то хорошо, как Колька лупил Ирку смертным боем.

На ней живого места не было.

Остановиться Колька не мог. Бил, себя не помнил.

Ирка не кричала. Она умирала. Но мысль о сыне помогала как-то держаться. Призывала Ирка на помощь всесильного Господа. Только на Него оставалась у неё надежда. И вот, когда вновь и вновь Колька киданул Ирку на пол, сорвалась тут со стены икона Николая Угодника и очутилась в её руках. Будто сама к ней прыгнула. Помнит Ирка, что к груди прижимает эту самую старинную большую икону в окладе, подарок дедушки-дьякона, как будто закрывается ею. И – всё. Умирает. Теплится далеко в сознании молитва, и по-прежнему не гаснет надежда.

Взглянул Колька на икону, и вдруг видит – будто ожил святой, посмотрел Николай Угодник в самые глаза Кольки. И непонятно. Словно ужас охватил его. Как бы холодом смертельным сковало его члены. Развернулся Колька, словно запамятовал про Ирку. И ушёл. Забыл дорогу к Ирке, уже навсегда. Вернулся в своё село, а вскоре и женился – на той самой школьнице Ане, это о ней толковала Ирке на дороге её заплаканная мать-продавщица. Аня эта ему и родила потом. Сына.

Была у Ирки голова пробита. Врачи приговор вынесли – не жить.  

Но у Ирки свои врачи, не те, что с дипломами. Её главное лечение – молитва, а ещё травы, с детства в семье научена народным премудростям.

Ей сказали: твоё место – в реанимации. А оттуда, подумали, но вслух не сказали, на кладбище.  

Родители звонят, переживают. Сестра приехала. Приехал бывший муж Виктор, чтобы сына забрать. Хотели родственники Иркины в милицию заявление писать, чтобы посадить Кольку, но она воспротивилась. «Пусть себе живёт. Я его простила». И предсказала, женится Колька, а с появлением дитя всё в его жизни наладится, с годами остепенится. И, забегая на будущее, скажем, её слова сбылись. Да и как иначе может быть, если такой молитвенник, ходатай перед Богом, как Ирка, всем сердцем вымаливающая тех, за кого у неё душа болит.

Ирка отлежалась, уже и ходит, и на стол накрывает. Да как же? А так, говорит, у меня всё хорошо. Николай Угодник помог.  

И правда, врачи смотрят, не понимают. Так не бывает, странно. Голова целая, будто ничего и не было. Непонятно, врачи говорят.

А Ирке – понятно: простил Всемилостивый Господь её грехи, помиловал.

2.

Переехала она с сынишкой в крупный, уровня столичного, город. Поселилась временно у дальней родственницы.

Вечером пришла в спортивную секцию забрать сына, а у одного из родителей, Григория Ивановича, спину прихватило, разогнуться не может. Ирина Михайловна знает многие секреты врачевания, имеет к тому же, помимо учительского, ещё и медицинское образование. Сделала больному массаж спины (у неё в роду костоправы, брат и дядя, от них научилась), после массажа больной распрямился, как ни в чём не бывало, боль исчезла. Ну и ну, говорит. Меня в таких ситуациях врачи обычно много дней приводили в норму. Да кто ж ты такая?

Предложил ей Григорий Иванович работать в его фитнес-центре. Платил за массаж для себя лично, а в остальное время разрешил Ирине Михайловне работать на себя – принимать пациентов в том кабинете, который ей выделил на втором этаже просторного помещения. Образовалась у неё целая аудитория нуждающихся в лечении людей, и надо сказать, её массаж приносил не только облегчение, но часто и исцеление. Она иконы повесила на стене, пригласила священника, тот прошёлся с молитвами и кропилом по всему зданию, освятил.

Всё шло вроде нормально, если бы не одно «но». Были в этом здании бассейн, сауна, комнаты для отдыха, но на самом деле использовалось всё это не столько для здоровья, сколько для утех любовных как самого хозяина, так и его высокопоставленных друзей. Приходили девицы разукрашенные, в откровенных нарядах, начиналось веселье. Чаще это случалось в выходные дни, когда Ирины Михайловны в здании не было, но слухи о гулянках доходили до неё. Заводила она разговор на эту тему с Григорием Ивановичем, человеком семейным и даже как бы и верующим, православным, так он себя называл. Объясняла ему, что до добра подобный образ жизни не доведёт. «Зачем Бога гневить!» Григорий Иванович совестился, соглашался, но отказаться от того, к чему так уже привык, не мог.

И вот как-то раз приходит на работу Ирина Михайловна, смотрит, а двухэтажное здание фитнес-центра чёрное. Пожар ночью обуглил все комнаты, и лишь белым пятном сияет на фасаде то место, где окно в кабинет Ирины Михайловны. Тогда этому обстоятельству все удивлялись. И внутри кабинет, где она людей от болезней исцеляла, тоже белый, чистый, и иконы на прежнем месте. «Гнев Божий должен вразумить вас», – сказала Ирина Михайловна своему работодателю. Тот поначалу вроде задумался…

А потом… Сделан был ремонт, и так и не вразумлённый случившимся Григорий Иванович взялся за старое. Девочки, бассейн, сауна, спиртное, развлечения.

Стала Ирина Михайловна молиться усердно Богу о даровании ей другого рабочего места, да и жильё нужно своё. И вот что произошло дальше. Приехала к ней богатая пара, привезли тяжело больную десятилетнюю дочь, проблема с лёгкими, родители плакали. Врачи отказались, уже, сказали, ничем помочь не можем. Взялась Ирина Михайловна осторожно поглаживать, массировать девочку, молиться о ней. Словом, день, другой, время на месте не стояло, девочка не умерла, ей с каждым сеансом лечения становилось всё лучше, и – выздоровела. А благодарные родители дом Ирине Михайловне подарили, и она распрощалась с Григорием Ивановичем. Ведь есть теперь у неё собственный новый дом просторный. Там и людей больных можно принимать.

Сейчас в этом доме, когда-то подаренном ей родителями спасённой девочки, живёт сын Ирины Михайловны с семьёй. Она же неподалёку, напротив церкви, устроилась. Комнату снимает. Там же и своих пациентов принимает, к ней едут с разных концов не только города, но и порою даже других регионов. Берёт она, по благословению духовного отца, ровно столько, чтобы ей прокормиться, и если получится, нуждающимся помочь.

3.

Из чудес в её жизни можно вспомнить много историй.

Вот, например, такая…

Это было в ту пору, когда жила Ирина в глухом селе с сынишкой, в период эпопеи бегства от мужа. Заболел к ночи зуб, да так сильно, что терпеть невозможно. Как раз у Ирины мама гостила, оставила сына с ней и отправилась пешком за несколько километров в соседнее село, где жил зубной врач. А погода – ненастье, буря, темно, холод, снег колючий бьёт в лицо. Пришла к врачу – а на улице стонет-воет. Врач, пожилой мужчина, только-только приехал откуда-то, скидывает полушубок, дышит тяжело, лицо бледное, в испарине. «Не приму я тебя, – говорит, – устал, нет сил. Сегодня не приёмный день». «Да я ж не доживу до утра с такой болью, и щека распухла, прошу Христом, помоги! Шла пешком в такую даль, обратно не дойти с этой болью!» А врач отвечает: «Ты пойми, я из больницы приехал только что. У меня обнаружили какую-то гадость в груди, дышать тяжело, опухоль, говорят. На операцию кладут. Мне не до работы. Того гляди, помру». «Ах, дядечка, – со слезами просит Ирина. – Я за вас Богу так помолюсь, что вы про все свои болезни забудете. Только спасите вы меня, ну, так болит, так болит, вырвите мне этот зуб проклятый!»

Посмотрел на неё врач, вздохнул. «Ладно. Что с тобой делать». Села Ирина в кресло зубоврачебное, раз, два, и зуб вырван.

Она в счастливом порыве, ощутив освобождение от боли, выдохнула всем своим существом, всем сердцем самые горячие слова благодарности своему спасителю и, в знак сердечной признательности, простёрла к нему руки, коснулась на мгновение пальцами его груди.

А что дальше произошло... Дядечка охнул, осел на пол, то ли без чувств, то ли непонятно... Она в испуге вскочила с зубоврачебного кресла, захлопотала, шепча молитвы, нашла нашатырь на столе, под нос дядечке его тычет, тот пришёл в себя, смотрит на неё. «А ты знаешь, – говорит в изумлении, – у меня тяжесть, что была в груди, исчезла. Дышу нормально. И хорошо себя чувствую! Ты кто? Ангел? Как тебя звать?»

Она поклонилась, радостная, и не пошла, а от счастья, что ничего не болит,  словно полетела на крыльях домой. 

А спустя какое-то время стало по селу слышно, что зубного врача от опухоли в груди исцелила одним прикосновением неизвестная никому молодица. Рассказывали сельчане друг другу, что, надо же, чудо невероятное, отменили операцию, на которую получил больной направление, врачи глазам не верили, разглядывая новые снимки внезапно исцелённого от страшного недуга. Тот потом разыскивал свою спасительницу, но так и не нашёл. Вскоре Ира переехала в другое село, прячась от разыскивающего её супруга.

Были и многие другие чудеса в её жизни. Узнав, что один из односельчан, после страшной травмы на стройке умирает в больнице, пришла в палату, постояла над его кроватью, воздев к Богу руки в молитве, и ушла, никем чудесным образом не замеченная. А парень к изумлению потрясённых врачей встал вдруг с постели, будто с ним ничего не случилось. Говорит: «Я здоров. Ангел ко мне приходил. Девушка красивая, будто вся в облаке света. Она меня исцелила». Врачи готовы были думать, что парень бредит, травма головы, как-никак, смертельная, уже и отступились его спасать, знали, с минуту на минуту Богу душу отдаст, но видят – и правда здоров.

А то было такое. Надо было Ирине ехать в райцентр по своим учительским делам, в районо. Автобуса не видно, долго ещё ждать, пошла пешком. Тут машина, водитель согласился подвезти. Но соблазнился в дороге красотой молодой попутчицы, свернул в лесок, потребовал внимания к себе. Взглянула Ирина на него, посмотрела по сторонам, пустынное место, помощи ждать не от кого, глубоко вздохнула, воззвала в мыслях к Богородице, и тут вдруг как бы видит себя высоко в небе, а там, внизу, машина, водитель, и дало это видение Ирине мгновенную уверенность в близкой Божьей помощи. Велела водителю разложить сидение, чтобы поудобнее. Он с некоторым удивлением на такую её готовность, не подозревая подвоха, охотно согласился, сделал, как она сказала. «Ты не торопись, в таких делах спешка не к месту. Ложись поудобнее». Он и с этими её словами согласился. Стала его легонько поглаживать по груди, животу, а в сердце держит горячую молитву к Богородице. И тут чувствует мужчина, что-то не то, как будто слабость какая охватила его члены. И такой страх на него напал. «Уж не ведьма ли ты?» – говорит, а сам от ужаса трясётся. «Не надо мне от тебя ничего. Я тебя сейчас отвезу, куда хотела». Ехали дальше всю дорогу молча. А при расставании он со слезами вдруг стал умолять Ирину вернуть ему мужскую силу. «У меня жена дома. Как я вернусь к ней такой, каким ты меня сделала. Неужто на всю жизнь». На колени упал, прощения просил, клялся, что будет жить впредь совсем не так, как раньше. Отпустила его Ирина. «Иди с Богом, не греши больше. Будет у тебя всё хорошо. И сила твоя мужская вернётся к тебе. Только не сразу. Через какое-то время. Богу молись, Он тебе и поможет».

А однажды, на Пасху, в её комнате древняя, передаваемая из поколения в поколение, семейная икона Божьей Матери, давно чёрная от старости, вдруг обновилась, засияла красками. Шло это обновление в течение целых пяти часов. Сидела перед иконой Ирина Михайловна со слезами, смотрела, как прямо у неё на глазах икона оживает, играют в ней краски, будто волны и свет внутри переливаются, проступает постепенно чудный лик Божьей Матери, и молилась Ирина в великой радости.

*

«Добрых людей в мире очень много, – подытожила свой рассказ Ольга Николаевна. – А есть не просто добрые, а необыкновенно добрые люди. Душа распахнута к людям с такой любовью, что небес достигает, и небеса откликаются…»

На илл.: Художник Евгения Малеина