Юрий ОГОРОДНИКОВ. Преображающий глагол: онтологическая природа художественности Пушкина
«Ум и сердце Пушкина, как это удивительно, как ни странно этому поверить, спокойно переросли столько гениев всемирных гениев... он поднялся на такую высоту чувств и созерцаний, где над ним уже никто не царил».
В. Розанов
«...глаголом жги сердца людей».
Проблема, которую я собираюсь поднять, заключается в следующем: в чем состоит собственный самобытный художественный мир Пушкина? Она вызвана тем, что в учебной литературе, особенно школьной, эта проблема чаще всего обходится! Пушкина, представляют то энциклопедическим справочником русской жизни, то певцом свободы или любви, при этом указывая на некоторые частные особенности его художественности, не схватывая ее в целостности и не исследуя ее истоков. Отдельные “художественные особенности”, о которых говорится в школьных учебниках, вырванные из целостного художественного контекста творчества, мало что говорят об особенности художественного мира поэта.
Выразительные элементы в творчестве любого художника подчинены духовно-художественной целостности произведения и вне ее теряют смысл. Анализ частностей вне целого мира художника носит формальный характер и часто вырождается в бессмысленные структуралистские игры. Литераторы, наподобие кота ученого, ходят вокруг истины, существа художественности Пушкина, так и не достигая их. Действительно, в творчестве поэта есть то, о чем говорилось выше, но подобное есть и у других поэтов.
В исследовании проблемы истоков самобытной, собственной художественности Пушкина я исхожу из следующих закономерностей.
Первое. Искусство не определимо через «отражение жизни», оно есть создание самостоятельных образований, или явлении до того в жизни не существовавших, а после их создания начинающих самостоятельную жизнь в мире.
Второе. Искусство – только тогда искусство, когда оно становится проявлением, “демонстрацией” фундаментальных свойств бытия: по отношению к искусству такими свойствами являются духовность и гармония мира, и потому истинное произведение искусства всегда есть духовно-гармоническое образование. Но, наряду с этим, в духовных сферах бытия существуют разные пласты (добро, зло, любовь, страсти и т.п.)
Каждый поэт по-своему перерабатывает материал жизни, переплавляет в искусство то, что попало в поле его духа, поскольку оно соответствует его индивидуальному психо– духовному состоянию, или состояниям, которые, наподобие фильтра, пропускают сквозь себя то из бытия, что наиболее соответствует этим состояниям.
Отсюда у каждого поэта – свой художественный предмет, то есть тот пласт бытия, подчеркиваю, бытия, а не быта, не социальной жизни только, а МИРА В ЦЕЛОМ, с его разнообразными, порой противоположными течениями, пластами, сферами. Характер образов, стиль, выразительные явления есть способ существования художественного предмета, им они все определяются, а не существуют сами по себе, и все вместе составляют неразрывное органическое единство художественного мира того или иного художника.
В исследовании художественного мира Пушкина мы должны исходить из того, как же преломлялось бытие в психодуховном мире Пушкина, каково было мировосприятие, миромыслие, миропонимание поэта. Речь идет не о мыслях, как искры, пронизывающих творчество поэта. Мысли могут быть, а могут не быть. Не мысли и не идеи делают произведение художественным. Они есть лишь элементы произведения искусства, его как искусство, как художественное явление не определяющие. Речь идет о мудрости – той философской высоте поэта, когда его миропонимание приобретает бытийную целостность. И потому я выдвигаю гипотезу, согласно которой характер художественности поэзии Пушкина как раз и определяется его «философией», его мудростью, а именно: пронизанностью духовного мира Пушкина целостным бытием, миром, а не какой-то его гранью. В Пушкине как бы адекватно проживается это бытие. На мой взгляд, без такого подхода невозможно понять отдельных особенностей творчества Пушкина или произвести анализ его произведений.
Рассмотрю с этих позиций известные положения, которыми литературоведы определяют творчество Пушкина. О нем прежде всего говорят как о всеобъемлющем художнике. Но что это означает? В том, что он рядоположенно отразил многие явления жизни? Но, как бы ни был всеобъемлющ предметный или проблемный мир творчества Пушкина, и он имеет пределы. Однако чувство всеохватности при его восприятии остается и после этого ограничения. Как нам снять это противоречие? Надеюсь, мне удастся это сделать дальше.
Другая аксиома. О творчестве Пушкина говорят как о творчестве исключительно радостном по первоначальному ощущению, праздничном. А. Блок сказал когда-то: “весёлое имя – Пушкин”. И в то же время русские исследователи утверждали, что в творчестве Пушкина доминирует трагичность. Так писал, например, выдающийся философ С. Франк. В. Ходасевич говорил о Пушкине как о поэте “трагических глубин и вздохов” Еще одно противоречие? Думаю, его разрешение находится там же, где и истоки предыдущих проблем.
И поисках ответов на поставленные вопросы я исхожу из посылки, что в шедеврах искусства проявлена в земных измерениях структура Бытия. Как же это Бытие преломлялось в психодуховном мире Пушкина?
Начну рассматривание обозначенных выше проблем с общепринятого и разделяемого мною представления о поэзии Пушкина как образце поэтичности и гармонии, может быть, на таком уровне не достигнутом никем в мировой литературе. Но всё дело в том, что сама гармония понимается по-разному в быту, и повседневном существовании, в школьной практике, в литературоведении и в эстетике. Наиболее распространено представление о гармонии как о единстве разнообразного, как о «притертости» разных его частей в целый организм. Да, такое присуще гармонии, но она понимается, порой, как внешнее механистическое соответствие элементов целому.
В русской философии понятие “гармония” раскрывается иначе. Она есть способ существования мира, она лежит в фундаменте мира, она есть то, что скрепляет все части мира (греческое «гармония» – скрепы). Но такая ее функция возникает на основе того, что единство может возникнуть лишь на основе высочайшею, или предельного развития его частей, духовное ли это единство или природное. Гармония и прекрасное есть совершенное пребывание явленной сущности вещи, явленности сути в предмете, есть предельная организованность выразительного материала как выразительности воплотившейся в нем полноты Бытия. И она предстает в развернутой красоте только в искусстве.
В человеке же гармония и прекрасное выступают как явление высокого духовного совершенства, то есть предельной для данного времени выявленности человеческого в человеке, в индивиде, которое есть любовь и творчество, лежащие в основе духовного преображения жизни.
Понимание гармонии как следствия предельного совершенства, предельной развитости явления и таким образом его адекватности фундаментальному состоянию мира, более того, цели мирового процесса, делает понятным, почему крупные русские мыслителя считали главным для произведения искусства и его отличительным признаком именно гармонию. Это утверждали по отношению к поэзии Пушкина, и поэзии или искусству вообще, В. Соловьев, В. Боткин, И. Аксаков, И. Ильин. Процитирую здесь только В. Соловьева: “Никакой предвзятой, сознательной и преднамеренной тенденции и никакой претензии мы у Пушкина не встретим, ... если только сами подойдем к нему свободные от предвзятой тенденции и несправедливого притязания непременно высмотреть у поэта то, что для нас самих особенно приятно, получить от него не то, что он дает нам – поэтическую красоту – бог с ней совсем! – а то, что нам нужно от него: авторитетную поддержку в наших собственных помыслах и заботах... Искать в поэзии непременно какого-то особенного, постороннего ей содержания – значит, не признавать за нею ее собственного, а в таком случае стоит ли толковать о поэзии? ...Но есть в поэзии свое содержание и своя польза. Поэзия может и должна служить делу истины и добра на земле, – но только по-своему, только своею красотою и ничем другим.” (1, с. 320-321).
Вот почему поэзия Пушкина не просто красива, она прекрасна, поскольку о ней можно сказать как о совершенном пребывании явленной сути Бытия – его единства, целостности и гармонии.
Так можно понять переживание читателем всеохватности творчества Пушкина: он берет любое явление с предельной высоты, как бы вместе со всем миром. Отсюда неважно, сколько этих явлений. Весь мир, Бытие во всей их целостности просвечивает в любом творении Пушкина.
Поэт задает онтологическую, или, по-русски, бытийную высоту нашей жизни, и потому мы, подчас неосознанно, интуитивно, но постоянно, в течение жизни обращаемся к его творчеству и его образу. В человеке ведь укоренено стремление к слиянию с Бытием, то есть к самосовершенствованию, что и есть суть духовности. Внутренний мир человека в момент общения с истинным произведением искусства во всей своей целостности уподобляется духовно-гармоничным состояниям этого произведения.
Теперь о трагичности и праздничности творчества Пушкина. Трагическое есть восприятие мира так, как будто он направлен против человека. Трагическое появляется только при трансцендентальном ощущении переживающего трагедию человека, в осознании им того, что «универсальное крушение» ЗДЕСЬ где-то за пределами бытия имеет «нечеловеческий» смысл, всегда на грани жизни и смерти, это вызов смерти. Но это и срыв личности, нетерпение, неверие, это борьба с естественным течением времени, зачастую отсутствие мудрости, бунт. Трагическое состояние разрушает гармонию и становится богоборчеством.
Пушкин видел основания трагического в жизни, выражал его, сам впадал в трагические состояния. Но его мудрость, онтологическая высота проживания позволяли ему преодолевать силой своего духа и на основе своего миросозерцания трагические моменты жизни. Вот почему он, в отличие от Шекспира, заполнившего театральные подмостки мира трупами, в своих трагедиях и драмах поднимался над смертью, определяя ей место лишь как одному из элементов жизни, гармонизируя ее восприятие другими состояниями. Трагическое у Пушкина преображается гармонией в явление красоты и полноты Бытия.
Особенность переживания и осмысления Пушкиным жизни позволяла ему в художественном творчестве подняться туда, где уже нет трагедии, над трагедией и найти духовный смысл Бытия. Великий поэт проходит через страдание и становится просветленным, преображенным. В этом истоки характера художественности творчества Пушкина. И его творчество, его «глагол» преобразует нас с вами.
Вспомним трагическую поэму “Медный всадник”. Она выкована кристальными по красоте стихами:
Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Плеская шумною волной
В края своей ограды стройной,
Нева металась, как больной
В своей постели беспокойной.
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой –
Как будто грома грохотанье –
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко скачущем коне.
В этих строфах просвечивает онтологическое, бытийное содержание. Оно, кроме красоты и гармонии, предстает в фантастике описания, приметах неба: “гром”, “в вышине”, “озарен луною” и т.п. Герой повести, имя которого Евгений (то есть «жизнь») не проникся величием истории и величием жизни. Может быть, отсюда его трагическая участь. Но ход истории стирает противоречия.
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия,
Да умирится же с тобой
и побежденная стихия.
Слово “умирится” относится к ряду слов, обозначающих и мир, и меру, совершенность, гармонию как приятие ЦЕЛОГО. Бытийное вбирает в себя частное, и если частное наполнено бытийным содержанием, оно не трагично.
Таков исток, основа красоты в понимании Пушкина. Поэтому он так высоко ценит красоту.
Прошли восторги и печали,
И легковерные мечты...
Но вот опять затрепетали
Под мощной властью красоты.
Нет, красота, точнее прекрасное, это не миловидность, не внешнее благообразие. Ольга красива,
...но любой роман возьмите
и найдете верно
ее портрет: он очень мил,
я прежде сам его любил,
но надоел он мне безмерно...
Кругла, красна лицом она,
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне.
Прекрасное – явление совершенного, оно – проявление н надмирности человека:
В ней всё гармония, всё диво,
Всё выше мира и страстей,
Она покоится стыдливо
В красе торжественной своей.
Прекрасное – явленность небесного, духовной сферы в земных явлениях, прекрасное – это нечто очень высокое, можно сказать, святое, божественное, и потому
Благоговею богомольно
перед святыней красоты.
Но подобное можно сказать и о самом творчестве Пушкина. «Самая сущность поэзии... нигде не проявлялась с такою чистотою, как именно у Пушкина... Пушкин остается поэтом по преимуществу... выразителем чистой поэзии.” (1, с. 318-319). Когда-то русскому читателю, сбитому с толку литературной критикой буржуазных демократов, нужно было доказывать это. П.В. Анненков, В.П. Боткин, B.C. Соловьев и другие наши мыслители долго и в основном безуспешно проводили в жизнь эту мысль.
Значимость Пушкина была, есть и будет – в его предельной художественности. Слово Пушкина, самого гармоничного из поэтов, духовно преображает, просветляет, оно есть преображающее слово. Искусство поэта держит нас на пределе совершенства, доступного для каждого из нас и возможного в данное историческое время, не позволяет опуститься до мещанства, до буржуазности в критических ситуациях жизни. Наша душа, наш психодуховный мир вдруг, что бы там ни было, под неотвратимым воздействием поэзии Пушкина вдруг уравновешивается, успокаивается в высотах бытия, уходя от суеты дольнего мира и его страстей. И нам становится просто хорошо.
Рассмотрим на основе нашей методологии одно из творений нашего поэта – стихотворение А.С. Пушкина “На холмах Грузии”. В представлении человека, сформированного школьным литературоведением, в стихотворении поэт повествует о неразделенной любви и тоске по любимой. Вспомним это стихотворение.
На холмах Грузии лежит ночная мгла,
Шумит Арагва подо мною.
Мне грустно и легко, печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою.
Тобой, одной тобой... унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит от того,
Что не любить оно не может.
Первые строки стихотворения есть как бы констатация объективного факта: красоты кавказской природы. Однако следующие ставят перед нами загадку: в этой ситуации красоты – “мне грустно”. Природа красива – поэту грустно. Далее загадка усложняется необычностью грусти поэта: грустно, но светло, печаль, но светла, грусть спокойна, уравновешенна, а не аффектна, не страстна.
Попробуем раскрыть эту загадку, пойти по возможной скрытой логике переживаний поэта, логике, не осознаваемой поэтом в момент вдохновения. Иначе бы получился не Пушкин, а Илья Сельвинский.
Одухотворенность, животворность красоты Кавказа, воспетой многими поэтами, в том числе и самим Пушкиным, могла породить в поэте отклик, пробудить в нем глубинные, врожденные человеческие сущностные состояния, пробудить то, что античные философы называли Эросом, “животворящим и всепроникающим началом” (А.Ф. Лосев ) – так осмысливали дохристианские философы влечение всего к единству со всем, – пронизывающую и объединяющую мир любовь (любовь – другая ипостась гармонии, красоты).
Это чувство могло повести за собой другое, так часто посещавшее поэта и бывшее причиной его печали, – чувство конечности человеческого существования и всех его проявлений на фоне бесконечности. (Потом М.Ю. Лермонтов выразит подобную мысль более резко: “Любить... но кого же? ...на время – не стоит труда, А вечно любить невозможно”.). Такое переживание могло пробудить чувство-воспоминание о земной, преходящей любви. Ритм стихотворения становится прерывистым – “тобой, тобой...” Печаль обостряется. Но красота природы, ее гармония, её божественная сущность вызывает в поэте подобную же гармонию, глубокое религиозное чувство единства с миром. После своеобразного бунта, вызванного неудовлетворенностью жизнью, наступает переживание единства с миром, общих свойств с миром-бытием. Да, земное дорого, оно есть непосредственно, здесь и сейчас. Но – и вот оно, проявление непосредственной мудрости Пушкина, связанной с доверием поэта своей глубинной интуиции, может быть, врожденного знания , которому мы боимся доверять, – любовь, слиянность всего со всем есть и проникающее свойство бытия, в том числе и свойство человека. И потому возникают заключительные строки – спокойные, величавые, мудрые, заключающие в гармонию все разнообразные всплески чувства в стихотворении:
И сердце вновь горит и любит от того,
Что не любить оно не может.
Человек “обречен” любить, если он развивается естественно, в соответствии со своей духовной природой.
Энергия восприятия красоты и неутоленной страсти дает энергию поэтическому творению. Гармония – это состояние, когда явление входит в слиянность с целым, а не только с единичным, приобретая высший смысл. Даже в двух последних строчках есть вспышка страсти: “И сердце вновь горит (!)”...Но это чувство, не исчезая, входит в спокойное уравновешенное состояние, состояние совершенства внутреннего мира поэта. Стихотворение заканчивается “женской” рифмой (с ударением на предпоследнем слоге), что проявляет как бы растворение чувства, состояние героя в состоянии мира, ибо любовь и есть проявление в человеке жажды творения, энергии, которой наполнен космос.
И тогда новую наполненность приобретает первая строка: «На холмах Грузии лежит ночная мгла...» – ночь, звезды, небеса, ощущение близости космоса, бытия, в масштабах которого горы Кавказа – всего лишь “холмы”, но встроенные во вселенную, и они приобретают величие. А какой громадный смысл приобретает земной момент, запечатленный поэтом в данном стихотворении.
Строка “и любит от того, что не любить оно не может” приобретает свой последний смысл лишь тогда, когда она понимается не как частное состояние, или признание, а лишь в контексте всеобщей природы, в процессе течения вечной жизни, в особенностях проживания человека в мире, в природе самого человека, в структуре мира.
В момент создания стихотворения в 1829 году вечная форма и вечная энергия пережили всплеск и рождение в единичном – живом поэте, в нем столкнулись вечное и преходящее, и преходящее перешло в вечное (таков, по В. Соловьеву, смысл искусства), благодаря возможностям искусства и гению его создателя, произошло важнейшее космическое событие: а именно – обогащение космоса, преображение части его пространства из хаоса в гармонию, в момент творения стиха возник “магический кристалл”, по выражению самого поэта, гармонический кристалл, скажем мы. С того момента 1829 года “живая форма”, форма– смысл, приобретшая реальность существования в материальном, стала фактом нашего бытия и фактом вечным, что бы уже ни произошло на планете Земля.
Когда же мы переживали это стихотворение (не прочитывали рационалистически внешнее содержание, что очень просто, а именно переживали все оттенки смысла, ритма, интонации, образов и их единство, что уже трудно и не всем доступно), и в нашей душе повторилось состояние поэта (не меньше!), мы сами породили с помощью поэта “магический кристалл”. Стихотворение вызвало ответное состояние в тысячах душ и породило через них тысячи подобных гармонических образований. Космос тысячекратно обогатился гармонией. Поистине, – глагол, преображающий человека и через него весь мир.
Итак, художественным предметом поэзии Пушкина можно назвать преображение хаотического движения жизни в духовно-гармонические образования на основе бытийности, то есть проникновения в художественную ткань целостности бытия, высочайших его состояний. Все поэты, заслуживающие такого названия, стремятся к этому. Но пока что только Пушкин представил нам “чистейшей прелести чистейший образец”, нечто, близкое к идеалу. Потому я и говорю о его поэзии – “преображающий глагол”, поэзия, преображающая хаос мира в гармонию.
Поэт блестяще выполнил высочайшую миссию человека, дарованную нам Богом, – духовно преображать мир. Поэзия Пушкина – это преображенное пространство мира, духосфера, это пространство, отнятое у хаоса, обоженное пространство. Преображающее действие поэзии Пушкина распространяется, как животворящая энергия солнца, на другие пространства и времена, на нас с вами.
И хотя сегодня мир переживает состояние, далекое от гармонии, и наше время даже в самых строгих научных трудах называют трагическим, я убежден, что в грядущем веке востребованность Пушкина возрастет. Человечество устало от низких ценностей, источника всеобщей трагедии, – деньги, власть, престиж, роскошь, секс, – оно уже потянулось к истинным, сущностным, духовным ценностям человека. Пушкинский живой и вдохновенный мир летит нам навстречу из будущей эры человечества.
Литература
- Соловьев B.C. Философия искусства и литературная критика. – М., 1991.
Автор – доктор философских наук, профессор
