Ирина КАТЧЕНКОВА. Муж войны и совета

Андрей Иванович Кобыла в романах Д.М. Балашова

 Десять лет назад в нашей стране отмечался юбилей российской государственности, символично совпавший и с юбилеем крупнейшего писателя-государственника, знатока и ценителя русской истории, хранителя и продолжателя лучших традиций классической литературы Дмитрия Михайловича Балашова (1927-2000). А иначе, кажется, и быть не могло!

Балашов как исторический писатель уникален. Он не просто исследовал явления и события русского средневековья – он «проживал» их, силою художественного слова рисуя нам целостную панораму далёких веков, приближая и объясняя давнее прошлое. У многих читателей создаётся впечатление соприсутствия Балашова среди его героев, ощущается подлинность реконструированных пластов исторического бытия. И те, кто творил историю, от сельских и городских простолюдинов до княжеско-боярских верхов выписаны ярко и исторически достоверно. Это поистине живые люди, а не социологические функции, и уж никак не «тени забытых предков». Веришь: так оно всё и было, или – так могло быть.

Среди воссозданных Балашовым значимых исторических деятелей – и родоначальник боярского рода Романовых Андрей Иванович Кобыла. Как известно, разветвлённый старомосковский боярский клан Кобылиных (у Андрея Кобылы было пятеро сыновей, младший из которых – Федор Андреевич Кошка – и стал прямым предком Романовых, а также Шереметевых и многих других боярских родов) служил московским князьям со времен Ивана Калиты, т.е., с первой половины XIV века. Потомки Кобылы были в чести при дворе великого князя московского Дмитрия Донского, сохраняли влияние и при его сыне Василии Дмитриевиче. Затем, по мнению А.А.Зимина, род утратил свое влияние, и лишь потомки Федора Андреевича Кошки занимали прочные позиции в Думе, были великокняжескими боярами и окольничьими.[1]

Из рода Захарьиных-Юрьевых, ветви потомков Кошки, происходили первая жена Ивана Грозного – Анастасия Романовна и ее брат Никита Романович (дед Михаила Федоровича Романова и отец «великого государя» патриарха Филарета).

Об Андрее Ивановиче Кобыле известно мало. Вот что писал, например, о происхождении Кобылы специалист по геральдике А.Б. Лакиер в середине позапрошлого века: «Гланда Камбила Дивонович, потомок короля пруссов, утомленный в бранях с орденом меченосцев, теснивших прусские владения и быв ими побеждён, выехал с малолетним сыном своим и со множеством подданных в Россию к великому князю Александру Ярославичу Невскому. По восприятии св.крещения дано ему имя Иоанн».[2]

Уже в начале XX века большинство исследователей не признавали легенду о Камбиле. Ряд историков считает, что Андрей Кобыла – новгородского происхождения, а его выезд «из Прус» прямо указывает на Прусскую улицу Новгорода.[3] Некоторые историки указывают на наличие в средневековом Новгороде и Кобыльей улицы и Кобыльего проезда рядом с Прусской улицей…[4] А.А. Зимин пишет о вероятном коренном московско-переяславском происхождении Кобылы[5].

Есть предположение о близком родстве Кобылы и пращура А.С. Пушкина Гаврилы Алексича. Возможно, сын Гаврилы Алексича – Акинф Великий – двоюродный либо троюродный брат Андрея. Если это верно, то подкрепляется новгородская версия.

Мог ли вообще предок Кобылы выехать из земли пруссов (напоминаю, что это не изначально германская территория. Племена пруссов, родственные балтам, были вытеснены немецкими крестоносцами и истреблены)? Исключать нельзя. Случаи такие были. Но и бесспорных доказательств нет. Остаются предположения.

В ряде родословцев упоминается брат Кобылы – Федор Иванович Шевляга, родоначальник дворянских родов Мотовиловых и Трусовых.

Собственно в летописи Кобыла упоминается один раз – под 6885 (1346-47) годом. Вместе с Алексеем Босоволковым-Хвостовым он едет в Тверь за невестой для московского князя Симеона Гордого – Марией Александровной.[6]

Вот и все исходные исторические данные. Но под волшебным пером Балашова Андрей Иванович Кобыла обрастает плотью и кровью, родственными и служебными связями, и раз прочитав, уже не забудешь ни самого добродушного румяного великана с каштановой бородкой, ни его жену Андреиху – мать большого и дружного семейства, собственноручно стряпающую ватрушки для угощения князя.

Вообще одной из важнейших заслуг Балашова следует признать его постоянное и настойчивое стремление раздвинуть рамки обыденно-обывательских представлений как о самом историческом процессе, так и об исторических личностях русского средневековья, «заселить» историю людьми. Балашов первым в русской художественной литературе попробовал воссоздать образ предка бояр, а затем и царей Романовых. Боярину Кобыле почему-то долго «не везло», не привлекал он исторических романистов. В отличие от своих потомков – известны исторические сочинения и о патриархе Филарете (например, П.Н. Полевого, А.Е. Зарина); и о Никите Романовиче Захарьине – его идеализированный образ памятен по пьесе А. К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного»… Не говоря уж о первой супруге Ивана Грозного Анастасии Романовой – о ней тоже писали много и многие, в том числе такие корифеи исторического жанра, как А. Н. Толстой.

 Итак, родословие Кобылы «по Балашову»: Олфер Жеребец – Иван Жеребец – Андрей Кобыла.[7]

 Предки Кобылы действуют в первом романе серии «Государи московские» – «Младший сын». Олфер – новгородский боярин, перебравшийся вслед за Александром Невским «на Низ», в Переяславль .В год смерти князя Александра Ярославича Олферу «немного перевалило за тридцать .Он был высок, широк в плечах, крупноскул и черен, с мощными ладонями бугристых рук .И видом и статью Олфер как нельзя лучше оправдывал свое родовое прозвище. Он ржал как конь, был грозен в бою, и, случалось, ударом кулака валил рослых мужиков в новгородских уличных сшибках».[8] Он не ладил с другим старшим боярином – Гаврилой Алексичем, и потому после смерти Невского не остался в Переяславле у князя Дмитрия Александровича, перебрался в Городец к его младшему брату Андрею. Среди городецких бояр Олфер занял одно из первых мест, став у юного князя тысяцким. В борьбе за власть, за великое княжение владимирское схлестываются не только князья Александровичи – их поддерживают, а порой и направляют, а порой и подталкивают в нужном направлении их бояре.

«Бояре – это была земля. За каждым стояли сотни слуг, мелких ратников, послужильцев, просто зависимых вотчинников, военных холопов, смердов, для которых тот или иной боярин был свой, к нему шли на суд, к нему же – за помочью в неурожайный год, к нему же – в дружину, когда начиналась пора ратная».[9]

 У Дмитрия Переяславского первые места в боярской думе по роду и могуществу занимали Гаврила Алексич с сыном Акинфом Великим, у Андрея Городецкого – Семен Тонильевич, Давыд Якунович и Олфер Жеребец с сыном Иваном.

Надо сказать, отец и сын Жеребцы у Балашова, и как следствие, у читателя симпатии не вызывают. Например, после очередного татарского набега на Переяславль Олфер, поставив стражу у княжого терема, разрешил ратникам три дня грабить город.[10]

Нет необходимости пересказывать все перипетии очередной братоубийственной борьбы, увы, не первой и не последней в нашей многострадальной истории. Погибали простые люди – ратники, горожане, смерды. Погибали и бояре. Так, Гаврила Алексич собственноручно отравил ненавистного ему Олфера Жеребца – когда-то соратника, земляка и, возможно, сородича [11].Ничего удивительного: борьба за власть (ясно, что бояре великого князя – влиятельнее, могущественнее, богаче, наконец, чем незадачливые бояришки мелкого удельного князька) во все века корёжила души людей. Особенно людей, к этой власти непосредственно причастных.

Однако дальнейшей кровной мести не последовало: дети Гаврилы Алексича и Олфера – Акинф Великий и Иван Жеребец помирились – правда, злодейство Гаврилой было совершено тайно, и новое поколение противоборствующих родов о нем не знало.

В дальнейшем судьба Ивана Жеребца сложилась трагически: в 1304 он, будучи одним из княжих наместников, погиб во время народного восстания в Костроме.[12]

У убитого остался сын – юный Андрей Кобыла. Сироту приближает к себе хитрый, расчетливый Акинф Великий, перебравшийся в Тверь, как и многие другие бояре: «Уже и к себе приваживал людей Акинф всякого случая ради. Андрея Кобылу, сына Жеребцова, отрока, чуть ли не в сыны принял…Да и то сказать: теперь поддержи Андрея Кобылу, пока юн, доколе не осильнел, опосле не забудет».[13]

Акинф думает прежде всего о своей выгоде, например, о своих вотчинах и землях. Но, замечает Балашов, и это очень тонкое историческое наблюдение, земли-то у Акинфа находились в разных княжествах! «И потому приходилось думать о всей Руси, о едином князе русском».[14]Не устаю восхищенно изумляться глубине понимания сложнейших исторических процессов, которая была присуща Дмитрию Михайловичу. И как живо и доходчиво, с каким неподражаемым мастерством мог он, и только он описывать эти процессы, пронизывающие тогдашнюю повседневность! Да простится мне это лирическое отступление.

Многие же бояре и неволею об общерусских делах не задумывались. Ссорились местные с пришлыми из-за мест в думе, выгодных назначений, кормлений….

Иван Акинфич, как и Андрей Кобыла, до поры до времени служили тверским князьям. Но после «Щелкановой рати», тверского народного восстания 1327 года и последующих событий – бегства Александра Михайловича во Псков и карательного московско-татарского похода на Тверь ушлый глава Акинфичей Иван стал задумываться о будущем. Тем более что властный и рачительный хозяин Москвы Иван Калита замыслил переманить к себе на службу всех потомков старых прославленных боярских родов, служивших еще Александру Невскому. Ему это необходимо, чтобы утвердить московскую власть, а паче того – московское преемство великокняжеской власти. Многие дальновидные бояре и сами стремились перебраться в Москву: «В четвертом десятилетии XIV века, когда Иван Калита получил великое княжение, на службу в Москву приходят крупнейшие представители великокняжеского боярства: Андрей Иванович Кобыла, потомки Миши Прушанина…Дмитрий Александрович Зерно, родоначальник Сабуровых и Годуновых, и. другие. Ок.1338 года в Москву выезжают многие тверские бояре».[15]

Балашов неторопливо повествует о встрече «четырех великих бояринов» – братьев Акинфичей, Ивана и Федора, их «двоюродника» Морхини и свояка Андрея Кобылы. Решается вроде бы семейное дело: за вдовую сестру Акинфичей, Клавдию, посватался московский вдовый боярин Родион Нестерович – убийца самого Акинфа Великого. В кругу близких ему людей мы впервые видим «вблизи», крупным планом и Андрея Кобылу: это высокий, широкоплечий, румяный великан, медвежеватый и добродушный, в отличие от деда и отца. Андрей «не любил, когда при нем зачиналась какая брань. Самого Андрея Кобылу ни разобидеть, ни раззадорить на спор было решительно невозможно».[16]

Богатырь, спокойный, надежный, немногословный, «правильный» – таким предстает на этом семейном собрании боярин Кобыла. Для него все здесь просто – по семейному делу собрались. Единственное, о чем он предупреждает Ивана Акинфича – о необходимости в этом сватовстве решить самой Клавдии Акинфичне: «Смотри, Ваня! Сестру не насилуй, пусть сама решит! Так-то по сердцу лучше, способнее! И тебе опосле покой будет на душе!»[17]

Но покой Акинфичу-старшему и не нужен. Не тот он человек! Ему сразу видны преимущества сестрина замужества: в приданое дают старое переяславское владение, и он сможет ездить туда, узнавать последние московские новости, держать нос по ветру…Между Акинфичами, понимающими, куда гнёт Иван, разгорается вовсе не семейный спор (а Кобыла молчит!):

– Мыслить надо о Руси! А не о своих вотчинах!

– Дак и откажись от вотчин тех!

– Почто? Вотчины нам дадены за службу князю своему в володенье и в род.

 – Иван Данилыч (московский князь Иван Калита – И.К.) умён…Умён, да не наш! Берегись, Иван! – остерегают родичи старшего Акинфича, – окрутит тебя тезка твой, и не почуешь![18]

Иван Акинфич и сам не прочь отъехать в Москву, поэтому лишь выжидает удобного случая. Да и родичей, включая Кобылу, хочет взять с собой. Поддержка на новом месте не помешает.

Сидя в псковском изгнании, Кобыла тоскует по родине. Тоскует по тверским просторам, даже и по сенокосу. Он радуется прибытию ключника из тверской вотчины, расспрашивает о новостях, вникает в дела и заботы своих крестьян, готов выкупить у князя виновного в убийстве, но хорошо ему известного и уважаемого за доброе мастерство кузнеца… Брат – Федор Шевляга прислал всего 4 рубля серебром, мог бы и больше…Нужда в деньгах ощущается. «Шевляга, он шевляга и есть» – заключает Кобыла.[19]

Это единственное упоминание о брате Андрея – Федоре Шевляге, причем Балашов называет Шевлягу сводным братом. Интересно, что «шевляга» – это кляча, худая лошадёнка.[20]Как много об отношениях братьев-бояр сказано одной фразой…

 Таким образом, Кобыла – рачительный, основательный хозяин, в чём-то простодушный и наивный, но, безусловно, «свой». Он не лезет к раздаче почестей, но его не забудут – и по роду, и по вкладу в общее дело. Его любят дети, и он играет с княжескими детьми, что потом облегчит его поручение – посватать Марию Тверскую за московского князя (невеста знала Андрея с самого детства). Он незлобив, покладист, но таких-то людей обижать и не рекомендуется. И Александр Михайлович Тверской, безусловно, совершил большую ошибку, когда по возвращении в Тверь не воздал должного верному, не помышлявшему об отъезде Кобыле – отодвинул его в думе, поставил «ниже» «псковских» немцев, пожалованных в бояре. Такой «потери родовой чести» Кобыла стерпеть не смог. «Андрей Кобыла, большой и грузный, в рыжей мохнатой лисьей шубе до полу, стоял во дворе. Александр вышел на крыльцо, остановился на рундуке, не сходя вниз. Андрей, сняв шапку, медленно поклонился до земли, распрямил стан. Складная, о службе, грамота уже вчера была вручена княжому дьяку.

 – Не гневай, княже! – сказал Кобыла – Служил я тебе без упрека и за хлеб-соль твою кланяю ныне! Худа от тебя не имел, и камня за пазухою не держу, а токмо не могу больше! Прощай, княже!

– Ступай! – громко сказал Александр и процедил вполгласа – Ступай, пока собаками не затравил!

…Резко поворотив, сокрылся в тереме. И лишь одна Настасья из малого окошка вышней горницы долго-долго смотрела вслед уходящему обозу, с которым, как чуяла она, скрывалось последнее, что оберегало ее супруга от близкой беды».[21]

Надежный, верный Кобыла и его потомки связали судьбу с Москвой. И служил Андрей Иванович московским князьям не за страх, а за совесть: после пожара организовал помощь и кормление погорельцам, лично, с топором в руках помог восстановить деревянные в ту пору кремлевские стены, поспособствовал тайной встрече тверского князя Всеволода с Симеоном Гордым, был сватом от московского князя к тверской княжне… Но никогда не запятнал он имени своего злодейством или предательством.

В Москве Кобыла жил в полном согласии с самим собой. Все его почитали. Терем его стоял на Неглинной. Жена, Андреиха, понимала супруга с полуслова. Детей он воспитывал строго, но справедливо. Князь Симеон, дети которого умирали во младенчестве, воспринимал многочадие своего боярина – пятеро сыновей, молодец к молодцу – как Божье благословение ему и живой упрек себе, грешнику. Показателен отзыв о Кобыле будущего митрополита Алексия: верный муж, и ратен, и прям.

Глубоко символичен и отъезд Кобылы из Твери. Московское княжество остро нуждалось в поддержке почтенной родовой знати, как тогда говорили, «мужей войны и совета». Они-то и становились опорой для грядущего великого княжения, придавали московской власти легитимность в глазах тогдашних элит.

У Балашова Кобыла – истый русак, никакой не выходец с Запада. Весь его уклад чисто русский, и сам он – русич до мозга костей. Непонятно, откуда в роду несимпатичных Жеребцов вырос, среди ужасов междоусобных войн и татарских «нахождений», да ещё и в доме расчётливых Акинфичей хороший, совестливый, достойный человек. Однако – бывает…

 Балашову, чувствуется, образ Андрея Кобылы стал дорог. Косвенное подтверждение этого тезиса вижу в том, что Балашов «подарил» своему персонажу целых 10 лет жизни. Трудно, наверное, было ему сразу и бесповоротно расстаться с полюбившимся героем. Вот и читаем в справочниках: Кобыла умер «не позже 1351г.», или «не позже 1353», или даже «до 1351», а у Балашова он «лежит при смерти», но – жив! – ещё в 1363 году. Так случается, когда тобой же сотворённый персонаж становится живым для тебя. Живым и узнаваемым стал родоначальник бояр Романовых Андрей Иванович Кобыла и для читателя.

На илл.: Иллюстрация к одной книг Дмитрия Балашова из серии «Государи московские»