Николай ОЛЬКОВ. «Последняя гроза» и другие рассказы

Женитьба Золотухина

 

Нет, не напрасно грозился партийный секретарь, что за аморальное поведение передаст дело, он так и сказал, что дело, – передаст в райком, и пусть там с ним разбираются. Семену Золотухину противно было, что в его жизнь вмешиваются посторонние, терпимо, когда это касаемо работы, тут никуда не попрешь, заместитель председателя по животноводству кругом подотчетен, но с бабами-то позвольте самому разобраться. Ничего подобного, в последний раз парторг пригрозил: молва идет, потому собирайся, член партии, в райком и объясняйся, почему ты на старости лет с ума стал сходить, забросил дом, жену свою, с которой прожил без малого сорок лет, и почти перешел к одинокой Анне Бородиной.

Конечно, со стороны это невозможно понять, потому что и года уже подпирают, и семья у Семена Федоровича была немалая, два сына и дочь, теперь в чужих краях живут, давно на своих ногах. Жена бессловесная, никогда поперек слова не скажет, со всем согласна. Дом приличный, хозяйство, мотоцикл «Урал» ему через райком выделили, считай, первому в колхозе. Со стороны посмотреть: что не жить? А он зачастил к чужой бабе, да и не особо скрывался, а когда в колхозной бухгалтерии женщин за обсуждением непутевой Анны застукал, спокойно сказал враз онемевшим, что Анна теперь жена ему, фактически жена, и что формальности все для людей они на днях оформят.

Вскоре после этого в райком поехал, на всякий случай партийный билет с собой взял, Анну успокоил: никакого значения для них этот разговор не возымеет, разве что ускорит события да кровь немного попортит.

Первого секретаря Рыбакова Семен хорошо знал, тот в колхозе бывал частенько, заместителя уважал, советовался по хозяйственным делам, но была за первым нетерпимость к вольным проявлениям, например, пристрастия к спиртному он не прощал, а еще любовных приключений. Поговаривали, что в молодые годы Рыбаков сам был ходок еще тот, но со временем образумился, да и должность уже не позволяла вольничать, все-таки деревня, не спрячешься, люди все видят. В душе Семен заранее смирился с любым решением райкома, но как-то занозило, партбилет он на фронте получал, правда, тот давно отняли и выдали в порядке обмена новый, но год-то вступления обозначен, 1943-й. Знатное было время, по всем фронтам наступали, Семен в роте автоматчиков один остался от первого призыва, всех друзей схоронил или по госпиталям растерял. Отдашь билет – как часть памяти выбросишь.

Перед самым обедом секретарша позвала его из коридора, он вошел в кабинет, в котором не раз бывал на совещаниях. Рыбаков кивнул, не вставая, и руки не протянул, это Золотухин отметил и заодно утвердился, что добра ждать не приходится.

– Садись, – сказал хозяин кабинета. Гость примостился на крайний стульчик. – Рассказывай, Семен Федорович, как дошел до такой жизни.

– Вы про работу или про что, Василий Петрович? – неожиданно для себя переспросил Семен.

– Ты дурака-то не валяй, мы с тобой не тридцать ли годов знакомы, так что давай начистоту, что там у тебя с семьей?

Золотухин хотел было сказать, что семьи у него давно нет, как детей проводили, так и нарушилось все, будто они развезли с собой все благополучие и благопристойность этого завидного дома. Куда-то в пустоту провалились беззаботные дни семейной радости, когда после долгого дня на работе он приходил домой, мылся в баньке, заботливо протопленной хозяйкой, говорил с ребятишками об учебе, об играх, о книжках прочитанных. Не было для него другой жизни, работа и семья, жена и дети. Конечно, не насильно его женили, к тому времени такая мода прошла, сам выбрал свою деревенскую, сразу после демобилизации. Он пытался после определить границу между нормальной жизнью и ее утратой, и находил эту грань как раз на прощании с дочкой, которая после техникума вышла замуж и без свадьбы уехала на Север. Родители остались вдвоем, и сразу стало заметно, насколько они чужие без детей. Семен испугался своего открытия, но каждый день подтверждал, что это правда. Нет, он не ругался с женой, не устраивали они скандалы на всю улицу, как это бывало кое у кого, и сковородками друг в друга не швырялись. Опустела вдруг душа, жену ни в чем не винил, да и сам долго не мог разобраться, почему пироги стали невкусными, почему незаметно стал ночевать на диванчике, сначала как бы случайно засыпал под телевизор, потом и вовсе перебрался.

– Что там у тебя с семьей?

– С женой разводиться буду, Василий Петрович, так получается.

– Ты к женщине этой совсем перешел, с вещами?

– Пока нет, иногда дома ночую, хозяйство все-таки надо поддерживать.

Секретарь встал из-за стола, прошелся по кабинету:

– Нехорошая картина вырисовывается, Семен Федорович, для руководителя, для члена партии, что люди говорят, ты знаешь? А говорят, что коммунист не может вести аморальный образ жизни. Ты согласен?

Семен напрягся:

– Не согласен, Василий Петрович, потому что коммунист тоже человек, а у человека чувства есть, как тут быть? В уставе нигде не написано, что я должен жить с нелюбимой женщиной.

– Ишь ты, какой теоретик, под свое многоженство уже марксизм подвел. Ладно, не пузырись. Ты кругом не прав, потому слушай. Выговор по партийной линии ты получишь, на работе оставим, тебе сколько до пенсии?

– Два года.

– Доработаешь, там посмотрим. Имей в виду, поблажка тебе только за счет твоих заслуг, а что касается женщин, ну, подумай сам, Семен Федорович, дай сегодня волю – половина мужиков своих баб бросит, ведь так?

Золотухин опять хотел сказать, что партийной дисциплиной семью не удержишь, но перечить не стал.

Анна увидела его в окно и выскочила в ограду, встретила у калитки. Семен обнял ее, пригладил выбившиеся из-под платка волосы, вытер набежавшие слезы. Ему стало легко и просто, так всегда было, когда он приходил к ней. Он давно заметил эту работящую женщину, громкоголосую, но безвредную, она не жаловалась никогда, а прямо высказывала все претензии телятницы к руководству, Семен Федорович старался поправить дела, чтобы в следующий раз вопросов было меньше. Он и сам не заметил, что зачастил в телятник, заботиться о подрастающем молодняке входило в его обязанности, но многие животноводы видели, что не все так просто.

Тогда же устроили на ферме встречу Нового года, голубой огонек назвали, посидели за столом в красном уголке, выпили, песен попели, даже потанцевали под гармошку, скотник Пантелей Шубин съездил домой, привез хромку. Расходились уже под утро, да так вышло, что мимо дома Семен утянулся вслед за Анной, догнал ее в калитке, придержал за рукав:

– Что же ты от меня бежишь, Анна, брезгуешь моими годами?

– Разговоров боюсь, Семен Федорович, жена у тебя и работа ответственная.

– В избу-то пустишь?

Она молча прошла в ограду, открыла дверь, в избе включила свет, задернула занавески на окнах, присела к печке и подпалила приготовленные заранее дрова. Не снимая полушубка, он привалился к столу, положил шапку на подоконник.

– Закурить разрешишь?

– Кури, вот блюдечко под пепел.

– Анна, я есть хочу, салаты-винегреты не по мне. Не дай с голоду помереть.

Она пихнула на элетроплитку кастрюльку с водой, сунула в нее кипятильник и принесла с мороза мешочек с пельменями. Порезала булку подового домашнего хлеба, из подполья достала грузди, огурцы и капусту, открыла банку помидоров, поставила бутылку водки. Готовые пельмени выложила в глубокую тарелку и залила бульоном:

– Угощайся, Семен Федорович.

– А себе рюмку?

– Не пью я совсем.

– Со мной. Прошу, Анна.

– Ради тебя только. С Новым годом, Семен Федорович!

Она пригубила рюмку, сморщилась и закусила грибочком. Семен густо обсыпал пельмени перцем, полил уксусом и хлебал деревянной ложкой вместе с бульоном.

– Анна, отчего замуж не выходишь? Женщина ты видная, все при всем, есть на что посмотреть, на работе молодец, в доме у тебя порядочек.

Анна смахнула слезу:

– В молодости не повезло на доброго мужика, а потом где его взять, толковые все прибраны, а бросовые мне не нужны, лучше одной мучиться.

– Меня не прогонишь сегодня?

– Не прогоню. Только до света домой уйдешь, чтоб не видел никто…

Давненько это было, с той поры жизнь Семена стала другой, с тайным неведомым смыслом, он в свою ограду заходил как в чужую, свою скотину управлял, как соседскую, когда хозяева уезжали дня на три в гости к детям, зато обрел Анну, в ее избе с отгороженной маленькой горенкой было тепло и уютно, и он не задумывался о причинах этих перемен, только удивлялся уже почти забытому чувству влюбленности. Гнал, конечно, от себя такие мысли, но никуда не денешься, с Анной не просто баловство, как иногда случается, а душевное и сердечное, и это его радовало.

С женой объяснился спокойно, хотя тянул до последнего, она сама и попросила уйти.

– Переходи к ней совсем, Семен, не позорь сам себя, да и детям надо сообщить, а то в каждом письме спрашивают.

– Ты не переживай, я кроме своего барахла ничего не возьму, да мотоцикл еще. Деньги с книжки на твою переведу, половину. Детям напиши, как есть, пусть потерпят с выводами, потом поймут, с годами. Не суди меня строго. Прощай.

Утром на двери колхозного правления Семен увидел объявление о партийном собрании с повесткой «Персональное дело члена КПСС Золотухина С.Ф.», не заходя к себе, прошел в кабинет парторга.

– Собрание ты назначил?

– Не я, а партком по согласованию с райкомом. Твое поведение надо обсудить.

Семен чувствовал, что кровь закипает, но взял себя в руки:

– Убери объявление, не смеши людей. Что же вы, как вампиры, любите в чужих жизнях копаться и кровь пить? Есть у тебя пара подручных ораторов, они сами уже ничего не могут, ни бабу обнять, ни ста грамм выпить, потому готовы растерзать любого, кто выпьет и обнимет. До чего же вы мне надоели со своей дурью! Сними объявление, а я сейчас вернусь.

Он прошел в свой кабинет, открыл сейф, взял партийный билет, аккуратно отделил фотографию от бумаги и вернулся в партком. Секретарь говорил по телефону, увидев вошедшего, крикнул в трубку:

– А вот и он сам! Хорошо, передаю.

И протянул трубку Золотухину.

– Слушаю, – сказал Семен.

– Здравствуй, Рыбаков. Ты чего там вольничаешь? Говорят, совсем перешел к своей любовнице? Зачем требуешь объявление снимать?

– По мне, пусть висит, Василий Петрович, только я на собрание уже не пойду.

– Как не пойдешь, ты что задумал, Семен?

– Уже решил. Чтобы партию не позорить, сдаю партбилет.

– Обожди, не дури, я приеду на собрание.

Золотухин устало улыбнулся:

– Не надо ничего предпринимать, я все решил. И за должность не держусь, раз беспартийный – на рядовую работу пойду, ты же знаешь, Василий Петрович, что я мужик работящий.

И положил трубку.

 

Лида

 

 

Поздней осенью ему сообщили по телефону, что на родине умер давний его товарищ, с которым куролесили в комсомольскую молодость, да и в зрелые годы частенько встречались, отмечая радостные воспоминания полуночными застольями. Он долго болел, умирал тяжело, но, бывая в селе, Михаил не заходил в его дом: какая-то вина появилась перед человеком, вот он лежит, а ты здоровый. Но на похороны приехал, проводил до исхудавшего деревенского кладбища на родине друга, да и деревни почти совсем нет, так, несколько домов. Но такова была его воля. С кладбища все заторопились в райцентровскую столовую, где уже стыл горячий обед, Михаил отстал от колонны машин и оглядывал окрестности. Вот тут хорошие были сенокосы – все позаросло кустарником и камышом, на тех увалах добрый хлеб молотили, теперь, похоже, не пашут. Чуть в стороне остается деревня Паленка, она вся вымерла, едва теплятся несколько усадеб. А ведь было отделение совхоза, вот тут клуб был, кино крутили… Клуб…

Молодым парнем работал он в райкоме комсомола, жил у сестры на вольных хлебах, домой приезжал редко. А уборка та, это конец шестидесятых, замечательная была, за всю осень ни одного дождя, урожай хоть и не очень богатый, но зерно сухое. Настроение у начальства отличное, вот и отпустил первый секретарь своего инструктора в родную деревню отдохнуть дня на три.

…Михаил вышел из машины и прошел пешком сотню метров. Вот тут был мостик, грязь болотную заваливали бревнами, а потом присыпали сухой землей. Большак проложили чуть в стороне, но к мостику Михаил подошел. Густой травой заросла дорога, если бы не бдительная память, ни за что не узнать.

У хлебоуборки выделялись два промежуточных финиша: обмолот хлебов и отправка зерна в госпоставки. Когда комбайнеры уже бражничали, на складах шла круглосуточная работа, зерно отвевали, грузили в машины и отправляли на элеватор. Каждый год помогать крестьянам приезжали тысячи горожан, в основном студенты и молодой рабочий класс с фабрик местной промышленности.

После бани Михаил вытащил из сарая велосипед, подкачал колеса и поехал в сторону центра. Коров уже прибрали, деревня успокаивалась и готовилась ко сну. Не встретив никого из парней, Михаил остановил пацана:

– Где ребятишки собираются?

– Как – где? В Паленке.

– А чо в Паленке-то?

– Дак там студентки-уборочницы живут.

Через десять минут Михаил был уже у маленького сельского клуба, половину которого, отгороженную висящими на веревках суконными одеялами, занимали студентки. Ребята нехотя здоровались, лишний конкурент никого не радовал.

– Ты пойми, Миша, – Славка горячо дышал ему в лицо. – Девчонки уже две недели тут, всех поделили.

– Ладно. Откуда они?

– С Ишима. Со швейной фабрики. Студентки.

Студентами тогда называли всю молодежь, приезжающую на уборку, так повелось, и всем было понятно.

Темнело, несколько девушек стали собираться в ночную смену, Михаил со Славкой протянули от розетки провод и над умывальником подвесили лампочку. Три девчонки пришли со склада, под фонарем размотали платки и стали разными: русая, рыжая, темненькая.

– Кто же догадался фонарь повесить? Не тот ли хлыщ? – безразлично спросила рыжая.

– Да, новенький кавалер подъехал, расстарался.

Рыжая уже забыла про фонарь и про хлыща. Славка толкнул в бок:

– Вот она свободна, но никого до себя не допускает. Попробуй.

– Ты объясни, она психованная или через чур гордая? Тоже мне: хлыщ!

– А хрен ее знает, несколько парней подклинивали, отшила, даже на смех подняла.

– Ладно, не буду на рожон лезть.

Вторую половину зала стали готовить для танцев, хотели подмести веником, поднялась пыль, Михаил взял ведро воды, большую тряпку и смачно протер пол. Девчонкам понравилось, они стояли полукругом и устроили аплодисменты. Рыжеволосая в свеженьком халате и тюрбаном банного полотенца на голове выглянула из-за одеяла. Михаил удивился, что она умудрилась где-то помыться.

– В чью честь овации? – заинтересованно спросила она.

Михаил отжал тряпку и бросил ее в пустое ведро:

– Представьте, какая несправедливость: когда вы, усталые и запыленные, пришли со смены, толпа встретила вас почти молчанием. И это настоящих героев! А тут какой-то хлыщ элементарно драит загаженный танцевальный пол, и ему бьют в ладоши!

– Странно, но я с вами согласна, – и она скрылась за одеялом. Радиола скрипела невнятно, да никто и не слушал, рассосались по углам, шушукались, несколько пар удалились на улицу. Михаил остановил маленькую говорливую девчонку:

– Рыжую вашу как зовут?

– А ты пойди, познакомься.

– Неудобно, в ночное время в дамские апартаменты. Пойди, позови ее.

– Не пойдет, – убежденно сказала Маленькая.

– Может, она нездорова? Так скажи, что я в армии служил по медицинской части, могу помочь.

– Сходи, что тебе стоит? – поддержал Сашка Связин, ее кавалер.

Маленькая нырнула, и долго по ту сторону одеял шуршали девичьи шепотки. Михаил стоял у холодной круглой печи и прикидывал: бросить все и уехать в село, или дождаться, чем кончится эта рыжеватая история.

Девушка вышла неожиданно эффектно. Тонкое шелковое платье облегало ее фигуру, высокая прическа делала еще стройней. Михаил сделал шаг навстречу и неожиданно поклонился.

– У нас с вами как при королевских дворах. Вы пригласили погулять, так пойдемте, а то мне утром в смену, спать уже не остается.

Деревня была тускло освещена, но лунный свет желанней и романтичней, Михаил предложил пойти по дороге в сторону села. Молчали.

– Куда делся ваш порыв красноречия?

– Не знаю, с чего начать. Меня зовут Михаил, лучше Миша.

– А я Лида.

– Редкое имя.

– Все молодые люди всегда так говорят.

– У вас большой опыт общения с молодыми людьми?

– Если вы, Миша, хотели меня обидеть, вам это не удалось. Я люблю читать, и об этом пишут в книгах.

– Вы окончили школу?

– Нет.

– А как попали на швейную фабрику?

Лида промолчала.

– Мне сказали, что вы работаете в райкоме комсомола?

– Да, но надо поступать учиться.

– Я тоже очень хотела учиться

– Лида, почему вы не приняли ухаживания наших парней?

– Согласитесь, вы задаете странный вопрос, ведь задружи я с вашими парнями, вы сегодня остались бы без пары. Или вам это все равно?

– Нет. Мне нравится, что вы согласились прогуляться со мной.

– Не надо меня обманывать, вам нравится, что я до того ни с кем не гуляла, а с вами согласилась. Ведь правда?

– Лида, вы меня запутали. Да, мне нравится, что вы пошли со мной, ну, и что здесь неприличного? Если вы думаете, что завтра я буду этим гордиться и ставить себя выше моих друзей, то ошибаетесь.

– Тогда скажите, почему вы так настойчиво добивались моего внимания?

– Честно?

– Да!

– Потому что ты мне очень понравилась, сразу, еще как платочек сбросила. Я даже про хлыща не сразу заметил. Лидочка! – Он осторожно повернул ее за плечи, ощутив некстати подвернувшуюся под руку лямочку, и смело поцеловал в полураскрытые губы. Она взяла в ладони его лицо и посмотрела в глаза. Он еще раз крепко поцеловал ее. Лида заплакала.

Михаил хорошо помнил тот момент, и было это именно тут, на мостике. Он уже тогда заметил, что Лида плакала не от радости и счастья, а горько, страдальчески.

– Лидочка, я обидел тебя? Прости, родная, ты очень мне нравишься, я не мог удержаться.

– Мишенька, мне так счастливо никогда не будет больше. Твой поцелуй такой верный и любящий. Так не поцелует парень от нечего делать.

Да, так оно и было. Странно, но вдруг вспомнились такие слова и детали, которые лежали в дальнем углу памяти, а сейчас всплывали, желанные и родные. Они долго еще гуляли по пустынной дороге, пока Михаил вспомнил, что Лиде завтра на смену. Она сказала:

– Давай у клуба простимся просто так, чтобы никто не видел, что мы целуемся, ладно?

На другой день он приехал на Паленский склад к обеду, девчонки встретили его радостным визгом, он поочередно отстранял их от вороха пшеницы, давая отдохнуть, а сам широкими взмахами загонял под транспортер зерно, и кузов быстро наполнялся поверх бортов. Лида ничем не показала особого к нему отношения, а ему так хотелось, чтобы и девчонки, и бабы их деревни, и шофера автоколонны знали, что вот эту красивую девушку он вчера всю ночь целовал вон на том деревенском проселке. За час до пересмены он уехал, ничего не сказав, поставил паленской знакомой бабушке Фросе бутылку водки, она разрешила вымыть студенток в бане. Михаил сам натаскал воды, разжег котел, наломал свежих, хотя и запоздалых, веников, вымыл полок и пол. На складе посадил Маленькую на багажник велосипеда и привез в клуб:

– Возьми для каждой только по плавочкам и халатику чистому, в баню вас поведу.

Вечером приехал, когда уже стемнело, пришлось с отцом править нарушенную скотиной изгородь. Лида встретила его вот на этом мостике, прижалась всем тельцем, сердечко прыгает.

– Миша, ничего не говори, я полюбила тебя насовсем, я так боялась, что может случиться, и оно так вышло. Мне говорила мама, но когда мы слушаем маму? – Она плакала и не убирала слез.

– Лидочка, радоваться надо, а не плакать, я тоже люблю тебя, ты мне такая родная, что слов нет. Лида, выходи за меня замуж, я живу у сестры, она примет нас, а потом квартиру дадут. И работа. В бытовом обслуживании швейный цех есть. Поедем после уборки к твоим родителям, а к моим хоть завтра, они в этом селе.

Лида опять взяла в руки его лицо и глубоко посмотрела в глаза.

– Миша, ты правду говоришь, и это особенно горько. Мы никогда не можем быть мужем и женой.

– Почему?

– Мы очень разные. Я немка, лютеранка, ты православный русский. Мои родители никогда не согласятся на такой брак.

Михаил засмеялся:

– Лидочка, милая, двадцатый век на дворе, причем здесь твой Лютер и мой Христос? Они будут против нашей любви? Да я любого ортодокса сумею убедить, что любовь угодна всякой вере!

– И все равно мы разные. Ты умный парень, будешь учиться, станешь большим человеком, а я простая швея.

– И что? Вот скажи, у министра обороны жена кто? Генерал? Простая женщина. И ты у меня будешь хорошей хозяйкой в доме.

Лида отошла от него на полшага и тихо сказала:

– Миша, я не девушка от Володьки, это мой парень, он сейчас плавает по Иртышу от Омского пароходства.

– Лида!

– Ты должен жениться на девушке, чтобы никто, кроме тебя, не прикасался к ней. Я уже не могу быть твоей женой.

– Лида, это такой бред, средневековье!

– Совсем нет. Я всю жизнь прожила в такой семье, мама не девушкой досталась отцу. Они родили троих детей, но отец постоянно упрекал и даже бил маму. Это я его слова повторила, что никто не должен прикасаться к жене, кроме тебя.

Лида уже взяла себя в руки и говорила спокойно и убежденно, зато Михаила било, как в лихорадке, он не мог ни чего возразить на несложные, но такие непреодолимые аргументы девушки…

…Михаил вернулся к машине. Что же было потом? Два вечера он не приезжал. Потом ему сказали, что все девчонки уговаривали ее согласиться, она плакала, но отказывалась. Потом им дали расчет, и сказали, что утренним автобусом отправят в Ишим. Они с ребятами решили устроить прощальный ужин. Он объехал все магазины райцентра и в одном увидел вино «Лидия». Купил целый портфель и привез в деревню. Когда стол был уже накрыт, выставил бутылки «Лидия». Все были поражены. Лида отнеслась к этому спокойно и почти равнодушно.

Видно, так было задумано, что через пару часов они остались в клубе одни, молодежь шумела где-то далеко в улице.

– Спасибо тебе за вино, милый, это так приятно. Никогда больше я этого не почувствую.

Михаил обнял ее и тихонько положил на кровать, целуя и пытаясь расстегнуть блузку.

– Мишенька, блузка на кнопках, а не на пуговичках. Я тоже очень хочу быть с тобой, но это не случится. Понимаешь, я слишком сильно тебя люблю.

Они вышли на улицу, сошлись с основной кампанией, и никто не верил, что ничего не произошло.

Михаил вдруг вспомнил: он же потом ездил к Лиде в Ишим! Та самая Маленькая дала ему адрес: сразу за автовокзалом, четвертый домик справа, а фамилия Брэм. Знакомая фамилия, какой-то ученый справочник животного мира составил, кажется. Он быстро нашел маленький беленый домик с плетеным заборчиком, на лай собачки вышла женщина, очень похожая на дочь. Михаил поздоровался и спросил Лиду. Женщина ответила, что она уехала в Омск.

– Простите, а вы Миша?

– Да.

– Лида просила передать, что все правда, вы понимаете, о чем. И еще просила ее не искать.

Михаил выехал на большак и на тихой скорости проехал по тому месту, где они гуляли с Лидой. Какая умная и проницательная девчонка! Какая красавица! И как во многом она оказалась права.

 

 

Последняя гроза

 

 

Гром больно ударился о металлическую крышу и гулко упал в пустую бочку для дождевой воды. Братищев уже не спал, разбуженный грозой, но от грохота над головой вздрогнул. Молнии совались в каждое окно дома. Он знал, что сейчас, вот через минутку хлестанет дождь. Он будет шквальный, потому что с ветром, сильный, иссохшая земля не успеет впитать влагу, и она скатится по кюветам и ложбинкам в озеро, взмутив его до самого дна. Понял, что уснуть уже не придется. Дождь обрушился разом, через раскрытое окно потянуло запах горячей земля, охлажденной упавшей водой, забулькало в бочке, берёзки под окнами ещё минуту назад позванивали полусухими листьями, теперь заговорили весомей и радостней. Грома больше не было, скатившаяся гроза прощалась всполохами неслышных молний. Дождь успокоился после первого рывка и сыпал густо и ровно.

Он встал, сварил кофе, как всегда, торопясь и обжигаясь, мелкими глотками выпил первую чашку, налил вторую и ушёл в кабинет. Да, год назад он был бы несказанно рад этому долгожданному дождю, потому что хлеба по всему району взошли дружненько, зазеленела вся природа, а вот уже две недели, как кончились запасы, и всходы загрустили, мучились жаждой, боялись сухих казахских ветров. Он и сегодня рад, хотя вчерашнего руководителя района виды на урожай  уже не касаются, сейчас в его райкомовском кабинете начальник от новой власти.

    Он мог уйти раньше, товарищи предлагали солидные должности в области, но остался до конца, до милицейской охраны у его опломбированного кабинета. Было совестно бросать людей, с которыми проработал пятнадцать лет, жалко дом и сад, который создавали и обустраивали вместе с Ниной. Было неловко и перед её памятью: три года прошло, и уехал, оставил одну…

Его не удивило, что не предложили никакой работы, а ведь до пенсии почти пятилетка. Знал, что новые будут унижать, но не думал, что многие из близких тоже отвернутся и здороваться станут скороговоркой, и руки не подадут. Это угнетало, потому старался на народе не появляться, в магазин ездил на край села, к самому закрытию.

Сразу после отставки приехали оба сына, северяне, при должностях в Газпроме, звали к себе, но отказался, соврал, что на днях решится вопрос с работой. Не решился. Дмитрий ещё раньше прикинул, что скопленных денег ему года на три хватит, даже если работы не найдёт, но с Нового года взлетели цены, и государство обнулило банковские вклады населения.

Убрал чашку, придвинул стопку общих тетрадей в клеёнчатом переплёте, с первых дней каждого января заводил новую, здесь были планы на неделю, заметки на память, записи о погоде на каждый день. Отдельно за отчерченным полем просьбы людей, высказанные при встречах в поле и на фермах, или бывших на приёме в кабинете. Красным карандашом помечены не исполненные, они и сейчас обжигали глаз. Власть первого секретаря райкома далеко не безгранична, и в случае срыва, невозможности помочь человеку, он ехал и объяснял. Не всегда находил понимание, видел огорчение, обиду и даже выплеск злости.

Теперь у него было много времени вспоминать и анализировать, и к незнаемым итогам часто путаными тропами приводила память. Мстительная это штука – память, вот выдернула историю, а тогда считалось, что жёсткость и требовательность необходимы и даже обязательны в партийной работе. Он и кадры свои так воспитывал, последние пять лет вообще никого со стороны в район не брали, даже начальника милиции, сына колхозного бригадира, после окончания Академии МВД привез и представил коллективу. С начальником областного управления пришлось круто поговорить, тот земляка на северный город планировал. Этот подполковник и дожидался его в приемной после команды закрыть райком, встал, обратился по форме и всё доложил, а потом извинился, что приходится выполнять грязные приказы, чтобы хоть как-то поддержать, сам пришел, никому не поручил.

***   

После обеда вышел за калитку, вынул из ящика газету «Правда», ушёл в беседку между рядами яблонь. Отцвели, вся земля украшена белым покрывалом, изрядно помятым ночным дождем. На каждой ветке десятки заводышей, но как разумно всё устроено в природе – скинет деревце лишние плоды, которые не поднять, не напитать соком, не одарить человека. Но и того, что бывает осенью, с избытком для себя и родных, коробками увозит старикам, бывшим труженикам, которых знает всех в районе. Развернул газету, скользнул по заголовкам: все всё увидели, все рыдают по советской власти. А где вы были, когда он после создания ГКЧП многократно звонил первому секретарю обкома и предлагал, просил, требовал срочно заменить областное руководство УВД и КГБ, чтобы свои люди на страже законности. Докладывал, что сотни добровольцев готовы сейчас вылететь в столицу, чтобы от имени народа не допустить контрреволюции. И каждая область сделала бы так… Нет, его успокаивали, что всё под контролем, а он, старый аппаратчик, видел, что всё трещит по скрепам, власть отдана улице, а страна продана за тридцать библейских монет. 

Читать не стал, прошел вдоль грядок. Конечно, порядочек не такой, как при Нине, но он старался посеять и посадить все, что у них росло раньше. И все родилось, потому что и семена у хозяйки всегда были свои, и почву она готовила под каждый овощ по-своему.  Сощипнул несколько пёрышек лука и зимнего чеснока, выдернул пяток редисок, черная русская редька будет позже. Все перемыл под краном, решил на ужин сделать окрошку. Яйца и картошка с утра сварены. Квас делал сам, рецепт жены помнил.

В комнате телефон подал сигнал, взял трубку, ответил.

– Дмитрий Андреевич, добрый вечер. Не узнал? Елена Сергеевна.

Узнал, конечно, потому что последние пять лет по телефону общались часто, Елена была куратором района от орготдела обкома. Он знал, что после роспуска партии ее пригласили на руководство управлением социальной защиты населения. В эти полгода она не беспокоила.

– Слышу, Лена, здравствуй.

– Я в твоем районе, ну, ты понимаешь. Командировка. День отработала, вечер свободный. Пригласишь?

– Дом мой помнишь? Или я подъеду?

Она засмеялась:

– Ты меня мелко крошишь, Дима, подо мной джип японский. Буду через полтора часа.

Дмитрий положил трубку. Лена-Елена, обкомовская красавица, как её звали в своём кругу. Профессиональный партработник, строгая и жесткая, заместитель заведующего орготделом, а ее побаивались мужчины – заведующие другими отделами и секретари райкомов и горкомов. Могла отбрить на совещании или на заседании бюро почище Первого. У нее семья, муж и трое детей, но о них никто ничего не знал, даже женщины. Через сорок дней после похорон Нины Дмитрию дали путевку в приличный санаторий, только для партверхушки, как сказал Первый, вынимая из сейфа пакет. Он поехал, и через три дня в вестибюле встретил Елену Сергеевну. Заметил, что она нисколько не удивлена встречей, вечер провели в ресторане, пили только сухое, говорили ни о чем. Дмитрий видел, что до отбоя еще час, а дама не просит проводить. Пригласить к себе – неуместно, она должна это понимать. Прошли по аллее, сели у фонтана.

– Дмитрий Андреевич. – Она кашлянула, словно что-то сдавило горло. – Мы всегда были в рамках официоза. Я хочу предложить обращаться по именам и на ты. Принимается?

Он улыбнулся и кивнул:

– Согласен. Надо было за столом и на брудершафт.

– Дмитрий, я не склонна к шуткам. Должна тебе сказать…, этого не знает никто. Ты мне очень нравишься, если не выкручивать слова, я люблю тебя. Давно. И никогда бы ты этого не услышал, если бы не остался один.

Южная птичка в соседнем кусте явно не к месту устроила трели.

– Буду откровенна до конца. Мы очень хорошо знакомы, ты знаешь, что у меня семья, муж, мне грех жаловаться на жизнь, но, Дмитрий Андреевич, я устала бороться со своим чувством. Это не каприз первокурсницы. Я хочу быть с тобой. Прости, это не ультиматум, в наших отношениях ничего не изменится, если ты… ну, откажешь мне в этом несколько странном сватовстве.

Она сидела, опустив голову, ждала ответа или уже знала его? Он курил и молчал. Елена вынула платок и коснулась глаз. Дмитрий повернулся к ней, взял за руку, она встрепенулась.

– Лена, я благодарен тебе за искренний разговор. Чувство твое мне приятно, все-таки мужик, прежде всего. Только, Лена, я не готов тебе сейчас сказать что-то определенное. У нас впереди три недели, есть время подумать и обсудить. Ты согласна?

Елена засмеялась, а смех с горчинкой:

– Дима, дорогой, если бы ты знал, чего мне стоило выбить у дирекции санатория место на три дня, какие фантастические истории я им придумала. Да, можно было заказать путевку, я знала твои сроки, но это бы насторожило бдительную общественность. Потому я тут инкогнито, и на послезавтра у меня билет на самолет. Так что будешь думать один. Проводи меня.

В эту ночь он не спал, достал из холодильника бутылку армянского коньяка, плеснул в бокал и единым духом выпил. Признавался себе, что Елена Сергеевна нравится ему, и тут же в сознании возникала Нина, ее слова, что не будет она в обиде, если найдет женщину, красивую, умную и хозяйственную. Он запрещал ей говорить об этом, но в последнюю минутку она все-таки прошептала: «Полюби другую, только меня не забывай».  

Тогда Елена Сергеевна не искала больше встречи и уехала, не попрощавшись. Через месяц позвонила, спросила, нашел ли работу, предложила место своего заместителя, но о главном – ни намека. Так и общались, дежурно и бесстрастно. Однажды она неожиданно закончила разговор:

– Да, еще одна новость: я развелась с мужем. Дети выросли, быть вместе просто нет смысла…

И вот приезд, нечаянный визит. 

***

Проводив гостью, Дмитрий накрыл неубранный стол чистым полотенцем и ушел в кабинет. Встреча прошла спокойно, хотя он чувствовал напряжение: вдруг Елена напомнит о курортном разговоре. Нет, все обошлось, но один сюжет общения смутил, он быстро справился с эмоциями и старательно непринужденно пожал плечами. Как бы между прочим, Елена сказала, что к ней в управление пришла новая сотрудница, молодая девушка с такой же, как у него, фамилией и к тому же Лира Дмитриевна. Он кивнул: бывает, фамилия не редкая, а Дмитриев на Руси всегда хватало. Елена заговорила о своих служебных делах, он был благодарен ей, еще пары слов о таинственной девушке он бы не выдержал.

…Он работал заведующим отделом пропаганды крупного пригородного райкома, уже родился сын, Нина стала главным врачом больницы. Получили хорошую квартиру в отдельном домике, купили «Жигули» новой модели. Дмитрий хорошо помнил этот день.

Его вызвал секретарь райкома и сказал, что приезжает лектор из пединститута, но по линии обкома, потому что кандидат экономических наук, и надо организовать аудиторию. Для международника гораздо проще собрать людей, политикой тогда все интересовались, а кто будет слушать глубокие мысли о крестьянской экономике человека, никогда не работавшего в сельском хозяйстве? 

Лектор оказалась молодой и красивой женщиной, она ни на что не претендовала, не очень любознательные слушатели ее устраивали, говорила она легко и просто, в общем, за день выступили в трех точках. Она сказала, что этого достаточно, и попросила увезти ее в город. Он сел сопровождать под понимающую улыбку райкомовского водителя. У подъезда попрощались официальным рукопожатием и уточнили, что утром машина будет к восьми часам. Ее немножко удивило, что утром он тоже приехал, отработали день, в перерывах между лекциями говоря обо всем. Время от времени он улавливал ее интерес к нему, она же нравилась ему вся: крепкая, подвижная, русоволосая, с едва заметными веснушками.

– Вы сегодня снова будете меня провожать в город? – вдруг спросила она.

– Если будет позволено…– разыграл он смиренного.

– Более того, я буду настаивать, – подхватила она тональность игры.

Когда подъехали к дому, она пригласила на чашку кофе, явно не очень настойчиво приглашая и водителя. Вошли в квартиру, он осторожно осматривался, выискивая признаки чьего-то присутствия.

– Не оглядывайтесь, здесь никто не живет, кроме меня. Был кот, но пришлось отдать подруге, когда уезжала в Москву, в аспирантуру. Вы кофе любите с сахаром?

– Я не люблю сладкий кофе.

– А все остальное? Например, вы любите сладко целовать женщину, которая вам нравится?

Он не был тихоней, но женский натиск всегда смущал, вот и сейчас покраснел, и она сразу это отметила:

– Не считайте меня…, ну, распущенной, что ли. Да, у меня нет мужа, но я нормальная женщина. Были встречи раз в неделю, недавно они прекратились, по моей инициативе. Вы мне понравились сразу. Нет, меня не смущает, что вы женаты, это ее проблемы. После такого признания вы, наконец, насмелитесь меня поцеловать?

Они встречались так часто, как позволяло время. Выехать из райцентра в город – нужен приличный повод. Секретарь райкома, который к нему очень хорошо относился, скоро обо всем узнал от водителя и стал направлять с «особыми поручениями». В выходные сам свободно уезжал, ссылаясь на дела в библиотеке или архиве.

– Почему ты не выйдешь замуж? Молодая, красивая, состоятельная. Что еще нужно?

Она поставила на стол турку со свежим кофе, повернулась к нему, скрестив на груди руки:

– Ты, муж и любовник, не знаешь, что нужно, кроме того, что перечислил? Нужно хотя бы немного любить. Нет, что значит «немножко» – просто любить. До встречи с тобой я, оказывается, вообще не любила. Да, увлекалась, но все проходило. С тобой как-то иначе. Прости, я не рисуюсь. Я бы с удовольствием вышла за тебя, но ты не насмелишься. Ты побоишься мести партии – самой ревнивой женщины. Не пытайся оправдываться, я ведь не обвиняю тебя. Ты очень мне нравишься, но ты уже не мой.

Он часто, слишком часто, чтобы решиться на это, собирался сказать все жене и уйти, но понимал, что этот разговор, последний, окончательный, не состоится никогда.

Ранним летним утром, когда он, по легенде, был в соседнем районе для подготовки вопроса на бюро обкома, она приняла душ, весело распахнула окно и присела к нему на постель:

– Насколько я тебя знаю, новость должна быть приятной. А, впрочем, это не имеет принципиального значения. Я беременна и буду рожать. Ты молод и здоров, к алкоголю равнодушен, не куришь – идеал, а не папа.

Он откровенно не знал, как себя вести. Отпустить на волю радость как-то неуместно, ситуация уж больно пикантная. Отговаривать глупо, поздно и бесполезно. Он обнял ее:

– Я буду вам помогать. Буду приезжать часто. Если, конечно, ты не надумаешь выйти замуж.

Она засмеялась:

– Мужа теперь уж определенно не будет. Ребенок востребует все чувства, какие у меня еще есть. Что касается помощи, да, она будет необходима: пеленки прополоскать, простынки погладить. Милый ты мой, я кандидат наук, докторская почти готова, надо только, чтобы нагрузки не повредили малышу.

Когда он уходил, задал смешной вопрос:

– Это случилось давно?

– Да уж не вчера, – она рассмеялась радостным смехом. – К концу учебного года будем рожать. Имей в виду: я дам ребенку твою фамилию и отчество. Потому что очень тебя люблю.

Его с повышением перевели в другой район. Нина ничего не знала об измене. Он никогда больше не ездил в тот город, к ней и ребенку. Боялся, что останется навсегда. А, может, просто боялся. Галину свою вспоминал с нежностью и благодарностью, пока новые события заслонили прошедшее.

 ***

Дмитрий завтра же поедет в область, сделает предложение Елене, встретится с дочерью и заживет новой жизнью. Так ему казалось…

До самых глухих уголков своей души он знал себя, как толстое личное дело, хранящееся вместе с секретными бумагами обкома. И сейчас принятое решение было просто мечтой, которой не жить, он, еще вчера бывший сильнейшим человеком в районе, при проверке безжалостной жизнью оказался слабым и непригодным. Он охватил голову руками и завыл, захрипел, сдерживая рыдания. Один в своем доме, в родном селе, в огромном и чужом мире. Взял за узкое горло бутылку  коньяка, но вернул на место: боялся запить.

Он всегда считал свою жизнь идеальной, а партийную работу важной и сильно влияющей на людей, на производство. Когда он говорил об этом на партийных собраниях, на аппаратном, уже став первым, никто ему не возражал. Возражала жена, его немножко напрягало, что она постоянно в оппозиции, даже в партию не ступает, ссылаясь на большую загруженность в работе. При переезде к месту нового назначения Нина могла претендовать на должность главного врача, но сразу отказалась от этой мысли, а заведующему облздравом по телефону ответила, что хочет заниматься своими любимыми женщинами, тем более, что открыт новый хорошо оборудованный роддом.

– Дима, вчера у нас было партсобрание. Все члены ушли с рабочих мест в пять часов, говорили не меньше двух. Я спросила своего заместителя, что решили, она с удивлением посмотрела: «Нина Ивановна, что мы можем решить? Главный что-то итожил, но все по старой колее».

Ох, как взвился тогда Братищев, уязвленный едким намеком жены, как грозно пообещал наказать инструктора, курирующего организацию районной больницы, сказал, что в больнице масса проблем, и парторганизация должна сосредоточиться на них, а не переливать из пустого в порожнее. Нина спокойно ответила:

– Дима, в партии врачи и медсестры, завхоз и шофер скорой. И ты всерьез полагаешь, что они могут что-то изменить? Есть главный врач, у него бюджет и власть, причем здесь медсестра с завхозом?

***

Неужели он неправильно жил? А как правильно?

Пятнадцать лет назад вернулся в родной район первым секретарем райкома. В обкоме сказали, что уверены в нем, району нужен мощный толчок, и он, именно он должен это сделать. Несколько ночей провел, изучая личные дела руководителей и резерва, во второй половине дня выезжал в совхозы, собирал специалистов и просил высказывать свои предложения. Инициативных сортировал на выскочек и перспективных. Резких движений не делал, но постепенно все сжимал в свой кулак. Бригадиров и управляющих из практиков оформил в сельскохозяйственный техникум, договорившись с директором, чтобы на экзаменах мужиков особо не позорили, но теорию давали бы основательно. С тремя директорами пришлось расстаться, они уехали в область и пристроились в разные конторы. Пожалуй, после этого никто не покинул район без его благословения.

Дмитрий поморщился, надо же было вспомнить! Епифанцев работал главным инженером совхоза, скромный парень, без особых заслуг. В то утро его звонок в кабинет был первым:

– Дмитрий Андреевич, я вам со станции Пахомово звоню.

– И как ты там оказался? – удивился Первый.

– Машину жду из Смирновского района, меня туда директором совхоза назначили, приказ на руках.

– Приказ облуправления? Ты и в обкоме был на беседе?

– Да, у секретаря по сельскому хозяйству.

Дмитрий Андреевич вскипел, но сдержался:

– Слушай внимательно, Толя. Машину отпусти, через полчаса поезд в домашнюю сторону, едешь в родной совхоз и никому, слышишь: никому ни слова о твоей карьере.

А потом вышел на отдел кадров областного сельхозуправления, сказал все, что думал о начальнике, вчерашнем коллеге и соседе, потом позвонил секретарю обкома. Тот возмутился:

– Дмитрий Андреевич, ты должен гордиться, что твои люди растут.

– Растут, но для себя растим, а не для дяди. И впредь прошу без бюро райкома наших людей не шевелить.

Он знал, что этим не кончится. Через час звонок Первого:

– Ты почему так себя ведешь? Кадровика отчистил, секретарю обкома нахамил. Район что, твоя вотчина?

– Геннадий Павлович, район моя родина, а я поставлен им руководить, с вашего согласия. Мы серьезно работаем по подготовке резерва кадров, и результаты будут, мы уверены. По этому случаю: Геннадий Павлович, если бы мы видели, что Епифанцев созрел для директорства, неужели не нашли бы ему применения? Парень сырой, он исполнитель, и руководителем никогда не станет, ну, планида у него такая. Я отозвал, чтобы он свою несостоятельность не обнаружил в чужих краях, и чтобы нам потом не краснеть. Прошу вас, дайте команду, чтобы наш район пока не трогали по кадрам.

Первый положил трубку, явно недовольный.

После крутых кадровых решений из газеты или от знакомых о них узнавала Нина, иногда выговаривала, что он за большим районом не видит маленького человека, его семью. Так было после смерти трехлетнего сына агронома дальнего совхоза Новоселова, куда его перевели после громкого скандала. В районе проходил конкурс операторов машинного доения коров, и парторг привез на «горбатом» «Москвиче» свою лучшую доярку. После подведения итогов было простое застолье, так что домой ехали веселые, довольные. Новоселов разглядел, а, может, и раньше глаз положил, что его доярочка очень симпатичная бабочка, а тут хмель ударил в голову, и мимо родного села «Москвич» свернул на лесную дорогу. Кто-то видел, пересвистнули мужу, тот мотоцикл заводит и тем же путем. А Новоселов одумался, когда бабочка сбросила его руку с соблазнительного коленка, и развернул машину. Тут и муж подъехал, баба к нему: «Гоша, хоть убей, ничего у нас не было».

Утром заплаканная жена Новоселова, директор сельской школы, ворвалась в кабинет Первого, рассказала, какой скандал в семье доярочки, заявила о разводе с неверным мужем и тут же просила: «Накажите его, Дмитрий Андреевич, самым строгим образом накажите, чтобы впредь неповадно было». Братищев пообещал, что разберется. Через час несостоявшийся любовник уже сидел перед членами бюро, уронив на грудь голову. В детали не вдавались, Дмитрий звонил на квартиру доярки и тракториста, потому что обоих хорошо знал, муж заверил, что все в порядке, жену пальцем не тронул, а парторгу должен морду набить, по всем правилам. Дмитрий предостерег: «Не вздумай, Егор Семенович, это тюрьмой пахнет, да такие разборки нам с тобой ни к чему. А что жена твоя мужикам нравится – гордись, она у тебя красавица и работница знатная». По Новоселову предложил так: от должности освободить, объявить строгий выговор и направить агрономом в дальний совхоз. Через пару часов позвонила Новоселова: «Дмитрий Андреевич, я просила наказать, но не так же строго!». Он взорвался: «Анна Петровна, мы с вами не на базаре!», и бросил трубку.

Осень выдалась мокрая и холодная. Братищеву потом рассказали. У малыша грипп, высокая температура, фельдшер направила в районную больницу. Но дорога раскисла, никакая машина не пройдет. Отец заводит «Беларусь», заворачивают сына в одеяло и напрямую, через болота всей семьей прорываются к райцентру. Длинные полсотни километров, долгие три часа. Мальчика спасти не удалось.

Никто не винил Первого, он выразил соболезнование Новоселовым, но Нина в тот день призналась, что жесткость партийного руководителя заметно перерастает в жестокость. Дмитрий не стал спорить, перевод скомпрометированного парторга считал правомерным, нельзя было оставлять его на совхозе, да и другим показать, что опасно вольно вести себя, если ты коммунист, да еще при должности. А ребенок, болезнь, бездорожье – так все сложилось. Да, из того села они через час были бы в больнице, но изменить уже ничего нельзя.

***     

Дмитрий понимал, что таких совпадений не бывает, эта девушка точно его дочь, и потому встретиться с нею надо как можно скорей, тогда и жизнь наполнится смыслом, тогда, наверное, можно решиться на окончательный разговор с Еленой. Понимал, но никак не мог насмелиться. Да и как эту встречу устроить? Через Елену? Пригласит ее в кабинет, оставит одних, разговор ему надо выстраивать. С чего начинать? Счастливый отец взрослой дочери? Пожелает ли она говорить? Захочет ли признать родителя?

Он знал свою натуру, любую проблему надо решать сразу, не затягивая, а тут уже и спать стал плохо, похудел, бриться стал через день. Надо решать все разом.

Елена обрадовалась его желанию приехать, отправила машину, не на «Уазике» же ему трястись до города. В кабинете крепко пожала руку и предложила чуть отдохнуть в соседней комнатке, умыться, выпить чашку кофе.

– Лена, ты ничего больше не выяснила у Лиры? Был разговор?

Елена Сергеевна улыбнулась:

– Нет, Дима, я не хочу вмешиваться.

– Есть в ней хоть что-то от меня?

– Сложный вопрос. Умница, серьезная, работать умеет. Я ей отдел поручила. Дима, останься в кабинете, я приглашу Лиру Дмитриевну, поговорите. Смелее, ты даже побледнел.

Он встал у шкафа, как-то нелепо развернул газету, когда щелкнул фиксатор двери, поднял глаза на вошедшую девушку. Елена развела руки:

– Знакомьтесь, господа: Дмитрий Андреевич Братищев, мой старинный друг и коллега; Лира Дмитриевна, тоже Братищева, наша ведущая сотрудница. Признаюсь: эта встреча по просьбе моего друга. А я пойду в бухгалтерию, бумаг много скопилось.

Дмитрий искал и не находил в девушке свои черты, она молча сидела за столом, положив перед собой сжатые кулачки, и ждала вопросов.

– Вы извините, барышня, – Братищев замялся. – Ваша фамилия… Возможно, мы… родственники?

Лира подняла голову и строго ответила:

– Не думаю. Я приехала издалека.

– Да, конечно, – смутился Дмитрий. – Страна наша большая.

– Вы предположили, что я ваша дочь? – спросила в упор и громко.

Дмитрий смутился и покраснел:

– Теперь вижу, что ошибался. Извините.

– Нет, почему же? – с напором спросила Лира. – Расскажите о женщине, которая могла родить вам ребенка. Если я правильно понимаю, внебрачного?

Дмитрий взял себя в руки:

– Лира Дмитриевна, вы напрасно столь критичны. Так случилось, но мы любили друг друга.

– Вы помните имя той женщины?

– Конечно, ее зовут Галина.

Девушка сжала пальцы до хруста:

– В каком городе нашей большой страны вы встречались?

Он назвал город. Лира встала. В других обстоятельствах он любовался бы ею: гордая, с крепкой фигурой, жестким характером, в эту минуту очень похожа на маму. Сейчас молча ждал окончательного ответа, который убьет все надежды последнего времени.

– Ничем не могу вам помочь, Дмитрий Андреевич. Я родилась в другом городе, и мою маму звали не Галина.

Она вежливо кивнула и быстро вышла. Дмитрий бессильно сел на стул, мелкая дрожь била его, выдавил из упаковки таблетку, сунул в рот. Пустота в душе пугала его, с надеждой смотрел на дверь, скорей бы пришла Лена. Вот так, Дмитрий Андреевич, жизнь бьет наотмашь и мстит за грехи молодости. Только сейчас он понял всю нелепость своего положения, и хорошо, что эта девушка не его дочь, что он мог ей сказать, если больше двадцати лет даже не пытался узнать, как там Галя с его ребенком. Неужели, Дима, ты действительно такой жестокий, как определила когда-то жена?   

Елена вошла и села рядом, взяла его руку:

– Ты огорчен? – спросила заботливо.

– Не знаю, что лучше, – горько улыбнулся Дмитрий. –  Но такой исход проще.

– Дима, ты погуляй, я через полчаса освобожусь, поужинаем, водитель тебя увезет.

– Нет, Лена, если ты не против, я бы остался.

Она крепко обняла его и уткнулась лицом в седеющую, когда-то роскошную шевелюру. 

***

Утром Дмитрий проснулся от чьих-то шагов, он вообще отвык от посторонних звуков, но быстро пришел в себя, улыбнулся. Спальня, постель, он совсем голый, приподнялся: ни рубашки, ни брюк и даже семейных трусов не увидел. Дверь чуть приоткрылась, Лена в цветном халатике и такой же косынке присела на край постели, наклонилась к нему, он осторожно поцеловал ее в щеку. Она крепко ухватила его голову и все лицо покрыла поцелуями, оставляя горячие слезинки. Дмитрий за плечи поднял ее:

– Ты что, Лена? Что-то не так?

Она засмеялась:

– Митя, ты просто не знаешь, сколько лет я мечтала о такой ночи.

– Не надо, Лена, ты мне льстишь.

– Я очень тебя люблю. Митя, родной мой, я сегодня самая счастливая баба. – И спохватилась: – Так, бесштанная команда, костюм твой почистила и отутюжила, рубашку, трусики и носки постирала, погладила, сейчас принесу. Сегодня едем к тебе, надо собрать самые необходимые вещи. «Или ты передумал?» —спросила, а сама улыбается.

– Лена, дай мне в себя прийти. Знаешь, что мужики говорят о неловкой ситуации: «Как в чужой постели!». Вот и я. Подожди, тебе ведь на работу, пятница.

– Не переживай, я договорилась со своей кураторшей, заместителем губернатора Лукьяновой, ты ведь знал ее. Секретарем горкома была, но удержалась. Она тебя помнит и просила зайти. К тому же, Дима, молодоженам раньше давали три дня для решения своих дел.

– Так то раньше…, – хотел было сравнить, как ныне, но одумался. – Ты мне трусы вернешь?

Хозяйка наготовила паровых котлет с рисовым гарниром и очень ароматным и острым соусом. Дмитрий вспомнил Нину, ее готовку, вспомнил, потому что впервые за последние годы ел пищу, приготовленную женщиной. Елена заметила тень, пробежавшую по его лицу, но не почувствовала ревности. 

 ***

Дмитрий ничем не выдавал своих сомнений и дум после краткого разговора с Лирой, а они были, и очень серьезные. В первые дни после переезда и регистрации брака с Еленой Сергеевной часто заходил в отдел кадров побеседовать с ровесником, отставным майором Прошкиным. Тот доложил, какие открылись вакансии, и предлагал замолвить словечко перед строгой начальницей. Братищев не сказал, что получил работу в департаменте сельского хозяйства. Смущаясь, попросил личное дело Лиры Дмитриевны. В тонкой папке ничего интересного, пока не увидел копию свидетельства о рождении, в котором отцом записан Братищев Дмитрий Андреевич, матерью Лапенкова Галина Ивановна. Свидетельство выдано отделом ЗАГС Ленинского района, именно там жила Галина в то время. Наконец, дата рождения: 27 мая, как раз конец учебного года.

Он закрыл глаза, чтобы не заплакать: родная дочь рядом, и не желает признавать его как отца. Оставил папку на столе, тихонько вышел, сел в сквере на скамейку. Итак, Лира сразу и решительно отвергла его, значит, есть у нее причины, основания. А Галина? Как сложилась ее судьба? Наверное, не совсем все благополучно, и с ее слов дочь составила образ бессердечного отца, забывшего о своем ребенке. Почему она ни разу, если были проблемы, не обратилась к нему? Он видный в области человек, депутат, она не могла о нем не слышать. И вдруг одумался: конечно, могла, но не захотела искать, напоминать о себе, она гордая и очень самостоятельная. И что могло с ней случиться?

 ***

После ужина Лена вымыла посуду, насухо вытерла руки и села напротив мужа:

– Дима, ты ведь тоже понимаешь, что нам надо поговорить. Эта девочка неожиданно вмешалась в нашу жизнь, я была абсолютно уверена, что она твоя дочь, такие совпадения не могут быть случайными. И я уже покаялась, что сказала тебе о ней. Кто мог подумать, что так все обернется?

Дмитрий придавил окурок в пепельнице и прикурил новую папиросу.

– Не надо усложнять, Лена, прошу. Конечно, мне крайне неприятно, что Лира меня отвергла, но у нее на это есть причины, о которых мы не знаем.

– Ты нашел что-нибудь в Интернете?

Дмитрий вздрогнул и покраснел, как будто его уличили в чем-то глубоко безнравственном.

– Дима, я вчера тоже хотела на домашнем компьютере добыть хоть какую-то информацию о Галине, и увидела, что такой запрос уже делался.

Он нервно ходил по кухне, жадно курил и стряхивал пепел в раковину. Что говорить? Да, он уже несколько раз пытался найти о докторе наук Лапенковой, но – ничего.

– Да, Лена, я хочу найти Галину, жива ли она, как живет, почему дочь так настроена, ведь она не предполагала нашу встречу, правда? Ты же умница, Лена, никакой ревности, я хочу, чтобы рядом со мной была моя родная дочь. Теперь, когда у меня есть ты, я счастливый мужчина, а появится дочь – буду трижды счастливым отцом.

Елена подняла голову и посмотрела ему в лицо:

– Дима, а если Галина жива-здорова и тоже помнит о тебе? Согласись, неплохой вариант: молодая жена, доктор наук, родная дочь рядом, полноценная семья, не то, что у нас с тобой…

Он не дал ей договорить, сильно сжал руку, жестко сказал:

– Лена, прошу тебя: никогда больше не заводи такой разговор. Ты же должна меня понимать.

Она кивнула и осторожно смахнула слезу.

***

Лира позвонила Братищеву на служебный телефон, извинилась и предложила встретиться в парке.

– Там сейчас тишина, а разговор у меня серьезный.

Он увидел ее быстро идущую аллеей, красивую, очень похожую на молодую Галину, встал навстречу, молча кивнули друг другу, она села, он неловко опустился на краешек широкой скамьи.

– Вы меня простите, и вы и я, мы оба знаем, что мы… родственники. Я родилась болезненной, мама хватила со мной горя. Ушла из института, работала в издательстве корректором, чтобы работу можно было выполнять дома. О вас она говорила только хорошее. Я тогда ничего не понимала… Когда подросла, возненавидела своего отца… Мама умерла, когда я училась в девятом классе. Она почти не болела, а потом сразу… Я осталась одна.

Она вынула платок и коснулась глаз. Братищев не шелохнулся.

– Нашлись какие-то родственники, прописались в квартире, тем и жила. Поступила в институт, ушла в общагу. С дипломом приехала сюда к парню, он годом раньше окончил, писал, что ждет, но уже женился и счастлив. Случайно нашла место и вот, встретилась с вами. Если есть вопросы, говорите.

Братищев молчал.

– Скажу, почему открылась вам. Хочу, чтоб вы знали, сколько горя оставили после себя. Чтобы вспомнили маму. О себе не говорю, я уже определилась в жизни. Вот и все.

Сильные порывы ветра играли с подолом платья Лиры, она рукой прижала его на коленке. Парк накрыли тяжелые тучи. За городом горячился гром. Жатва началась. А гроза, должно быть, последняя…

Лира встала, поправила платье. Дмитрий тяжело поднялся, придерживаясь за спинку скамьи.

– Я пойду, – сказала Лира. – Вы в порядке?

– Да, – едва выдавил Братищев.

Она быстрыми шагами пошла по аллее к выходу. 

 

На илл.: Художник Леонид Бессараба