Игорь ГЕМАДДИЕВ. Сварщик

– Слушай, засунь ты эти свои электроды, знаешь куда? Догадываешься? Шведские, я тебе говорю, шведские давай! Конечно, дороже… зато качество. Ни тебе пор, ни свищей. А помнишь, как на Бамутной пятисотку прессовали, а? Помнишь этот свищ, из-за которого воду со всей трассы пришлось сливать? Ведь месячную зарплату в дренаж слили… Зарплату! Причём, заметь, мою... – прораб увидел Сашка́, оторвался от телефона и рявкнул:

– Тебе чего?

– Дык, электроды…

– После обеда будут – пока стыки подгоняйте.

– Дык, подогнали уже… Стыки, как яички – вари, не хочу. – Сашок рукой нарисовал в воздухе нечто овальное и уселся перед прорабом на свободный стул. – Василич, ты мне лучше вот что скажи… Когда это такое было, чтобы сварщики… – Сашок взял глубокомысленную паузу и указал пальцем на потолок. – Можно сказать, элита пролетариата, сами таскали кабели и баллоны, а? У нас же руки... пальцы, как… – Сашок в затруднении потряс руками, и его конопатое, с мелкими чертами лицо мучительно сморщилось. – Как у хирурга! Никакого тремора! Чуть дрогнул – всё! Электрод заплясал, стык насмарку, и вот вам пожалте – свищ! Как это и было на Бамутной.

Сашок удовлетворённо откинулся на спинку стула и руками развернул меха воображаемой гармони.

– Ну, нету у меня людей… нету! У вас, что повылазило? – крикнул Василич и возмущённо приподнялся над столом. – Гастарбайтеров не завезли, а россияне ковыряться в земле, видите ли, не желают? Куда не плюнь – обязательно в элиту пролетариата попадёшь… аристократы, блин! Здоровенные же мужики, мордовороты… кулаки с помойное ведро, а предмета тяжелее ложки в руки не возьмут!

Но гневная тирада прораба не возымела, не пригвоздила и не выжгла на лбу визави позорное клеймо филонщика. Сашок вдруг сделал подозрительно постное лицо и, глядя в заплёванный пол прорабской, вежливо сообщил:

– Да-да-да… Помнится, сто лет назад, в одной немаленькой стране, тоже вот так с пролетариатом разговаривали… через губу. А потом не знали куда сховаться. – И, вставая, фальшиво запел нарочито грубым, хамским голосом: – Вставай, проклятьем заклеймённый!..

Прораб рухнул обратно на стул и прокричал Сашку́ в замшевую спину:

– Ещё один вождь мирового пролетариата на мою голову! Вы давайте там контакты протяните на балластниках. И в бытовке подметите – проветрите. Запах, как в вольере с хищниками!..

Сашок прикрыл дверь, и голос прораба сразу притих, как будто Василича душили подушкой. Сашок постоял на лестнице, сощурился на яркое весеннее солнце, на горы вывороченной земли, на траншею, по которой змеились две одетые в теплоизоляцию трубы, и подумал: – Да-а-а… теплынь… скоро на рыбалку… – он тут же представил себе каменецкий пруд, неподвижную свинцовую воду, сзади вздыхает и скрипит парковая темень, а перед глазами, на востоке плавится и сгорает ночь в алом пламени июньской зари. И вот уже осёкся на полутрели отсвистевший ночную смену соловей, и медленно, через весь пруд, прямо к Сашку потянулся первый робкий луч. Но не достал, а только дотронулся до поплавка, как тот «плюк...» и канул в воду. Но Сашок не дремлет. Он резко, всем телом подсекает, с трепетом ощущая волнующее сопротивление на том конце тугой лески. И вот из дремотного глянца воды, с чпокающим звуком, как пробка из бутылки, выскакивает навстречу летнему утру самая нарядная обитательница пруда – краснопёрка – вся в блёстках чешуи и недоумевающе разводя кровяными плавниками…

Из распахнутой двери бытовки доносилось:

– Да, кто так ходит – шестёркам-то конец… Куда, ты, куда?.. Дуплюсь! Голый! Таракан! Лопух ты, Серый… приговорили твой шестёрочный…

Бригада рубилась в домино. Теперь уже его бригада. Петрович второй месяц, как в больнице, а бригадир – фигура штатная и несомненная.

– Подумаешь, должность… – скривится какой-нибудь офисный сиделец. И зря скривится. Ведь бригадир – это не просто ефрейтор-ремесленник. Это незаменимая демпферная прокладка между ломовым исполнителем и управленцем производственного процесса. Бригадир – это переводчик с ПТУ-языка на «птичий» язык выпускников технических факультетов. Бригадир – это кучер, который держит в узде своенравную тройку – «Лень, пьянство и гонор», а сзади тыкают ему в спину указующие – «Снобизм, деспотизм и жадность». И это его, бригадира, задача, чтобы передние не понесли и не разбили вдребезги, а задние – не загнали передних насмерть.

Сашок остановился в дверях и, привалившись к косяку, стал ожидать окончания партии. Всех четверых он знал, как облупленных. Вот Витька Шалабай – самый лучший резчик управления и его окрестностей. Ведь ровно и грамотно отрезать трубу – это вам не бумажки в принтер засовывать. Как только Витька получает шпаргалку с размерами, он превращается в робота.

– Ну, всё, пошла моя работа. – азартно шепчет «робот», и, не отрывая взгляда от трубы, рефлекторно совершает дежурный набор подготовительных действий. Движения его так легки и стремительны, что больше всего смахивают на па некоего производственно-машинизированного танца. И вот уже труба размечена, шланги размотаны, баллоны с кислородом и пропаном открыты, а резак в его руках, бешено плюясь огнём и жидким металлом, выдувает в металлическом теле трубы крохотную сверкающую точку. Повинуясь железной Витькиной руке, точка трогается в путь и, описывая геометрически безупречный круг, превращается в ровнёхонький рез. Витька гасит резак и небрежно пихает отрезанный кусок трубы левой ногой, обутой в шикарный кирзовый ботинок со стальным носом. Труба откатывается, и Витька высокомерно роняет: – Продано...

А вот Степаныч, щуплый семидесятиоднолетний старичок. Самый старый и самый опытный сварщик в бригаде. Пигментированная морщинистая кожа, дребезжащий тенорок, безобидность и мягкая, чуть ли не женская уступчивость, странным образом сочетаются в нём с неожиданно твёрдой рукой и пещерным изустным цинизмом. Ни у кого в бригаде не получается таких красивых сварочных швов, как у Степаныча – с зеленовато-синей узорчатой побежалостью и с фантастической плавностью форм. И ни у кого в бригаде не получается выругаться с таким изящным вербальным зверством, как это получается у Степаныча. Кажется, что уже не слова вылетают у него изо рта, а некие животные – хамски-весёлые, с кошмарными анафемскими рожами.

Рядом со Степанычем вольно расположился Лёха Сергиенко. У Лёхи крупные рубленные черты лица и обилие жёсткого, вечно взъерошенного волосяного покрова на голове. Такая эффектная внешность делает его похожим на былинного богатырского коня Бурушку-Косматушку, взрощенного на «белоярой пшенице и ключевой воде». Лёха – мужик среднего роста, но с такой широкой и крепкой костью, что фигурой вписывается в квадрат. Пределов своей мощи он не знает и ради озорства периодически крадёт у Витьки Шалабая кислородные баллоны, каждый весом по восемьдесят килограмм, и прячет их на крыше бытовки. Тем не менее, сварщик он хороший, хотя и несколько медлительный.

И, наконец, Серёжка Кутцев – самый молодой, самый бесшабашный и самый опекаемый член бригады. В работе он капризен, с начальством он упёрт и при любых обстоятельствах обожает расслабляться. Живёт Серёга в пунктирном, рваном режиме. Может заявится на работу немтырём – сосредоточенной, неразговорчивой «букой», и весь день проработать, как скаженный, поднимая маску, только для смены электрода. А на следующий день будет болтаться по объекту, приставать к ребятам с хмельными сценариями, будет дразнить Степаныча Стаканычем и затевать бессмысленную полемику с Лёхой на тему, что такое алкогольная выносливость. Варит Серёга нестабильно, швы у него выходят кривые, неаккуратные, как пьяный извилистый путь из пивной к дому.

Так что, знал Сашок свою бригаду вдоль и поперёк – кто сколько вывезет и на какие кнопки нажимать, если потребуется. Но и они знали, что там у него, за его рыжей простоватой физиономией. Знали, что Сашок, в общем-то, безобидный мужик и, даже где-то, немножко «валенок». Но обреталась под этой его податливостью некая стальная арматура, об которую можно было и зубы сломать.

Ну, вот, к примеру, если кто-то из ребят нуждался в помощи, Сашок первый эту помощь предлагал. Вон, когда у Серёги Кутцева крышу ураганом смело, Сашок сразу же вызвался в ближайшие выходные перекрыть ему крышу. За ним и вся бригада подтянулась. Но когда тот же Серёга попросил у него взаймы пару тысяч до получки, то нарвался на отказ – жёсткий и обидный.

– Понимаешь, Серёг… – сказал ему Сашок, с арматуринкой во взгляде. – Мне батя, царство ему небесное, всегда говорил: – Сашок, хочешь себе врага заиметь – дай человеку взаймы…

А инструмент, если кто попросит? Свой, личный… ведь ни за что не даст!

– Не-е-ет, ребя… – говорил Сашок. – Инструмент отдать – всё равно, что выбросить. Инструмент только в одних руках ходит. Как в том фильме, помните? «Трубку, лошадь и жену – не дам никому!»

И не то, чтобы жаден был Сашок. Нет, не водилось за ним такого. Просто существовала некая черта, за которую он не пускал никого. Словно говорил, что, мол, вот по эту сторону можете на мне всей бригадой верхом ездить, но вот по эту, где трубка, лошадь и жена, соваться не стоит – враз «совалки» поотрываю.

Дождавшись торжествующего вопля «Рыба!», Сашок сказал:

– Значит так, электроды будут после обеда. А пока Лёха и ты, Степаныч, протягивайте контакты, держаки, массы; меняйте стёкла в масках и вообще – полное ТО. – Он взял многозначительную паузу и обвёл бригаду, как ему показалось, мудрым, проницательно-оценивающим взглядом. Такой психологически выверенный взгляд Сашок выудил из какого-то триллера про авторитетнейшего мафиози и теперь применил его для солидности.

– Ты, Витёк, посчитай пустые баллоны, да попытайся из тех двух убитых резаков собрать один рабочий.

– А я? – не вытерпел Серёга, с тревогой глядя на бригадира.

– А ты займёшься уборкой бытовки.

– Как знал! – Серёга в сердцах бросил костяшки домино на стол. – Как гадить, так всей бригадой, а как убирать, так самый молодой. Я вам что – чмошник?! – и он с ненавистью посмотрел на присутствующих.

– А тебе что, армии мало... не наигрался ещё в «дедов» и «духов»? –вставая, поинтересовался Лёха. Он дружески положил Серёге на плечо свою руку, толщиной с Серёгину ногу, и предложил: – Давай я в бытовке приберу, а ты со Степанычем иди.

Тут забеспокоился Степаныч, которого вовсе не радовала перспектива битых два часа терпеть капризного Серёгу с его недозрелым туповатым юморком.

– Э-э-э… Ммм… Я не очень… как бы… и вообще… – заблеял Степаныч, опасаясь задеть Серёгу, и в то же время, делая попытки соблюсти свой интерес. Все четверо посмотрели на него, ожидая более внятного продолжения. Тут Степаныч совсем растерялся и уже от бессилия вдруг выдал такую замысловатую и многоэтажную скабрезность, что даже хамоватому Серёге стало неловко.

– Не надо ни с кем меняться, – выручил Степаныча Сашок. – Мы с Серёгой здесь вместе приберём, а после пойдём с ним учиться «потолок» варить. – Он осуждающе посмотрел на Серёгу. – А то у тебя вместо потолочного шва какие-то сосули под трубой висят.

– … Легче, легче держаком маши… И электрод чуть от себя – видишь, металл поплыл. Дугу короче… Стоп! – Сашок вылез из-под трубы и нагнулся к инвертору. – Ну, конечно… Куда ты столько тока накрутил? – он слегка повернул виньер и залез к Серёге под стык. – Давай, шей, теперь попрёт!

Сашок смотрел на Серёгину неумелую пляшущую сварочную дугу, досадовал и злился. Но в тоже время тихая, незаметная гордость всё это время стояла где-то в укромном уголке его сознания и шёпотом восклицала: – Неужели это ты, Сашок? Бригадир, наставник! Не может быть! Куда девалось твоё вечное раздолбайство, робкая суетливость? Где тот момент, когда ты стал перерождаться? А-а-а… это, наверное, началось в тот раз, когда надо было заварить стык левой рукой…

 ***

 …Василич стоял возле готового, одетого в бетон распредузла и орал на бетонщиков:

– Мать вашу, идиотов неграмотных! Ведь всё у вас было! Чертёж вам дали, я даже наскальный рисунок тут нацарапал, самый примитивный… специально для вас, для троглодитов узколобых! – «троголодиты» невнятно оправдывались, в том смысле, что университетов не оканчивали.

Ситуация и впрямь была аховая. Двадцать кубов монолитного железобетона было наворочено вокруг приямка, в котором сиротливо торчал стык двух труб. Василич рвал волосы на голове – опять на деньги влетел! Он искательно заглядывал сварщикам в глаза, но…

– Да как тут заваришь? – уныло гудел Петрович. – Видишь, как они умудрились-то... всю правую сторону забетонировали. Теперь, только с «тёщиной» руки варить. И где такого фокусника взять?

Сашка́ будто кто толкнул. И откуда взялась эта уверенность, граничащая с наглостью. Под причитания и вопли Василича он молча потянул за собой кабели, спустился в приямок и лёг под трубу.

Левой рукой он научился варить, когда пошли трубы диаметром в один метр. Стыки варили по два часа, правая рука затекала, ныла по ночам и болью отдавала в голову. Сашок, с его повышенным болевым порогом, стал пробовать варить левой рукой, давая отдохнуть многострадальной правой. Поначалу горизонтальный шов, затем вертикальный, а когда поднабил «тёщину» руку, то и потолочный стал лепить, как правой.

Он потом просветился в интернете, как называются люди, одинаково владеющие обеими руками – амбидекстры. Конечно, причиной такого быстрого перехода в двурукость послужил тот факт, что Сашок хоть и был правшой, но правшой переученным. Этим делом в своё время занималась толстая крикливая тётка, с чёрными аккуратными усиками и с длинной резной указкой. В первом классе ему весь учебный год прилетало от неё этой самой указкой по левой руке, и во второй класс Сашок перешёл не только окончательным правшой, но и вполне сформировавшимся балбесом. Так как вместе с левой рукой ему отбили и уверенность в себе, и тягу к знаниям... И много чего ещё отбила ему Зинаида Михайловна – его первый усатый и, как выяснилось позже, неталантливо-дремучий педагог…

Одним словом, в приямок спустился просто Сашок – мнительный раздолбай и сомнительный работник. А из приямка поднялся – амбидекстр и сварщик-спаситель. И первый, кто назвал Сашка Иванычем, был спасённый прораб. Следом зауважал себя сам Сашок, а потом уже и все остальные прониклись...

 ***

…«Газель» тормознула перед «зеброй», и скопившиеся пешеходы двинулись через проезжую часть. Сашок перешёл на трусцу, догнал стайку пешеходов и пристроился сзади. Водитель «Газели» – здоровенный мордатый дядька – посмотрел на него с лёгкой укоризной, как школьный учитель на вечно опаздывающего шалопая. Сашок прижал к груди правую руку и построил на лице мимическое раскаяние. Водитель устало улыбнулся и показал ему раскрытую ладонь, величиной с малую сапёрную лопатку. Тогда Сашок взялся за лацканы своей замшевой сварочной куртки и одним жестом рассказал этому мордатому, усталому дядьке, что, мол, жена, понимаешь, зараза... не успела «тормозок» собрать, вот и приходится в магазин за кефиробатоном бежать, как какому-нибудь сосунку, который и «потолок»-то заварить как следует не может…

Водитель улыбнулся вторично, врубил передачу и пересёк «зебру» перед носом у свежей порции пешеходов.

Сашок подошёл к кассе, держа в руках пакет супа быстрого приготовления и половинку ржаного хлеба. Знакомая кассирша – гибкая девица с ловчими глазами притаившейся в кустах рыси и с лексиконом отставной жены, лениво улыбнулась:

– Опять за гастритом пришёл? Разводись уже со своей Зинкой, да я тебе хоть грамотных щей наварю... Что моло́чку-то не взял?

Сашок ухмыльнулся:

– Дык, ваш кефир через час на пенсию провожать будут. Ещё отравишься. А у меня впереди длинная счастливая жизнь намечается...

Он вышел из магазина и остановился на крыльце. Солнце стояло в апрельском зените и острыми палящими лучами старательно выжигало слово весна в душах разумных и неразумных представителей подконтрольной планеты. Разумные представители, все, как один, улыбались, распахивали настежь тёплые куртки и весело прыгали через натёкшие из-под сугробов лужи. По лицу щекотно ползали солнечные лучи и скрупулёзно восстанавливали прошлогодние веснушки. Сашок вздохнул полной грудью. Сквозь городской синтетический дух ясно и свежо пробивался терпкий запах лопнувших берёзовых почек. Из глубин сознания вдруг хлынул наружу каменецкий пруд и залил всё пространство от магазина до покосившегося забора строительного городка. Стайки бойких краснопёрок засверкали в прогретой воде и …

– Сашок! Рыжий! – резкий нагловатый окрик вырвал его из летнего пасторального далёка; краснопёрки испуганно нырнули в зелёную глубь. Сашок обернулся. Ну, конечно… кто же ещё так может орать на всю улицу, демонстрируя свою успешность и унижая глупыми школьными кличками бывших одноклассников. Он мысленно застонал. Басалаев… мать его!.. Сашок насильно улыбнулся и слегка развёл руки как для дружеского объятия.

Михаил Басалаев сидел на белом кожаном сиденье за рулём своего белого «Мерседеса» и улыбался в мир своими белыми дорогими имплантами. Через опущенное стекло он с весёлым превосходством посмотрел на Сашка́ и тут же завёл свою шарманку:

– Де-е-елом... делом надо заниматься! Тоже мне – волшебник голубого огня! Сварщик всея Руси, блин! Я ж тебе говорил, дураку рыжему, двигай ко мне, хоть оденешься по-человечески, машину нормальную купишь, мир посмотришь, то да сё. Гляжу на тебя – кровь из глаз. Ведь девять лет за одной партой просидели. Чай, не чужие люди…

Сашок деланно-добродушно кивал головой, мол плети, плети Емеля. Это стало уже ритуалом – при встрече двух приятелей завязывалась меж ними шутливая пикировка. Но Сашок в последнее время из этих пикировок выходил с неясной душевной изжогой и с многодневным самоедством. Всё-таки по сравнению с ним блестящий и праздничный Мишка слишком явно соответствовал стандартам успешной жизни. Он был как новогодняя ёлка. Вокруг него хороводились красивые, довольные всем на свете люди, на него хотелось смотреть – такой он был весь симметричный, пушисто-зелёный и со звездой на макушке. Рядом с этой «новогодней ёлкой» Сашок ощущал себя дичкой из глухого ельника – с кривым стволом и обглоданной кроной.

– …Господи, что это у тебя? И ты это ешь? Ты что, Рыжий, совсем? Лучше сразу застрелись! – не унимался Мишка.

Он был невыносимо благополучен. Сашок почувствовал, что терпеть больше не может. Он вдруг упёр руки в бока и проорал прямо в Мишкины лупелки то самое многозначное и одиозное ругательство, которое слышал утром от Степаныча. Улица замерла. Сашок осторожно огляделся и понял, что одной фразой умудрился оскорбить сразу всё человечество. Первым очнулся Мишка.

– Убедительно… – просипел он, затем тоже оглянулся по сторонам и приказал:

– А ну, садись в машину.

 – ...Веришь, я уже двадцать лет варю и навариться не могу. – Втолковывал Сашок, сидя в машине, которую Мишка загнал в какой-то глухой переулок . – Вот мы сейчас водовод гоним в Залесный, а там сто тысяч жителей. И они все на нас молятся и ждут. Вот тебя когда-нибудь ждали сто тысяч человек?

– Да не дай бог! – посмеивался Мишка. – Меня один раз трое поджидали. И знаешь, было очень больно.

Они помолчали. Потом Мишка, кряхтя, вытащил айфон и сказал:

– Ну-ка, наговори мне на диктофон, что ты там орал возле магазина. А то иной раз в мэрии так хочется послать всех, да слов подходящих не хватает. Лексикон, понимаешь, бедный…

***

Сашок лежал под стыком и выводил электродом привычные вензеля. Искры дождём сыпались на маску, на спецовку; расплавленный металл послушно укладывался в опрятный шов. Он поднял маску, чтобы сменить электрод и увидел рядом с собой Серёгу. Тот сразу же забубнил:

– Иваныч, скажи Лёхе, чтобы дал стык заварить. А то он не учит, а только издевается.

Сашок вылез из-под трубы, передал Серёге держак и буркнул:

– Шей... Только не спеши.

Он посмотрел на солнце, устало прикрыл глаза и медленно, по трубе сполз на корточки. Под веками метался застрявший в зрачках огонёк сварочной дуги, точь-в-точь, как трепыхающаяся на крючке огненная краснопёрка. Сашок улыбнулся и подумал: – Скоро на рыбалку...

На илл.: Художник Н.Т. Попов

Рассказ был заявлен на конкурс «Здравствуй, время!»