Анатолий БАЙБОРОДИН. «Землю и небо любили…»
Исполнилось 80 лет со дня рождения поэта Анатолия Горбунова
Русский народный
Русский народ – испокон веку художник, особо возлюбивший поэзию, тем паче, если стих обращался в народную песню; и, бывало, народ – голодный, холодный, в тяжких трудах и скорбях, но всё одно стихи слагает; в досельную пору устно – былины, плачи, песни, частушки, ныне письменно – стихотворения. Не ведаю, водятся ли ныне поэты в просвещённой Европе, но ежели и не вывелись в заземлённых, утробных народах, то уж редки, а в России и понынь, куда ни кинь взор – узришь поэта. Сожалею лишь о том, что книжных поэтов, даровитых и талантливых изрядно на Руси, а народных, увы, по пальцам перечтёшь. А коль русский народ до начала прошлого века на три четверти был крестьянским, таковой и ныне по характеру, то и народный поэт неизбежно был крестьянским – природным, Вселенским, ибо сельский мир слит с земной природой и со Вселенной, что выражалось во многовековой устной поэзии, в обычаях, обрядах и древних повериях.
Истинно народным, природным поэтом, Царствие ему Небесное, был мой друг Анатолий Горбунов, и в его лирике я слышал голоса русских веков, зрел мерцание Вселенной, и в памяти оживало посвященное мне стихотворение…
Ослепший дом. На брёвнах накипь солнца.
За полем обомшелые кресты.
Как дикий конь, в лугах туман пасётся,
Седая грива льётся на цветы.
Напрасно ждёт весёлое остожье
На косовицу ратников своих –
Уставшие, они по воле Божьей
Рассеялись в пустотах голубых.
В душе теплело, светлело, веселело, словно, наблудившись в сумрачном, таёжном буреломе, вдруг дивом дивным вышел на ясную поляну, где нежатся под тихим солнцем щедрые травы, где из муравы ласково, игриво – бело, сине и зорево – светятся цветы. Эдакое впечатление рождалось, когда читал стихи и сказы Анатолия Горбунова, когда видел, слышал или живо поминал старинного друга.
Анатолий Горбунов – писатель народный, ибо не вышел из народа. Помню, деревенскую побаску… Задубелый второгодник, которому бы хвосты быкам крутить, а не за партой ёрзать, под зорким учительным оком вымучивал некрасовский стих: «Однажды в студёную зимнюю пору я из лесу вышел… – дальше двоечник забыл и, надеясь высмотреть забытые строки, зыркал в потолок, в окошко, где укрытые снежной кухтой призрачно синели школьные ёлочки. – Я из лесу вышел… и снова зашёл…» Укоротил парнишка стих, ибо лишь строку и выучил: «Я из лесу вышел…», но ловко, оголец, завершил: «И снова зашёл…».
Вот и Анатолий Горбунов, уроженец сибирского села Мутино, что на реке Лене, однажды в студёную либо жаркую пору шатнулся из народа, помыкался да вскоре обратно зашёл в народ. А и счастье писателя: взросши и заматерев средь сельского люда, в простолюдье и ужиться обличкой, привычкой, словом и душой.
Как давно я здесь, Господи, не был!
Навестить не пускали дела.
Тетя Лина отправилась в небыль,
Дядю Котю проведать ушла.
Опустела без милых Россия.
Лебеда на завалинке — в рост.
Перестань убиваться, Василий,
Молча сходим давай на погост.
Я любил ненаглядных до дрожи,
Потерял слишком рано своих:
Так они друг на друга похожи —
От забот, от лишений земных!
Посидим в тишине, погорюем…
И пока в жилах силушка есть,
Мы еще, сибиряк, повоюем
За свободу, за русскую честь.
Коли поэт не сумел или не смел выйти из народа, добывая в тайге хлеб насущный, то стихи и проза писателя, краснопевца, краснобая, были похожи на живые беседы у таёжного костра и закатной реки, в заиндевелой зимовьюшке и рыбачьем балагане, у счерневшей и вызеленившей избы и сельской поскотины, в сенокосных лугах и осенних брусничниках.
В ловких унтах, кушаком подпоясан,
Был я стремителен, был я прекрасен!
Почту гонял по Сибири на тройке,
Сыпали звон колокольчики бойко,
Пели взахлеб, оглашая окрестность,
Девки сбегались на медные песни.
Кони летели, земли не касаясь,
Жгучей пургой обдавая красавиц.
Сохли по мне полевые цветочки,
Тайно кисеты дарили, платочки
И на вечорках вели разговоры:
Дескать, на ведьму нарвется, провора…
(…)
Старость подрезала крылышки птицам.
Молодость вспомню, до зорьки не спится.
Так мне промчаться на тройке охота!
Жаль, что на смену пришли самолеты.
Смолкли веселые медные песни —
Ворон да волк оглашают окрестность.
Произведения Анатолия Горбунова откровенно учительны и учат любви: любви к ближнему, коя предтеча любви к Вышнему, к природе – Творению Божиему, к малой родине – Сибири, без коей нет любви к Великой Родине России, а есть лишь лукавое пустобайство.
Чайка над милым селом
Солнечным ангелом вьется.
Все, что мы видим кругом,
Родиной нашей завется!
(…)
Дунет внезапно сарма –
Кончатся праздники наши…
Будет суровой зима,
Всех она, брат, подпояшет.
«Звуки»
Ни злата, ни серебра нам
Не надо во веки –
Бродить бы по диким горам,
Смотреться бы в реки…
От света и теней ряба
Стремнина Витима.
Повисла над лугом изба
На ниточке дыма…
«Витим»
Угольками стрелял костерок.
Сивый пепел осел на осоку.
В поднебесье метался дымок,
Как за лапку привязанный сокол.
Безнадежно рассыпался плот,
Ни к чему его, милая, ладить —
Вон пошли крохали на улёт,
Разбежавшись по зыбчатой глади.
(…)
Листопадом истекшая даль
Обнажила проточные воды,
И легла мировая печаль
На лицо обречённой природы.
«Проводы лета»
Лишь во тьме иногда
Всхлипнет раненный лес,
Тихо ойкнет звезда
И сорвётся с небес.
Не поймать её в лёт,
Не подставить ладонь…
Спутан, жалобно ржёт
Изработанный конь.
«Ночное»
Песенное слово Анатолия Горбунова – не унижающее, но возвышающее чувство опечаленной любви к тихо уходящему родному русскому… У иного же собрата по слову – чувство искренно, сердечно, но обряжено в серое рубище, потому и не волнует читательской души: у другого, хуже того, мастерское слово виснет в душевной пустоте; а у третьего и вовсе, ни чувства, ни слова, лишь громкая, трескучая, корявая фраза; но посмотришь иной раз, корявый и борзый стихоплёт уже и воз книг навалял, и денег у хитреца, как у дурака махорки, а с деньгами волен и надписи из нужника печатать.
Поэт не вздымается над простолюдьем, что перебивается с хлеба на квас и не видит просвета; поэт живёт той же мирской судьбой; поэт не увеселяется грехами, скорбями и немочами родного народа, чем потешаются смехачи из «голубого ящика»; но поэт и не наряжает русское простолюдье в лубочных матрёшек и петрушек.
Мытари. Пропойцы. Самоеды.
Проливая собственную кровь,
Мы чужие празднуем победы,
Мы чужую пестуем любовь.
Грозные потомки Коловрата,
Гордые российские орлы
Присягнули кривде супостата,
Родину обули в кандалы.
От грехов отмоемся не скоро…
Помнит о распятом звонаре
Колокол державного позора —
Брошенная церковь на бугре
«Плач памяти»
Века грешишь и Богу молишься,
Скорбишь и точишь топоры,
А кровью собственной умоешься –
В снегах притихнешь до поры…
«Русь»
Лбами да оземь с разбега.
Или хреново жилось?
Перевернулась телега –
Лопнула русская ось.
«Пролетарии»
Сибирская природа и земляки, приленские чалдоны одарили писателя таким народным художественным даром, какой по нынешней Руси днём с огнём поискать, а ночью с лучиной. Почитывая толстые русские журналы …брать в руки журналы русскоязычные, что ходить в совет нечестивых… читая стихотворные сборники, радуясь народному духу и мудрому слову, редко встречал я на поэтической ниве России стихотворцев, кои бы, как Анатолий Горбунов, с эдаким любовным знанием живописали природу.
Яро вода клубится
В покатях грозных рек.
Талая голубица
Сок пролила на снег.
(…)
Падает с кедра озимь.
Калтусы – голубы.
Звякают звезды оземь
И о сохачьи лбы.
«Оттепель»
Пустую бочку катит гром…
Уже во всю ячмень иглится,
И поперхнулась колоском
На лес кукующая птица.
Привет, березовая зыбь,
И рюмка розовой волнушки
На обкукованной опушке —
Мой самый первый нынче гриб!
«Третья охота»
Журавли зарю играли в трубы,
Веселя распахнутую рань.
Обжигала нам шальные губы
Луговая синяя герань.
На копне в ладоши громко хлопал
Коростель, опоенный росой.
Ручейки секретных наших тропок
Замело небесной муравой…
«Малая родина»
О чём бы ни писал поэт, пусть даже о царствии буржуазного прохиндея и хама, в любом стихотворении – слитая с крестьянским миром русская природа, как нравственное мерило человеческой душе в земной обиталище.
Словно чёрная борзая тройка,
Не давая опомниться нам,
Пронеслась по стране перестройка,
До небес подняла тарарам.
Кто зашёлся от криков победных,
Кто зловеще притих до поры…
Не помирят богатых и бедных
Никакие цари и пиры.
«Раскол»
Тишину дробя прикладами,
В дом пришельцы ворвались.
Плачут в травы росы тихие;
Никого не встретишь тут,
Лишь от хохота антихриста
Дыбом волосы встают…
«Соловьи»
Дядя Котя при полном параде
Выпил рюмку – душа напоказ:
– Супостаты России не дремлют,
И пока в жилах силушка есть,
Бейтесь насмерть за отчую землю,
За свободу, за русскую честь…
Долу буйную голову свесил,
Закручинился, больно смотреть…
«Утулик»
Когда уйдёт последний русский,
Восторжествует эра зла, —
Треща по швам от перегрузки,
Извергнет молнии Земля.
Сойдёт с накатанной орбиты
И полетит в тартарары…
Остывший прах Земли убитой
Поглотят мёртвые миры.
«Конец света»
«Вытри солнышком слезу...»
Чередуясь, выходили в свет поэтические и прозаические сборники Анатолия Горбунова, а потом стихи и сказки для малых ребят, близкие старинным русским сказам и сказкам, рождающие умиление, похожие на засиневшее после затяжной мороси, вольное небо. Послесоветское литературное поле для детей заполонили ядовито яркие, глупые книжицы либо демонские страшилки, почему и растут не милые отроки и отроковицы, а глупцы и страшилища; но коли российская власть жаждет взрастить не поколения злодеев, лихоимцев, пусть даже в овечьей шкуре, а боголюбивых, человеколюбивых, природолюбивых, трудолюбивых и благочестивых страдников России, то в обучении и воспитании детей и подростков без книг, подобных книгам Анатолия Горбунова, властям никак не обойтись.
Вьются над росами
Первые мошки.
Дети и взрослые
Садят картошку.
Над огородами
Солнышка много!
Трудится Родина,
Молится Богу…
«Страда»
Кружевное слово стихов – из сибирской природы, из народа, по образной яркости созвучно исконному и вечному устному поэтическому слову.
Отморозил месяц рожки,
Сразу стал круглей.
Ночь рисует на окошке
Белых глухарей.
На стеклянном токовище
Шелест, скрипы, гул.
Нарисованный волчище
Зайчика спугнул.
Серебрушки-горностаи
По ветвям бегут…
День наступит – и растает
Сказочный этюд.
«Белая сказка»
* * *
Однажды под Крещенский сочельник прочел книгу Анатолия Горбунова «Журчинки», и хотя за окошком царила рождественская стужа, хотя выла и скулила метель, в горнице, словно таежные цветы-жарки, расцвело лето красное. Вот зачинная «Журчинка» про цветы-колокольчики...
Венчики-бубенчики.
Божьи голубенчики...
На хрустальных стебельках
Распускаются в лесах.
Пьют росу, курчавятся,
На ветру качаются.
— Тили-тилюшки! — поют.
В них комарики живут.
Стихи, где млеют на солнцепёке цветы и травы, где божья коровка восходит по былинке к небесам, где кедровые кроны поют на ветру, где в синих сумерках светится свечовый березняк и приманчиво помигивают цветы-жарки, – стихи сии поэт Анатолий Горбунов величает озорно и ласково журчинки. Лишь малые детишки, в коих Господь с пеленок вдыхает словотворческий дар, могли удумать даже само величание стихов – журчинки, ибо стихи журчат, словно таёжный ручеек, что в хребтовых гольцах ключом родился и в ручей обратился; и ныне задорно скачет по камушкам, звеня и серебрясь, сверкая радужкой на ярком солнце, да и ускачет в березовый и листвяничный зеленоватый сумрак и ворчит, будто спросонья, среди лохматой кочкары и замшелых валежин, среди голубичника, смородишпика, заманчиво синеющего, чернеющего, рдеющего спелой ягодой. Петляет ручеёк по-заячьи, тешит и сладостно бередит душу таёжника-поэта, то унырнет в седую каменную россыпь, то вынырнет, заверещит от радости, переведёт сморённый дух в затравенелом бочажке, кружа ягодки, хвоинки, былинки, и дальше бежит. Обратится в речку, заревёт на перекатах по-медвежьи, а потом остепенится, и в распадке снова зажурчит.
Про то и журчинки из книги стихов Анатолия Горбунова «Журчинки».
Подле ключа-ручья-речушки спеет смородина, брусница, голубица и грибы настырными шляпками распихивают мхи, хвою и палый лист; цветут жарки и обитает таежная живая и сказочная живность — и про то журчинки из красивой книжки. Вот, скажем, про мишку-косолапого:
Он — хозяин в кедраче,
Носит колот на плече,
Медвежатам для утехи
Бьет молочные орехи:
Колот к дереву привалит,
Размахнётся и ударит —
Шишки градом вниз летят
Прямо в лапы медвежат.
А ручеек, разлившись речкой, подвернул к деревне и журчит солнечными струями про тутошних потешных мужиков и баб, про то, как «дед Егор утопил в реке топор», про то, как...
Кочет шпорой пробренчал.
– Кину в реку! — прокричат.
– Ты не плачь, моя коза,
Егоза и дереза.
Вытри солнышком слезу,
Подарю тебе косу.
* * *
Из предисловия к стихам явствует, что книгу для детей «написал известный сибирский (я бы уточнил, русский народный, — А.Б.) поэт Анатолий Константинович Горбунов. Родился он на Лене-реке, в царстве доверчивых зверей и птиц, хрустальных родников и синих озер. Охотник и рыбак, травник и путешественник, он создавал эти волшебные стихи у костра, на лесных привалах. В них — шум берез, запах хвои, журчание воды, и — большая любовь к родному краю».
Если предисловие досказать, то я бы добавил, что в более народные, более благие для русской словестности времена, критики, в коих русский дух, коим медведь уши не оттоптал, учуяли бы дивную красу детских стихов Анатолия Горбунова, и книга его прозвучала бы на всю Россию-матушку и вошла бы в классику русской поэзии для детей. Редкие письменные стихи обращались в народные песни, лишь вершинные, а вот стихи-журчинки, словно и не книжный поэт сочинил, сидя на березовом пеньке с ручкой и клочком бумаги, а словно деревенский люд сочинил на досуге, испел из песенной души, не утратившей детского воображения. Словно дедушка или бабушка поведали журчинки внукам и правнукам, либо мать напела, покачивая детскую зыбку, подвешенную на березовый очеп к потолку избы...
Я даже не припомню, с чем, кроме двухтысячелетней русской народной поэзии, детским стихи Анатолия Горунова сопоставимы. Разве что подобны и сказкам Василия Бажова, Бориса Шергина, Степана Писахова, детским стихам Михаила Трофимова...
Федор Достоевский на открытии памятника Пушкину в Москве сказал в мудрой речи о том, что произведение – всемирно, если узко национально. «Величие поэта, Богом данного Руси, не в байронизме и эпикурействе, и тем более, не в бунтарстве, разрущающем крепи русского духа, — величие поэта в русской народности его творчества. (…)Возможно, из Пушкина вышел бы великолепный дворянский стихотворец «золотого века», не превосходящий собратьев по гусиному перу, но Пушкин, вырвавшись из офранцуженных дворянских поместий в крестьянские поля, вознесся над собратьями, воплотился в русского народного поэта, ибо, пробился духом и словом в крестьянскую вселенную возлюбив, вобрал в душу и разум таинственный крестьянский мир, выраженный в слове, причудливо земном, величаво небесном…» (А. Байбородин. «Здесь русский дух…» Слово о Пушкине. Рукопись»
Если Пушкин чудом пробился в двутысячелетний мир крестьянской поэзии, то Анатолий Горбунов ощутил устную народную поэзию на ее закате, и воплотился в народного поэта. А говоря о поэзии для малых отроков, грех не вспомнить, что царствовала и поныне царствует в детской литературе не народная, а книжно-космополитическая поэзия, вроде стихотворчества Агнии Барто, Корнея Чуковского, Самуила Маршака, коих большевистская власть, как ныне изъясняются, раскрутила на полную катушку. Хотя помянутые поэты, их безчисленные подражатели – не русские поэты, но – русскоязычные, и стихи их словно переведённы с марсианского наречия; а герои в их книжках – толи африканские, толи американские, толи с Луны свалились. Хотя помянутые поэты, случалось, рождали нечто и близкое русскому духу, но изредко и чудом.
Впрочем, на воровской меже столетий с крушением народной державы и крушением здоровой народной морали, такие порочные «детские» книжки пошли, что невольно ухватишься, яко за спасательный круг, и за стихи Корнея Чуковского да Агнии Барто. Помнится, народ облегчённо вздохнул после жестоковыйного сериала «Ну, погоди», где, словно в бандитских разборках, режут, давят, мнут, колотят, топят, плющат бедного волка; помнится, стали забывать пластмассовых Лошариков и мармеладно-приторных Чебурашек …от сего типа выжила ерническая песня: «Чебурашка, дружочек, что ты сел в уголочек»… и тут, словно мусорный поток, прорвавший былую российскую дамбу, из «голубых ящиков», что мерцали во всяком российском жилье, ворвались в детские души бесоподобные чудища заморского «Диснея».
Доморощенные российские демонократы, властелины «искусства» для детей, в «голубом мусорном ящике» ощерят клыки шакальи: дескать, мы даём детям то, что они желают, ибо отныне в России – свобода и сплошная демократия. Увы, дети дикого, свирепого капитализма быстро привадились к чужеземным телеуродам, коли на выставки заспиртованных уродов, словно в адскую преисподню, в Иркутске выстраивались километровые очереди из пап и мам с детишками.
Властелины «искусства для детей», что уже выше поминалось, требуют давать детям то, что они желают, и видят в том свободу и демократию; а если иные дети уже смалу желают курить и при случае выпить крепкого, а потом уколоться и упасть на дно колодца, так им всё дозволить?.. Скажем, сопляк, от горшка пол-вершка, а уж табакурит и выпивает, и взрослые родичи должны благословить?.. А, может, абы спасти душу и плоть малого чада, взять ремень да поучить маленько?.. В великом «Домострое», по коему две тысячи лет учили русских отроков и отроковиц, мудро речено: «Не ослабляй, бия младенца, аще бо лозой биеши его — не умрёт, но здравее будет, ты бо, бия его по телу, душу его избавляешь от смерти; дщерь же имаш — поломи на ню грозу свою и соблюдение ю от телесных, да не свою волю ириемши, в неразумении прокудит девство своё».
Учи малое чадо, пока чадо поперёк лавки лежит, потом поздно; но ремень ремнем, лоза лозой, перво же наперво, испокон русского веку учили ребятишек любви к Вышнему и ближнему и словом Божиим, и словом народным поэтическим, каким исполнена книга Анатолия Горбунова «Журчинки»
Бранные слова о русскоязычных стихотворцах не означает, что я признаю в мировой детской литературе лишь книги, где русский дух и народное образное слово; нет, в разные лета с утехой и усладой читал среднеазиатскую, скандинавскую, китайскую, монгольскую, бурятскую, эвенкийскую, якутскую литературу для детей, особо сказки, что национально ярко выражены. Но… похожую на серую глину, художественную безродность смолоду не почитаю и не читаю... А скажем, смалу и по сивую бороду люблю «Вини-Пуха» и «Карлсона», где ярко оживает своеобычная народная жизнь. Кроме национального своеобразия талантливые детские книжки роднит нежная …отцовская, материнская, брато-сестринская… веселая и ласковая, любовь к ближнему, что образ Божий, к природе – Творению Божию. И образ Божий, Творение Божие смертный грех корёжить, ломать и в миру и в искусстве, а тем паче, в искусстве для детей, чем по-черному грешат художники-формалисты, коих на Руси дразнят: ивангардисты и абрамгардисты.
Бог покарает вас, растлители, слуги князя тьмы, за наглость и самоуправство в обращении с образом Божим и Божиим Творением, за уйму детских душ, кои вы растлили, засеяв семя зла.
* * *
Ну, коль уж выбранил художников, сюрреалистически сокрушающих мир на холстах, то в противовес грех не помянуть добрым словом художника Федора Ясникова, что нарисовал для книги «Журчинки» тридцать дивных картинок. Чада малые, слушающие либо уже читающие, любят книжки с картинками, а посему книжный иллюстратор, самый русский, самый народный в губернии, щедро, подстать стихам живо и природно, по-детски умилённо и сказочно нарядил книжку. Ребятишки, читая, слушая журчинки, глядючи картинки …без картинок в руки не берут… даже если ещё лепечут на тарабарном говоре, непременно скажут чеча.
«Журчинки» Анатолия Горбунова вроде для малышей, но толи я до срока впал в старческое детство, толи в душевных укромах утаил отзвуки детства от порочного взрослого мира, а посему читал я журчинки, словно русские сказки, былины и древлие песни, с наслаждением: будто лежал на таёжной елани среди буйного разнотравья-разноцветья и до сладостного обморока следил: по синеватой вечной степи кочуют облака — отары овец, а пасёт облака парящий коршун, и шепотливо шелестит березовый лист, и муравей-трудяга ползет по травинке, волокёт, трудяга, былку-бревно, а рядом заливается стрекочет безунывний кузнечик, а на берегу реки умостился малый с облупленным на солнце носом, удит рыбу и косится на деда Егора, что ищет-рыщет в омуте топор, а ту пору голосит коза, утешает дерезу голенастый петух, а на сосне галдят две галки...
Стихи-журчинки я слышал вживе еще до того, как они, принаряженные художником, перекочевали с бумажных осьмушек в книгу. Сидим мы, бывало, с Анатолием Константиновичем, крепкий чай чалдонский прихлёбываем, и он азартно сманивает меня то ельцов подергать на ангарском заливе, то омулей поудить на байкальском льду, то зовёт в тайгу по черемшу, чернику и бруснику, то заговорит о целебных травах, а потом читает стихи, — взрослые, конечно, и всё больше о природе и деревне. Но когда поэт нараспев, словно усыпляя меня колыбельными песнями, стал сказывать свои журчинки, я чуть было чаем не поперхнулся от эдакого дива. Да как же, матерый мужик, таежник, что миновал огни и воды, уставший от глада и хлада, смог перевоплотиться в чадо, очарованноеБожиим миром?!
Житуха Анатолия Горбунова вышла и горька, и отрадна: в охотку летами напролет шатался по тайге, любовался восходами-закатами, блажил о вечном, глядя на звезды, словно из березового чумашка рассыпанные в небесных падях, потом воспевал всё виденное, пережитое в стихах, подстать тайге затейливых и мудрых, красивых и певучих – не обидел Бог талантом мужика; но и выпало на его роковину столь полынной горечи, что иное сердце смолоду бы запеклось в отчаяние и обиде, в злобе и корысти. Какие уж тут, Господи, журчинки?! Но… чудом чудным, дивом дивным убереглось в душевном потае чутко ранимое, радостно удивленное, улыбчиво-озорное, безунывное детство. Разве сочинишь такое, раструсив на жизненных ухабах детство:
Солнечная пасека.
И шиповник розовый.
Я ловлю карасиков
И купаюсь в озере.
А придёт медведушко,
С ним играем в ладушки...
Помогаем дедушке
В мед макать оладушки!
Карнак
Давненько уж знаю и люблю народную и природную поэзию Анатолия Горбунова, но прозу встретил насторожено, – стих в душе выносил, вынянчил, словесно изукрасил да на пеньке ли, на сухой валёжине и запечатлел, вроде тальниковую корчагу сплёл для речных гольянов; проза же не стихи: прозаическое произведение создать, что избу срубить, загодя навалив леса, ошкурив и подсушив. С сомнением, предубеждением подступал я к горбуновской прозе, но чередой прочёл в журналах «Наш современник» и «Сибирь» побывальщины Горбунова, и развеялись сомнения, словно утренний туман под ярким солнцем: и в прозе – художник, живописующий цветастым слогом, благолепно облачающим высокое чувство любви ко всему сущему в горнем и дольнем мире.
Оставшись в народе, не распрощался писатель с родной рекой и приленскою тайгой, с отеческим селом, о чём я писал в рассказе «Ленский карнак», избрав Анатолия Горбунова прототипом главного героя Ефима Карнакова. В повествовании оживает больничная палата, где я с Карнаком очутился…
«…Неожиданно в нашей затенённой черёмушником и березняком, сумрачной палате, вроде, оттеплило, посветлело, когда вслед за молоденькой, желтокудрой сестрицей явился Карнак. Так его, Ефима Карнакова, весело прозвали в палате, так он и сам себя величал, расталмачив, что в северной глуши, откуда он родом, карнаками зовут бывалых таёжников, знающих всякую травинку-былинку, всякую зверушку-пичужку. Был он и впрямь карнаком или языком трепал, но от его поговора и облички терпко пахло тайгой, — пьяныщим духом сосновой смолы, чушачьего багульника, черемши и смородишника. С лица парень …вылитый чалдон из приленской тайги… был чернее головёшки, какие остаются от жарких таёжных костров, скуластый, хитроглазый и прищуристый; с рысьей вкрадчивостью, слегка враскачку ступал чуткими ногами, словно и не по скрипучим половицам ходил, а сосновыми тропами, ублажёнными буроватой, топкой хвоей. (…) Перед выпиской Карнак сунул мне тоненькую, размером в мужичью ладонь, книжечку стихов, и каково же было наше изумление, когда мы прочли на обложке его фамилию, когда увидели на карточке его скуластое, хитроглазое, тунгусоватое лицо. Книжку листали, читали по кругу даже те, кто шарахается от поэтических сборников, яко бес от ладана; читали вслух и про себя; и веяло от стихов смолистым сосновым духом, гудели в поднебесье кедровые вершины, пели на синеватом рассвете Божьи птахи, лаяли на хребтах могучие гураны, и стелился по-над чушачьим багулом, над мхами и кошкарой сизоватый дымок костра, и тоненько сипела, кружила хвоинки закипающая вода в котелке…»
Позже приписал я эпилог к сказу «Ленский карнак»…
«…Давным-давно сочинил я сей потешный и утешный сказ, словно охотник после промысла, забородатевший по самые очеса завиральными байками, кои якобы заливает матёрый таёга по прозвищу Карнак, — что значит, природознатец и природолюб. Потом вдруг выясняется, что безунывный потешник, дивом сохранивший в городской сорочьей трескотне сочный, солоновато-крепкий, деревенский говор, ещё и поэт.
Прообразом Карнака, повторю, стал Анатолий Горбунов, дивный русский поэт-лирик, избранные стихотворения которого, будь на то моя воля, без всяких оговорок я поставил бы в антологию русского стиха двадцатого века, близкого по духу и слову нашей величавой народной поэзии.
Анатолий Константинович Горбунов родился на Лене-реке в деревне Мутино Киренского района Иркутской области; рос в большой семье, рано пошел работать: пастушил, пилил лес, плавал на пароходе кочегаром, пахал в авиации – не лётчик, но и не лёдчик, кои лёд долбят на взлётной полосе, а вроде, радист. Стихи печатал в сибирских и столичных журналах. Автор книг, выходивших в Иркутске и Москве: «Чудница», «Осенцы», «Тайга и люди», «Звонница» «Перекаты». Жил и процветал Анатолий во благо русской словесности, и поэтический талант таёжного певца не сох, не вял, а, когда писались эти строки, поэт издал сразу две книги стихов, — для взрослых и для малышей. Меж стихами удил рыбу, бродил по тайге... А вот Карнак, герой моего трагического и комического сказа, к сожалению, погиб от энцефалитного клеща...
...И, помню, когда сказ про карнака, природознатца и природолюбца, увидел свет в «малолитражной» газетёшке, слонялся я по старинному купеческому особняку, где вольготно обитал Дом литераторов, и тут ухватила меня за локоть Нелли Семёновна Суханова, ворчливая, но хлопотливая хозяйка, на плечах которой испокон века держался писательский приют, похожий на богадельню и странноприимный дом. Да, ворчливая; так и будешь ворчливым и даже бранчливым, ежели, что греха таить, водились и писатели, кои любили крепко выпить, а выпивши, пошуметь… И вот, скупая на похвалы, Семёновна вдруг добрым словом помянула мой сказ про Карнака, и я обомлел… Не говоря уж о всесветно славленых Вампилове и Распутине, столь ярких дарований на её глазах зрели, а, случалось, и стеснительно мялись в бухгалтерии, ожидая мзды за литературные вечера и рецензии. Чую, на башке лавровый венок растёт, таю в похвалах, яко воск на солнце, и тут Семёновна, словно ушат студёной воды на мою бедовую голову: вначале, мол, верно, а потом, мол, приврал, – не должны эдакие мужики гибнуть, дабы нам грешным не унывать даже в лихолетье, дабы душа не мёрзла даже в крещенскую стужу.
Послушал я Семёновну, поморщился: ага, будет мне всякий бухгалтеришко пальцем тыкать, где верно, где приврал, – знай, сверчок, свой шесток, своди дебет с кредетом; но… подумал, подумал… прикинул хвост к носу: оно, конечно, бухгалтеришко, душа цифирная, а, кажется, верно подметила: не должны эдакие карнаки гибнуть за понюшку табака, от чёртова клеща. Подумав же, набело переписал сказ: оставил Карнака жить, стихи творить, в тайге бродить, и нас, унылых, веселить. К сему, что отрадно для вечно измаянной писательской души, поэт Анатолий Горбунов, признал себя в балагуристом, баешном парне, и, шибко уж суровый к чужому творчеству, похвалил, но тоже просил не губить мужика. Ладно, живи, мужик, увеселяй люд, ибо унынье – грех, ибо от унылых мало проку державе».
* * *
Полвека жил поэт тайгой и рыбалкой, но тяжек промысловый хлеб, а на склоне жизненного века мужика хвори одолели, и помню, с протянутой рукой сутуло шаркал поэт из кабинета в кабинет, Христа ради просил у чиновников и буржуев на издания книг и на жизнь. Бился, колотился на конкурсах, но к денежным премиям так и не пробился: откровенно либеральные, что с русофобским душком, за версту обходил, а лукавые конкурсы, вроде «Ясной поляны», ради заманчивой вывески премиально польстив всесветно славленым советским писателям, нынешних народных писателей, увы, не жаловали, предпочитая книжных и смутных; а премии Союза писателей России – на исподники хватит, а на портки взаймы проси. И так четверть века… И всё же поклон тем чиновникам и купцам, что учуяли народный песенный дар поэта и подали в протянутую руку…
Долго Анатолий Горбунов таился в тихом скрадке; хворал, книг не печатал, лишь по газетам и журналам – стихи, сказы, словно белые и синие подснежники на солнопёчных проталинах, но вышел сборник «Сторона речная» и две книжки для малых сибирячков, а потом и книга прозы, стаяла хмарь, и в литературном небе засветилась и его путеводная русская звезда. Лишь бы мы, утупившие суетные взоры в закаменелую земь, лишь бы мы бегущие по жизни сломя голову, вдруг замерли, отрадно оглядели небо и в звёздной россыпи высмотрели звезду поэта, и отеплили душой, словно донеслись с небес едва внятные, но ласковые голоса родичей: любите землю русскую, как мы её любили, за которую столь народу головы сложили… Как в стихе Анатолия Горбунова:
Землю и небо любили,
Свет и застолье даря,
Доброе в людях будили,
Век свой прожили не зря.
Анатолий Горбунов взрос и заматерел в народном безбожии, да еще и таёжничал изрядно, а таёги, как со вздохом говаривали пахотные мужики, месяцами не моются, пню горелому молятся; а потом, очутившись в Иркутске, ленский чалдон окунулся еще и в здешнюю богему, хмельную и любострастную. И даже когда, кажется, слово Божие вместила душа, да – хоть церковь и близко, да ходить склизко, а кабак далеко, да идти легко. Но догорела молодость, как в таежных хребтах догорают кострами сиреневые заросли багула, и подступила старость… «Душа грустит о небесах…» – тихо молвил усталый поэт Есенин; вот и душа сибирского писателя, измученная скорбями и хворями, тревожно и томительно вгляделась в небеса: что ждёт душу, коя день во грехах, ночь во слезах. Оно, конечно, без греха веку не изживешь, без стыда рожи не износишь, да и у Бога милости много, не как у мужика горюна, а всё одно, щемит душу лихо…
За спиной всё глуше раздаётся
Скрип ступенек отчего крыльца…
Может, у последнего колодца
Пыль земную сполоснём с лица.
В час росы вселенского затишья
В поднебесье высветится храм,
Милостиво спустится Всевышний,
Ласково погладит по вихрам.
«К Богу»
Пришла на память баешная притча или притчевая байка, кою я запечатлел в очерке о писательском служении царице искусств – отчему слову…
«Ангелы тьмы крючьями сдёрнули писательскую душу с лествицы мытарств и повлекли в ад кромешный, где «плач и скрежет зубов», «где червь не умирает и огонь не угасает». Миновали лютого разбойника …душегуб варился в копотном котле, что висел над яростным огнем… и подвели писателя к надраенному котлу, под коим шаял тусклый костерок. Глянулось писателю: нежарко… Долго ли, коротко ли, но костер под разбойником стал слабеть, а под писателем разгораться; и возопил горемычный сочинитель: де, отчего же у разбойника огонь стихает, а у меня, знаменитого писателя, пуще ярится…» Ангел тьмы ответил: «Разбойник уже не грешит, и богомолы, земные и небесные, замаливают его грехи; а ты и на небе смертно грешишь, ибо тьма читающих твои сочинения и поныне искушается похотями, кои ты, безумец, воспел…».
Истинно, истинно, иереи, архиреи, патриархи отвечают не токмо за души свои, но и за души прихожан; воспитатели детского сада и школьные учителя – за детские души; писатели же, пока живы их сочинения, – за души своих читателей, как и прочие искуссники – за души своих поклонников. А посему, не дай Бог писателю оставить после себя воспетые в слове страсти земные, да упаси Бог, еще и талантливо воспетые, ибо «рече же [Иисус] ко ученикам своим: не возможно… не прийти соблазнам, горе же через кого приходят; лучше ему было бы, аще жернов мельничный повесили на выю его и ввергли в море… (Лк. 17: 1-2)
О лирике Анатолия Горбунова можно сказать словами Пушкина: «...здесь русский дух, здесь Русью пахнет...», «…и милость к падшим призывал...», «…велению Божию, о муза, будь послушна... « Писатели – люди земные, смертные, не ведают, как их слово отзовётся в небесах, но коль воспели любовь к Богу, да хоть к ближнему, что предтеча любви к Вышнему, и воспели любовь к земле – Изножью Божию, то и Господь будет милостив не по грехам их. На то и уповаю, читая стихи и сказы Анатолия Горбунова, и молюсь: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Анатолия, и прости ему вся согрешения вольная и невольная, и даруй ему Царствие Небесное». Аминь.
Эпилог
На божницах оттаяли свечки...
Серых изб лебедовая грусть,
В каждой ставенке, в каждом крылечке
Недобитая теплится Русь.
Анатолий Горбунов
Завершался семнадцатый год нынешнего столетия; земной поклон кремлёвским и губернским властям за щедрость, благодаря чему в Иркутской губернии, да и по всей России-матушке прошли юбилейные торжества, посвящённые Александру Вампилову и Валентину Распутину, талантливым писателям, уроженцам приангарских сел. По-христиански, усопшим душам потребны не суетные земные славословия, а молитвословия – упокой, Господи, души усопших раб Твоих… прости им вся согрешения вольныя и невольная, и даруй им Царствие небесное, – но то в горнем свете, в дольнем же в назидание потомкам необходимы и славословия в честь выдающихся русских писателей. Русских – проповедующих любовь к Вышнему и ближнему, восхищенно и сострадательно, по-сыновьи исповедально воспевающих русский народ. И слава Богу, что ныне славословия – в честь Валентина Распутина, талантливо запечатлевшего святость былых деревенских старух, а не в честь порочных сочинителей, даже и с ног до головы обвешанных богатыми премиями, что с дьявольским мастерством, словно слуги князя тьмы, засевают смертные грехи в читательские души.
Но жаль, что власть, расщедрившись на сотни юбилейных мероприятий в честь знаменитых народных писателей, не выделила и ломаного гроша даже на тихий вечер памяти талантливого поэта Анатолия Горбунова, даже на тоненькую книжицу его стихов по случаю 75-летия со дня рождения. (Увы, и 80-летие поэта власть не заметила.) Впрочем, я убедился, что власть, и даже культурная, как и дурковатые книгочеи, обычно любят писателей не за слово, а за славу; к сему и власть, и прыткие критики, и ловкие издатели, и суетливые писатели-воспоминатели в лучах славы и руки греют. А поэт Анатолий Горбунов при жизни злата-серебра не скопил и славы не добыл в литературной брани, – не оценили поэтический дар братья-писатели; и когда в «Нашем современнике» посмертно узрели свет его последние стихи, главный редактор журнала Станислав Куняев, удивившись их вещей силе и красе, с огорчением признался, что недооценивал поэтический талант Анатолия Горбунова, хотя и не единожды лирика поэта являлась на страницах журнала.
Выгорев дотла в тяжких хворях, ушел из земного отечества в небесное Анатолий Горбунов, поэт, воистину русский, воистину народный, Богом одаренный; и в январе 2017 года на сайте «Российский писатель» избранные стихи Анатолия Горбунова увидели свет и обрели посмертную славу в русском писательском мире. Жаль, что не читательском; но туда русским народным лишь чудом можно прошибиться… Стихи породили уйму восторженных писательских откликов, среди коих и впечатления писателей, близких поэту по духу и слову. Вот избранные:
«Читайте, дорогие друзья, эти мудрые, русские, пронзительные стихи. В них сквозит великая боль за русский народ, приближаются к душе удивительные стихотворные полотна сибирской природы, беснуется могучая стихия Байкала, чуется великая сила сибирской тайги. Чего стоит только одно стихотворение «Медведки»! Здесь и нежная любовь, и искромётные юмор, и радость жизни… Ах, какое не простое, порою горькое, порою радостное прочтение вам предстоит, дорогие словотворцы! Я вам завидую!!!» Владимир СКИФ (Иркутск)
«Чистая, русская настоящая Поэзия...»Ой ты Родина — Спас на крови…» Такое не придумаешь – прожить надо!» Александр КЕРДАН (Челябинск)
«Вот он, Север, во всём его многообразии! Давно о нём не читала подобное... За каждым словом, каждой строчкой, как за каждой болотной кочкой, за кустом голубицы и княженики – расплескалась любовь к этому суровому, но таинственному краю... и нет пронзительней этого неба, загадочней этих притихших рек... Вот что навеяли на меня эти полотна, написанные рукой поэта «...Цветы, цветы вокруг/и звень кукушек босых...»:
На божницах оттаяли свечки...
Серых изб лебедовая грусть,
В каждой ставенке, в каждом крылечке
Недобитая теплится Русь».
Екатерина ПИОНТ (Тюмень)
«Распахнуто, искренне, самобытно, певуче и щемяще звучат стихи замечательного, самобытного сибирского поэта Анатолия Горбунова. Грустно и горько осознавать, что совсем недавно перестало биться ещё одно сердце славного творца русской глубинки! Светлая ему память! Но всегда с нами остаются помыслы и самые сокровенные мысли, чувства и переживания людей, одарённых свыше, людей, владеющих пером и умением донести до читателя свет своих стараний. Остаётся с нами и для нас, живущих, та родниковая русскость, щедрость образов, какая-то нежная неприкаянность и наивная вера в светлое, которая с добром разлита в том числе и по строкам Анатолия Горбунова. (…) Анатолий Горбунов, на мой взгляд, поэт ещё непознанный многими, не вычитанный, отсюда – не часто звучащий в упоминаниях о русской современной поэзии. (…) Сожалею, и буду сожалеть всегда, о том, что не донесла своего восторга до автора, когда он ещё ходил по нашей земле-матушке!.. (…) А это… это уже классика!!!
Сторона речная
Детство, детство! Мальчик босый
Смотрит вдаль из-под руки:
Старый бакенщик на плёсах
Зажигает огоньки.
Едет вечер в таратайке.
Мошкара крапивой жжёт.
Пляшут девки на лужайке —
Хромка спуску не даёт.
Гармонист, остынь немножко!
Но катается гармонь,
Как горячая картошка,
Да с ладони на ладонь.
Эхо канет в небе алом.
Вслед за эхом от реки
Барабанит ночь по скалам
Тонкой ножкой кабарги.
Где-то чибис причитает
Над утопшею звездой…
Сторона моя речная —
Ветра звон берестяной!
Ты во мне, как вдох и выдох.
Не скружу в лесах родных —
На твоём раздолье вырос,
На ярушниках твоих.
С поклоном и памятью о русском поэте, Валентина». Валентина ЕРОФЕЕВА-ТВЕРСКАЯ (Омск)
«Второй день под обаянием стихов Анатолия Горбунова – сибирский самородок! Богатство языка, экспрессия, неиссякаемый народный юмор, ёмкость и лаконичность художественных образов завораживают. Изумительны его стихи, проникнутые торжеством жизни: «Тройка», «Медведки», «Кукушкины сапожки», «25 декабря. Деревня Никола», «Пасха», «Молодчинка». «Шуба» – просто шедевр нерукотворный! В стихах Горбунова обретают новую силу частушечные ритмы:
Всё-то будет хорошо,
Всё-то будет гладко!
Ты молоденька ещё
И целуешь сладко.
А вот и романсовый мотив:
На руках твоих древние перстни
Отогрею дыханьем своим.
И, конечно же, Анатолий Горбунов – продолжатель классической русской традиции:
С детства, мой друг, на раздольных покосах
Родину мы познаём,
Где до озноба настоян на грозах
Каждый лесной водоём.
Его поэзия подкупает отсутствием витийства, велеречивой пафосности. Только лаконичная констатация факта! Как метко сказано о подмене в нашей жизни понятий добра и зла!
И славит выше тучи
Иуду – босота,
Как будто изверг мучил
Его, а не Христа.
А вот стихотворение «Сельский вечер»:
Курносые дети полей
Катают зарю на салазках,
Играют в солдат и царей
И верят в красивые сказки.
А нелюдь за их уже счёт
Шампанское пьёт на Канарах…
Но будущий мститель растёт
И скоро напомнит о нарах!
Никаких проклятий, стенаний, и вообще – мирный сельский вечер. Но в сам расклад вещей уже заложена бомба: безответные «дети полей» обобраны, а ведь когда-то они вырастут и всё поймут… »Российский алмаз» – такое только в Сибири можно написать, и здесь сибирская ментальность выступает как общерусская. Жаль, что Анатолий Константинович рано ушёл из жизни. Но его стихи прочно заняли место в русской поэзии и будут жить вместе с ней долгие века.» Светлана СЫРНЕВА (Киров)
Очень горько от осознания того факта, что порой настоящих поэтов мы узнаем лишь тогда, когда они уходят... Судя по всему, Анатолий Горбунов никогда не стремился кого-то оттолкнуть на своем поэтическом пути, чтобы самому оказаться на виду. Но Слово, рано или поздно, все равно проявит душу и личность автора.
По речной голубой круговерти
Чертят грозные знаки стрижи.
Деревенька готовится к смерти,
Чистит ружья и точит ножи.
За родимую землю сельчане
Отдадут свою дорого жизнь.
Сколько в древних молитвах печали!
Сколько душ примет лунная высь!
Пусть в этой «лунной выси» душа Поэта, наконец, успокоится. Хотя, вряд ли -- ведь далеко не все спокойно на земле... Анатолий АВРУТИН (Минск)
«…Как и талантливейшая и неподкупная Светлана Сырнева, знающая силу похвале, я второй день нахожусь под впечатлением от прочитанного. Всё-таки Сибирь при всей трагичности судьбы русского народа хранит ещё в своих лучших представителях богатырскую силу духа и непобедимую силу слова. (…) Здесь приведено уже много блестящих примеров из его стихов. А мне хотелось бы процитировать всю подборку целиком, являющую в каждой строфе русский крестьянский, а значит, русский корневой характер, отшлифованный мастером, каждую блистательную по живописи и новизне рифму, незабываемые образы, горстями разбрасываемые автором по своим песням и притчам. Народно-непобедимую энергию, сродни солнечно-ядерной, сконцентрированную в его поэтическом сердце. Надо преодолеть печаль и радость собственной любви и тоски и узнавания родного в его ликовании, тоске и любви. И поразиться точности попадания в собственное сердце. Да, это национальная потеря – кончина русского национального поэта Анатолия Горбунова. (…) Его творчество подобно Сопротивлению Русской Души подлым вызовам последних времён. Светлая память и Царствие Небесное р. б. Анатолию!» Надежда МИРОШНИЧЕНКО (Сыктывкар)
«…На фоне либеральной практики и теоретических воплей о том, что сегодня в поэзии нет фигур даже третьего ряда по сравнению с началом прошлого века, внезапно из глухой неизвестности возникают поэты, которых с полным правом можно назвать классиками русской литературы. (…) Мне кажется, что большой том стихотворений Анатолия Горбунова должен стоять на полке у каждого русского поэта и влюбленного в русскую лирику читателя. Эти стихи доступны подростку и взрослому, их звук и перемены картин притягивают твое внимание, и хочется узнать, чем же завершится поэтический сюжет. Занимательность и серьезность, глубина и простота речи, невероятная укорененность в родной почве – все это говорит нам о том, что перед нашими глазами как-то совсем по-живому движутся строки, рожденные громадным талантом.» Вячеслав ЛЮТЫЙ (Воронеж)
«Дорогой Вячеслав, как я рада, что вы не пропустили эту публикацию! К вопросу «о томе» – я тоже думала об этом. Но где ж его взять?! Мне кажется, что здесь мы имеем тот случай, когда Союз писателей России должен обратиться с открытым письмом, например, к Министру культуры России с просьбой в помощи в издании этого тома, с включением его в школьные программы средней школы. А, если, как это принято, Министерство нас отфутболит, переслать и письмо, и ответ Президенту России. Т. к. здесь идёт речь о сохранении национального таланта для будущих поколений, свидетельств талантливого современника эпохи трагических перемен. Бог в помощь!» Надежда Мирошниченко.
«Мощная подборка стихотворений прекрасного русского поэта Анатолия Горбунова!» Игорь ТЮЛЕНЕВ (Пермь)
***
Размышляя об Анатолии Горбунове, талантливое народное слово которого при жизни не пробилось к родному народу, вспомнил я дневниковые записи Федора Абрамова, посвященные Борису Шергину, – Царствие Небесное рабам Божиим; вспомнил и узрел похожесть в их горьких творческих судьбах, хотя и не сопоставляя дарования, а тем паче духовные высоты, ибо, свыше одаренный горней мудростью, Борис Шергин восходил к святости юродивых Христа ради, коим на Руси возводили храмы. Но… слово Федору Абрамову:
«Впечатление (от Бориса Шергина .— А. Б.) – побывал в 16—17 вв., а может быть, у ... истоков… Темная изба. Темный коридор, пропахший кухней, помоями, уборной — в провинции такие, из которых никогда не выветривается запах... Отшельник в своем подвале, забытый, покинутый всеми... Писатели, которые клянутся в любви к русскому народу, не бывали. Походил и на вещего сказочника… Искусство Шергина сродни иконе. Икона — в литературе. И сродни народному творчеству... Снял пальто на вешалке (речь идет о Центральном Доме литераторов. — А. Б.), легко вбежал по легкой, в три ступеньки лестнице в портретный зал вестибюля, разбежался глазами. Глянул на одну афишу, на другую — цветастые, яркие, и вдруг на щите, неподалеку от стола дежурной, задержался глазом — больно уж убого. Увидел небольшой белый листок, исписанный черными письменными буквами, сиротливый, нищенский, на фоне этого великолепия... Вчитался. Траурное объявление, возвещавшее о смерти члена СП с 1934 года Бориса Викторовича Шергина. И все. Ни фотографии, ни обычного указания о дне похорон, панихиды. Шергин, Шергин... Кто такой?.. А может, это тот Шергин... Нет, нет, не может быть... О том же ведь рыдал бы сейчас весь Дом литераторов. Спрашиваю у дежурной. Пожимает плечами, спрашиваю у одного- двух членов СП, сытых, раскормленных, с павлиньей важностью прохаживающихся по вестибюлю, — тоже не слыхали про такого. Звоню Юре Галкину... Да, да, тот самый... Да, умер неповторимый волшебник слова, может быть, лучший писатель, живший в Москве. А Москва и не знала, что такой есть... Что мы за русские? Почему не щадим, все топчем свое? От богатства непомерного, от щедрости?..»
Ежели эдакий срам творился в рабоче-крестьянском царстве-государстве, то что уж попусту болтать о нынешнем буржуазном, замешанном на басурманском чужебесии?! Прячущие копыта в башмаках, хвосты в штанинах, козлиным тенором подпевающие державному правителю, верховные жрецы российского искусства, лукавые и алчные, откровенные либо потаённые русоненавистники, в нынешнем веке похитрели: если в борзые девяностые травили русских писателей, всесветно славленых советской властью, то в нынешнем, изощренно мошенническом веке вопили: многая лета или: со святыми упокой… Ведали супостаты, век знаменитых деревенщиков отмерян, а народным писателям, в нуже и стуже бредущим вослед, дорогу перероют, и тогда уж лукавцам вольная воля – оседлают российское искусство. Но пока жив народ русский, живы будут и русские народные писатели, и, Бог даст, народ услышит их вещее слово, ибо святые старцы пророчили и грядущие величие Православному Русскому Царству.
2001, 2016, 2017
На фото: Анатолий Константинович Горбунов (16 марта 1942, дер. Мутино Киренского района Иркутской области, РСФСР, СССР – 29 ноября 2016, г. Иркутск, РФ) — поэт.
