Владимир ПРОНСКИЙ. Весела трава пастернак. Рассказ.

В последние годы хозяйство Уласкиных оскудело: из живности остались лишь куры, но и с ними хватало забот. Анастасия Ивановна прежде трудилась бухгалтером в лесничестве, Алексей Петрович учителем химии. Оба давно вышли на пенсию и кур держали более по привычке. Кормили их по-научному, круглый год наполняя рацион минералами и клетчаткой, используя заготовленные Алексеем Петровичем речные ракушки и веники из крапивы и клевера. Зимой ракушки мелко кололи, веники запаривали или просто развешивали вдоль стен, и куры с необыкновенным удовольствием, до голых прутьев ощипывали зелень. Поэтому и начинали нестись с Рождества — на радость детям, частенько приезжавшим в гости из Москвы и Рязани. Они охотно брали коробку-другую яичек, потому что в городах очень любят именно такие, «деревенские». Сами же Уласкины яиц почти не ели, остерегаясь холестерина, нежелательного для пожилых людей. Хотя заботы о холестерине не угнетали, а вот камни в почках мучили. Особенно Анастасию Ивановну. Спасалась она отварами из пастернака. Каждое лето с избытком заготавливала его, пышными кустами росшего во дворе, сушила вместе с вениками Петровича.

Куры жили у них постоянно, а вот с петухами не везло. Они и от хорьков гибли, и под машины попадали, а на одного даже ястреб-тетеревятник по-разбойничьи напал. На глазах Петровича. Отдыхал он у веранды, и вдруг из-за дерева скользнула серая тень, накрыла петуха… Он тотчас засучил ногами в смертельной судороге, а желтоглазый ястреб, увидев человека, взмыл ввысь, качнув на прощание ветви берёзы, словно и не было его. Потом, когда Петрович ощипывал погибшую птицу, то обнаружил одну-единственную сквозную ранку на шее от ястребиного когтя, через которую, видимо, петух испустил дух… И в очередной тогда раз куры остались без предводителя.

Из всего городка только, наверное, куры Уласкиных могли подолгу жить вдовами, как на птицефабриках. И если там они на сто процентов подневольные, и для сердечных утех у них не имелось технической возможности, то уласкинские куры несли поражение в любовных правах от стечения житейских обстоятельств. Хозяевам бы завести цыплят и вырастить своих петушков, но им не хотелось на старости лет бегать за цыплятами по двору и огороду, особенно дородной Ивановне. Тем более что куры и без петухов приносили яйца. Но Анастасия Ивановна всё-таки жалела курочек. Поэтому частенько сидела на низком пенёчке, и хохлатки подбегали к ней, приседали, раскрылившись, и Ивановна легонько терзучила их, словно озорной петушок. Курам от этого удовольствие. Поегозив под рукой хозяйки, они игриво отряхивались, и, если бы могли улыбаться, то улыбались бы во весь куриный клюв от перепавшего счастья.

Алексею Петровичу не очень-то нравилось занятие жены.

— Чего ты к ним привязалась?! Ведомость на них составь — вместо зарплаты будешь лохматить! — не выдержав издевательств над курами, однажды насмешливо укорил он.

— Отстань, если ничего не понимаешь!

Петрович же всё понимал. Поэтому и не связывался с женой. Ведь, свяжись, она сразу припомнит прошлогоднюю историю, когда он за четвертинку арендовал у соседа молодого петушка, подпустил его к своим курам, а петушок, видно, по неопытности растерялся и норовил сбежать, особенно когда куры начали его нещадно клевать. Их поведение казалось необъяснимым, и Петрович решил, что нужно какое-то время, чтобы петушок и куры взаимно привыкли, и между ними пробилась искра непобедимого чувства. Он даже привязал петушка за лапку, чтобы не убегал и не прятался. И каково же было удивление вперемежку с досадой, когда к вечеру обнаружил арендованного «жениха» невинно заклёванным. Хочешь не хочешь, пришлось заплатить соседу двести рублей. С тех пор и взъелась Ивановна, укоряя мужа при всяком подходящем случае, особенно, когда он вставлял очередное замечание.

— Если ничего не понимаешь, — сердилась она, — так и не подходи к курам! А то желанный выискался?! Петуха принёс! Кто просил, зачем он нужен, на зиму глядя?!

— Своих-то цыплят тебе лень завести! А то и молодки были бы, и петушки. Не надо бы соседям кланяться! — ворчал в ответ Петрович, хотя и понимал, что резон в словах жены есть, но резон близорукий, без дальновидного взгляда в будущее.    

Поэтому Алексею Петровичу и делалось обидно, словно для себя одного старался. За ужином он обычно выпивал рюмку-другую водки, благодарно вспоминал коллегу Менделеева, составившего правильную формулу огненного напитка, но после случая с соседским петухом какое-то время не заикался о профилактике сердца и сосудов, которую врачи по телевизору советуют выполнять каждодневно. Месяц, наверное, давал встряску организму и невольно подрывал здоровье. Правда, со временем всё наладилось, а история с петухом-наймитом мало-помалу отдалилась. Когда же пришла пора заниматься огородом, то и вовсе обо всём забыли. И о курах, в том числе; они как жили вдовами, так и продолжали невинно чаврить. Если только иногда Ивановна вспомнит о них, особенно, когда они чуть ли не за подол начинали нахально цепляться, обращая на себя внимание. И это продолжалось бы до бесконечности, если не случай.

Однажды Петрович не поверил своим глазам, отдыхая у веранды, когда увидел на двухметровом каменном заборе, отгораживающем двор от улицы, искрящегося на солнце сказочного петуха-богатыря! Окраса он был золотистого, с тёмно-вишнёвыми, почти жуковыми стрелами вдоль спины, переходившими в лиру хвоста длинными перьями изумрудного отлива. А шпоры-то, шпоры — как гнутые гвозди торчат! Не петух, а чудо! Откуда такой только взялся?! А гость походил туда-сюда по ограде, покачивая кустистым гребнем и рубиновыми серьгами, для порядка вытер клюв, показывая привычку к чистоплотности, и звучно закукарекал, извещая о своём прибытии колонию притихших кур, испуганно косившихся снизу, словно на хищного ястреба, и тотчас спланировал во двор. Куры — врассыпную, но стоило петуху сделать вид, что он что-то нашёл для них поклевать, и властно закокать, созывая к себе, как все они послушно окружили его, а самые бойкие и озорные сразу раскрылились, заслонив собой всех остальных. Ему же этого только и надо, только за этим, наверное, и спикировал из поднебесья. Одна за другой куры после него отряхивались, а он и не собирался успокаиваться. Едва вспушил последнюю — образовалась новая очередь. Изумлённый Петрович крикнул жене:

— Настя, иди, посмотри: чудо-то какое?!  

Не сразу, но Ивановна курносо высунулась из кухни:

— Чего ещё?

— Хочу сказать, что теперь ты осталась без работы!

— Я своё давно отработала!

— Не о том я… Чей-то петух к нам приблудился, кур щёлкает одну за другой, а ты ничего не знаешь. Глянь, что вытворяет, разбойник!

Анастасия Ивановна вышла на веранду, посмотрела во двор, в котором бесновался пришелец, сказала едко:

— За такого, видно, придётся все пятьсот платить! Тем более что одной породы с нашими. Чей это?

— Откуда же мне знать? Бесплатно достался. Не переживай!

— К соседям сходи.

— Да у них таких красавцев никогда не водилось!

Всё-таки наведался Алексей Петрович к одному соседу, другому — ни у кого петух не пропадал. А где ещё спросить — неведомо. Городок их населением не густ, а раскинулся обширно, улиц несколько десятков. Разве все обойдёшь! Вернулся Уласкин домой и устало доложил жене:

— Придётся гостя на довольствие взять! А там, глядишь, и хозяин найдётся. Не у каждого хватит сил легко отказаться от такого красавца!

Анастасия Ивановна ничего не сказала, лишь вздохнула:

— И с этим чего-нибудь приключится, уж поверь мне.

Так и не понял Алексей Петрович настроения жены, но появлению петуха радовался, словно приятелю, с которым можно поговорить по-свойски.

Петух же к вечеру окончательно освоился с курами, словно давно тайно путался с ними. Теперь же гулял открыто, и хозяйки не испугался, когда та принесла корм, а лишь немного отступил. Сам первым к кормушке не подошёл, а, как и положено, позвал вновь обретённых подруг и, поглядывая по сторонам, строго охранял их. Лишь когда они насытились, торопливо поклевал сам и уверенно повёл кур на насест, словно ходил этой тропой тысячу раз.  

Появление петуха удивляло лишь в первые дни. А потом, занятые огородом, Уласкины к нему привыкли, как привыкают ко всякой обычной вещи. Да и петух, почему-то прозванный Ивановной Федькой, обаркался среди хохлатого племени, исполнял свою работу привычно, как все петухи, поэтому и первое удивление от его нашествия пропало.

Но вот к концу мая Уласкины управились с огородом, и опять бросилось в глаза поведение Федьки. Из ласкового и заботливого, день ото дня он превращался в деспота. И если недавно куры сами к нему липли, то теперь шарахались, но тот всякий раз был неумолим. Скосив оранжевый глаз и нетерпеливо черканув крылом по земле, он тотчас выбирал жертву, и уж ничто не спасало её от крепких лап и крючковатого клюва. Прячься не прячься, убегай не убегай — дальше двора всё равно бежать некуда! — бесполезно. Как железными клещами вцепится: весь гребень в кровь исклюёт и спину изломает. В конце концов, куры начали шарахаться от Федьки; самые пугливые перелетали через забор, и потом их полдня отлавливали во дворах по всей улице; какие похитрее — прятались за штабелем тёса. Одна так и вовсе пропала. Самые же безвольные сидели в тени берёзы: истерзанные, безразличные ко всему, они словно ожидали окончательной расправы.  

— Ведь говорила тебе, — допекала мужа Ивановна, — как в воду глядела! И этот оказался непутёвым.

Алексей же Петрович не столько обижался на петуха, сколько не мог объяснить его поведение. Понятен был его первоначальный пыл, понятна и последующая размеренная жизнь. А теперь-то что случилось? Несколько дней Петрович мучился догадками, а однажды утром всё понял, когда Федька, едва выскочив из курятника, побежал к пастернаку и начал клевать листья с такой жаждой, с какой человек дорывается до воды, выйдя из пустыни. «От пастернака буйствует петух! Объелся весёлой травы, от которой всё петушиное в организме шевелится, вот и гоняется за курами почём зря!» — решил Алексей Петрович.

За завтраком спросил у хозяйки с подковыркой:

— Когда думаешь пастернак-то заготавливать?! А то ничего не останется от него!

— Кому он нужен…

— Не знаю, кому, но Федька очень пристрастился, похоже — зависимым стал. Только соскакивает с насеста — сразу к твоим кустам! Сама же говорила, что пастернак мужскую силу удваивает! — улыбнулся Алексей Петрович.

— Откуда ему знать?!

— Узнал вот… Опытным путём... Видишь, как на него подействовал!

— На тебя, помню, что-то не очень действовал!

— Так ведь насильно заставляла употреблять!

Ивановна отложила ложку, выбралась из-за стола и — во двор. Вернулась побледневшая:

— Этот зверь почти всё ободрал, на весь год оставил без лекарства. Сегодня же уничтожь его. Смотреть на него не могу более!  

Петровичу же от такого разговора стало не столько смешно, сколько грустно: и с петухом ему не хотелось расставаться, и терпеть нельзя. Но как такого красавца отправить в суп?! Поэтому несколько дней уклонялся от расправы над Федькой, к этому времени до стеблей ощипавшего кусты пастернака; без весёлой травы петух сделался тихим и неприметным, старался не попадаться на глаза хозяевам, словно знал их зловещую задумку.

Но это ему не помогло. Когда в выходной прибыл младший сын Василий, то перед его отъездом, коротко рассказав историю петуха, Ивановна попросила:

— Сынок, заруби его! От него одни несчастья. Просила отца, да его разве допросишься!

Но и Василий отказался казнить Федьку.

— К тёще в Коломну завезу! Её курам как раз петух нужен! А пастернак у неё не растёт! — рассмеялся он.

— Вот и правильно. Увези этого разбойника, куда хочешь, лишь бы подальше. А то опять заявится!

Надо бы, конечно, дождаться вечера, чтобы без шума снять Федьку с насеста, но Василий спешил с отъездом и, вооружившись старым половиком, вместе с отцом начал теснить Федьку в угол двора. Петух потихоньку отступал, а когда отступать оказалось некуда, взвился перед ловцами, собираясь перемахнуть забор, из-за которого когда-то появился, но не рассчитал и, стукнувший зобом о камни, попытался проскользнуть мимо Василия. Хотя Василий жилистый и ловкий в отца, но Федьке удалось увернуться. Правда, сгоряча он не заметил сетку, воткнулся в неё головой и застрял, но сдаваться не собирался. Освобождаясь, отчаянно дёрнулся и напрочь сорвал гребень, залил двор алой кровью; боясь испачкаться, петуха более не пытались ловить. Тем более что Федька сам обречённо замер, словно прислушивался к себе, не понимая, что происходит. Пока прислушивался, на глазах сгорбился, распустил крылья и вскоре, навсегда изойдя кровью, повисшей на побледневших серьгах густыми сосульками, покорно повалился на бок. Ивановна убежала в дом, чтобы не смотреть на такую страсть.

Закурив, Василий сказал, кивнув на затихшего петуха:

— Отбегался завоеватель… Чего теперь с ним делать-то?

Петрович вздохнул:

— Надо воды вскипятить, чтобы ошпарить да ощипать. С собой возьмёшь!

Кипятили воду молча, словно для окончательного завершения злодейства. Когда же Федьку ошпарили в ведре, то веранда наполнилась душным запахом пера, а само оно легко сошло с петуха, и все увидели, что не такого уж он богатырского сложения, а обычный ощипанный кур: длинношеий, длинноногий. И сразу сделали вид, что навсегда забыли огненного красавца, недавно владевшего двором. Торопливо собрали сына в дорогу, уложив в машину коробку с яичками, пакет зелёного лука да банку консервированных огурцов. И о Федьке вспомнили. Вскоре, покачиваясь в багажнике «Форда», он ехал в столицу; завёрнутый в тряпицу и набитый крапивой, Федя совсем не чувствовал, как она изнутри жгла его.

После спешного отъезда сына, Уласкины не могли говорить друг с другом, да и не осталось для этого слов. Несколько дней отмалчивались, чувствуя обоюдную вину. За это время на кустах пастернака набухли молодые листья, Анастасия Ивановна повеселела, а следом и Алексей Петрович мало-помалу растопил в себе солидарную отчуждённость. Но всё равно почти не вспоминали Федю: чего уж ворошить душу.

Но вскоре всё-таки вспомнили, когда увидели выводок цыплят и пропавшую курицу-наседку рядом с ними. Весь двор оказался усеян светло-коричневыми, пушистыми комочками, будто ранними опятами. Все они кружили вокруг наседки, а та квохтала, не переставая, словно обращала на себя внимание и говорила удивлённой хозяйке, первой заметившей их: «Не видишь разве, что мои детки голодные?!» Анастасия Ивановна сразу отправилась в кухню, мелко покрошила на картонке несколько яиц и понесла во двор. Ничего не сказав, позвала за собой мужа. Алексей Петрович вышел на веранду неохотно, а когда увидел выводок, то широко распустился в улыбке. Да и было от чего: хотя цыплятки казались крохами и пока без жуковых стрел вдоль спины, но все до одного походили на Фёдора, своего отца.