Игорь ГЕМАДДИЕВ. Мы к вам придём
Рассказ
Планета Грин. Горное озеро
Шот слегка отогнул ветку и у него перехватило дыхание. Это была она. Чёрная лаковая кожа, чуть светлее на животе, груди и внутренней стороне бёдер, переливалась на солнце. Девушка осторожно лезла по стволу толстой раскоряченной берёзы, плавно перетекая с ветки на ветку, неуклонно-поступательно стремясь к самой макушке, где по совсем уже тоненьким прутикам в панике металась белка.
Зверёк окончательно вылинял и серебристая, с рыжим ремнём по спине, шерсть вспыхивала искорками инея, которые сыпались с раскачивающихся веток. Довольно крупный, взрослый самец – порывистый, ловкий, непрерывно и сердито цокающий – он был обречён. Соседние деревья стояли слишком далеко, а гибкая шоколадная рука – вот она – тянется хищно и неотвратимо. И уже готовы сомкнуться страшные длинные пальцы на хрупком тельце... как вдруг серебристо-рыжий комок, отчаянно вереща, ловко, как по ветке пробежал по протянутой руке, вскочил на курчавую голову охотницы и, оттолкнувшись, прыгнул, широко раскинув в стороны все четыре конечности. Лапы оказались соединены широкими пушистыми перепонками, на которых зверёк плавно, по дуге планировал на ближайшее дерево.
– Белка-летяга... – определил Шот – А я даже так не могу... – и тут же замер в восхищении. Из заснеженной кроны берёзы, вдруг стремительно вылетела эбеновая фигурка девушки, в мгновение ока настигла белку и, ухватив её за холку, застыла в воздухе. Смешно растопырив лапы, зверёк повис в руке, затем вдруг вздрогнул, пронзительно вскрикнул и умер. Во всяком случае закатил под лоб глаза, безвольно бросил лапы и даже высунул кончик языка из безвольного рта. Но не на ту напал. Подкинутый сильной рукой, зверёк вдруг круто взмыл над деревьями и, ощутив неожиданную свободу, рефлекторно раскрыл свои лапы-парашюты. Шот прыснул в кулак: – Вот хитрец... Притворялся!
Теперь стало всё понятно. Это была игра. На фоне засыпанных снегом деревьев ослепительно чёрная фигура девушки вязала вокруг белки петли, хватала, трепала за уши, подбрасывала, ловила, давала удирать, догоняла...
Вдруг Шот с удивлением заметил, как он остро стал ощущать своё тело. Его уже била мелкая дрожь, мышцы напряглись и поясной запрет стал вдруг тесен. Он охватывал бёдра на манер юбки и перекрывал доступ к гениталиям. Шот представил, как он захватывает руками подол запрета и с нечеловеческим усилием разрывает нелепую и осточертевшую корзину.
Он рефлекторно вцепился в запрет, но слабые пальцы только бессильно скользнули... плетение было надёжным, плотным, из сухих берёзовых прутьев. Но тем не менее, усилие не пропало даром, и звук от соскользнувших по запрету пальцев буквально прогремел в абсолютной тишине зимнего леса. Шот с ужасом увидел, что к его мохнатому хвойному убежищу медленно подплывает чёрная обнажённая фигура с беспокойно метущейся на плече белкой. Послышался шорох и мощная еловая лапа пошла вниз. Шот зажмурился.
– Так вот это кто... – удовлетворённо прозвучал низкий сипловатый голос. – То-то я замечаю, что в последнее время, кто-то мне спину глазами ковыряет... Ты что за мной таскаешься, а? – Шот открыл глаза. Она стояла перед ним, попирая воздух, такая какую он всегда видел во сне: облитая чёрным пульсирующим светом, который исходил от неё и играл, как ночная озёрная вода на лунной дорожке. Руки-змеи осуждающе сплелись под грудью, которая нагло смотрела на Шота своими сосками – даже на вид – твёрдыми, как берёзовый комель. Шот скользнул взглядом вниз, и тут же от смущения на глазах выступили слёзы. Но он заставил себя поднять голову и, чувствуя, как по лицу ползут капли, а лицо медленно начинает полыхать, вдруг, не с того ни с сего, спросил:
– А как это ты так быстро белку приручила?
– Э-э-э... красавчик. Ты мне зубы-то не заговаривай. Белку приручила... – передразнила она. – Если не приручишь, как жить-то? Кто тебе еду носить будет? Или в вашем племени еда сама приходит? Лучше скажи, чего ты по нашему лесу шарахаешься? Отвечай! – у Шота сдавило горло, он сделал несколько коротких вздохов, и вдруг разрыдался.
– Ну это вообще никуда не годится. – растерялась она. – Тебя как звать-то, красавчик?
– Шо-о-от... -
– Вот и хорошо... вот и прекрасно... Шот – отличное имя. А меня — Зика. – и она потянула его на себя. Он судорожно ухватился за ближайший сук и проговорил, перемежая слова всхлипами: – Я ещё не летаю... пока... Учусь.
– Ничего... Не бойся, я тебя подержу... давай, смелей... – он несмело шагнул в морозную пустоту, и тут же оказался в нежных, но крепких объятьях. Она держала его со спины, упираясь ему в лопатки своей грудью, которую он тысячу раз целовал во сне. У него бешено заколотилось сердце.
– Ну вот, а говоришь не умеешь... Почти сам держишься. О-о-о... да у тебя запрет... теперь всё ясно. Какой красивый, да крепкий. Мама вязала? А ну сейчас же говори... ты что, влюбился в меня? Да? Говори, а то отпущу. – она смеясь расслабила руки и тут же подхватила. Шот, обмирая, слушал эти милые поддразнивания, с трепетом выскальзывал из её рук, оказывался в объятьях, снова летел к земле, и снова крепкие и такие уже родные руки подхватывали его, тетешкали, тормошили, тискали... Он покрывался мурашками, в голове был восторженный сумбур и счастье.
– Слу-у-ушай... может ты голодный? Тогда летим ко мне. Мне вчера белки орехов понатащили... грибов... На озере пару лунок сделаем, рыбы наловим. Ну что согласен? Оттянемся по-взрослому...
Планета Грин. Научно-исследовательский центр. Кабинет завотделом диагностики.
Журналист: Скажите, Казимир Абдуразакович, чем обусловлен такой, прямо скажем, не совсем здоровый интерес к планете Грин? В прессе ажиотация – полно смутных и шокирующих предположений, а в жёлтых изданиях – просто ужас... договорились уже до смены вектора развития нашей цивилизации. На космодромах экзальтированные молодые люди пытаются нелегально проникать на межпланетники, их отлавливают, происходят безобразные сцены... Как это понимать? Поясните...
Профессор: Господи... да ничего особенного. Так... раздувание черноморской барабульки до размеров синего кита. Ну да... гуманоидная цивилизация, немного загадочная, впрочем, как и всякая цивилизация. Во всяком случае открытие планеты Головоногих – потрясло меня намно-о-ого сильней. Разум на глубине в две тысячи метров – это, знаете ли вам, не четыреста грамм ферганского кишмиша.
Журналист: Я предлагаю поподробнее остановится на загадочности планеты Грин и её обитателей.
Профессор: Да пожалуйста... Сама планета Грин ничем особенно не выделяется из ряда землеподобных планет. Да, кислород, да азот, да углерод... материки, океаны, горы, равнины, флора, фауна – всё, как всегда, идентично. И сам хомо сапиенс выглядит точно также же, как мой сосед по коттеджу – Аввесалом Пряхин. Загадки начались, когда мы столкнулись с умственными и физическими способностями аборигенов. Во-первых, этот хомо не только сапиенс, но и авис, то есть человек-птица, способный не только преодолевать силы гравитации, но и использовать эту способность для перемещения по воздуху с приличной скоростью
Журналист: С какой?
Профессор: Рекорд – около шестидесяти километров в час. Но это не всё. Местная человеческая цивилизация, в отличие от нашей, пошла по биологическому пути развития и достигла определённых успехов.
Журналист: Ну-ка, ну-ка...
Профессор: Если упрощать, то наша цивилизация, с самого начала, стремилась переделать окружающую среду под особенности человеческого организма, а обитатели Грина, наоборот, адаптировали свой организм к условиям проживания на планете, но при этом, не изменяясь внешне. То есть, они не опустились на четыре конечности и не обросли шерстью. Но зато научились регулировать температуру своего тела, в зависимости от времени года, научились употреблять в пищу и переваривать, без тепловой обработки, всё что произрастает, бегает, плавает и летает на планете Грин. Некоторые хомо авис обладают способностью телепатически общаться с представителями местной фауны и даже управлять действиями оных. Телепатическая связь с себе подобными – отсутствует. Но самое поразительное... каким-то волшебным образом эта цивилизация сумела не оскотинится и не превратиться в стадо. И это учитывая, что напрочь отсутствует мотивация постоянно напрягать мыслительный аппарат в борьбе за выживание, воюя с холодом и голодом. И совсем уж непонятно, каким образом они удовлетворяют свои творческие позывы, без которых, согласитесь, ни один высокоразвитый интеллект функционировать не может.
Журналист: Поразительно... А может вам известны какие-нибудь факты проливающие свет на образ жизни, который ведут эти удивительные летающие люди.
Профессор: Ну знания, так сказать, пока весьма поверхностны. Например, эта цивилизация сугубо женская, то есть – царит матриархат. Мужчины слабы, робки и плаксивы, хотя функция размножения от этого не страдает. Живут по берегам рек, озёр, причём только в тех местах, где наличиствует гористая местность и не просто гористая, а изобилующая пещерами, расщелинами и кавернами.
Журналист: Пещеры, как я понимаю, чтобы укрываться от непогоды?
Профессор: Ннн-е-ет... Как вам сказать... в укрытии, как таковом, они не нуждаются. Могут при желании спать в снегу, на манер сибирских лаек. Пещеры нужны им для чего-то другого... пока непонятно для чего. Вот тут-то и начинаются – два конца, два кольца – посредине гвоздик. Впрочем, уже замечена одна характерная деталь. Для проживания, эти пещеры должны обязательно иметь внутри себя открытые выходы графитовых жил, которых, к слову сказать, в тамошних горах достаточное количество.
Журналист: Графит – это то из чего делают карандаши?
Профессор: В том числе. Хотя наибольшую ценность он представляет в сугубо технических областях.
Журналист: А существуют хотя бы предположения, об истинном предназначении пещер?
Профессор: Вы имеете в виду гипотезы? Этого добра среди нашего брата... как ярких конфетных обёрток у не совсем вменяемого человека.
Журналист: Ну, например.
Профессор: Например, совсем свежая гипотеза от одного моего аспиранта. Надо сказать, что графит – это, по сути, довольно чистый углерод, имеющий органическое происхождение. То есть берём какую-нибудь органику, помещаем под бешеное давление, нагоняем такую же температурку и лет так через миллион получаем графит. Мой аспирант рассуждает примерно таким образом: органика – это всегда клетка, клетка несёт информацию, соответственно графит – это гигантское количество информации, расшифровать которую мы пока не в состоянии. К тому же, молодой человек считает, что аборигены обладают способностью не только считывать такую "графитовую" информацию, но и визуализировать её. И эти их пещеры – суть своеобразные кинотеатры. Как вам?
Журналист: Так это что получается? Я рисую карандашом, и кроме той информации которую несёт сам рисунок, существует информация, которую несёт след графита? Красиво...
Профессор: Да... красиво. Дело за сущей мелочью – всё это доказать.
Планета Грин. Горное озеро.
Это было весело. Для начала Шот познакомился с прирученной белкой, которую Зика отрекомендовала Гогой. Гога оказался юрким, неугомонным нахалом, и перебравшись на плечи Шота, тут же исколол его нежную золотистую кожу своими острыми коготками. Пришлось непоседу вернуть на аспидно-чёрную кожу хозяйки, которая, казалось, совсем не чувствовала цепких лап.
На озере началась настоящая потеха. Зика учила Шота, как зимой ловить рыбу. Она вставала на лёд вытянувшись в струну и дурашливо округлив свои чёрные огромные глаза, медленно уходила в воду. Из-под её ног валил пар, лёд плавился на глазах, превращаясь в полынью, и Зика пропадала в тёмной ледяной прорве. Через некоторое время она уткой вылетала из воды, держа в зубах трепещущую рыбу. Это было очень смешно. Так смешно, что Шот поначалу никак не мог сосредоточиться на ступнях и плавить лёд не очень-то получалось.
Такую рыбу, Шот никогда не ел. Она была жирной и чуть сладковатой на вкус, почти без костей и сильно смахивала на огромную толстую пиявку. Но спокойно поесть не удалось, так как Зика принялась кормить Гогу рыбой. Гога есть отказывался, возмущённо стрекотал, прятался у Шота в запрете, а когда Зика всё-таки сунула кусок рыбы ему в пасть, он неожиданно застыл, потом закатил глаза и повалился замертво. Притворился, конечно. Вот такой шут.
Пещера Зики была недалеко от берега озера, но разглядеть вход было нелегко, так как на подходе, несколько елей очень удачно упали крест-накрест и образовали настоящую засеку. Внутри тоже было всё необычно. Такое количество священного камня Шот видел впервые. Задержавшись на входе и привыкая к темноте, Шот сразу почувствовал силу камней. Пещера наполнилась невнятным лепетом, далёкой музыкой... зашептали, запели, замелькали по стенам тени Великого прошлого... Но он не обращал на это внимания, он видел только её глаза. Он падал в них, как в озёрную воду, они манили его в чёрную сладкую глубину, они обещали, поглаживая ласковыми словами его податливое неопытное тело... Вдруг его охватила бешенная дрожь... руки-змеи были везде... в его зубах оказался чёрный и твёрдый, как священный камень сосок, а там внизу, что-то повисло яростно грызущее... Шот со стоном оторвался от её груди и глянул вниз – на запрете, вцепившись четырьмя растопыренными лапами в берёзовое плетенье, висел Гога и, давясь щепками, торопливо догрызал верхнюю ветку. Запрет с тихим шелестом сполз на каменный пол, а Шот легко и отважно переступил ногами...
Планета Грин. Научный-исследовательский центр. Лаборатория субъективно– промежуточной диагностики.
Левий с огромным облегчением содрал с себя шлем и, еле сдерживаясь, чтобы не запустить им в стену, нарочито осторожно положил его в нишу.
– Будьте вы трижды прокляты, уважаемый Казимир Абдуразакович! – пробормотал Левий и покосился на угловой видеорегистратор. – Наверняка ведь сидит... смо-о-отрит – подумал он – Гнус мстительный... Это ж надо – сунуть меня, мужика в эту знойную озабоченную кобылу "цвета шоколада". Всех мужиков приозёрных вместе с ней перепробовал... тьфу, ты мерзость какая! – Левий скривился и остервенело протёр губы салфеткой – Теперь и до мальчишек добралась. Но снимает она их ловко, аж завидно... белка дрессированная, пещерка с музычкой, ложе из мха... Не-е-ет... если я сейчас же не приму душ, то... Душ мне, душ! Пол-царства за душ! – и он, на ходу разминая затёкшее тело, выскочил в коридор.
Да, это была грубая, не прикрытая месть. Научный руководитель, Казимир Абдуразакович Подопригора не любил своего аспиранта Левия Матвеева. Это повелось ещё с незапамятных времён , когда Левий – вороной аполлонистый второкурсник тщательно изучал признаки синестезии у музыкантов симфонических оркестров, и не менее тщательно изучал изменённое состояние сознания половозрелых особей женского пола во время полового акта, в основном в соседнем общежитии педагогического института.
Казимир Абдуразакович, к тому времени, был завкафедры и стареющим ловеласом, которому некоторые снисходительные студентки пока не давали повода сомневаться в его мужской притягательности. И надо ж такому случиться, что пришла на кафедру молодая, с пылу с жару педагогиня, да с очаровательным набором женских прелестей. Казимир Абдуразакович сразу возбудился, мелко засеменил вокруг свежего тела, и когда количество букето-шоколада, уже грозило перейти в качество, мимо случился Левий – весёлый и красивый, как королевский пудель. И всё... Студент Левий Матвеев пополнил свою коллекцию изменённых состояний сознания, а завкафедры остался с дли-и-инным, смешным носом.
С тех пор профессор наладился гнобить дамского угодника и в хвост и в гриву – почём зря, и однажды загнобил Левия на Луну, в тамошнюю обсерваторию – абсолютно дикую и не приспособленную для существования такого блестящего гусара, как Левий. Гусар немедленно обиделся, сочинил оскорбительную эпиграмму на профессора и выложил аршинными буквами из лунных камней на лунной же поверхности:
Напрасно он копытами стучал,
у кобылиц горячих – старость не в почёте.
Мышиного жеребчика, шутя
я элегантно обошёл на повороте.
После этого демарша, телескоп на кафедре планетологии пережил неслыханный бум. Побывал у телескопа и Казимир Абдуразакович...
Планета Грин. Научно-исследовательский центр. Лаборатория выявления и изучения омега-составляющей.
Ниночка медленно сняла с головы шлем, тряхнула соломенной стрижкой и посмотрела в зеркало, которое висело у неё над пультом. В зеркале отразилось печальное, растрёпанное существо, с припухшими от недавних слёз глазами. Щёки существа горели, как будто им, действительно, только что, отвесили пару звонких пощёчин. Ниночка вздохнула, аккуратно пристроила шлем в нишу и задумалась, рассеянно барабаня по шлему пальчиками. Мысли вяло всплывали из подкорки – апатичные и пёстрые, как рыбки вестибюльного аквариума.
– Самое грустное, что меня больше всего занимает не отсутствие омега-составляющей, а эти две материнские оплеухи. И главное – за что? В чём вина этого мальчика? Ну невинность потерял, ну дома не ночевал... поду-умаешь – трагедия какая. Да если бы такие хороводы вокруг меня водил Левий, я бы тоже голову потеряла...
Левий был её безответной и безнадёжной любовью, в которой она барахталась все пять лет учёбы. Всякий раз, когда он встречался ей в гулких коридорах института, у Ниночки захватывало дух, как будто она прыгала с головокружительного утёса под Алуштой, где она отдыхала каждый год, в синеву Чёрного моря. Но Левий, всякий раз проносился мимо, феерично– праздничный, как табор цыган... ревели медведи на цепях, терзали душу гитары и чернобровые, носатые цыганки великолепно трясли смуглыми плечами...
Планета Грин. Научно-исследовательский центр.
Левий почти бежал по направлению к бытовому корпусу, так ему не терпелось смыть фантомный позор это ночи. Он уже слышал, как тугие горячие струи хлещут по уставшей, аспирантской коже, он уже ощущал, как ходят по телу вибромассажёры, разгоняя морок злобного профессора, как освежающе легко пахнет хвойный шампунь, и... вот в этом самом месте, заворачивая за угол, он со всего маху налетел на что-то лёгкое, тёплое и тоже пахнущее... , но чем-то уютным, почти детским. Так пахнут по утрам невинные девичьи постели. Тёплое и пахнущее отлетело от толчка и рассыпалось по коридору. Левий тоже рассыпался, только в извинениях; мощно и бережно поднял девушку; чуть придержал в получившихся объятьях и, заглянув в широко распахнутые, испуганные глаза, подумал – Ух ты, какая мышка... интересно какова она в постели.
Ниночка потерянно шла по коридору, плечи горели от его рук, от его мгновенного одноразового "объятья", в голове мелькали испуганные аквариумные рыбки – Что это было... какой-то молниеносный секс... мой первый секс... Левий... какое мягкое, плавное имя... интересно, какой он в постели?..
Планета Грин. Научно-исследовательский центр. Кабинет завотделом диагностики.
Казимир Абдуразакович Подопригора рисовал чёртиков. На архаичном белом листе бумаги, архаичным грифельным карандашом. Не то чтобы он был ревнителем старины... просто с некоторых пор стали неметь пальцы, и более естественной гимнастики для поддержки мелкой моторики, он не знал.
– Что там говорил этот жеребец... – думал Казимир Абдуразакович, пририсовывая голый омерзительный хвост очередному чёрту – ... Углерод – суть информация? Бред! Так можно договориться до... Легко им – молодым. Встал в третью позицию и вещай всё, что померещилось – он тщательно заштриховал копыта и принялся за рога.
– Впрочем, журналисту тоже понравилось. Может я просто чудовищно стар, чтобы оплодотворять такие идеи? Как говаривал мой дед: – "Как на копыта стал мочиться – всё... пора на живодёрню" – он любовно, ещё раз, обвёл жирным грифелем рисунок и понял, что чёртик чем-то напоминает Левия. Левий сыто блестел чистым углеродом, пульсировал и силился что-то сказать. Наверняка, что-то жутко банальное...
– Ничто не возникает из ничего, и ничто не исчезает в никуда, профессор – вещал Левий. – И разве у вас нет ощущения некой защищённости и безнаказанности за всё, что мы творим. Ведь хватило же фантазии у человека, чтобы выдумать бога? Почему бы не предположить, что нас хранят от исчезновения спрессованная миллиардами лет память материи? Прислушайтесь... это она вам говорит:
Мы к вам придём, мы будем вас учить
дождём, дымком костра, огнём, цветами...
Мы нарисуемся карандашами,
и вы поймёте, как вам дальше жить...
Илл.: Художник Геннадий Голобоков
