Евгения ВАРЕНКОВА. Два рассказа: "Свет в окошке" и "Мой папа Мик Джаггер".
Свет в окошке
Девчонка у меня есть, Джинни зовут. Девчонка, что надо, скажу я вам, серьезная девчонка. Симпатяга – сама маленькая, тоненькая, а глазищи серые и огромные. Она у меня молодец. Как это объяснить? Вы бы слышали, как она разговаривала с моим стариком.
Отправились мы с Джинни на той неделе в клуб, да там так погано было, что нам стало невмоготу, и мы среди ночи ушли. Ну, и пошли гулять. А мороз, снег валит, у Джинни нос покраснел, идет, в ладошки дует. Вот я и потащил ее к себе греться. Она, конечно, упиралась, говорила, что поздно, неудобно. Пришлось пообещать, что часок посидим, а потом я отведу ее домой.
Пришли ко мне. Все спят, тишина. Как мыши пробрались на кухню. Сидим. Только я налил чай, заходит мой старик в халате и тапочках. И вздрогнул, вроде, как испугался от неожиданности. Свет включил.
«А! – говорит. - Это ты» - можно подумать, он ожидал увидеть кого-то другого. Френка Синатру. «А что вы в темноте-то сидите?» - и на Джинни смотрит внимательно. А она сидит прямая, серьезная ужасно и говорит ему:
- Здравствуйте, сэр.
- Это Джинни, - говорю я, - а это папа.
- Понятно – отвечает отец, - Не спится мне чего-то, может, по маленькой? – достает из шкафа бутылку бренди и наливает себе, мне, а потом наливает третью и протягивает Джинни.
- Или не пьете? – а сам хитро прищурился.
- Не пью, но с вами с удовольствием выпью, сэр. Ваше здоровье! – чокнулась со стариком и прямо так всю рюмку и замахнула, даже не зажмурилась. Отец озадаченно крякнул, выпил, закусил. Задумался, закурил, потом спохватился и протянул пачку Джинни. А она говорит:
- Нет, сэр, не курю. Спасибо.
- Что так?
- Мне ведь еще детей рожать.
- Тут старик аж закашлялся! Больше он слова не произнес, только сидел, курил и с Джинни не сводил глаз. На следующий день он мне сказал, чтоб я на ней женился. Тоже мне, указчик. Как будто я сам не разберусь, на ком мне жениться!
А Джинни потом два дня со мной не разговаривала. Из-за всей этой истории. Вот смех! Я так не могу, больше 10 минут не продержусь, обязательно заговорю. А Джинни может, она принципиальная. И ведет себя как обычно, и смотрит приветливо, а не говорит! С ума сойти! Когда-нибудь я все-таки женюсь на ней. Может, порой она чересчур упряма, но зато единственный человек, кто всегда держит слово.
Я встретил ее возле магазина – Джинни продает книжки и это подходит ей больше всего на свете. Не то, что она работает в магазине, а книжки.
Она с замком мучалась, никак не могла открыть, а я ей помог. Мы познакомились, она пригласила меня войти и напоила чаем. А потом я стал часто приходить к магазину и смотреть через стекло, как она работает.
Я очень люблю смотреть в окна. Я думаю, что, глядя в окна, можно многое понять о том, как живут люди. За плотными портьерами. За немытыми стеклами. Окна, всегда открытые нараспашку. Беззастенчиво голые, без занавесок. С цветником на подоконнике. С полосатым котом. Два окна моей комнаты высокие, некрашеного дерева, без штор, хотя выходят на север, и, когда дует ветер с реки, у меня очень холодно.
До знакомства с Джинни я всегда, гуляя, заглядывал в окна, а она сказала мне как-то, что это нехорошо. Так что ж нехорошо, возразил я, я интересуюсь, как люди живут! А Джинни ответила, что лучше читать книжки и тогда узнаешь много больше, да и некрасиво в окна заглядывать. На кого-нибудь другого я бы обиделся – тоже мне, морали читать! А на Джинни - нет. Она так просто говорит, что хорошо, а что – нет. И понятно, и легко, и совершенно не хочется спорить. Вот так я начал читать книжки везде и даже на ходу. Оказалось, ходить по городу, уставясь в книжку, гораздо безопаснее с точки зрения навигации, чем, глядя перед собой. Люди видят, что ты на них не смотришь, и сами тебя обходят. Ну, как собаку или лошадь. Никто ведь не ждет от лошади, что она уступит ему дорогу? Хотя, я, конечно, размером не претендую. А так прутся, кто кого, прямо глядя в глаза, да еще норовят пихнуть тебя.
А что, книжка – вещь очень удобная. Когда я жду Джинни вечером возле магазина, можно почитать. А так я бы стоял, смотрел на нее в окно, как она работает, как хмурит брови, улыбается, отводит челку со лба. И как сердится, когда видит, что я за ней наблюдаю. На самом деле, когда я жду Джинни возле магазина и читаю, я не понимаю ни слова. Строчки проскакивают перед моими глазами не оставляя в памяти ничего – потому, что все это время я представляю Джинни и то, что я ее не вижу, ничего не меняет.
В общем, есть, конечно, польза от них, от книжек. Только все равно я не так к этому отношусь, как моя девчонка. У нее на все случаи жизни есть книжка – и там уже все происходило, пережито, выстрадано, пройдено, найден тот самый единственный выход, все слова сказаны, все мысли продуманы, все поступки совершены. А Джинни… Она берет этот концентрат мудрости и пропускает через свою жизнь, и доверяет ему. И у нее получается! А я так не могу!! Я привык сам наступать на грабли. И кто скажет, кто на самом деле знает, как правильнее и лучше?! Никто! Я понял это вчера со всей очевидностью.
Мы основательно поспорили, и Джинни сказала мне, чтоб я прочитал одну книжку. Тогда я все пойму и буду знать, что делать. А до тех пор, пока не пойму, чтоб не приходил. С ума сойти! Я тут же направился в библиотеку, взял эту книжку, пришел домой и сел читать. И все жду, когда же там про Джинни будет. А там вообще не про Джинни. Там про какого-то паренька. Как его выгнали из школы, и он всю книжку идет домой. Мучительно, потому, что на самом деле он идет к себе самому – это я так понял. Интересно до невозможности. Я так вчитался, что даже забыл, зачем я это делаю. Никогда со мной такого не было, но эту книжку я прочитал за день. Не мог оторваться. Страсть, какая хорошая книга! Только вот понятнее мне не стало. Наоборот, беспокойно стало, неуютно, места себе найти не могу. Я переделал все дела, какие у меня были, помог отцу с машиной, перетаскал на чердак старые вещи, и все время думал, думал. Потом решил, что утро вечера мудренее и лег в постель.
Мне не спалось. Я встал и пошел проверить, как там Джинни. Окошко Джинни находится очень высоко, и заглянуть в него снаружи нет никакой возможности. К счастью, она тоже не любит занавески и поэтому сразу видно, даже если включен всего лишь ночник. В ее комнате горел тусклый свет и никакой надежды на лучшее. Но все-таки, не темнота. Если в окошке горит хоть какой свет, значит – не все потеряно. Значит, она тоже не может уснуть и думает обо мне. Решает что-то для себя. А когда все решено, то гасят свет и ложатся спать. А свет в окошке – это все-таки надежда. Наверное, я бы просто умер, если б у нее в окне было темно.
Мне стало спокойно, и я пошел домой. И с каждым шагом я все больше верил в себя. Я что-нибудь придумаю, я знаю. Я ведь сам изобрел этот способ. Не в книжке прочитал. Я всегда бегаю проверять окошки, когда мы ссоримся.
Мой папа Мик Джаггер
Посвящается Тане
Мой папа – Мик Джаггер. Понятно, мне никто не верит. Особенно те, кто думает, что знает меня. Ну, да, не всем так повезло. Но я не собираюсь никого убеждать. Главное, что это известно мне.
Папа звонит каждую неделю, и мы подолгу болтаем. Разговор с ним – это гарантированные два часа внимания. Неделя может не задаться, но уж в папе-то я всегда уверена.
- Привет, детка!
- Привет!!
- Одна?
- Как обычно. А ты?
- Конечно. Звоню тебе, пока никого нет. Ну, что делаешь?
- Я пишу сочинение, хотя, на самом деле, пью чай с вареньем и мечтаю. А ты что делаешь?
- Я только что вошел в дом, прилетел из Швейцарии. Катался на лыжах.
- Да-а, кайфово тебе, – хотя я ненавижу лыжи, а снега и тут выше крыши. Но Швейцария! – А у вас холодно, ты в чем?
- Купил себе там пуловер, вот сейчас в нем. Старею. Представляешь – замерз в самолете!
- Ах, ты, мой старый папа!
- Дорогая, не такой уж старый! Так о чем ты мечтаешь, вместо того, чтобы писать сочинение?
Вот оно! О чем я мечтаю. Я мечтаю о простых вещах. О дне, когда стану взрослой и не буду ничего бояться. Что когда-нибудь меня будут воспринимать всерьез. О том, чтобы моя мама снова вышла замуж. О том, чтобы быть свободной и счастливой. О любви. Приятно вот так болтать по телефону, смеяться, рассказывать, и слышать ответное участие, беспокойство и интерес.
Вчера после уроков я позвала девчонок из класса зайти в гости. Мне было неловко, но я все-таки сделала это. Они около часа слонялись по квартире, пили морс с печеньем и разглядывали мои вещи.
- Откуда это у тебя?
- Отец прислал.
- А он у тебя кто?
- Мик Джаггер.
- Пауза.
- Ладно врать!
- Ты спросила, я ответила. Не хочешь – не верь.
Не хотят. А ведь я никогда не была лгуньей. Даже когда мы с мамой переехали жить в этот город с другого конца страны, я ничего не выдумала. Я могла бы придумать новую себя, свою жизнь, истории, друзей. Но моя жизнь изменилась только в одном – теперь у меня был папа.
- Это кто?
- Это? Папа.
- Он у тебя очень похож на Мика Джаггера!
- Конечно. Это он и есть.
- Ой, ну хватит уже!
Наверное, мы не подружимся. Девчонки ушли, шушукаясь между собой, и ни одна не посмотрела мне в глаза. Неужели у меня здесь никогда не будет друзей? Я подмела крошки от печенья и стерла со стола липкие круги от стаканов с морсом. Я не хотела, чтобы мама убиралась, когда придет вечером. Потом я, конечно, разревелась.
Я частенько плачу. В кино, если никто не смотрит. Когда мама задерживается на работе, и я беспокоюсь за нее. Ночью, в постели, когда вспоминаю о том, что у меня нет друзей. Я не хочу, чтобы мама знала о моих слезах, пусть думает, что у меня все хорошо. Мне кажется, я сильно повзрослела с тех пор, как научилась беззвучно плакать.
Поэтому здорово, что теперь у меня есть папа. Даже если только по телефону. Очень трудно жить, когда тебе всего четырнадцать лет и некому рассказать о своих страхах. Надеждами, мечтами делиться легко, а страхи всегда приходиться крепко держать при себе, как злых собак. Даже самые близкие люди с таким трудом делятся своими страхами, будто боятся, что высказанные опасения тут же сбудутся. С тех пор, как он позвонил мне, я почувствовала огромное облегчение – ну вот, теперь кто-то помогает мне справляться с моими собаками.
Я слышу, что мама пришла домой и разгружает сумки в холодильник. Я шлепаю на кухню, чтоб увидеть ее – я ужасно соскучилась. По вечерам у мамы часто бывает выражение лица как у растерянного ребенка и тогда становится заметно, что мы похожи. А так я больше похожа на папу. У меня папины глаза и рот. У меня папины волосы и рост. У меня папина энергия. Моя мама не любит говорить о папе. Она молчит, когда я затеваю такие разговоры. Я думаю, что если бы однажды он сам не позвонил мне по телефону, я бы так и не узнала о нем.
- Мама, а что бы ты сказала, если бы моим папой был Мик Джаггер?
- А кто это?
- Ты не знаешь?! Солист Роллинг Стоунз!! Боже мой, мама, что ты делала в семидесятые?!
- Училась в институте. Ты написала сочинение?
- Я написала сочинение. Могла бы и не спрашивать.
- А о чем же тебя спрашивать, маленькая?
- Ни о чем. Можно я возьму твои красные сережки?
- Можно. А как английский?
- Ненавижу английский.
Мама, глядя в окно, закуривает сигарету и мне больно видеть, как дрожат ее руки. Я уже жалею о сказанном. Конечно, я не ненавижу английский. Я говорю «ненавижу», а на самом деле просто боюсь – завтра у меня контрольная. Все мои одноклассники что-то ненавидят – экзамены, родителей, ребят из соседней школы, химичку, свое отражение в зеркале, свое будущее. Сказать «ненавижу» легко, потому что ненависть, хоть и некрасивая, но все-таки сила, а страх всегда был уделом слабых.
- И как же ты будешь разговаривать с ним, если ты ненавидишь английский?
- С кем?
- С Миком Джаггером.
Я открываю рот, чтобы рассказать маме, почему я не волнуюсь об этом, но тут же понимаю, что это почти необъяснимо, и тогда я крепко обнимаю ее, чтобы она знала, что все хорошо.
