Станислав ЗОТОВ. Пока не остановилось сердце...

Исполнилось 130 лет со дня рождения Константина Георгиевича Паустовского

«Ненаглядная моя, – писала Катерина Петровна. – Зиму эту я не переживу. Приезжай хоть на день. Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки. Стара я стала и слаба до того, что тяжело мне не то, что ходить, а даже сидеть и лежать, – смерть забыла ко мне дорогу. Сад сохнет – совсем уж не тот, – да я его и не вижу. Нынче осень плохая. Так тяжело; вся жизнь, кажется, не была такая длинная, как одна эта осень».

Это из рассказа «Телеграмма» – самого, так уж случилось, знаменитого произведения писателя. История эта известная, но до сих пор кажется неправдоподобной. В 1964 году стареющая, но всё ещё пользующаяся огромной популярностью немецкая (но в то время она проживала в США) актриса и певица Марлен Дитрих прибыла с концертами в СССР. Была она приглашена и в элитный клуб советских писателей в Центральный дом литераторов в Москве на Большой Никитской. Как утверждает она сама, с самого своего прибытия в московский аэропорт, она начала спрашивать о писателе Паустовском, о том, кто написал простенький рассказ «Телеграмма». Это вызвало недоумение встречающей стороны, но Паустовскому, а он в это время лежал в больнице с очередным инфарктом, это передали. И на творческую встречу с Марлен Дитрих он пришёл, поднявшись с больничной койки. Марлен пожелала, чтобы её всенепременно познакомили бы с писателем. И вот, после окончания» шоу», как заметила сама Дитрих, её попросили остаться на сцене и из зрительного зала на сцену был приглашён и сам Константин Георгиевич Паустовский, 72-летний тогда, больной человек, выглядевший старше своего возраста.

«Я была так потрясена его присутствием, – пишет Дитрих, – что, будучи не в состоянии вымолвить по-русски ни слова, не нашла иного способа высказать ему своё восхищение, кроме как опуститься перед ним на колени. Волнуясь о его здоровье, я хотела, чтобы он тотчас же вернулся в больницу. Но его жена успокоила меня: «Так будет лучше для него». Больших усилий стоило ему прийти, чтобы увидеть меня. Он вскоре умер. У меня остались его книги и воспоминания о нём. Он писал романтично, но просто, без прикрас. Я не уверена, что он известен в Америке, но однажды его «откроют». В своих описаниях он напоминает Гамсуна. Он – лучший из тех русских писателей, кого я знаю. Я встретила его слишком поздно».

Отчего-то так случилось, что за Паустовским закрепилась слава «романтика», то есть писателя романтического направления, несколько приподнятого над «почвой», над грубой сермягой жизни, а таковым он никогда не был. Он был крепким русским реалистом в литературе, но все его рассказы, а именно эти рассказы из жизни природы и о встречах с интересными людьми из простого народа и сделали его знаменитым, проникнуты необыкновенно светлым чувством доброжелательного отношения к людям. Эта доброжелательность и необыкновенная, почти детская прозрачность его авторского языка и сделали ему славу романтика. А между тем – эпоха, в которую ему привелось жить и работать была труднейшей в истории России и Малороссии, сыном которой он сам себя считал. Так он – ученик знаменитой Александровской гимназии в Киеве и сказал самому императору Николаю Александровичу, когда тот пребывал в Киеве в сентябре 1911 года и посетил с торжественным визитом эту прославленную гимназию. Тогда, обходя строй гимназистов, приветствовавших императора в актовом зале, русский царь остановился перед скромным невысоким худым пареньком (Паустовский тогда был учащимся выпускного класса) и неожиданно спросил его: «Вы – малоросс?» – «Да, ваше величество!» – с достоинством ответил гимназист. Государь удовлетворённо кивнул и прошёл мимо. Казалось бы, что тут такого? – но царю докладывали, что в Киеве поднимают голову сторонники украинского национализма, отличавшиеся задиристостью и гонором. Националист никогда бы не назвал себя «малороссом», он бы обязательно сказал: «украинец». Обозначив себя малороссом, совсем молодой будущий писатель причислил себя к «триединому народу», как говорили тогда – великороссам, белорусам и малороссам, составлявшим по тогдашней официальной концепции единую русскую нацию. Сторонником этой концепции был, разумеется, и русский император и он был удовлетворён ответом киевского гимназиста. Киев был русским городом, населённым великороссами и малороссами, одинаково считавшими себя русскими людьми.

Вот какие стародавние времена помнил писатель Паустовский, когда на склоне дней писал автобиографическую повесть о своей жизни. С удивлением приходиться признать, что в жилах русского писателя Константина Паустовского никогда не текла русская кровь. Его предки по отцовской линии вели свою родословную от самого знаменитого гетмана Петра Сагайдачного, культовой фигуры для всех нынешних украинских националистов. Именно гетман Сагайдачный впервые добился государственной автономии для казацкого запорожского войска в рамках Речи Посполитой ещё в начале XVII века. То есть этого предка Паустовского можно считать основателем украинской самостийности. Сагайдачный добился этого от польского королевства тем, что в решающие моменты выступал как союзник Польши, что при походе на Москву в 1618 году на помощь королевичу Владиславу, стремившемуся сесть на московский престол (поход этот запорожского войска был с большим трудом отбит ратью Дмитрия Пожарского у самых стен Москвы), что в решающем сражении с турками у крепости Хотин в 1621 году. Сказать правду, Сагайдачный, когда ссорился с поляками, то обращался и к русскому царю Михаилу Фёдоровичу с предложением принять казацкое запорожское войско под свою руку, но процесс этот завершился только при гетмане Богдане Хмельницком и русском царе Алексее Михайловиче в 1654 году. Вообще уже при самом начале украинской государственности её вожди, как видим, всё время колебались между Польшей и Россией, а иногда – между шведами и турками, и всё время искали – к кому бы прислониться, чтобы получить больше выгод для себя, то есть казацкой старшины, тогдашнего украинского олигархата. Эта политика прослеживается у украинских властей на всём протяжении истории этой страны, отчего Украина так и не стала полноценным государством. В нынешнее время украинская «старшина», так сказать, вновь выбрала Польшу и Запад. Надолго ли?..

Однако над своим гетманским происхождением отец писателя скромный железнодорожный служащий Георгий Максимович Паустовский, сын унтер-офицера русской армии Максима Паустовского, привезшего с очередной русско-турецкой войны себе жену-турчанку Фатиму, родившую ему сыновей, только посмеивался. Как видим, по линии матери отца у русского писателя Паустовского были и мечтательные восточные гены. А вот другая бабушка будущего «романтика» русской литературы, матушка его матери, была чистокровной полячкой, католичкой, ярой польской националисткой, как говорят – не снимавшей чёрного платья в знак скорби по разгрому антирусского восстания в Польше 1864 года. Она, кстати говоря, была воспитательницей маленького своего внука Константина в его ранние годы и даже возила внука в Царство Польское (такой автономный статус имела Польша в составе Российской империи), в Ченстохов, в религиозный католический центр Польши, на поклонение «матки боски ченстоховски» – как именуют верующие поляки Ченстоховскую икону Божией Матери. От этой поездки в самый оплот польского католического национализма у маленького Константина на всю жизнь осталось щемящее чувство страха, не избывшееся даже в преклонные годы, когда писалась автобиографическая повесть, он боялся там в Ченстохове вдруг обмолвится, и что-то сказать по-русски... Даже детским умом он понимал, что если в нём заподозрят русского, то ярые польские религиозные фанатики тут же и убьют русского ребёнка, как самого своего заклятого врага... Отец мальчика очень сердился на свою тёщу-католичку, за то, что она таскала его сына по таким чуждым и опасным для всякого русского местам. Можно понять, что именно отец писателя и сформировал его духовный архетип и отношение к России, и к тем социальным процессам, что назревали в великой стране. Георгий Максимович, как потомок русского военнослужащего, любил Россию, при этом был человеком крайне левых убеждений, что довольно часто тогда сочеталось в русской интеллигенции. Он поддержал первую русскую революцию в 1905 году, отчего всё семейство было вынуждено перебраться в Киев, а ведь родился-то сын железнодорожного служащего в Москве, 31 мая (по новому стилю) 1892 года в Гранатном переулке и был крещён в храме св. Георгия Победоносца, что на Всполье. О чём в метрической книге было записано:

«Отец отставной унтер-офицер II разряду из добровольцев, из мещан Киевской губернии, Васильковского уезда, Георгий Максимович Паустовский и законная жена его Мария Григорьевна, оба православные люди».

Так потомок гетмана Сагайдачного, кумира украинских самостийников, оказался русским по происхождению человеком, москвичом, но помнившим про себя, что он ещё и «малоросс»! Жизнь его оказалась длинной, он скончается от сердечной болезни в июле 1968 года, то есть проживёт 76 лет, и в молодости переживёт и фронты Первой Мировой войны, где он будет выполнять работу санитара, и крушение великой Российской империи, заставившее его скитаться по всему югу России, в то время, как эта земля была охвачена пламенем гражданской войны. Раннее семейное горе поразит его до глубины души, в пламени мировой войны погибнут два его старших брата – Борис и Вадим,  хорошо, их отец не доживёт до этого... Константин останется последней опорой стареющей матери, но что поразительно – именно в это смутное время в нём и проснётся талант писателя. Талант, который после определит ему славу романтика. Но откуда же было взяться у молодого человека такому светлому таланту? Кажется, обстоятельства страшного и жестокого времени должны были выработать в литераторе и соответствующий жестокий стиль изложения и безжалостное представление действительности. Вспомните, как писали литераторы того времени. Вспомните Фадеева с его бескомпромиссным «Разгромом» и Шолохова с «Донскими рассказами» и «Тихим Доном», словно кровью облитыми, вспомните Серафимовича с «Железным потоком» и Зазубрина с «Бледной правдой», Алексея Толстого с «Хождением по мукам» и того же Михаила Булгакова – однокашника Паустовского по Александровской гимназии в Киеве с его безжалостной «Белой гвардией». Время диктовало стиль литературы, до романтики ли тут? Да, был фантастический Александр Грин с феерией своих не от жизни героев, что бегали по волнам и летали по воздуху, или им всё грезились несбыточные алые паруса... Нет, талант Паустовского оказался не таким. Его «романтика» – это на самом деле просто человечный взгляд на мир людей, желание видеть в человеке – не монстра и разрушителя, и не бесплотного героя не от мира сего, а всё того же земледельца и ремесленника, рабочего и учёного, и художника – знающего и любящего своё дело, или исследователя и первопроходца, смотрящего на мир широко открытыми глазами, способного воспринимать прекрасное, лишённого фанатизма и излишней экспрессии, свойственной эпохи идеологических и политических бурь. Человечность – вот главный лейтмотив творчества Паустовского и именно потому он, как ни странно, и казался современникам этим самым пресловутым романтиком, а многие его, самые простые произведения – рассказы и повести, казались сказками.

Он был мастером короткого рассказа, хотя и исторические повести занимают достойное место в его творчестве. Призвание рассказчика выработалось и укрепилось в нём уже с самого начала литературного творчества, когда он, бродя по югу России, в поисках заработка, приносил в местные издательства разных, встреченных им на пути городов, свои первые литературные опыты и ровный, очень грамотный стиль изложения, который Паустовский выработал с самых первых своих произведений, прекрасный чистый русский язык, чем он владел в совершенстве, всё это сразу привлекало внимание издателей. И его брали на работу в качестве репортёра и даже редактора в разные газеты и листки, которые выходили тогда во множестве, несмотря на все трудности гражданской войны и послевоенной разрухи. Как редактор он правил опусы тогдашних взбудораженных авторов, порой и известных, которые в стиле бурной эпохи писали, кто как на душу положит. А он исправлял их стиль, ничего не дописывая в их словоизвержениях, а просто правильно расставляя знаки препинания и выравнивая порядок слов в корявых предложениях. И авторы не узнавали свои писания, которые из претенциозной чертовщины превращались в ясные и доходчивые тексты.

Паустовский выработал свой прозрачный стиль и не всем это нравилось, многие считали, что он пишет по-детски, или для детей (а Паустовский действительно много писал для детей), что он слишком прост и неглубок, что он, «как вечер ясный», как говаривал его любимый поэт Лермонтов, которому он посвятил свою удивительную повесть «Разливы рек». Но ведь этим писатель и брал за душу читателя, ибо он не возвышался над ним, не учил и не обличал пороки читателя с высокой башни, словно сам был во всём безгрешен. Нет, Паустовский в своих произведениях слово бы встаёт на один уровень с читателем, он, как его близкий знакомый, или сосед по дому, он – такой же простой человек, как и сам обычный читатель. Он знает все слабости человека и не осуждает, а понимает. И это подкупает. Более человечного писателя трудно найти в русской литературе.

В чём же романтизм Паустовского? В том ли, что он будучи свидетелем великих событий русской истории, убийства Столыпина, к примеру, которое он сам видел, своими глазами, находясь в киевском оперном театре всё в том же 1911 году, когда в их гимназию приезжал царь, но описание обстоятельств этого трагического случая в его повести заслоняют картины просто тихого осеннего дня, ясного и тёплого.

«Дни действительно стояли прекрасные. Листья на яблонях порозовели и начали засыхать. Некоторые листья были свернуты в трубки и обмотаны паутиной. По краям дорожек цвели красные и белые астры. Жёлтые бабочки летали между деревьями. Они садились маленькими толпами на всё прогретое солнцем – каменные ступеньки веранды и забытую в саду жестяную лейку. Будто уменьшившееся от осени, солнце долго шло над головой, приближаясь к вершинам ореховых деревьев. Я читал в саду, сидя в бабушкином плетёном кресле. По временам я слышал отдалённую музыку, долетавшую из города. Потом я отложил книгу и начал присматриваться к дорожке. Она была прорезана в густой траве. По крутым её откосам темнел мелкий мох, похожий на зелёный бархат. Среди этого мха что-то нежно белело. Это был неизвестно откуда попавший в наш сад и расцветший второй раз цветок лесной анемоны. Со двора пришла белая утка. Увидев меня, она остановилась, недовольно покрякала и ушла, переваливаясь, обратно. Очевидно, я ей помешал. Воробьи сидели на крыше, чистились и, вытянув головы, заглядывали вниз – нет ли там чего-нибудь интересного. Воробьи ждали. Бабушка вышла на веранду в теплом платке и бросила на дорожку горсть хлебных крошек. Воробьи слетели с крыши и запрыгали, как серые мячики, по земле.

– Костик, – позвала бабушка, – иди обедать. Она стояла на ступеньках веранды. Я встал и пошёл к ней. Из комнаты пахло яблочным пирогом».

Всё так у Паустовского. Рядом происходят громоносные события, убивают главу правительства, в Киеве готовится еврейский погром (который был предотвращён властью), так как убийца Столыпина был евреем, а писатель больше замечает цветок лесной анемоны, выросший среди дорожек сада, мелкий мох, воробьёв, клюющих хлебные крошки, запах яблочного пирога... и не поймёшь – что важнее на свете: громоносная суета человеческая, или этот прекрасный божий день... Пожалуй, второе важнее.

Вот эта, кажущаяся инфантильность Паустовского, его «романтизм», а на деле – просто спокойный лирический взгляд на мир, вероятно, и помогли писателю уцелеть в политических бурях гражданской войны, а потом и среди жестокостей сталинского режима. В 20-е, 30-е годы его трудно было застать дома, в Москве, где он окончательно обосновался, он постоянно был в поездках по стране, на больших стройках, в степях и пустынях, в общении со свободными и счастливыми своей свободой людьми. Из всего этого рождались его книги странствий. Первая его книга странствий называлась «Кара-Бугаз» и рассказывала о людях пустыни и покорителей прикаспийских, выжженых солнцем земель. Книга заслужила читательскую славу и сделала имя писателю. Когда Паустовский возвращался из дальних странствий, он отправлялся в странствия близкие к Москве, к примеру – он очень любил Мещёру, этот удивительный лесной край с его непроходимыми лесами, таинственными озёрами и цветущими лугами. И простыми русскими характерами спокойных и рассудительных русских деревенских людей.

«Я жил первый год в Солотче у кроткой старушки, старой девы и сельской портнихи, Марьи Михайловны. Ее звали вековушей – весь свой век она коротала одна, без мужа, без детей. В её чисто умытой игрушечной избе тикало несколько ходиков и висели две старинные картины неизвестного итальянского мастера. Я протер их сырым луком, и итальянское утро, полное солнца и отблесков воды, наполнило тихую избу. Картину оставил отцу Марьи Михайловны в уплату за комнату неизвестный художник-иностранец. Он приезжал в Солотчу изучать тамошнее иконописное мастерство. Он был человек почти нищий и странный. Уезжая, он взял слово, что картина будет ему прислана в Москву в обмен на деньги. Денег художник не прислал – в Москве он внезапно умер. За стеной избы по ночам шумел соседский сад. В саду стоял дом в два этажа, обнесенный глухим забором. Я забрел в этот дом в поисках комнаты. Со мной говорила красивая седая старуха. Она строго посмотрела на меня синими глазами и комнату сдать отказалась. За ее плечом я разглядел стены, увешанные картинами.

– Чей это дом? – спросил я вековушу.

– Да как же! Академика Пожалостина, знаменитого гравёра. Умер он перед революцией, а старуха – его дочь. Их там две живут старухи. Одна совсем дряхлая, горбатенькая.

Я недоумевал. Гравёр Пожалостин – один из лучших русских гравёров, работы его разбросаны всюду: у нас, во Франции, в Англии, и вдруг – Солотча! Но вскоре я перестал недоумевать, услышав, как колхозники, копая картошку, заспорили, приедет ли в этом году в Солотчу художник Архипов или нет. Пожалостин – бывший пастух. Художники Архипов и Малявин, скульптор Голубкина – все из этих, рязанских мест. В Солотче почти нет избы, где не было бы картин. Спросишь: кто писал? Отвечают: дед, или отец, или брат. Солотчинцы были когда-то знаменитыми богомазами. Имя Пожалостина до сих пор произносится с уважением. Он учил солотчан рисовать. Они ходили к нему тайком, неся завернутые в чистую тряпицу свои холсты на оценку – на хвалу или поругание.

Долго я не мог свыкнуться с мыслью, что рядом, за стеной, в темноватых комнатах старого дома, лежат редчайшие книги по искусству и медные гравированные доски. Поздно ночью я выходил к колодцу напиться воды. На срубе лежал иней, ведро обжигало пальцы, ледяные звёзды стояли над безмолвным и чёрным краем, и только в доме Пожалостина тускло светилось окошко: дочь его читала до рассвета. Изредка она, вероятно, поднимала очки на лоб и прислушивалась – стерегла дом.

На следующий год я поселился у Пожалостиных. Я снял у них старую баню в саду. Сад был заглохший, весь в сирени, в одичалом шиповнике, в яблонях и клёнах, покрытых лишаями. На стенах в пожалостинском доме висели прекрасные гравюры – портреты людей прошлого века. Я никак не мог избавиться от их взглядов. Когда я чинил удочки или писал, толпа женщин и мужчин в наглухо застегнутых сюртуках, толпа семидесятых годов, смотрела на меня со стен с глубоким вниманием. Я подымал голову, встречался взглядом с глазами Тургенева или генерала Ермолова, и мне почему-то становилось неловко.

Солотчинская округа – страна талантливых людей. Недалеко от Солотчи родился Есенин. Однажды ко мне в баню зашла старуха в понёве – принесла продавать сметану.

– Ежели тебе ещё сметана потребуется, – сказала она ласково, – так ты приходи ко мне, у меня есть. Спросишь у церкви, где живёт Татьяна Есенина. Тебе всякий покажет.

– Есенин Сергей не твой родственник?

– Поет? – спросила бабка.

– Да, поэт.

– Племянничек мой, – вздохнула бабка и вытерла рот концом платка. – Был он поет хороший, только больно чудной. Так ежели сметанка потребуется, ты заходи ко мне, милый...

Видно, это была сестра отца Сергея Есенина. Вот такие удивительные и простые строки рождались у журналиста и писателя Константина Паустовского, когда жизнь сводила его со скромными русскими людьми, всю степень человечности которых он понял и оценил.

Константин Георгиевич Паустовский не писал крупных монументальных произведений, кроме автобиографической «Повести о жизни» в шести книгах, написанных под закат жизни. Он – мастер короткого лирического рассказа, очерка, писал сценарии и пьесы, писал детские рассказы и как-то, неспешно, неторопко, но вполне по заслугам стал ощущаться в советской литературе конца 1930-х годов, как живой классик. Негромкая его проза заслужила всеобщее признание. Никогда Константин Паустовский не был привязан к каким-то окололитературным интригам или идейным разборкам в тогдашней творческой среде, он работал журналистом в разных изданиях, в том числе и в газете «Правда», но после ушёл на творческую работу, как принято говорить, то есть на вольный писательский хлеб. С образованием в СССР Союза писателей – мощной творческой организации, это стало возможным, писателей поддерживала государственная идеологическая система, и хотя та же самая система, бывало, и уничтожала кого-то, кого посчитала неугодным, но Паустовского миновала чаша сия, более того – его писательский труд в 1939 году был отмечен орденом Трудового Красного Знамени! – редкая награда писателю в те годы. От этой награды Константин Георгиевич не отказался, даже когда уже был низвергнут «культ личности» Сталина в 50-е годы, когда сам писатель неожиданно очень жёстко отозвался о времени его правления:

«Мы ещё не подсчитали те страшные зияющие потери, которые претерпела наша литература и вся наша страна за годы так называемого «культа личности». Это туманное слово скрывает за собой небывалый в истории человечества кровавый террор и планомерное уничтожение всего лучшего, что было в народе. Из литературы, да и из всей мыслящей части страны была выпущена кровь. Кто не лгал перед самим собой и народом, кто не лицемерил и не пресмыкался перед властью, того уничтожали. Уцелели только одиночки. Иные были просто убиты, другие умерли в заключении, а третьи были сведены с ума. Погибли писатели Буданцев, Пильняк, Бабель, Осип Мандельштам, Тициан Табидзе, Сергей Третьяков, Мирский, Бруно Ясенский, Клюев, Артем Весёлый, Паоло Яшвили, Гумилев, Мейерхольд, Михаил Лоскутов, Сергей Колбасьев, не говоря о тысячах других замечательных людей, которые могли бы стать украшением нашей страны. То было планомерное и продуманное истребление в первую очередь всего честного и талантливого – всех, кто мог самостоятельно думать, всех, кто обладал памятью, всех, кто сохранил черты благородства и человечности…»

Неожиданно резкие слова в устах лирика и «романтика»! В обличительном задоре Паустовский явно перегибает палку. Если, как пишет автор: «Кто не лгал перед самим собой и народом, кто не лицемерил и не пресмыкался перед властью, того уничтожали», – то значит, приходится признать, что и он сам – писатель Паустовский «лгал и лицемерил» в своих произведениях? Что-то здесь не сходится у «орденоносца» нашей литературы сталинской эпохи. Нет, не лгал же и не лицемерил писатель Паустовский, когда писал о лучших русских людях и своей эпохи и прошлого нашей страны, его творчество было честным. Всё, что он написал, свидетельствует, что и в жёстких условиях идеологической цензуры можно оставаться большим художником и честным писателем и всю эпоху великого труда и непосильной борьбы, чем явилась в нашей истории эпоха Сталина, нельзя представлять только в одном тёмном свете, как один сплошной террор и «уничтожение всего лучшего». Как раз напротив, когда государство материально поддерживало писателей, обеспечивало их быт, предоставляла дачи и дома творчества, возможность ездить по всей стране, наблюдать созидательный труд людей, когда работали государственные издательства и книги выходили сотнетысячными тиражами, распространяемыми по огромной государственной-же системе книжной торговли, вот тогда писатель чувствовал свою значимость и нужность и обществу, и стране в целом. И приходили в литературу новые таланты и смелые мысли пробивались сквозь идеологические запреты.

С началом Великой Отечественной войны Паустовский служит на Южном фронте военным корреспондентом. Он не любил вспоминать о своих личных боевых заслугах, но медали «За отвагу», и «За оборону Одессы», коими он был удостоен тогда, и которые нашли его только в 90-е годы, говорят о многом. А ведь он провёл на фронте только полтора месяца, но это было время тяжёлых боёв и окружений наших войск. Погибало много замечательных людей. Погиб там же на Украине, оказавшись во вражеском окружении друг Паустовского Аркадий Гайдар, эта участь могла ожидать и его, но о писателях позаботились и в середине августа 1941 года Паустовский был отозван с фронта и вывезен с семьёй в эвакуацию в Алма-Ату, где работал над пьесой «Пока не остановилось сердце», потом жил в Барнауле, где писал рассказы. С концом войны он вернулся в Москву.

В 1950-е годы происходит, словно-бы, новый расцвет литературной деятельности Константина Георгиевича. Он уже признанный классик и не только советской, русской, но и мировой литературы. Его книги переводятся на многие языки стран мира, его знают в Европе, куда он начинает активно выезжать (стало можно!), и где его начинают обласкивать тамошние ценители «общечеловеческих ценностей». Его там поощряют в тех его мыслях и высказываниях, где он критикует сталинский режим, ему присуждают премии, намекают, что и Нобелевская премия уже ждёт его, как и Пастернака, надо только более резко противопоставить себя власти в СССР... Но Паустовский, при всём своём отрицании диктата и идеологических запретов, бытовавших при Сталине, никогда не пошёл бы против своей страны, никогда не стал бы политическим демагогом, каким стал, к примеру, Солженицын, хотя Солженицына Паустовский знал и даже до поры защищал перед властью, как и некоторых других фрондёров. Но сам Паустовский всегда, до конца своих дней оставался честным отечественным писателем, умевшим ценить то многое, что дала ему родная страна и русский народ. И это поняли на Западе, поняли, что попытки сделать из Паустовского антисоветчика и диссидента не удастся. И эксперты шведской академии, анализировавшие прозу Паустовского на предмет представления его к нобелевскому лауреатству, дают уклончивый и лукавый, но в целом отрицательный отзыв по этому поводу. Паустовский не получил Нобелевскую премию ни в 1962, ни в 1965 годах, представлялся в 1968 году и был вполне реальным кандидатом, но не дождался сего счастливого момента, остановилось сердце...

Он похоронен в Тарусе, в своём любимом русском городке, где провёл на склоне своих дней лучшие годы своей долгой и бурной жизни.

Илл.: Б. Свешников. Портрет К. Г. Паустовского. 1958 год.