Игумен ВАРЛААМ (БОРИН). Однажды летним вечером
Рассказ
Нет ничего более покойного и уютного для души, чем летний деревенский вечер. Утомившее людей солнце угомонилось, тонкая прохлада начинает своё бодрящее действие, и кое-кто из сельчан выходит из дома прогуляться, подышать или даже отдышаться от земных трудов. Как ни крути, жить на земле, не прикладывая усилий, невозможно. Каковыми бы они ни были.
Приходилось делать над собой усилие и отцу Григорию, если звонила баба Шура и приказным тоном якобы спрашивала:
– Когда зайдёте?
– Через пятнадцать минут, – обещал батюшка и смотрел на часы, понимая, что промедление смерти подобно. Он так шутил, приходя к ней, и она тоже всегда отвечала какой-нибудь шуткой. Или, во всяком случае, смеялась своей железнозубой улыбкой над батюшкиной.
Крепкие, но для постороннего взгляда непонятные, узы связывали крупную, много лет проработавшую на тяжёлом производстве, под конец жизни нашедшую приют у церковных стен бабу Шуру и бывшего инженера, ныне же священника, отца Григория. Она считала его духовником, духовным отцом, а он… считать не считал, но частенько называл игуменьей. Потому что говорила она – просила ли чего, исповедовалась ли, – как власть имущая: в настойчивом, не терпящем возражений тоне, а то и назидательном. Названного духовника это порою выводило из себя, он начинал с плохо скрываемым раздражением подтрунивать над бедной бабшурой, а то и язвить, но потом, как говорят в народе, окстившись, успокаивался, вспоминая о том, что стар и млад одинаково безобидные существа и отношение к ним должно быть снисходительным. Да и как ей можно было быть не настойчивой и не назидательной, если она работала на козловом кране, не просто наблюдая из башни за слабо трезвыми и деловыми работниками, прицепляющими и отцепляющими стропы к платформе с грузом, а руководя ими. Иначе ведь они ходить будут как пеша-воша и никакая работа не сладится. Попробуй после такой жизни быть смиренной и послушной!
Чаще всего баба Шура требовала посещения батюшки в день получения пенсии, небольшую часть которой она оставляла себе на всё более уменьшающиеся нужды, а остальное жертвовала на храм.
– Возьмите бумажки, – улыбаясь, говорила она, приподнимая на столе скатерть, где припрятывалась от лихого пришельца только что полученная пенсия. – Мне они всё равно не нужны, – уже откровенно смеялась она. – Вам-то нужнее!
– Думаешь? – принимал игру батюшка. – А мне-то зачем? Разве что печку зимой разжигать, – тянулся за хилой стопкой свежеотпечатанных купюр он сам, поскольку баба Шура этот презренный ʺметаллʺ в руки даже не брала. Дабы не оскверниться проклятой мамоной.
– Ну, хоть печку разожжёте. А то бересты-то, небось, не запасли.
– Запасли. Но мало. Придётся твоими дарами воспользоваться…
– Матушка-то Ксения уехала? – неожиданно в этот раз баба Шура перешла на личное. Такое случалось не редко, но не потому, что она была чересчур любопытна или сострадательна – всё равно священник не откроет ей свою душу, – а просто из стремления быть в курсе событий. И не пересказанных кем-то, а чтоб из первоисточника.
– Уехала, – подтвердил отец Григорий. – Внуков надо на море вывезти, а то простуды да разные гриппы-вирусы замучили.
– Я за неё, как путешествующую, и за внуков тоже сорок раз «Живый в помощи» читаю… Вы-то что не поехали? Вам бы тоже надо отдохнуть.
– А мне-то зачем? Живу в деревне, дышу свежим воздухом. В колхозе не работаю. Не перетрудился, небось, – похлопал он себя по не очень солидному, но вполне выдающемуся животу.
– Ваша работа потяжелее колхозной, – с сочувственным пониманием отозвалась баба Шура и хотела продолжить, но, видя, что батюшка засобирался, – а он не любил разговоров про свою ʺработуʺ – добавила: – Когда причастить-то придёте?
– Как подготовишься, – уклончиво ответил батюшка, но сразу, будто что-то подсчитав, уточнил: – В субботу.
Благословив Александру, отец Григорий направился восвояси. Но на пути в эти самые своя, во каковые заспешил батюшка, возникло небольшое препятствие. Прямо на него двигался житель села Авенир, держа на поводке остромордого, длинношёрстого, словно в дохе, кусачего пса Маркиза, и неподалёку семенили ещё две молодых, таких же мраморно-разноцветных и лохматых колли.
Авенир Сергеевич обосновался в селе несколько лет назад, когда вышел на пенсию, а до этого приезжал из города с женой, навещая тёщу. Помаленьку строил-перестраивал дом, образцово занимался огородом и разводил пчёл. Со временем, когда уже обустроился и превратился в сельского жителя, завёл собак. Да не одну! Начали они плодиться и размножаться, а поскольку вид имели благородный и родословную вполне соответствующую, их можно было продавать, увеличивая тем самым свой доход по старости, который называется пенсией. Зарабатывать своим трудом, а не сидеть на шее у государства, дело достойное, если оно безобидное и не несёт никакого ущерба ближнему. А ежели несёт?..
Никому было непонятно, почему домашняя выученная колли вдруг напала на пожилую соседку, с которой дружила Авенирова тёща. Да и сам хозяин собаки навещал старушку, помогал ей – и делами, и советами, и просто дружескими разговорами. Не каждый согласится слушать бывшую учительницу физики, которая и в немолодые свои лета не перестаёт учить каждого добровольца, попавшего в поле её зрения, а точнее, слушания. Авенир Сергеевич слушал. И не только слушал, но и говорил сам, поддерживал любой разговор на любую тему, поскольку начитан был изрядно.
Авенир поздоровался с батюшкой и остановился, дожидаясь молоденьких воспитанниц. Вскоре у поленницы дров приостановился и отец Григорий, будто почувствовав какую-то возможную неприятность, которая и не замедлила произойти. Одна из догонявших хозяина собачек подбежала (как-то мимоходом) к несущему чужие деньги попу и незлобно, так же мимоходом, тяпнула его за левую ногу, чуть повыше колена. Авенир опасливо оборачивался, поджидая, когда обе собаки, бежавшие сами по себе, без поводка, подтянутся к нему и Маркизу. После того, как тот сильно покусал соседку-учительницу, его приходилось выводить строго на поводке, но и с другими надо было не терять бдительности.
Отец Григорий стоял молча, провожая взглядом невозмутимо убегавшую собаченцию. Ненависти к ней у него не возникло, равно как и симпатии, он просто-напросто недоумевал: почему? А может быть, и за что?
Мы ведь так устроены. Нам всегда подавай объяснение. Просто так в мире ничего же не происходит. Всему есть причина!..
Собаки крутились возле хозяина, который вроде бы не видел нападения, но что-то неладное явно заподозрил. А может, и видел, но ждал реакции. Он внимательно глядел на отца Григория, что-то выговаривал собакам, после чего все разошлись в разные стороны. То есть батюшка всё же восвояси, а Авенир с собаками – в сторону леса на запланированную прогулку.
Летний тихий вечер как-то перестал быть уютным для души сельского батюшки Григория, несколько даже помрачнел, хотя ни одного облачка не появилось на чистом небосводе. Несколько купюр от бабшуриной пенсии её тоже не согревали. Солнце коснулось кромки тёмного леса, и косые, уже не такие настойчивые лучи проникали в окна домов, глядящих на север.
А поезд с матушкой Ксенией, двумя замечательными внуками и не менее замечательной внучкой уносил их на юг. В купе было душновато, но открыть окно бабушка не решилась. Ехали укрепляться от осенне-весенних простуд и эпидемий, не хватало ещё детям простудиться в поезде. Тогда весь отдых насмарку. И никакого моря.
На полдник попили чаю с бутербродами, матушка-бабушка почитала книгу про Васю Куролесова, и дети после недолгого препирательства распределились по полкам – внучка и старший внук на верхних, младший – на нижней.
– Когда я первый раз ехала на верхней полке, я так боялась упасть, – рассказывала Ника, забираясь на своё место, – прямо вот так вжималась в стенку, – показала она, подняв плечи и прижимаясь к стене, – а ночью даже повернуться не могла.
– Так и спала, не поворачиваясь? – сочувственно спросила бабушка.
– Нет, всё-таки повернулась с трудом… Бабушка, я почитаю?
– Почитай, – согласилась Ксения и поцеловала внучку в висок.
Глеб на нижней полке тоже хотел внимания, расспрашивал, кто в книге хороший – Вася Куролесов, кто плохой – Курочкин – и почему он так поступил, вместо поросят продал Васе собачонку.
– Потому что он плохой, – только и смогла ответить Ксения, хотя сама таким ответом не была довольна.
Они ещё немного обсудили проблемы добра и зла и замолчали, слушая стук колёс, после чего Глеб неожиданно заявил:
– Бабушк, а нуль – это чётное число.
– Почему? – удивилась Ксения и математической теме, и заявлению внука-дошкольника.
– Потому что один и минус один – нечётные, а два и минус два – чётные. Значит, нуль – тоже чётное.
– Это тебе папа сказал?
– Не-ет. Просто один и минус один – нечётные… – повторил Глеб и опять о чём-то задумался.
Егор был увлечён новым фильмом, который смотрел на планшете, и ничего вокруг не замечал.
Со вступлением в определенный возраст, который не определён никакими законами или циркулярами, кроме законов природы или ʺциркуляраʺ Бога, то есть Его святой воли, Ксения дорожила каждой минутой, проведённой со своим мужем батюшкой Григорием. И когда приходилось уезжать, оставляя на приходе его одного, постоянно думала только о нём. Внуками она занималась плотно и полно, всей душою, но муж особым образом всегда присутствовал в её сердце и был, если не собеседником, то молчаливым наблюдателем большей части её действий и разговоров.
– Баб, жарко! – не отрываясь от фильма, пожаловался с верхней полки Егор. – Я футболку сниму…
– Сними. Скоро, может, полегче станет....
Ксения сразу вспомнила сына. Когда Алёшка был маленьким, говорил: почему там труба такая? Там жа-ость? Оттуда жа-ость выходит?.. Жар, жарость… А ещё спрашивал – лет пять ему было тогда: аварийные машины делают в городе Аварийске?..
– Бабушк, мне тоже жарко, – пожаловался и Глеб.
– Ну давайте дверь в купе приоткроем, будет легче дышать… Ты тоже сними футболку, останься в одних шортиках.
– Можно мне мультик на твоём телефоне посмотреть?
– Какой?..
– Включи… – он задумался на несколько секунд, – про Васю Куролесова.
– Хорошо. Мы почитали про него, теперь можно мультфильм посмотреть.
А ещё Алёшка говорил, – вернулась к воспоминаниям Ксения, – паровоз за дымом поехал. У него дым кончился и мотора нет. У паровоза дыма нет, и он ехать не может… Хорошо, у нашего паровоза дым есть, – улыбнулась про себя она, поглядывая в даль простирающихся за окном просторов.
Отец Григорий возвращался домой в раздумье. Нога болела не сильно – так, саднило чуть-чуть. Его больше заботил, так сказать, метафизический вопрос. В чём причина собачьего нападения?
А что раздумывать? Всё ясно и прозрачно. Когда вышел от бабы Шуры и увидел Авенира, сразу поднялась в сердце лёгкая неприязнь. Не из-за собак, хотя они душу тоже не радовали. Тем более, после нападения и искусания Галины Николаевны. Неприязнь возникла из-за мёда. Авенир предложил бабе Шуре и мать Агнии, которая жила от неё через стенку и ухаживала за ней, две банки мёда по цене четыре тысячи за каждую. Трёхлитровая банка самого хорошего мёда в этих местах стоит не более двух! А тут ещё и для своих, в одном селе живущих!.. Возможно, Александра перепутала, четыре тысячи за две банки. Но он переспросил и понял, что за одну. Потому Авениров вид, да ещё со своими доходными собаками, вызвал у отца Григория неприязненные чувства. Едва уловимые, может быть, но сознание не просветляющие. Да и доходность собак – сложившийся стереотип. Эти молоденькие собачки успешно подрастают и никуда не продаются. А мать Агния, имея в виду отношение Авенира Сергеевича и его жены к собакам и их кусачесть, как-то говорила отцу Григорию:
– Они над ними не надышатся. Внуков нет, вот они с собаками и возятся… Эта молодая сука подбежала сзади и схватила меня за юбку. Я думаю, что там тянет? Оглядываюсь… Ах ты! – на неё, она сразу бежать. Я же собак не боюсь. Они сами боятся тех, кто сильнее их.
Может, я испугался? Дал слабину?.. Нет, всё же дело в неприязни… Значит, поделом! – сделал вывод батюшка, но какая-то смутная обида не проходила. На Авенира? На собаку? Ага, ещё на собаку обижаться!.. Бессловесное существо. Может, она как раз уловила эту неприязнь и ʺобиделасьʺ за хозяина, ʺотомстилаʺ? Значит, обижаться надо… на себя, что допустил такие мысли и чувства.
Пока дети были заняты каждый своим делом, матушка Ксения задремала – всё же в ʺопределённом возрастеʺ усталость сказывалась быстрее. Однако при дёргании вагонов после краткого торможения из-за красного сигнала семафора, она проснулась с ясным, не связанным с поездом и поездкой сознанием. Вспомнила дом, батюшку, родной храм. Три недели без храма… там, на юге, конечно, они тоже будут ходить на воскресную литургию, но… без своего храма, без своего батюшки… Ксения глубоко вздохнула и приподнялась, чтобы посмотреть на детей, что лежали на верхних полках.
В прошлом году, когда, кроме внуков, с ними на море была ещё Настя с мужем, нагрузка совсем не чувствовалась. Ксения почти не уставала, часто плавала одна, аж до буйков, и вообще, находилась в воде столько, сколько хотела. А точнее, сколько требовалось. Её организм был так устроен, что требовал много воды, долгого в ней пребывания, чтобы потом на берегу чувствовать себя обновлённым и свободным, будто никакие болезни и недомогания ещё не стучались в его дверь.
Лёгкой, легче воздушного облака, становилась и её душа, освобождаясь от всяческих забот и отягощающих дум. Море необыкновенно благотворно воздействовало на весь состав матушки Ксении – тело, душу и дух.
Любила она плавать и в водоёмах средней полосы – речка ли то была или озеро. Вода отражала обрамляющие её деревья, небесную высь с гуляющими по ней облаками, солнечные лучи, играющие разноцветными переливами на её поверхности, отражала всё Божественное творение, его красоту, ощутимую, видимую часть Божественной жизни. И во всём этом чувствовала матушка Ксения проявление Божественной любви.
А любовь земная, человеческая? Ксения воспринимала её как частичку, искру любви Божественной.
– Почему так происходит, – говорила она когда-то, тёплым летним вечером, своему знакомому студенту Грише, – встречаются два человека и между ними возникает любовь? Ведь только Господь может так устроить: и встречу людей, и чувства друг к другу!
В восьмидесятые годы прошлого столетия молодые люди задавали себе и своим близким подобные вопросы и, может быть, казались порой высокопарны. Потом всё стало как-то проще. Появились книги – религиозные, философские, прежде запретные и недоступные. Но… книги книгами, а на свои вопросы должен человек отвечать сам. Или с помощью ближних.
Они сидели на пустынном берегу водохранилища, где движение воды почти не ощущалось. Стояли жаркие дни, и вода прогрелась настолько, что никакого облегчения не приносила.
– Если предположить, что это единственный вариант для этого мужчины и для этой женщины, – ответил будущий инженер, – то да, несомненно, встреча устраивается свыше. Но вообще-то, часто бывает, что женщинам нравятся разные мужчины, мужчинам – разные женщины. Привлекает внешность – женская красота, мужская сила… Возникает тяга друг к другу… Ведь человеческая природа так устроена.
– Природа человеческая устроена так, – согласилась Ксения, – но душа сильнее природы. Если в ней нет любви, то никогда две природы не соединятся в одну, не станут одной душой и одним сердцем.
По внезапному его молчанию и даже какому-то замиранию, отразившемуся на лице, она почувствовала, что он согласен с ней – не согласием разума, а расположением сердца. Её неудержимо потянуло к нему, и она, пытаясь унять возникшее волнение, быстро поднялась на ноги и пошла купаться. Он тоже поспешил к воде и, бухнувшись в неё, поплыл в другую сторону.
Когда они вышли на берег, нисколько не охладившись в перегретой воде, оставаться каждый сам по себе и вести чинные разговоры уже не могли. Они горячо обнялись и… головы ли их закружились, или закружилось всё вокруг, небо и земля принялись вращаться вокруг них, трава, деревья, вода и облака менялись местами, куда-то летели, мчались, унося вместе с собой и их души, в неземные, неведомые дали.
Вскоре они стали тем, кого, как сказано, если Бог сочетал, человек да не разлучит.
А что разлучает людей? Слабости, недостатки, пороки – в первую очередь собственные, хотя в молодости всегда кажется, что чужие. После трудового дня Григорий приходил усталый, загруженный рабочими проблемами, переживаниями, связанными не только с профессиональными вопросами, но и с карьерными, финансовыми. Ксения ждала его другим, обижалась, не понимая, как таким несущественным – для неё не существующим – проблемам можно отдавать своё сердце. Рассказывала ему о школе, об отношениях с другими учителями, об учениках… Не слыша в ответ ничего… Да, много они прошли вместе, одной дорогой, преодолевая и отчуждение, и непонимание, и обиды, но в конце концов – единой жизнью. Хорошо, что Гриша – отец Григорий – сделал правильную ʺкарьеруʺ, выбрал… почувствовал свой путь. Как хорошо, что, несмотря на занятость работой и честное отношение к ней, его, в конечном счёте, больше всего интересовал смысл жизни! И он нашёл его.
Кто кого нашёл? – размышляла матушка Ксения, – Григорий нашёл смысл или Смысл нашёл Григория? Наверное, обоюдно…
В прошлом году, когда она много плавала в море одна, всякий раз, возвращаясь из заплыва, видела не черноморский пляж, плотно упакованный отдыхающими разного возраста, а отца Григория, который в одних плавках сидел на берегу, обхватив руками колени. Незадолго до отъезда на юг в жаркий июльский день, лениво клонившийся к вечеру, они поехали на пруд, где бывает мало народу и их никто из купальщиков не знал. Они плавали, ели ягоды на берегу, разговаривали о делах прихода и прихожанах.
– Я недавно рассказ Юрия Коваля прочитала, – вдруг сказала матушка.
– Который про Васю Куролесова написал?
– Да. Но не только. У него потрясающие рассказы, удивительно богатый, какой-то непредсказуемый язык. И глубина!.. С одной стороны, всё очень просто, описание внешних событий. А с другой, сколько всего за этим внешним открывается или чувствуется внутреннего! Без всяких размышлений, без философствования… Последнее, что я прочитала, рассказ «Вода с закрытыми глазами».
– Необычное название.
– Да. Там два момента: девочка пьёт воду из лесного студёного ручья и говорит герою, от имени которого ведётся рассказ, что она вкуснее, когда её пьёшь с закрытыми глазами, и – у ключевой воды был запах зимы, когда вода закрывает глаза… Вообще, в рассказе всего две-три страницы, а так много стоит за кратким описанием.
– Поэзия – в недосказанном, как заметил великий поэт.
– Да, несомненно. Диалог героя с этой девочкой Нюркой – это и поэзия, и… буквально несколько слов, но о главном: о смерти и о любви, об одиночестве и о бессмертии… о Боге, хотя это слово не произносится.
Матушка вкратце пересказала диалог, и они замолчали, задумались. Пошли плавать, и когда она возвращалась к берегу, отец Григорий уже сидел на траве, обхватив руками колени. В его позе, во всей его фигуре было что-то особенно трогательное и, может, даже трагическое. Какие думы теснятся в его голове? – волновалась Ксения. – О жизни? О смерти? О вечности?.. Как хрупко, до невозможности незащищено тело человека! Да что тело, сама жизнь человеческая хрупка и ничем не защищена. Чуть что случись, и оставит душа свою телесную оболочку…
Хорошо, что Ксении нет, – думал отец Григорий, рассматривая дырки в подряснике. Он залатает их, и ничего не будет заметно. Если же вдруг матушка увидит, скажет, что за гвоздь зацепился. Правда, три небольших отверстия в ткани вряд ли мог учинить один гвоздь. Разве что какой-нибудь трезубый…
Заниматься домашними делами, в том числе и зашивать дырки, будущий батюшка научился в восьмом классе, когда им с братом мать сказала, что они уже взрослые и должны часть хозяйственных дел выполнять самостоятельно. В их обязанности входило мытьё пола в квартире, стирка своих носков, ну и хотя бы минимальное владение швейной иглой. Жили не богато, и прохудившиеся носки приходилось штопать.
Отец Григорий с благодарностью вспомнил своих родителей и перекрестился, помолившись об их упокоении. Потом подумал о своей матушке и внуках: как они там в поезде?.. Вдруг раздался телефонный звонок и на экране высветилось: Ксения.
– Это ты мне звонил? – выпалила сразу же она вместо приветствия.
– Нет, только подумал о тебе.
– Я не звонила! Телефон сам!!!
Ксения не переставала удивляться и восторгаться самостоятельностью телефона, успевая между тем рассказать о том, что едут нормально, в поезде жарко, в душной Москве, слава Богу, были недолго (хотя она, конечно, звонила оттуда и всё рассказала), дети ведут себя хорошо…
– Вот, вышла в тамбур, думая, не позвонить ли… Я уже соскучилась по тебе.
– Да что ты!.. Вспомни апостола Павла: хотя я и отсутствую телом, но духом нахожусь с вами.
– Не только помню, но и чувствую всем сердцем!.. Я так рада тебя слышать! – окончательно успокоившись, сказала она. – У тебя всё нормально? Чем занимаешься?
– Всё нормально, матушка. Собираюсь… ужинать. Кто-то стучится. Ну пока. Обнимаю всех!
На крыльце стоял Авенир Сергеевич.
– Проходите, – пригласил его отец Григорий, быстро сообразив, что разговор может оказаться не очень коротким и стоять в прихожей будет неудобно.
Сели на кухне, которая была по совместительству и приёмной. Умное аскетичное лицо Авенира, обрамлённое небольшой бородкой с проблесками седины, было напряжённым. Особенно взгляд. Отец Григорий не ожидал появления Авенира, но был рад ему. Сразу обмяк душою, не имея против хозяина собак никакого раздражения. Одно дело хозяин, другое – его ʺбратья меньшиеʺ… Да и ʺбратьяʺ сами по себе ничего никому не сделают, если им свыше попущено не будет.
– Знаете, – взял инициативу начала разговора в свои руки батюшка, – ведь реакция у людей может быть разная. Кто-то полено схватит… да и не только схватит, а огреет… Собаке-то не поздоровится.
Он говорил миролюбиво, будто утешал Авенира. А тот всё сидел напряжённый, переживал. Потом, когда отец Григорий откинул полу подрясника и задрал штанину выше колена, увидев раны, совсем расстроился. Хотя раны-то… Да и ранами их назвать можно было условно, так, кожа чуть-чуть содрана. Авенир закачал сокрушённо головой. Хозяин дома уже не знал, как утешить гостя.
– Хотите самогонки попробовать? Меня недавно угостил один умелец. По-моему, очень хорошего качества.
Когда выпили по рюмочке, разговор ушёл в другое русло. Ни собаки, ни укусы никого уже не волновали. Стали обсуждать производство разных напитков, их качество по сравнению с аналогичной продукцией, поступающей в торговую сеть, и, соответственно, полезность.
– В прошлом году яблок было много, – рассказывал Авенир. – У меня двести литров браги было. Потом перегонял два раза. Отличный самогон получился!..
Про собак не говорили. Как не говорили про дешёвую водку, которой одно время подторговывал Авенир. Кто пользовался самостийной торговой точкой? Конечно же церковные пришельцы – не прихожане, а те, кто переступил церковную ограду поработать Христа ради. Неустроенные люди, потерявшие жильё, работу, родственников, но не растратившие своей тяги к алкоголю. Отец Григорий как-то говорил с Авениром о его подработке, и тот обещал больше не травить околоцерковный люд. Какие они работники после употребления разбавленного спирта самого низкого качества? И вообще, нехорошо зарабатывать на человеческом несчастье. Авенир обещал тогда больше этим не заниматься, но немногочисленные трудники нет-нет, да и тянулись в сторону нового дома, построенного собственными хозяйскими руками. А где, в самом деле, мастеровому человеку взять деньги на материалы?..
И вот производство самогона – своими собственными хозяйскими руками – оказывалось на деле ступенью более высокой, нежели торговля палёной водкой. Это искренне радовало покусанного батюшку, и он даже совсем забыл об инциденте, который чуть не испортил замечательный летний вечер.
На ужин Ксения достала контейнер с тушёными баклажанами (букажаны, – говорила маленькая Настя), порезала огурцы и помидоры, залила мюсли йогуртом, заказала чай. Дети жили уже морем. Говорили, как будут плавать, во что играть, учиться нырять, открывать под водой глаза. Бабушка больше была занята настоящим, нежели будущим, предлагала то одно, то другое, но одновременно продумывала, чем будут завтракать. Это тоже было её настоящим, нынешним делом – составить конкретный план на день грядущий.
Планировала она всегда. Но также легко и отказывалась от своих намерений, если вдруг появлялись какие-то обстоятельства, менявшие планы.
Когда они жили ещё в городе, недалеко от Торжковского рынка, начали ходить – всего несколько остановок на трамвае – в Серафимовский храм к отцу Василию Ермакову. Правда, застать его на месте случалось не часто – то он был в отъезде, то болел, а то, когда появлялся после отсутствия, к нему было не пробиться. Это не отворачивало ни от храма, ни от отца Василия. Подходили на исповедь к другим священникам или просто молились, ведь там всегда присутствовал батюшка Серафим!
Но как-то Григорий поведал отцу Василию, что совсем потерял интерес к специальности, к инженерной работе.
– Делаю от и до, и то вполсилы. Неловко перед завлабом, перед сотрудниками…
– Не болеешь?.. Нет… А к чему душа лежит?
– В храме люблю бывать. Духовные книги читать.
– Держись меня, – сказал лучащийся добром и любовью отец Василий, – и всё будет хорошо.
Григорий никогда не задумывался о принятии сана, но понял, что речь шла, по сути… в том направлении. Открывалось много храмов, священников не хватало, часто рукополагали просто желающих и церковных – как стало принято говорить, воцерковлённых – мужчин, тем более, с высшим светским образованием. Предложение от такого знаменитого, духоносного батюшки было, несомненно, привлекательным, Ксения вольно-невольно обдумывала возможные варианты дальнейшей жизни. Однако чувствовала, что у них какой-то другой путь. Как ни пыталась представить Григория священником в каком-нибудь городском храме – в том же Серафимовском, например, – ничего не получалось. И действительно совсем вскоре (что такое год-два по сравнению со всей жизнью?) они оказались в другой области, в селе с полуразрушенным храмом, став сельскими батюшкой и матушкой, а заодно строителями, бухгалтерами, почти что предпринимателями и окормителями хотя и небольшой, но требующей немалых сил паствы. Исповеди выслушивал, конечно, батюшка, но и матушка принимала большое участие в общении и взаимодействии с людьми. Когда кто-нибудь приходил к ним домой, надо было встретить, напоить чаем, да и поговорить часто нужно было именно ей. Даже просто о том о сём, чтобы человек расслабился, почувствовал домашнюю приветливую обстановку, раскрылся.
Как раскрылся, став священником, сам отец Григорий.
Однажды, когда они ещё жили в городе, пришли на вечернюю службу в монастырь Иоанна Кронштадтского на Карповке. Во время шестопсалмия служащий священник со свечой в руке вышел на солею читать молитвы. Таинственный полумрак, мерцание лампад, одинокая фигура священника, не совершающего никаких действий, но полная какой-то неведомой значимости – всё нравилось Ксении и трогало за душу. Тогда она подумала, а может, почувствовала глубиной сердца, что её муж должен (или обязательно будет) также стоять и также читать про себя молитвы. Какие? О чём говорит в эти моменты человек, облечённый саном, Богу?.. Потом она спросила об этом у своего батюшки.
– Господи Боже наш, – начал читать отец Григорий, открыв иерейский каноник, – сонное уныние отгнавый от нас, и сопризвавый ны званием святым, еже и в нощи воздевати руки наша, и исповедатися Тебе о судьбах правды Твоея…
– Ой!.. – только и воскликнула Ксения, приложив руку к груди.
Отец Григорий хорошо знал этот жест, внешнее проявление глубокого чувства, когда что-то важное и сильное проникало в её сердце.
– И личное, – добавил батюшка. – Приими мольбы наша, моления, исповедания, нощныя службы, и даруй нам Боже, веру непостыдну, надежду известну, любовь нелицемерну…
Преподавание в школе пришлось оставить, но любовь к литературе у Ксении нисколько не уменьшилась. Жизнь деревенская не оставляла много времени на чтение, особенно в первые годы служения, но она всё равно находила силы поздним вечером или в ненастье посидеть с книгой, углубиться в иную реальность, пожить в другом мире. Впрочем, мир, может быть, оставался тем же, но в душе у неё открывалось новое, как сказал бы человек с инженерным образованием, дополнительное измерение. И с таким человеком она всегда делилась своими открытиями и переживаниями.
– Представляешь, – как-то зимой говорила она отцу Григорию, оторвавшись от книги, – оказывается, у Достоевского была любимая тема в молодости – идея золотого века.
– Это ты у Гроссмана вычитала? – спросил батюшка, видя в руках матушки книгу из серии ЖЗЛ, изданную в год, когда Ксения только родилась, и купленную ими недавно в букинистическом за бесценок.
– Да. Он пишет: «Это было представление об эре невинности и блаженства, справедливости и вечного мира. Человечество ещё не знало тогда ни собственности, ни войн, ни пороков, ни преступлений».
Они переглянулись чуть более долгим взглядом, чем это делается в обычном разговоре, и едва заметно улыбнулись друг другу, вспомнив одно внешне незначительное событие, открывшее им однако реальность той самой эры, о которой упоминалось в книге о Достоевском.
В прошлом году, в самом конце тёплого лета они поехали в лес отдохнуть после Успенья, после поста, посидеть на берегу малолюдного – а перед школой совсем безлюдного – пруда, искупаться. Вода была всё ещё прогрета и охотно принимала желающих в свои ласковые объятья. Ксения, как всегда, плавала долго, а отец Григорий… уже сидел на берегу, обхватив руками колени. Солнце быстро нагревало замёрзшую кожу, а после нагрева совсем не утомляло, как это было в июле.
– Как всё заросло вокруг! – сказала матушка, подойдя к отцу Григорию и выжимая длинные, чуть подкрашенные волосы. – Всего за несколько лет.
– Да, пейзаж совсем изменился. Вместо поля – частокол тонких дерев выше человеческого роста, вместо дороги – трава по пояс.
Они вспоминали, как всё вокруг выглядело лет десять-пятнадцать назад, как приезжали сюда с детьми и внуками, когда те гостили у них. Потихоньку собрались и направились к машине, которую оставили перед болотцем, перекрывшим путь легковому транспорту, километрах в двух от пруда. Уходить не хотелось, поэтому шли медленно, останавливались, рассматривая цветочки да былинки, цикорий да таволгу, тонкие берёзки да маленькие, причудливо расправившие лапки сосёнки.
Вдруг им одновременно захотелось лечь, повалиться в эту высокую, густую траву, прислониться к тёплой земле и друг к другу, вглядеться в маячившие перед лицом травинки, в широкое небо с редкими, ещё по-летнему воздушными облачками. Пролежали они недолго, поскольку слиться с природой захотелось как-то иначе, глубже, полнее.
– Пойдем, искупаемся, – предложил он.
Они будто перестали быть батюшкой и матушкой, а были какие-то никому не известные, оторванные от всего человечества он и она. Среди яркой зелёной растительности, под синим бескрайним небом и косыми, но ещё тёплыми лучами клонящегося к макушкам деревьев солнца, – он и она.
– А купальник? Этот мокрый…
– Прямо так. Безо всего…
Они быстрым шагом направились к пруду. Перламутровое небо простиралось над тёмной водой, тёплой, ласковой, будто не перестающей утверждать: лето! По-прежнему лето! Даже берега совсем ещё зелёные… И возможно, не будет никаких холодов, и вода никогда не станет ʺс закрытыми глазамиʺ. Редкие жёлтые листочки слетают с веток деревьев и тихо плывут по чёрной воде.
Через несколько минут он уже плыл в сторону от берега, не оборачиваясь. Вскоре поплыла и она, восклицая с восторгом:
– Первый раз жизни так плаваю!.. Так здорово!
Вода ласкала, обнимала их свободные тела и то согревала, а то, когда они пересекали полосы ключей, взбадривала. Сделав круг – он в одну сторону, она в другую, к берегу они подплыли одновременно и остановились, где вода была выше пояса. Тихо обнялись, и их облегчённые в воде тела ощутили состояние ʺневинности и блаженстваʺ.
Они будто не вспоминали этот юный порыв, никогда не обсуждали его. Только один раз Ксения услышала по радио песню на стихи Николая Рубцова и вновь пережила то состояние невинного блаженства, которое было на том пустынном берегу заросшего молодыми берёзками торфяного пруда. И просто процитировала своему батюшке: «Две тихие тени на лунной дорожке, два лёгких дыханья на тёплой земле»…
Летний вечер растворялся в сумерках. Утомлённое от своего же пекла солнце завалилось в прохладную чащобу, чтобы за ночь прийти в себя, набраться сил и на следующий день вновь светить и светить: и праведникам, и грешникам, и убогим, и здоровым…
Отец Григорий вышел из дому, чтобы пройтись по засыпающему селу, по саду, взглянуть на храм. Некоторые окна ещё светились приглушённым светом, за ними шла мирная, неторопливая жизнь. Баба Шура, прочитав сорок раз девяностый псалом, принялась за акафист Богородице. «Радуйся, Звездо, являющая Солнце; радуйся, Утробо Божественного воплощения. Радуйся, Еюже обновляется тварь; радуйся, Еюже покланяемся Творцу»… Мать Агния перед началом вечернего правила пролистывала последние сообщения в фейсбуке.
Небо потихоньку затягивало полупрозрачными облаками. Завтрашний день обещал быть не таким знойным. В саду зацвели гладиолусы, скоро август… Стеклянные птички китайского происхождения, восседали на длинных штырях, наблюдая со своей высоты за анютиными глазками, раскрывшие свои тёмно-синие глаза в темнеющее небо. Накопив за день солнечной энергии, птички переливались разными цветами – лиловым, зелёным, белым, ультрамариновым.
Отец Григорий стоял посреди сада, расправив плечи и вдыхая полной грудью. Он благодарил Бога – не словами, не чужими молитвами, просто исполненным благодарности сердцем – за прожитый день, за все события, случившиеся во время его течения, за чудный, умиротворённый вечер, такой тихий и уютный для души.
Илл.: Художник Виктор Бычков
