Светлана РЫБАКОВА. Не поговорила

Рассказ

 

Дашка, не жуя, глотала гречневую кашу, закусывая куриной котлетой. Неумолимое время проскользнуло мимо всех предпоследних и уже самых последних границ.

Еще пять минут назад она бы ушла почти спокойно, а сейчас надо было уже бежать на электричку.

«Движение – это жизнь», – успокаивала себя молодая женщина. Сделала большой глоток остывшего чая, давно налитого маминой заботливой рукой, и опрометью бросилась в прихожую.

Нырнула в туфли без каблуков, надевая куртку, начала читать молитву перед выходом из дома:

– Отрицаюсь тебе сатано, гордыне твоей и служения тебе, и…

– Ты термос с бутербродами взяла? – с беспокойством спросила её мама, Татьяна Павловна.

– Вон из сумки торчат! – ответила она возбужденно. – И сочетаюсь Тебе, Христе…

– А кошелёк не забыла? А то домой побежишь, – не унималась мама.

Даша на мгновение замерла, а потом стала нервно рыться в утробе своей большой торбы: кошелек не обретался. Она как была в туфлях побежала в комнату к своей дамской сумочке, но и там его не было. Дашка кинулась обратно и стала лихорадочно выкидывать вещи из походной сумы.

– Вечно ты меня сбиваешь с толку. Сейчас побегу, упаду, разобьюсь и всё из-за твоего любопытства!

– Вдруг у тебя нет денег? Волнуюсь, – пробовала оправдаться мама.

– А где они могут быть?! – Даша даже топнула ногой с досады.

Наконец на дне торбы увидела злосчастный кошелёк и засунула всё как попало обратно. Распахнула дверь и побежала вниз по лестнице, выговаривая на ходу, стоящей на площадке Татьяне Павловне:

– Не вмешивайся в мои дела. Я опоздаю, туда ехать два часа. Все уйдут, где буду их искать. Всегда я несчастная.

Мама виновато перекрестила ворчащую дочь.

Даша, соблюдая приличия, приближалась к станции мелкими перебежками. По дороге несколько успокоившись, начала угрызаться совестью: «Всю жизнь хочешь успеть, а в последний момент – подножка. Надо же, книжки забыла положить, пока нашла... Бедная мама, и чего я развыступалась? Стрелочник всегда виноват».

Табло сообщало, что электричка уходит через три минуты со второго пути. Даша понеслась в туннель, затем вверх по лестнице. Выход на эту платформу – перед первым вагоном, но до него нужно было еще добежать.

Машинист сидел, низко опустив голову. «Он меня не видит, небось, в смартфоне завис… точно тронется».

Дашка прибавила скорость, запрыгнула в поезд и с облегчением выдохнула. За спиной захлопнулись двери, электричка покатилась…

– Мама, прости. Я уехала в своё время, – дочь виновато замолчала.

– Ох, как я молилась, чтобы ты успела. Бог простит, и я прощаю. И ты меня прости, вечно я не вовремя…

– Бог простит, и я тоже.

Место, куда ураганом неслась Дарья, было Переделкино, а точнее, «Писательский городок». На днях позвонила Мари – подруга дней тех веселых, когда они вместе учились в Литинституте,–  и сообщила:

– Наш Володя вывесил в ФБ объявление, что проведёт в воскресенье экскурсию по Переделкину.

Даша подумала, как будет чудно, если оторваться от светящейся морды своего монстра, чихнуть на «клаву» и унестись на волю: «Задумал я побег». Статья, её испепелившая, не первая и, даст Бог, не последняя. А зато хорошая погода в осенние деньки – это роскошь редкая.

– Там наши будут... – мечтательно протянула она, вспомнив, как давно не встречалась с семенарцами, а ведь с годами всё становится сердцу дороже.

– Разумеется, – поддержала её Мари, – у меня еще дело есть в одном музее.

Даша подумала, что у нее сразу два дела в Переделкине: увидеть давнюю добрую знакомую и презентовать свои книги, а на Патриаршем подворье повидаться с матушкой и её одарить новым путеводителем по крымским святыням. Книга оказалось удачной.

– И я туда хочу, – оживилась Даша. – Едем!

– Отлично! – обрадовалась Мари. – Найди объявление, там все сказано.

Глядя в окно электрички, Даша окунулась в прекрасные воспоминания. Переделкино для неё было не чужим. В то лето у папы с мамой вдруг разошлись пути-дороги. При разделе родного дома мужу выпала московская коммуналка, а жене с дочерью квартирка в ближнем пригороде. Мама захотела найти дачу в поселке Чоботы, прилегавшем к станции Переделкино. Она решила, что на природе страдать легче, и поехала туда к подруге Екатерине Владимировне искать рекомендации для съёма жилья. Для подростка Даши почему-то трагедии безнадёжности не случилось: мама с папой остались одним целым, только поделенным в пространстве. Хотя по своей природе они были разными и часто становились тяжестью друг для друга. Даша утешалась, что в любое время можно было приехать к отцу и потом рассказывать маме о его житье-бытье.

Она вздыхала и пожимала плечами:

– Зачем уехал?

 – Наверное, одному хотелось побыть, – отвечала дочь.

– Это в коммуналке? Скажешь тоже, – обычно так саркастически заканчивала их разговор мама.

Даша умалчивала, что знает о «шерше ля фам». Разумеется, женщина в таких случаях неизбежно присутствует: отец лицемерить не хотел. Даша решила не вмешиваться в отношения родителей, не судить их, а принимать жизнь, как она есть, ещё ценить, что отец жив и здоров и просто переехал в другое место. Она любила родителей от всего своего маленького сердца. «Отец не один, а маме со мной не будет скучно, – решила Даша, и на этой мысли окончательно успокоилась.

Дача находилась близко от станции. Состояла она из большой комнаты с отгороженным раздвижной ширмой углом, имитирующим одновременно и кухню и прихожую. Зато там было во всю стену огромное окно и много солнца. У хозяйки, живущей в доме с флигелем, на клумбе цвели оранжевая календула и золотистые бархотцы, а над забором свесился и смотрел на дорогу бордовыми глазами вишен, слушал жизнь зелеными грушевыми ушами, улыбался розово-желтыми яблочным ртом и жужжал по-пчелиному большой сад. Хозяйка разрешала дачницами собирать его сладчайшие дары.

Неподалеку в двухэтажном деревянном доме, бывшей даче управляющего конфетной фабрикой «Эйнема», ставшей однажды «Красным Октябрем», внизу находилась библиотека. Работала в ней девушка Наталия, с которой Даша сразу подружилась, и вскоре стала получать редкие книжные новинки из закрытого фонда. В те времена всё новое и любопытное было закрыто и спрятано: ведь жить интереснее, когда сносишь многие преграды, пытаясь вкусить «запретные плоды». Увлекавшиеся чтением дачницы и дачники всех возрастов одаривали Наталью яблоками, цветами и улыбками, получая взамен любимые книги.

Однажды Даша повстречалась в библиотеке с веселой резвой старушкой, бывшей некогда вожатой чоботовской школьной дружины. В годы юности вокруг школы рос огромный яблоневый сад, который она сажала вместе с пионерами. Однажды, в тысяча девятьсот сорок седьмом году, их школа «проснулась знаменитой». В этот день в «Пионерской правде» опубликовали обращение их коллектива ко всем детям страны «Украсим Родину садами!» На этот призыв откликнулись многие учащиеся, началось юннатское движение, действительно нарядившие землю красивыми парками и скверами.

Даша поражалась, слушая рассказ вожатой о создании самой библиотеки. Оказывается, она девушкой ходила в «Писательский городок» к Чуковскому и тот поддержал идею о создании читальни. Автор «Айболита» сразу поделился новыми изданиями своих книг, и его примеру последовали другие писатели. «Первые книги нашей библиотеки все были с дарственными автографами», – жизнерадостно закончила рассказ уникальная женщина.

«Сейчас таких энтузиастов не встретишь, – с сожалением думала Даша, –  наши только в походы бегают с лыжами да песенки у костров поют».

Зато у них с Наташей совершенно непроизвольно тоже возник некий почин. Под горкой, на которой стоял библиотечный дачный дом, протекал святой источник, а его вода содержала железо. Правда, вытекал он из старой и довольно поржавевшей трубы и неспешно лился на камни изуродованного фундамента, стоявшего здесь когда-то, небольшого здания. Девушки часто приходили в это место и с упорством собирали постоянно появлявшийся здесь мусор, мятые обрывки газет, бумажные стаканчики, иногда они приносили песок, привезенный Натальей, и сыпали на дно. Даша пила воду, умывалась ею. Она знала, что, хоть источник и выглядел сейчас довольно убого, однако мамина знакомая ради него купила путевку в местный санаторий. Молилась, ходила сюда каждое утро промывать свои стремительно теряющие зрение глаза и получила исцеление. Наташа-библиотекарь была верующей и ходила в Преображенский храм на литургии. Даша с мамой тоже заглядывали в близкую к дому церковь, но по очень большим праздникам.      

Неподалеку от библиотеки стояли, как непохожие братья, стандартный поселковый клуб «Луч» и «дача Шехтеля» – модерн с яркими деталями «обновленного русского стиля» начала двадцатого века. Деревянный, словно из сказки о берендеях, теремок с шатровой башенкой и деревянным узорочьем на обветшалых бревенчатых стенах стоял одиноко и подслеповато щурился покосившимися окнами на все стороны света. По вечерам здесь собиралась молодежь, но Даше туда дороги не было. Она скучала, глядя на бирюзово-оранжевые переделкинские закаты. Однако вскоре случилось интересное событие.

К маминой подруге, той самой Екатерине Владимировне, из самого Парижа «по приглашению» приехала родственница, француженка-студентка Николь. В те, уже теперь давние времена иностранцу попасть в Россию было почти невозможно, но иногда кто-то прорывался. Все на пришельцев из Европы смотрели, как на сущую невидаль.

Николь училась в Сорбонне на филфаке. Темой ее диплома «DEA» была «белая лира и серебряный век».

– Мир держится русскими корнями, – шутила Николь, – в начале века в Сорбонне учились Волошин, Гумилев, Цветаева…

Француженка замолчала, но вдруг радостно что-то вспомнив, защебетала:

– Не так давно славист Ренэ Гера издал у нас монографию о Борисе Зайцеве в серии «Русские писатели Франции». Этот Гера такой душка, похож на нижегородского купца из прошлого столетия. Он в Ницце с детства окунулся в стихию русского эмигрантского бытия, и это стало смыслом его жизни, – продолжала по-книжному щебетать француженка.

Даша с удивлением молча слушала мелодику её речи: русской, да и не очень, с легким «прононсом». В папиной библиотеке в одном из последних томов «Всемирной литературы» Даша нашла русскую поэзию начала ХХ века: Анненский, Бальмонт, Волошин, Северянин… Читая их стихи, она неожиданно открыла красивый, но несколько сказочный или призрачный мир затонувшей Атлантиды. Так что про наших декадентов Даша уже знала. Поэтому девушку больше поразили брюки-юбка француженки. Она такое видела в недавно сверкнувшем в Москве журнале «Бурда Моден». Наши модницы еще только внимательно рассматривали на цветных иллюстрациях эту диковинку, а тут она перед глазами предстала. Были эти брюки не до пола и с широкими штанинами, впереди и сзади на пуговицах, если застегнуть – юбка, а расстегнуть, то получаются штаны. 

Через них приключилось у Николь огорчение. Наступил праздник Троицы, когда многие дачники с березками в руках устремились в Преображенский храм. В нём яблоку негде было упасть. Надо ли говорить, что старушки, привыкшие к тишине и порядку в храме, от наплыва народа начинали волноваться и нервничать.

– Николь, нехорошо идти в храм в таких ярко-оранжевых штанах, и голову надо покрыть.

Услышала Даша, переступая порог дачи Екатерины Владимировны. Они с мамой с букетами из веточек, берёз с васильками, вплетенными в зеленые листочки, зашли по дороге, чтобы идти вместе на Литургию.

– Так ведь праздник?! Цвет оранж – это радостно, – упорствовала Николь. – И к чему надевать платок, жарко ведь. У нас,  на Ре-Дарю, никто не принуждает его носить.

– Преображенские старушки твоего простоволосья не перенесут: у нас так не принято. В чужой монастырь…– терпеливо излагала свои доводы Екатерина Владимировна.

– Ну, хорошо, – с досадой в голосе согласилась троюродная племянница, – надену темно-синие штаны-юбку, где по подолу бабочки вышиты, а на голову – панаму. Что поделать, если у вас такие невротические бабушки.

– У нас нормальные старушки. Служили Богу в те времена, когда за это с работы выгоняли и даже сажали в тюрьму. Они не хотят, что бы мы свой бардак тащили в храм. Имеют право, – ответила Екатерина Владимировна.

– Подумаешь, без платка прийти туда. Что изменится? – спорила Николь.

– Апостола Павла почитай и всё узнаешь. Пойдемте, опоздаем, – тетушка уже открыла дверь веранды.

По дороге экстравагантная девушка рассказывала, что собирается завтра в музей Льва Толстого:

– У него в книгах так много французского. Кроме вечных истин, еще и объединение двух миров: русского и французского, – радовалась она, – а потом мы отбудем с тётей в Петербург. Ведь «серебряные» жили там.

– В Ленинград? – переспросила Даша.

– Санкт-Петербург, – повторила Николь, выделяя каждый слог. – У меня нет на это позволения: будем путешествовать инкогнито. Как вам кажется мое произношение? Папа дал мне французское  имя, а мама – русскую речь. Я стану славистом и переводчиком.

– Прекрасно и своеобразно, – ответила мама, – поэтому в поезде вам лучше помолчать и такие юбки в Ленинграде не носить.

– Извольте объяснить, чем они вам всем не угодили? Сейчас это невероятно модно! – возмутилась Николь.

 – Татьяна Павловна хочет сказать, – пояснила тётушка, – что все сразу заинтересуются тобой и начнут гадать: что за человек, откуда и зачем.

– Да: я агент 007! – засмеялась парижанка.

В храме было сказочно красиво. Перед святыми иконами вдруг появились смиренные зеленые берёзки, пол устлали травой-муравой, терпкий запах свежескошенного сена смешивался с ароматом ладана. Церковный воздух был гуще и плотнее, словно наполнился святой энергией, и заметно отличался от уличного воздуха. Хор пел торжественно и в то же время нежно, Даша не понимала слов, но слушала, закрыв глаза, и душа её тихо таяла от божественных мелодий. В самом конце читали необыкновенные молитвы Пресвятому Богу Троице, люди стояли на коленях. Вдруг над самым храмом страшно загрохотало, оказывается, за стенами церковного корабля уже давно шел дождь. Даша в этих раскатах грома словно услышала ответ на их молитвы: «Аз есмь», – и вся покрылась мурашками от необъяснимого священного ужаса. Такое не забывается всю жизнь.

Когда они вышли из церкви, на улице уже опять светило солнце. У паперти стояла Николь, глаза у нее были на мокром месте. Как выяснилось, когда она замучилась эти,  столь длинные молитвы стоять на коленях, решила подняться на ноги. Одна бабуля не вытерпела такой дерзости перед Богом: старые все на коленях, а эта молодуха, вишь, не может, и легко дернула девушку за супер-юбку. Француженка от неожиданности присела было на корточки, но потеряв равновесие, шлепнулась на пол. Отчего почувствовала себя сиротой в этой чужой стране и тихо заплакала. Грянул гром. «Это знак злым старушкам», – решила в сердцах Николь.

– Дашенька, – обратилась к ней Екатерина Владимировна, – вы не могли бы сводить Николь в «Писательский городок», зайдите на дачу Пастернака. Она пишет диплом на эту тему. С вами ей будет интереснее прогуляться.

– Ой, а я не знаю, где это, – растерялась девушка.

– Спросите, вам все объяснят. Зайдите сначала на кладбище к его могиле, а там пойдете по дороге и увидите.

– Вернетесь к нам, – поддержала мама, – у меня получился чудный пирог из яблок.

– Merveilleux! Хотя я пишу об имперском времени и наших, белых поэтах: Николае Туроверове, Владимире Смоленском, Ирине Одоевцевой с Георгием Ивановым, – рыцарях без страха и упрёка. Никто больше не был так предан России, и со столь искренней любовью и грустью о ней не писал, – оживилась заплаканная Николь, снова садясь на своего конька, и её речь вдруг стала возвышенно-литературной – но советские литераторы, мне тоже интересны. Ведь Пастернак тогда творил… Хотя позвольте, у него прослеживается связь с «серебряными» через Марину Цветаеву, когда между ними завязался роман в письмах.

Мама выразительно посмотрела на Николь, потом на Дашу, словно давая понять француженке, что про его романы лучше не продолжать, и сказала:

– Мы все любим Россию. Кстати, Цветаева москвичка, у нас есть пушкинский музей, а его создавал отец поэтессы.

– Мы всенепременнейше будем иметь честь его посетить, – ответила Николь, – но у вас нет музея Марины.

– В Ленинграде декадентского музея тоже нет, – парировала мама.

– Слава тебе Господи, что град – «Петра творенье» сохранился. На Таврической стоит «Башня» Иванова, и дом Мурузи на Литейном, где Мережковские обитали тоже. Остался жив и дом баронессы Гильденбрант, «женщины в красном», на канале Грибоедова.  Царское Село – это Анненский и Гумилев. Фонтанный Дом Ахматовой стоит, и есть «Бродячая собака» на Итальянской, – живо перечисляла Николь, – и там еще очень много интересного.

– Дом Цветаевой у нас тоже есть в Борисоглебском, и ещё здравствует её сестра Анастасия, – поддержала разговор Екатерина Владимировна.

– Ах! – Николь всплеснула руками, – merveilleux! Как её увидеть?! У Анастасии Ивановны врожденный порок сердца, она в лагерях сидела, и так долго жить?! Это, наверное, Бог дал, чтобы вымаливать Марину!

– Николь, дорогая, я никогда об этом не думала, – удивленно пожала плечами Екатерина Владимировна, – идите уже… с Ангелом Хранителем. Так можно стоять до вечера. За чаем всё обсудим.

– Тётушка – душка! – Николь повисла у неё на шее.

   Дашина память всегда плохо вмещала в себя изображения и картины, и сейчас неясно рисовала скромный памятник на могиле Пастернака, дорогу к его дому. Где был тот «мелкий, нищенский, нагой, трепещущий ольшаник», она так и не узнала. Припоминалось зелёное поле, где в дождевых каплях, дрожащих на травинках, поблескивали отражения маленьких солнышек. Дом был похож на корабль, огромный лайнер со многими окнами-иллюминаторами, и немного на немецкий замок. Внутри было светло, просторно, довольно аскетично. Немного удивило, что Пастернак чаще любил писать, стоя за конторкой, и почему-то именно это врезалось в память.  

В сумерках пили чай на даче Татьяны Павловны и Даши, и Николь весело сказала:

– Здесь как на сцене, всё в одном пространстве!

После поездки Николь в Ленинград новых встреч больше не случилось. Маме вдруг дали отпуск, и они уехали в Крым на море. После неожиданной всенародной трагедии, произошедшей с развалом Советского Союза многолетние связи между людьми распадались. Екатерина Владимировна уехала во Францию к родным, их общение прервалось, о Николь тоже ничего больше не слышали. Но встреча с ней оставило яркий отсвет в памяти сердца.

«Может, с этого и началась моя тропинка в литературу?» – думала Дарья, глядя на весенний яркий «зеленый шум», зримо видевшийся из окна несущейся электрички.

Признаться, ничего не предвещало таких крутых поворотов на столбовую дорогу сочинительства. Мама работала врачом-кардиологом в больнице. Правда, отец в юности колобродил. В пятнадцать лет прочитав у Лондона роман «Мартин Иден», вдруг захотел стать писателем. По примеру лондонского героя ушел из дома, чтобы  домашние не мешали воплощать мечту. Папа необыкновенно старался для этого: путешествовал по стране, набираясь жизненных впечатлений, писал, пробовал публиковаться, но как-то всё мало удачно. В детстве отец, от которого он удрал, чтобы перевернуть свою жизнь, учил его строить дома и оказался прав. В итоге Дашин отец, окончив два строительных института, стал инженером

Когда он женился второй раз, случился новый творческий всплеск: вдруг захотел стать художником, поступил в Заочный народный университет искусств, учился рисовать, в доме повсюду висели картины. Но вновь хромоногая и кривая вывела его в художники-оформители. Дело было прибыльное: если разрисовать детский сад или совхоз «Путь к коммунизму», то платили «звонкой монетой». К началу «перестройки» и поощрению кооперации уже имелся приличный капиталец, истоки которого происходили из советского бизнеса. Жизненный парадокс отца сводился к тому, что вся его жажда творческих радостей в итоге приводила к зарабатыванию большущих денег. Он сам поражался таким «зигзагам удачи», но со временем согласился с ними, решив, что это судьба. Завёл своё дельце, построил, о чем тоже мечтал, огромный дом в Мураново и зажил на Царской поляне барином. Но и там отец неутомимо затевал солидные проекты, даже собрался газифицировать мурановскую деревню. Однако инфаркт не дал окончить последний грандиозный план его жизни. На похоронах собрались местные жители, и кто-то сказал: «Хозяин ушёл».

 Дочь, наверное, глядя в детстве на отцовские порывы к свободному художничеству, сначала стала музейным научным работником: собирателем и оберегателем родной культуры. Даша любила историю, хотела выучиться на археолога, но мама убедила, что это не женская профессия.

Творческие родники в девушке открылись, когда она узнала Бога Христа и пришла в Его храм. Сначала Даша запела и стала подвизаться на клиросе.

Отец нарочито грубо говорил по поводу её вокала:

– Этого быть не может. Откуда слух, у меня же его нет?

– Зато мама поет, – дочь улыбалась в ответ как Ангел.

Совсем неожиданно девушка взялась за перо. Тайно показывала свои короткие словесные зарисовки духовнику, и он поощрял тягу к творчеству: «Хорошее начало».

Мама с удивлением разводила руками:

– В тебе воскресли мечты отца.

По поводу её поступления в Литературный институт папа молчал, но Даша чувствовала, что ему неожиданный разворот судьбы дочери приятен.

Однако впоследствии Дашина жизнь показала, что она полная противоположность планиды отца. В какие-то моменты молодая писательница удачно печаталась или книга получала хорошие отклики, однако денег заработать у неё не получалось – никогда.

Издатели подчас вели себя как-то загадочно и даже подозрительно. Недавно один из них на вопрос: «Почему книга никак не закончится? Ведь предыдущая, в другом издательстве разошлась за год». Печально ответил: «К сожалению, сборник не берут». Зато продавщица из его интернет-магазина при встрече, когда Даша покупала своё детище, вдруг сделала комплимент: «Ваша книга пользуется особым спросом». При этих словах Даша криво усмехнулась.

Однажды она пришла в незнакомое издательство с рукописью. Вдруг там зачем-то собрали редакторов и пришла менеджер по продажам, которая веско произнесла:

– Ваша последняя книга не раскупается, ею заполнены все склады.

Даша ошарашенно молчала. Тираж этого издания был всего четыре тысячи, по крайней мере, так ей заплатили. Причём, через хорошего знакомого ей удалось сделать анонс на православном телеканале. Параллельно с рекламой книга шла в лёт, зато потом без поддержки зависла. Как остатки маленького тиража могли заполнить склады: какие, где? Это осталось тайной, а новую рукопись так и не взяли.  

Однако бывали случаи, когда вдруг действительно книгой читатели упорно не интересовались, отчего автор предавалась тихому отчаянию.

Кормилась наша писательница, к тому времени ушедшая из музея на свободу (на полставки никто брать не хотел, а писать только по ночам слабое здоровье не позволяло), статьями в журналах и подработками в амплуа редактора или корректора. Если бы не мамина пенсия, то, наверное, они скатились бы в окончательную нищету.

– Нет у нас никого более униженных и оскорбленных, чем писатели, живущие мыслью: «да будет творчество», а не идущих на поводу искушения делать «чтиво», – жаловалась она подруге. – Актерам ведь зарплату дают, гонорары за фильмы, а тут иногда хоть ложись и помирай с голода.

В одной из статей замечательного батюшки Артемия, поэта и педагога, она прочла, что смысл творчества «определяется поставленной целью. Если это сокровище, зарытое в земле, золотой телец, личное обогащение, – жди дурных последствий. Евангелие возвестило раз и навсегда: нельзя одновременно служить Богу и мамоне. Человек, поклонившийся злату как божеству, согрешает идолопоклонством, а значит, незаметно для себя опутываясь сребролюбием, попадает в полон демонам наживы и бессердечия. Такой человек лишается благодатного покрова, если он был христианином». Поэтому творческому человеку нужно «в зародыше истреблять всякий корыстный помысел. Бог позаботится о тебе и не оставит тебя без насущного хлеба, особенно если ты в будничной жизни проявляешь великодушие, жертвенность».

Сначала Даша несколько раздосадовалась. Подумала, что доброго молитвенного батюшку все знают, любят, читают, потому что он прекрасный автор и человек известный, и ему легко писать такие слова.

Потом она еще поразмыслила и огорчилась, что её как раз обуревают корыстные помыслы. Особенно они распоясались в прошлом месяце, когда мама заболела, не было денег на лекарства, и Даша костерила издателя самыми красочными эпитетами.

Когда помрачение отступило, она с печалью подумала, что издателю тоже надо кормить семью и платить работникам. Вспомнилось, как «печатники» жаловались, что государство плохо их поддерживает. Необходимо срочно возродить запрос на чтение, вернуть литературные передачи на телевидение, а с ними понятие искусства книги, институт критики. «Ведь можно создать моду на культурного и образованного гражданина России?!» – спрашивала девушка саму себя. Вероятно, Даша всё это где-то услышала, но неважно, ведь все женщины немножко «душечки». «Если кто-то думает, что русскую литературу можно заменить смартфоном, – продолжала она выговаривать грозным голосом в пространство, – не дождётся. Всегда найдутся жаждущие получать созерцания для души и пищу для ума. А уж окрыленные люди, рвущиеся к радости вдохновения и пенья, никогда у нас не переведутся!»

Покуда Даша громко так стенала, произошло чудо: подруга вдруг прислала на карту нужную сумму. Почему пришла эта мысль в голову, приятельница толком не смогла ответить: «Не знаю как… – поясняла она потом, – просто захотелось поздравить тебя с началом весны». Проблема разрешилась, лекарство купили, но горький осадок на сердце у Даши всё равно остался.

Одним словом, жизнь продемонстрировала, что батюшка, оказался, как всегда, прав. После этого случая Даша стала подмечать, что когда писала в журнал статью с сильным желанием и предвкушением заработать, то по разным причинам пролетала как «фанера над Парижем». Зато недавно работала для души: всё шло по вдохновению, легко, непринужденно и приносило удовольствие. Она ни на что не рассчитывала, а в итоге дали «неслыханный» гонорар, такого в жизни ещё не случалось. Получив его, отложила большую часть на всякий случай и отправилась в путешествие.

– Москва-Ярославская, – объявила женщина из вагонного громкоговорителя. Даша вернулась из грез обратно в электричку и удивилась, как быстро они доехали.

До места встречи добираться было далеко, и она опять волнуясь, что опоздает, включила третью скорость.

На выходе у метро Новопеределкино никого не было. Только в самых разных концах площадки стояло несколько незнакомых людей.

– Мари, ты где?

Растерянно спросила Даша, и услышала в ответ грустное:

– Я проспала везде…

– Никого из наших не видно, даже Володи, – продолжала жаловаться Дарья.

– Сейчас появятся, не переживай, – успокаивала подруга, – а мне, значит, не надо было ехать. Где у меня силы?

Пока они тихо переговаривались, начали подходить, вероятно, литераторы. Сначала из прозрачных дверей вестибюля станции вышли две мирно беседующие дамы предпочтенного возраста. Зато мужчины прибывали поодиночке. Из кафе, что призывно манило к себе яркой вывеской, вышли интересные молодые особы, с распущенными, как у наяд, власами.

Затем появилась группка девушек и молодых людей. Даша, немного рассеянно слушая подругу, загляделась на представшее перед глазами юношество, вспомнив, что на днях мама смотрела телевизионную программу, где обсуждалось, что некая юная преуспевающая бизнесвумен, популярная в среде молодёжи, не знала, кто написал «Отцы и дети». Даша зашла к маме и, услышав такой пассаж, обратила внимание: «Подумать только? Наверное, она растерялась и забыла автора…  Быть не может, где её учили?»

Телеобсуждение засело в подкорке.

«– Интересно, – задалась вопросом наша сочинительница, – а эти молодые знают Тургенева?»

Вдруг за спиной раздалось.

– А вот и я, – Даша оглянулась  и, увидев спасательный круг, расплылась в улыбке.

– Нина, догорая, приветствую…. – и, закончив скороговоркой диалог с Мари, – я тебе потом всё расскажу, – отключила мобильник.

С Ниной она не виделась много лет, а словно вчера последний раз общались. Захотелось с первого взгляда одарить своими новыми книгами.

– Ты совершенно не изменилась, – Даша сияла от радости встречи, и что теперь она не одна среди незнакомых людей.

– Ты сама прекрасно выглядишь, – ответила Нина, – а у меня наваждение. Сто лет никто не вспоминал, а сегодня с утра, как сговорились, полный аншлаг. Все звонят, что-то спрашивают, сестра вдруг в гости едет. Поэтому пробуду с вами недолго.

– Хорошо, как получится, – ответила Даша и подумала: «Как здорово, что мы хотя бы сначала вместе пойдём». Она свыклась с уединенной жизни, и всякий раз войти в общество становилось проблемой.

Владимир появился незаметно, и всё внимание перешло на него.

«Тоже на себя похож, – подумала Даша, – только ещё больше возмужал. Очки, опять смотрит в пол, чуть сутулится и говорит как прежде, несколько застенчиво, тихо и без лишних эмоций». Даша, как человек импульсивный, уважала людей спокойных и размеренных. Однако её, как сестру по пуху и перу, всегда удивляло сочетание рафинированности самого Володи и присутствие ухарского, даже хулиганского духа в «лирическом герое» его лаконичных рассказов.

– Должна еще прибыть одна знакомая… Подождем, – начал Володя, – а я расскажу о Ново-Переделкине.

 В этот момент в прозрачных дверях нарисовался  крепкий коренастый человек, в бежевой шляпе, круглых очках над широкой бородой. Одет он был в ярко красную рубашку с синими полосками.

«Наверное, поэт и звезда», – решила Дарья и стала слушать любопытные факты, излагаемые Владимиром о своем районе Ново-Переделкино. Она узнала, что история его началась с нескольких деревень, стоявших здесь, наверное, с века XVII. Название же пошло от сельца Передельцы.

– Видите эту станцию метро, – Владимир обернулся и указал рукой, – когда её не было, я вставал в четыре утра, чтобы попасть в центр на работу.

Литературное собрание со вниманием воззрело на серый параллелепипед  из стекла и алюминия.

– Станцию мечтали поставить еще в 1973 году рядом с платформой электрички, – продолжал Володя, – в восьмидесятые перенесли строительные планы в это место. При Лужкове вновь порывались начать, но опять заморозили. Признаться, я не верил, что сделают. Однако получился латышский модерн, стилизованный под кокошники, как поясняют, напоминающие своды теремов и палат старой Москвы.

Даша в это время тихо переговаривалась с Ниной, расспрашивала про общих знакомых. Нина с удовольствием рассматривала книги.

– У нас есть горнолыжный склон – круглогодичный курорт, – продолжал Володя. -Загород, чистый воздух,

– Уже кончился, – грозно заметила Нина, – понаставили громил, – обернулась она всем телом в сторону новостроек.

Даша, посмотрев туда, увидела огромные темные кубы в тысячу окон.

– Мы легкие Москвы, – продолжала бурлить Нина, – наши предки уже при Грозном запрещали в этом направлении строить высокие сооружения, закрывающие степной ветер для Москвы, дабы он очищал микроклимат в городе. Здесь северо-западная роза ветров, отсюда идут воздушные потоки, и грязные хозяйства, на их пути, приносили бы в столицу гнилой дух. Зато сейчас новые микрорайоны и промзоны строятся. Представляешь, какая теперь роза «расцветает»?

Но тут они обратили внимание на озадаченного экскурсовода.

– Дама наша задерживается, – Володя неуверенно посмотрел на писательскую братию и спросил, – возможно, мы ещё помедлим?

Над толпой грянул Нинин грозный призыв:

– Семеро одного не ждут! Идти надо. Ничего, догонит, молодая, небось, – она демонстративно развернулась в сторону лесопарка.

Даша замерла от такого напора, но восхищенно подумала: «Есть женщины в русских селеньях!» Литераторы, глядя на руководителя похода, невозмутимо безмолвствовали. Зато Володя моментально решил проблему. Опоздавшую вызвался ждать статный высокий мужчина с волевым лицом, а все потихоньку двинулись вслед за вожаком.

Глядя вперед, Володя пояснил на ходу:

– Идём к самому высокому месту в Москве.

Каменные, серо-бежевые дома-скалы скоро закончились. Впереди открылись сияющие новорожденной листвой, словно окутанные светло-зеленым дымом, своды поющего весеннего леса.

В памяти ненавязчиво возник Дон-Кихот. Недавно перенапряглась, стала читать святых отцов, а затем перешла на отвлечённое. Всякий раз после трагикомичных приключений рыцаря Печального Образа, молодую женщину наполняло упоение беспечностью, перемешанное с чувством покоя и свободы.

«Поиски вечного идеала – вероятно, дело совершенно недостижимое, но необходимое. Движение – это жизнь», – веселилась Даша, любуясь пробудившимися от сна деревьями.

Вдруг в мысли вплелись тихие слова, идущей рядом Нины:

– Большое человеческое спасибо, Даша, за последнюю публикацию на фейсбуке! Иван Шмелев – человек великий! Внучке после шестого класса чего только не предложили почитать, а душа-то откроется и запоет только со Шмелевым. Дала ей – и читает.

– У него много детских рассказов. И у Шмелева узнаешь Россию, какой она была тысячи лет. А я сейчас окунулась в Дон-Кихота.

– Сказала тоже. Я это на заре туманной юности изучала. У меня уже нет времени на такое. Сейчас мне нужен Шмелев, духовная литература, – наставительно выговаривала Нина. 

– Тогда найди пятый том Игнатия Брянчанинова. Вроде бы для монахов написано, но в нём о том, как жить в мире с собой и со всеми вокруг. Читаешь и очеловечиваешься. Ни один психолог такого тебе не даст.

Потом подумала и добавила:

– С «Богомольем» Шмелева люди знакомились на разных языках, а про «Лето Господне» москвичи в изгнании говорили, что в книге события и лица изображены «во всей их живой реальности», – в Даше проснулся научный сотрудник литературного музея, и она продолжила, – прочти и «Неупиваемую Чашу». Повесть о трагической любви, как она, преодолевая искушения и соблазны, воплотила в иконописном образе идеал вышней красоты, ставшей даже святыней.

Даша вздохнула: «Нина увидела перед собой Бога, поразилась этому и теперь пристально вглядывается в Небо. Однако часто бывает, что душа сильного напряжения долго не выносит. Даже Антоний Великий говорил, что если тетиву постоянно держать натянутой, она может лопнуть. Разрядка необходима. Когда Дашина «тетива» натягивалась до придела, она уходила в испанские просторы, за беззаботностью. Как же Сервантес, сидя в тюрьме, жаждал свободы! И описал со столь щедрым размахом, что всякий в неё окунувшись, начинал всеми фибрами души чувствовать полноту жизненного бытия. Загадка творчества гения.

Вслед за автором ты покидаешь обыденный мир, чтобы сделать его счастливым, и уходишь в неведомое. Дорога бежит под копытами тощего коня, а ты, созерцая вечное небо с безмолвными облаками и бескрайний простор Монтьельской равнины, постепенно обретаешь смысл своего земного предназначения. Правда, на большой дороге мир тебя настигает, смеется, как над безумным, желанию ему помочь, швыряется в ответ камнями. Но ты прощаешь его, не помнишь зла, вновь готов на подвиг ради любви к несчастным. Впитывая в себя великодушный испанский юмор, со смехом сквозь слезы, невольно начинаешь задаваться вопросом: а кто этот рыцарь – безумный или юродивый? Так и в наше время знакомые тебя часто обсмеивают, правда, пока петух жаренный не клюнет, а тогда уже: помоги, что делать?.. Жалко человека становится, и страдаешь вместе с ним, и молишься…»

Нина придержала ветку, чтобы не хлестнуть ею задумавшуюся подругу. Даша в свою очередь передала ветку идущему за ней молодому человеку, тот подхватил эстафету заботы, а у неё от этого действа потерялась нить мысли.

Володя привел их к весьма интересному месту.

– Народный памятник, – пояснил друг-писатель.

 Странники увидели земляной холм, покрытый темными плитками, на многих уже появились малахитовые жилки мха, на нём стоял обелиск воинам-зенитчикам Великой Отечественной. Мемориальная доска запечатлела на себе трогательную надпись: «Слава вам, павшие! Слава, бесстрашные! Вечную славу поёт вам народ. Доблестно жившие, смерть сокрушившие, память о вас никогда не умрет!»

Слева прямо на земле стояла большая деревянная икона великомученика Георгия Победоносца. Памятник обвели полукружьем невысокой ограды, на которой чьи-то заботливые руки укрепили букеты цветов и памятные венки, повязали георгиевские ленточки. Всё это живо доказывало: тропа благодарной памяти потомков сюда не зарастает.

– Это, пожалуй, самое высокое место в Москве, – продолжил Владимир, – видите, стоит отметка: 190 метров.

Даша сначала усомнилась в этих словах, вспомнив, что самую высокую точку закрепили за Теплым Станом, или Воробьевыми горами, но подумав, что город стоит на семи холмах, решила: значит, здесь тоже возвышенность.

– Памятник установили в Чоботовском лесу, – рассказывал далее Владимир, – потому что тут проходила ближняя оборона столицы. На этой высоте расставили зенитные батареи и прожекторные, они охраняли небо. А небольшие, – он указал рукой, –  рвы у дорожки – заросшие окопы. Их вырыли деревенские жители с солдатами. Немцы дошли только до Апрелевки, но железку и наши станции сильно бомбили. Видите указатель: «На Берлин – 1854 км». Отсюда мы погнали их «нах Хауз».

Даша взглянула на канавки, поросшие деревьями, уже до верхушек наливавшимися весенними соками, и не верилось, что стоит она на краю самой страшной войны, так часто виденной в кино, и казалась, ушедшей в небытие.

– А памятник как появился? – с интересом спросила одна из девушек.

– Возник недавно, не знаю подробностей, – признался экскурсовод.

Вдруг уверенный громкий голос Нины, переделкинского аборигена пояснил:

– Обелиск поставили в шестнадцатом году. В деле этом, насколько помню,  участвовали: «Боевое братство» – ветераны локальных воин, еще помогали «Ночные волки» и ребята-поисковики из объединения «Тризны».

– Какие у вас подробные сведения, – поразился Володя.

–  Мы уже корнями ушли в эту землю, должны знать, – ответила довольная комплиментом Нина.

– Сейчас пойдем к памятнику другой эпохи, мелкой и постыдной, – Володя вновь оказался впереди.

Зато писатели несколько расслабились и перестроились на прогулочный шаг. Сообщество уже разбилось на небольшие группы, где завязались разговоры и дискуссии. Молодежь громко обсуждала нечто поэтическое. Даша, услышав краем уха о Гумилеве, с удовлетворением решила, что Тургенева они точно читали. Но вдруг с горечью вспомнила, что юные сотрудницы музея почти не выходили на контакт, а между собой общались довольно живо. Хотя сам коллектив был весьма общительным. Однако молодки, чего-то опасаясь, сторонились церковной дамы, а она бы с удовольствием поделилась накопленным опытом. Впрочем, сейчас Даша ушла на «вольные хлеба», поэтому денег «на них» в доме иногда не хватало, но зато обрела возможность творческого переполнения.

  Стараясь всё услышать, Даша поспевала за своим стихийным экскурсоводом след в след. По пути с грустью думала, что не узнает картин своего детства. Нина, шагающая рядом, с жаром сетовала, что в лесу гуляет много людей, уничтожается живой слой почвы, даже травы уже нет, и скоро деревья начнут умирать.

Пошли по асфальтированной дорожке, которую окружали высокие заборы и огромные дома.

«Всё чужое: здесь никогда не водилось гигантов-особняков. Какие печальные изменения», – вздыхала Даша. Всегда она удивлялась, что вспоминает юность с радостью, чувствуя теплоту в груди, в области сердца, но вернуться туда уже не хотелось. Сейчас жизнь стала интереснее, насыщеннее, появилось больше возможностей: можно смотреть недоступные тогда фильмы, читать любые книги, путешествовать, куда угодно и общаться со всем миром, в конце концов. Мелькнула мысль, что нужно бы спокойно поговорить с Ниной, столько лет не виделись, но вместо этого они неслись за Володей, стараясь не пропускать его слов.

Дорога завернула в переулок. Немного пройдя вперед, группа остановилась у высокого, в несколько этажей строения, стилизованного под псевдоготический замок. Дарье показалось, что оно нелепо смотрится даже среди окружавших его мощных стандартных зданий из стекла и бетона.

– Есть мнение, что этот недостроенный дом принадлежал известному вору в законе Япончику. В советские времена ребята из его ОПГ экспроприировали «излишки» в основном у спекулянтов, живущих на «нетрудовые доходы», но однажды Робин Гуд, естественно, сел. Однако в перестройку вышел, а затем уехал в Европу, потом Америку. Там командовал русской мафией, которая опять занималась вымогательствами. В итоге вернулся и кончил, как все помните, плохо, о чём громко показали по телевидению, вместе с его похоронами, прошедшими под Российским флагом.

Это очень странное событие Даша хорошо запомнила. 

– Таков бессмысленный финал бесшабашной жизни, видимо, талантливого человека… Стоила ли она награбленного богатства, ставшего в одночасье плесенью на этих стенах? – Володя пожал плечами, – захотелось предложить вашему вниманию и этот, так сказать, памятник столь противоречивой эпохи лихих девяностых.

Она опять взглянула на не нужное никому, грозно зависшее над улочкой, безвкусное здание: «Кто же достроит этого монстра, за грязные деньги зачатого и уже похожего на замшелую абру-кадабру». Вдруг пришло на ум, что Володя интуитивно взял и показал воочию евангельскую притчу. Ту, что о неблагоразумном богаче, а в данном случае ещё и разбойнике, который насобирал себе сокровищ и приготовился хорошо жить: «Душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в эту ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?» Впечатление это зрелище произвело на всех грустное. «В гробу карманов нет», – вспомнила Даша, и на душе потемнело.

– Ты сделала прививку? – спросила вдруг Нина, когда они, выдохнув, отправились дальше.

Наконец-то поговорим, обрадовалась Дарья и с пониманием ответила.

– Собираюсь.

– Ни в коем случае, – взволновано ответил на эти слова идущий рядом молодой, но уже чуть грузноватый, видимо, от сидячего образа жизни, человек. – Вакцина непроверенная, сомнительная, неизвестно, какие будут последствия, я биолог и разбираюсь в этих вопросах.

– Да чтобы вы в этом понимали?! – грозно заметила Нина, – сейчас все в одночасье стали эпидемиологами. Не сбивайте девушку с толку своим невежеством!

– У меня совсем нет иммунитета, и в случае чего, я болезнь не перенесу. Надо делать прививку, –  с вызовом ответила Даша, – каждому собственная интуиция подсказывает, как лучше поступить.

– Молодец, – поддержала Нина, – не надо давать советы.

От такого напора молодой человек несколько стушевался.

– Вы поэт? – спросила его Даша.

– Драматург, – ответил незнакомец, – а какое это имеет отношение к нашему разговору?

– Прямое, – кивнула она, – вы любите сочинять на десять актов вперед, а я наблюдатель. Сейчас для меня ожила история. Теперь я начинаю представлять и понимать, откуда брались чумные и холерные бунты. Всё это уже было. Вспомните, что породило «Болдинскую осень?» А?!.. Забыли? Пушкина задержал холерный карантин…

Вдруг все слова потерялись и замерли. Даша узнала оранжевый с белыми полосами Дом культуры «Луч»: «Я тоскую о тебе детство, как тоскует о тебе всякий..., – прилетели забытые слова, – почти как двадцать лет назад, только отремонтированный».

– Мы пришли в бывший эпицентр культурной жизни нашего района, – услышали они голос Володи, – много лет назад тут шли концерты, люди собирались, жизнь бурлила.

– Здесь не только веселились, – заметил некто, – иногда мы по вечерам приезжали к ДК на мопедах и дрались с местными.

«Поэтому на закате мама не пускала меня гулять в сторону Дома культуры», – понимающе улыбнулась Даша.

Вновь она встрепенулась, заметив над высоким забором разноцветные окна и башенки с петушком на доме Шехтеля. Теперь он напоминал расписной печатный пряник, но, к сожалению, за деревьями мало что разглядишь.

– Это знаменитая дача Левинсона, выстроенная архитектором Шехтелем. В народе более известном по зданиям трех вокзалов.

Володя вновь выступил вперед.

– В советские времена здание экспроприировали и поселили туда новых граждан. В середине девяностых дом постепенно освободили от коммуналок. Сейчас особняк, как видите, реконструировали, и теперь он – объект культурного наследия федерального значения.

Заметив, как особо любознательные всеми способами пытаются заглянуть во двор, кто-то даже подпрыгнул,  рассказчик пояснил:

– Вокруг терема бывают экскурсии, но внутрь не пускают. На судьбе даже одного дома можно проследить российскую историю ХХ века. Как его кроваво-эпохальные вехи закончилось пшиком… Всё вернулось на круги своя, что мы сейчас с удовольствием и созерцаем.

В это время, улыбаясь, к ним подошли: опоздавшая красивая дама бальзаковского возраста в сопровождении уже известного Даше волевого мужчины. Видимо, за это время они успели познакомиться или уже давно дружили. Одним словом, им было совсем не скучно гулять вдвоём.

– Как трудно было вас найти! – воскликнула литературная особа и стала эмоционально рассказывать о своих приключениях. – Сначала искали по самому высокому месту в Москве, и гугл указал на Воробьевы горы. Потом набрали дом Шехтеля, и смартфон опять отправил нас в Москву, местные тоже ничего толком не знают…

– Однако, Елена, мы сейчас с вами разговариваем, – Володя  развернулся и повел всех дальше, по пути показав дом-башенку.

Узкое, высокое, разноцветное, с несколькими асимметричными крышами строение, вероятно, тоже в стиле модерн, напомнило Даше восточную пагоду, зависшую над подмосковным оврагом. «Чего только сейчас не увидишь. Как наши люди творчески многообразны,  подумать только, – удивлялась девушка. – Когда подует сильный ветер, наверное, дом начнет раскачиваться, как кораблик на волнах, или Пизанский раритет при землетрясении».

– Мы подошли к берегу реки Сетунь.

Их внимательный «чичероне» стал спускаться в овраг по крутой лестнице, а в Дашиной памяти непроизвольно начали смутно вырисовываться былые картины.

Дошли до моста, где и остановились. Глядя на воды реки, медленно превращавшейся в широкий ручей, над которым склонились длинноволосые наяды-поэтессы, Володя улыбнулся.

– Когда выбрали эти места под писательский городок, то были проекты, чтобы литераторы приплывали сидя на кораблях из разных концов страны.

«На бумажных у них бы получилось. Правильно, все и было на бумаге», – шутила про себя Даша.  Словно прочитав её мысли, Володя продолжил:

– В XVII веке на берегу речки Сетунь была судоремонтная верфь, где переделывали и ремонтировали корабли. Выстроенную рядом деревеньку так и назвали Передельцы. С появлением в конце XIX века железной дороги, у деревни возник первый дачный поселок, названный Переделкино. Вскоре, благодаря сосновым лесам и чистому воздуху, рядом открыли бесплатную здравницу для туберкулезных больных. После революции всё пришло в упадок. В 1934 году Максим Горький предложил правительству в Переделкине организовать Писательский городок. Идея понравилась, и за два года здесь построили пятьдесят двухэтажных дач, которые отдали в безвозмездное и бессрочное пользование советским писателям и поэтам. Так началась история, длящаяся уже почти век.

Странники пошли дальше к купальне с часовней. Даша вдруг поняла, что это место, где был источник, вытекавший из трубы, но все изменилось до неузнаваемости.

– А где же наверху деревянное здание, там была библиотека? – спросила она приятеля.

Володя пожал плечами:

– Сгорело года два назад, а подробности не знаю.

«Назад дороги нет», – с горечью резюмировала писательница. Глядя на возникшую из небытия часовню из красного кирпича, подумала: «Наверное, её фундамент и есть то место, где находился любимый источник». Перекрестившись на небольшие, в основном фотографические, иконы, заполнившие внутреннюю стену часовенки и поблагодарив Бога за столь чудную прогулку, она пошла к купальне, громко объявив:

– Выпью святой воды.

– Не надо этого делать, – вдруг осадил её драматург-биолог.

– Это почему же у вас ничего нельзя? Люди исцеляются от этой воды, и мы всегда раньше пили её литрами, – растерянно говорила Даша. – Одна женщина поселилась здесь, промывала слепнущие глаза и вернула себе зрение.

– Но я лично сам эту воду возил на экспертизу, там есть патогенные микроорганизмы.

– Подумаешь. Да мы сами микробы ходячие, – возмутилась Даша.

      Молодая женщина решительно направилась к купальне, сделанной из того же кирпича, что и часовня. Источник вытекал снизу, из трубы, под ним на камнях, как и раньше, всё было в желтых потоках. Она умылась холодной родниковой водой, побрызгала на глаза, выпила несколько глотков, вкус металла остался тем же – ничего не изменилось: «Умники, тоже мне».

    Володя между тем продолжил переделкинские истории.

– Здесь в давние времена простиралась вотчина бояр Колычевых, самым известным из них был митрополит Филипп Московский. В детстве он играл с царевичем Ваней, будущим Грозным. Став самодержцем, Иоанн определил друга-монаха в митрополиты, однако дороги их быстро разошлись. Святитель Филипп многих дел Грозного не одобрил, за что был отправлен в ссылку, в Отроч монастырь. Церковь говорит, что там опричник Малюта Скуратов задушил  святого. Родник был освящен во имя митрополита Филиппа. Теперь его почитают благодатным источником.

Даша между тем внимательно смотрела вокруг и все больше узнавала места своей юности.

«Заглохший прудик, каменная лестница остались на своих местах. И деревья, птицы, небо, солнце, облака – всё те же. Только я уже не та». Однако все равно на душе у неё был мир.

Нина, которая долго стояла перед часовней, подошла к Даше.

– Смотри, воду из источника не пей.

«Козленочком станешь», – невольно подумала Даша и нахмурилась.

Перехватив этот взгляд, Нина пояснила:

– Сейчас столько грязи в земле, что вода нечиста, хоть и святая. Родник почти на самой поверхности…, – она посмотрела на часы, – мне пора возвращаться, дальше не могу идти. Надо обед готовить, скоро сестра приедет.

Даша внутренне съёжилась и вздохнула: «Мы ничего друг другу не сказали. Теперь я одна останусь». Однако внешне бодро согласилась с Ниной, что если пора, то надо идти:

– Благодарю за встречу.

Содружество литераторов, улыбаясь, простилось с Ниной и весело зашагало дальше. Но тут внезапно путешественники приметили две лавочки, удачно стоящие по краям дорожки друг против друга, поэтому решили передохнуть.

– Привал. Пора выпить на брудершафт, – спонтанно предложил Володя.

Народ эту идею радостно поддержал. Быстренько начали вынимать припасы: пирожки, бутерброды, конфеты, вино – и раскладывать на одной скамейке.

Даша с удовольствием шлепнулась на противоположную лавочку и как профессиональный сиделец почувствовала, что уже порядком устала. Вслед за всеми достала из торбочки свои бутерброды, но, увидев на противоположной стороне сыр, разрезанный аккуратными пластинками, поняла, что мамина объемная снедь слишком неуклюже смотрится, и выставлять её на «позор» казалось неудобно.

«Давно я в походах не была, – заскулила про себя незадачливая писательница, – забыла, как резать еду, чтобы на всех хватало».

Заметив на лице Даши страдальческое выражение, сидящие напротив дамы предпочтенного возраста, ведущие бесконечный разговор, сразу переключили внимание на неё и стали радушно угощать:

– Попробуйте, сыр великолепный, лучше всего идет к красному вину. Мы уверены: вам понравится, – отказаться было невозможно.

Подошёл высокий мужчина, тот самый, с волевым лицом, который непроизвольно отметился галантным поведением с опоздавшей Еленой. В руках у него был пластиковый стаканчики с вином:

– Составите компанию?

– С удовольствием, – ответила Даша.

Как положено, чокнулись своими импровизированными бокалами, отпили из них и потом познакомились.

– Александр.

– Дарья, – улыбнулась она приветливо.

После чего литератор раскланялся и отошел к группе, собравшейся вокруг поэта в шляпе и что-то живо обсуждавшей.

От вина приятно закружилась голова, признаться, Даша совсем редко его пробовала. Настроение заметно улучшилось, страхи отошли. Всегда приятно удивляли мужчины, желавшие о ней позаботиться. Парадокс состоял в том, что сильный пол почему-то часто хотел найти в её лице опору. Даше даже иногда казалось, что она – трость с набалдашником. Близких приятелей сама просила о помощи, особенно компьютерной, но воспринимала их почти братьями. Выйти замуж в таких условиях казалось делом немыслимым, и она смирилась с одиночеством.  

– Этот Александр – артист и писатель, – сказали дамы, указывая глазами вслед ушедшему человеку.

– Никого не знаю. Я тут впервые, – улыбалась Даша и думала: «Всё-таки они очень приятные люди».

Когда вновь отправились в путь, Даша сначала удивленно разглядывала белые кресты, которых раньше здесь не стояло, а затем пристроилась хвостиком за увеличившим темп хода Володей. Добежав до большого шоссе, подумала, что помнит его, но ни за что не угадает, в какую сторону сейчас повернут. На мгновение проплыли в памяти: их дача с роскошным садом, Екатерина Владимировна, забавная Николь и поход к Пастернаку. Однако созерцание шершавых, цвета светлого воска, стволов сосен незаметно заслонили  теплые детские воспоминания.

«Может, эти люди ко мне во сне приходили?» – мечтательно вскинула ресницы Даша, но вернулась в реальность и стала думать о Писательском городке. «Переделкино всегда был пряником для его обитателей и всех, желающих туда попасть. Однако часто вожделенные места в посёлке получали вместо попавших под кнут, иными словами, отправленных в места весьма отдаленные, или даже в расход. Пряник – это всегда не свобода и боязнь его потерять. На земле есть только «покой и воля», но время от времени кнут тоже получаешь».

Посмотрев на пухлую вату облаков, вдруг закрывшую солнце, она с досадой вспомнила про обещанный кратковременный дождь местами, но продолжила свои мысли о Переделкине: «Трудно себе представить в писательском городке, например, Михаила Шолохова, Андрея Платонова или Николая Рубцова, и странно, что Борис Пастернак там оказался, явный не формат. Поэтому дом стоит на отшибе. Хотя, скорее всего, я не права, в такое неспокойное время творческим людям вместе живется веселее. Это уже наша история, какая есть, надо принимать, другой не дано».

Даша уже настроилась прийти в Писательский городок, но увидела громадные новостройки, а перед ними пасущегося черного коня. Красавец на тонких ногах и с лебединой шеей с удовольствием опускал свою морду в молодую, тонкую травку. А вдалеке писатели заметили небольшой табун лошадок, гуляющих за изгородью.

– Володя, мне вдруг вспомнилась Голландия, – застенчиво заговорила с институтским приятелем Даша, когда мама работала, книги выходили регулярно, денег хватало, она много путешествовала,  – представляешь, там повсюду паслись коровы. В германском Бонне тоже, многие районы соединялись полями с коровами, – она вдруг фыркнула. – В Европе без общей пользы жизни себе не представляют, а зато у нас лошади просто так, беззаботно ходят под огромными домами. В этом есть реальная жизнь и красота.

Володя смотрела на неё сверху вниз и улыбался.

– Тут находится полулегальная звероферма, мне здесь нравится, – ответил он, помедлив, – подумал, может ещё кому-то будет интересно.

Сообщество творцов с восторгом любовалось лошадьми, а потом и козами. Из ворот фермы к ним вышел любопытный козлёнок, стал крутить в разные стороны головой с маленькими рожками. По тому, как кокетливо всё выглядело, Даша сделала вывод: «Это козочка». Маленькая проказница ещё и глазки состроила, чем умилила литеро-туристок и получала в награду большую булку с изюмом.   

Когда пошли вдоль забора зверофермы, навстречу на красивых, белых с серыми яблоками, лошадях выехали счастливые детишки.

«А мы так не катались», – вздохнула Даша. Но беспокойная память явила, как однажды вся их семья стояла в зоопарке в огромной очереди, чтобы покатать дочку на лошади. Маленькая Даша, оказавшись верхом, с удивлением почувствовала: широкая спина коняшки, ходившей по кругу, была живая. Девочка ощущала движение её мышц, будто они слились воедино. Долго потом вспоминались эти новые ощущения жизни, но со временем, естественно, всё позабылось. «Наши ребятишки, – рефлектировала Даша, –  видят курочек с утками и кроликами лишь в зоопарке».  

Пока она размышляла о детях, путешественники тем временем оказались в говорящем туннеле.

– Мы перешли в Подмосковье, – объявил Володя, и эхо гулко запрыгало по серым стенам.

Выйдя из холодного каменного коридора, Даша сразу вспомнила фильм «Сталкер», где люди совершали опасный переход от грязного железобетона к созерцанию бесконечной гармонии в природе. Уточним, что наши высотки в отличие от киношных трущоб, были светлыми, но сама природа вдруг на глазах сказочно преобразилась. Показалось, что начинались самые настоящие дебри.

Узкая дорожка нежданно-негаданно привела к Волшебному Дереву. Напоминало оно салют: от низкого ствола отходило множество ветвей, словно ракеты в зеленом пламени листвы. Хотя, возможно, дерево походило на многоголового Змея-Горынча. На нем было написано синей краской: «Волшебное». Разумеется, творцы не могли пройти мимо такого подарка судьбы. Кто-то к нему прислонился, подержался руками или прошелся вокруг и загадал желание. Поэт в темных очках, которого, как выяснилось, звали Андреем, вдруг сказал:

Природа не без смысла разложила

то тут, то там то ветку, то листок...

Володя с удовольствием поэта сфотографировал, и было понятно, что они теплые другари.

Зато Дарья, не принимая ничего волшебного (не путать с чудесным), гордо прошла мимо Горыныча. «СпасиБог, хоть ленточек не навязали, словно деревья это любят», – ехидничала она про себя, а потом опять прилепилась к Володе.

– Ты не заметил, что я бегу за тобой, как Пятачок? – опять спросила Дашка, расхрабрившись, ведь не виделись уже лет пять, и она стеснялась, – как ты живёшь? Работаешь много? Я вот как заяц уже забарабанилась.

– А я, – ответил он, – больше лежа пишу. Мне так удобнее.

Вдруг приятель уткнулся в смартфон.

– Извини. Кажется, не туда повёл.

– А куда надо было? – Дарья с любопытством завертела головой.

– Сначала у нас – Церетели.

– На завтрак? – рассмеялась она в ответ, почему-то этот скульптор всегда ассоциировался с анекдотом.

Володя пошёл спрашивать дорогу у встречных прохожих. Выяснив направление, утёк вперед. Даша, порядком утомившись, решила не догонять и подумала, что не получается ни с кем поговорить, жизнь началась ходульная или бегульная: ни чувства, ни толка, ни внимательного взгляда.

Путники опять свернули на широкую тропинку, обогнули большую лужу и вдруг где-то очень высоко заметили над деревьями огромную железную лодку. По тому, что посередине у неё было нечто типа золотого паруса, Дашка решила, что это аргонавты.

– Чьи это зады показались впереди? – спросил поэт в шляпе.

Кораблик с людьми был повернут к путникам кормой. Про аргонавтов Даша не решилась ответить, хотя оказалась права.

 Когда прошли ещё немного, то увидели высоко над головой глазастый и носастый корабль. На палубе стояли герой с мечом в руках и томная красавица, а над ними простерлось золотое руно. «Это абрис грузинской мечты», – решила Даша, неожиданно вспомнив, как в раннем детстве смотрела забавный фильм про аргонавтов, поставленный в далекой солнечной Грузии: «Песенку тогда часто по радио крутили: «Арго, да пошлет нам небо путь с луной и звездами…. на-на-на-най…О каких потерях плачет птица встречная...». Может, сейчас кто-то и плачет, а мы смотрим работы Церетели в Переделкино». Чем дальше путники продвигались вперед, тем увиденное по-над забором становилось всё чудесатее и чудесатее, но Даше было совсем не смешно. Она почувствовала неукротимую созидательную энергию, изваявшую столь огромные фантастические скульптуры. «Творческий вулкан внутри этого мастера, невольно вызывал уважение». Сама она часто напишет рассказ, а потом свалится – энергия ушла. «Боже, где он берет свои силы?»

У входа в музей на завалинке сидели, а, напротив, под вывеской «Галерея художника», стояли скульптурные люди: мужчина играл на скрипке, а женщина держала палитру в железных руках.

Над красным высоким кирпичным забором виднелись любопытные монументы,  всех сразу заинтересовал огромный орёл – над ярком цветном панно. Ограда скрывала много интересного: удалось только рассмотреть Чаплина и Тараса Бульбу, чьи-то воздетые в небо выразительные руки и огромных львиц, а ещё античного воина с мечом...

Одна из литературных дам постучалась в железные ворота. Вышел охранник в маске и, вздохнув, ответил:

– К сожалению, из-за пандемии мы закрыты.

Так что увидеть гигантских обитателей музея под открытым небом не удалось. Литераторы, взглянув еще раз на заманчивые фигуры, обитавшие в его загадочных недрах, отправились по перпендикулярной улице в гости к Булату Окуджаве.

Золото струнных сосен светилось от ставшего вновь голубым, лишь слегка закрашенного белыми облаками неба. С противоположных сторон улицы выстроились в ряд особняки с красивой не схожей друг с другом архитектурой, словно доказывающие свою индивидуальность. На одном доме с мансардой Даша с радостью увидела старый плющ и подумала, что скоро лето, Крым, море, ожидающий их (недавно удалось подработать) пансионат в Гаспре  – жизнь прекрасна! Хвала Создателю!

Она заметила рядом молодую симпатичную женщину, и та вдруг огорченно вздохнула:

– Понастроили свои замки квартиранты, а писательские домики сносят – место престижное. Раньше здесь всё было по-другому, и атмосфера иная, теплая и дружелюбная. Гуляли много, как мы сейчас.

Даша улыбалась и кивнула в ответ. Тут она заметила, как их обгоняют, уже по-дружески приветствуя, Александр с опоздавшей Еленой Прекрасной.

– Читала я, – продолжила тихо молодая попутчица, – что в Переделкино традиционно гуляли по трём главным параллельным улицам – Серафимовича, Горького и Лермонтова. «Малый круг» – прогулка по двум из них, а если  уж все три обойти, то это – большой круг, называвшийся «вокруг света». Жители посёлка в основном были знакомы. Соседи-сочинители на променаде раскланивались, делились новостями, заглядывали друг к другу в гости.

Немного помолчав, она представилась:

– Меня Ирина зовут, а я вас раньше не видела среди нашей кучи-малы.

– Даша, – кивнула в ответ, – а меня случайным ветром занесло. Мы в Лите учились вместе с Володей. Узнала о «Кругосветном путешествии по Переделкино» и присоединилась.

Женщины остановились и засмотрелись на рыже-серых белок, бегущих по спирали вверх по стволу сосны. Весело по-своему стрекоча-болтая, цепляясь коготками за выпуклую кору дерева и распустив пушистые хвосты, подружки неслись друг за другом, словно наперегонки. 

 – Чудо какое! – восхитилась Ирина и, любуясь верткими попрыгушками, вдруг не спеша проговорила. – Мы, конечно, все разные здесь, но человек, который идёт впереди, – её слушательница невольно подняла глаза и вновь увидела знакомого поэта в красной рубахе и шляпе, –  невероятное дарование, наверное, гений.

Даша внутренне отстранилась от столь громкого отзыва: она всегда трезво и ответственно подходила к словам и оценкам.

Незаметно команда очутились перед сделанной из штакетника, открывающей вход в большой двор зеленой калиткой, над которой табличка-плакат сообщала: «Музей Булата Окуджавы».

– Пришли, – пояснил Володя, – здесь сами походите-посмотрите. Всё знаете, люди взрослые. В музей вход платный. А я посижу и подожду здесь.

Закончив речь, он направился влево, где рядом с кирпичным большим одноэтажным домом простирался широкий навес, похожий на крышу цирка-шапито. Сел на лавочку, достал бутерброд и сильно им увлекся. Даша присоседилась была рядом, но решила не мешать человеку отдыхать и отправилась в музей.

Признаться, у Даши было смешанное чувство к Булату Окуджаве. С одной стороны, в детстве с удовольствием слушала его песенки, звучащие в кино и на пластинках. В его поэзии было много искренне человечного и гуманного. Правоту слов о госпоже чужбине, которая крепко обнимала, да только не любила, Даша кожей почувствовала, приезжая в гости за границу. Было время, когда некоторые знакомые приглашали побывать у них в тридевятых царствах. Встречали хорошо и приветливо, однако Даша понимала, что захоти она остаться по каким-то причинам, то станет там вечной гостьей. Не нужны мы в зарубежье никому. Достоевский давно определил: «Вся эта ваша Европа – одна фантазия» Словом, Окуджава был понятен и даже прост.

Но в Литературном институте, слушая разные мнения студентов о поэте, и видя, как странно улыбаются новые знакомые, писатели-авторитеты при упоминании Окуджавы, Даша чувствовала некое табу, связанное с этим именем. Долго не могла понять, чем он так «проштрафился». Услышанный однажды рассказ, что в некоторых учебниках Окуджаву изучают вместо Пушкина, доверия не вызвал. Наверное, от такого «признания» самому поэту стало бы тошно. В болтушке «Википедии», больше негде было, наконец, прочла, что в конце жизненного пути Окуджава увлекся политикой и наломал дров. Из чего сделала выводы, что поэтам делать нечего в политических эксцессах, где они всегда будут использоваться только ради громких имен. К чести знакомых литераторов, никто не озвучивал причины своего неприятия и отстранения. Человек ушёл в мир иной, и Судья ему теперь Бог.

У крыльца музея стоял нарисованный штрихами силуэт поэта Окуджавы. Все желающие с ним фотографировались. Даша поднялась на крыльцо. Её принял большой зал, обитый деревянными рейками. Повсюду на стенах – развешаны фотографии и портреты, а из разных уголков на пришедших смотрели бюсты поэта. Было много света – высокие окна выходили в разные стороны сада. Посередине зала располагались ряды стульев. Впереди поднималась сцена, где стояли круглый столик, широкие сиденья с деревянными высокими спинками и черное пианино. Всё выглядело довольно мило и скромно.

«Интересно, что хозяева здесь делали? Концерты устраивали? Вальсы танцевали?» Даша решила, что это и была дача поэта. Она озвучила свой вопрос, стоявшей неподалёку Ирине:

– Нет, – ответила, улыбаясь, новая знакомая, – ну что вы. Это зал для литературных встреч. Дом его рядом.

Жилище поэта оказалось сном из детства. Это была настоящая советская дача. С небольшими низкими комнатами, простенькими обоями, в одной из них стоял такой знакомый, как у всех в те времена, круглый стол и узкие, но с удобными высокими спинками, кресла. В рабочем кабинете находилась портативная пишущая машинка, на стене, против окна, висели портреты родных и близких, а на потолке – колокольчики. Невинное хобби поэта.

Глядя на разноцветные веселые «звончики», Даше хотелось рассказать собратьям по путешествию удивительную историю.

Бог ищет в нас не грехи, за которые надо осудить, а что-то доброе, за которые нас можно оправдать. Видимо, это было у поэта Булата. Однажды старец Иоанна (Крестьянкин) сказал Ольге, жене Окуджавы, что она сама окрестит мужа и назовет его Иваном. Ольга изумилась этим словам, однако чудо случилось. Много лет спустя Булат умирал в Париже. За несколько минут до смерти поэт сказал жене, что хочет креститься, теперь он готов. Посылать за священником было уже поздно. Ольга решила крестить, как полагается в подобных случаях. Спросила мужа: «Как тебя назвать?» Он подумал и ответил: «Иваном». Ольга окрестила его с именем Иоанн.

Даша вышла на улицу, под навесом собрались литераторы, обсуждали: перекусить им, или идти дальше? Ничего не решив, стали фотографироваться. Сидевший рядом со своей красавицей Александр позвал и Дашу запечатлеться в этом историческом дне. Улыбаясь, она присела на краешек скамьи. Даша внутренне порывалась привлечь общее внимание и сказать, что Булат теперь Иоанн, но не смогла преодолеть себя: «Боже, как я одичала».

Далее литераторы вслед за Наталией (ради кого Владимир устроил это путешествие) направились в гости к современному куртуазному поэту, жившему в этом городке. Поэт давно их поджидал, приготовил чай, но, увидев большую толпу, извинился, что не получится угостить. Пройдя огромный тенистый сад, литераторы расселись, у кого где получилось. Молодые златокудрые наяды сразу окружили и заговорили весёлого хозяина, приглашая на какую-то радиопередачу. Владимир показал поэту одну из первых его книг, чем приятно удивил, взял автограф, и просил что-то прочесть. Народ слушал стихи, а Даша смотрела на куртуазного маньериста, довольного судьбою и собой, и думала: «Живёт же человек и не заморачивается: быть или упроститься. Эстрадники его с любовью распевают и слушателей воз и маленькая тележка. Но мне всё-таки так бы не хотелось…»

Дальнейший их путь лежал к дедушке Корнею, но через Дом творчества писателей. Изначально предполагалась посетить дачу Катаева. Однако вся писательская братия уже так притомились, что молча прошла мимо дома, напоминающего большой темный кованый ларец. А рассказ экскурсовода встретившейся на дороге группы заставил Дашу сильно оживиться. У неё даже нервный тонус появился, когда услышала, что Катаева белые заслали к красным, как шпиона. Он удачно обосновался в тылу врага, а после изменения обстановки так и остался в амплуа советского писателя. «Чего только не услышишь в наше время, – изумлялась Даша, прибавив шаг, – известно, что Катаев воевал в Добровольческой армии, но шпионаж в пользу белых – это слишком!»

Огромный парк с беседками и деревянным флигелем раскинувшийся вокруг Дома творчества был сильно запущен. Красивая центральная часть фасада с колоннами-портиками и балконом раскрыла перед пришедшими два белых крыла. Наверное, она была кому-то знакома по фотографиям и кинолентам времён тех дальних, когда здесь шумела творческая жизнь. Литераторы, не получившие дачных наделов, приезжали в Переделкино к друзьям или останавливались в самом Доме творчества.

– Главный портал здания, – Володя продолжил свой бесконечный рассказ, – был местом сбора, здесь на круглом нижнем балкончике, напоминающем трибуну, читались стихи. Называлось это место «колесом», и обычно говорили «встретимся у колеса». Приезжие писатели останавливались именно тут, дабы надышаться воздухом вдохновения и дружества.

Кругосветчики обогнули заброшенный творческий дом и направились к приплетённому к нему клубу, выстроенному в стиле модерн. Его очертания напоминали теплоход, со строгими линиями, обилием стекла, и казались легкими, почти воздушными. Слева виднелась белая винтовая лестница, путники поднялись по ней на широкий балкон, упиравшийся прямо в облака, и расселись, как птички на ветках. Внизу веселилась праздная публика, у лестницы виднелись столы с белыми скатертями, вероятно, летнего кафе. Литераторы сидели и смотрели с балкона кто на небо, кто вниз на гульбу. Возможно, молодежь представляла себя уже состоявшимися писателями, или думала о тех, кто здесь когда-то жил и работал, был нужен, известен и любим своим народом.

Общую мысль озвучила красавица Елена:

– Сегодня впечатлений и открытий было много, но если подвести сухой остаток, то фраза, брошенная, не скажу кем: "Вам, писателям и поэтам, никогда здесь уже не жить" к сожалению, похожа на горькую правду.

Многие собратья молча посмотрели в сторону её спокойного, неожиданного голоса. Она продолжила:

– К счастью, можно приходить в дома-музеи, как к гостеприимным островкам, хранящим и передающим огонь вдохновения, через годы и поколения. Важна не только жизнь писателя, ведь она всегда связана с творчеством и прописана между строк, но важно, – она помедлила, подбирая слова, – сообщество творческих людей, читающих старые книжки, работающих с живым словом, пишущих в стол, изредка выступающих в узком кругу таких же белых ворон, живущих не ради стяжания мирских благ, а совсем другими ценностями и идеалами.

Стало немножко грустно, но Дарье пришло на мысль, что всё возвращается на круги своя. «Никогда наши великие своими трудами особо не богатели и всегда подрабатывали. А Пушкин умер в фантастических долгах, зато Крылов был библиотекарем, Гоголь всю жизнь – бездомным, Гончаров – чиновником, Чехов – врачом, Тургенев до получения наследства сильно нуждался, Достоевский скрывался от кредиторов за границей, если только Толстой не бедствовал, так он графом родился, но сам жизнь свою усложнял от гордости ума. Однако яркие их таланты  раскрылись, несмотря на проблемы и «среду обитания». Так что мы в хорошей компании. Свобода лучше пряников и кнутов, раздаваемых за выполненные спецзадания. Хорошо, что мы не идем на поводу у массового чтива или модернистского балагана. Многие из нас идут правильным путём», – размышляла молодая писательница.

 

Вдруг поэт Андрей, названный великим дарованием, стал негромко читать:

 

в последней серии последнего сезона

я ухожу хромая на закат

всё будет очень медленно всё сонно

невдалеке пылающий замкад

 

Дарья выпрямила спину и стала вслушиваться.

 

вне времени вне правды вне закона

самой походкой воплощая грусть

в последней серии последнего сезона

ты выстрелишь но я не оглянусь

 

В конце стихотворения Даша решила, что это поэзия, но она плохой критик. Вздохнула, захотелось прочесть в ответ доброе стихотворение отца Андрея:

 

Так дано много!

Так легка трата:

Возлюби Бога,

Полюби брата,

Накорми пташку,

Пожалей кошку,

Дай больным чашку,

А другим – ложку.

Так уж Всевышний

Создал: мы – люди

Не когда дышим,

А пока – любим…

 

Разумеется, Даша, продолжая внутренний монолог, этого не сделала.

Вдруг кто-то спросил Володю:

– Что здесь еще интересного?

– Библиотека есть, с автографами писателей. Бильярдная, где «бумажники» отрываются по шарам. Теперь идём к Чуковскому!

Он встал, за ним поднялись остальные. Дарья чувствовала, что с усилием заставляет себя оторваться от стула.

Дача Чуковского приветствовала странников «Чудо-деревом», обвешенным ботиночками и подарками. Корнею Ивановичу, видимо, не хватало на земле радости, и он творил иную, сказочную реальность, где было уютно и ему и детям. Вечера с кострами  дедушки Корнея собирали ребятню окрестных деревень и детишек писательского городка. Там яркие искры летели до самого неба, читались стихи сказки, путаницы, перевёртыши и часто выступали писатели с актёрами.

Дом цвета одуванчика, под зеленой крышей приветливо встречал литераторов, но они в массе опять заняли все скамейки под окнами. Однако особо пытливые решительно направились знакомиться с человеческим бытием писателя. Дарья устремилась следом. Перед ней во мгновенье ока пролетела жизнь Корнея Ивановича. Дом был полон книг, вид из окна перед рабочим столом произвел особенно успокоительное впечатление, оксфордская мантия висела на своём привычном месте, и в тихом мире неба, солнца и зеленых деревьев рождались весёлые вирши известных сказок. Мы с детства помним эти стихи, но мало кто знает, что они всего лишь третья часть от гигантских трудов писателя.

Однако Дарья вся обратилась в слух, когда экскурсовод стала рассказывать, что, оказывается, Чуковский странно болел. Она не расслышала чем, но поняла лишь, что этот недуг  приводил его даже из-за пустяшного происшествия в такое сильное волнение, когда адреналин просто зашкаливал. Обычный человек, услышав о такой проблеме, тут же забывал, а Корней Иванович не спал из-за неё несколько ночей. Затем услышала другую новость: этим же таинственным заболеванием страдал Ганс Христиан Андерсен. Даша разволновалась: она тоже часто впечатлялась от любого волнующего события и долго не могла прийти в себя, а уж если начинала на эту тему фантазировать – пиши: пропала. «Детские ведь всё писатели, а я тоже сказки сочиняю», – волновалась молодая женщина. И далее уже ничего не могла слушать, обдумывая эту неприятную весть.

Экскурсия окончилась, а Даша продолжала баламутиться. Когда покидали родные пенаты дедушки Корнея, только яркая разноцветная библиотека ненадолго привлекла её рассеянное внимание.

  Домой возвращались молча. Даша думала, что сейчас пойдут к Пастернаку, но с удивлением заметила, что стоящий на окраине поселка в зеленом поле дом-корабль остался в стороне. Она удивилась этому громко вслух, но идущая впереди девушка ответила: «Посмотрите на время, мы ходим уже восемь часов».

Действительно, стрелка указывала на пять вечера, и солнце двинулось к закату. Вскоре они перешли дорогу и очутились на кладбище. Даша не боялась последнего земного приюта человека. Погост – это значит погостить, место временного прибежища, а зато потом – всемирное пробуждение в счастливой вечности!

На месте земного упокоения странники встретились с хозяевами домов-музеев. В могилах под скромными памятниками мирно почивали Борис Пастернак и Николай Чуковский (это его имя при рождении, а Корней – псевдоним), по дороге к ним Дашка заметила тихое место упокоения Арсения Тарковского. Даже Евгений Евтушенко не захотел лежать в Америке, хотя и жил там последнее время. Многие собрались «погостить» на переделкинском кладбище до Трубного гласа.

А впереди уже светились кресты встречающего путников праздничного храма святого благоверного князя Игоря Черниговского. Даша, завидев его, всегда невольно начинала любоваться.

«Молодец Владимир, – думала Дашка. – К чему дорога, если она не приводит к храму?»

В теплых золотых лучах, уходящего доброго весеннего солнца церковь сияла и переливалась всеми своими самоцветными, чудными фарфоровыми куполами.

С грустью Даша решила, что пришло время прощаться. Нужно было найти подругу-монахиню и подарить новую книгу. Ребята направились во двор первого, старинного храма в честь Преображения Господня, где она начинала свой путь к Богу, и хотелось пойти вместе со всеми. Наверняка, писатели, которых они сегодня навестили, не обошли Преображенский храм стороной, ведь многие были рождены во времена православной империи – поэтому эта церковь стала завершающей частью в сегодняшней истории о «путешествии вокруг света». Но у монахинь жизнь столь упорядоченная, что опоздай чуть-чуть и уже никого не найдешь.

– Володя, благодарю сердечно, – она посмотрела снизу вверх на своего давнего приятеля. – Невероятно понравилось с вами гулять. Но у меня дело: нужно найти знакомую матушку.

– Понятно, – ответил Володя, – мы хорошо сегодня повидались. Всего тебе доброго.

Литераторы пошли внутрь церковного дворика. Даше было интересно услышать, о чём Владимир будет говорить сегодняшним спутникам, знает ли он, что там похоронен митрополит Нестор Камчатский, Анисимов? Талантливый духовный писатель с уникальной судьбой. Однако Даша не стала задавать вопросы и, наспех обмотавшись косынкой, опрометью бросилась в сторону храма святого князя Игоря. По времени служба уже закончилась, и матушка могла удалиться к себе в келью!

Так оно и случилось, за свечным ящиком сказали, что сестра Антония ушла.

Даша в растерянности возвращалась обратно, на ходу обдумывая, как непостижимо складываются у людей пути судеб Божиих. Подруга хотела уйти в монастырь и, прикупив домик-развалюшку, перебралась жить в Козельск, ближе к Оптиной пустыни к своему духовнику, старцу. Там она подружилась с прихожанкой обители, тоже духовной дочерью старца. А Даша к ним наведывалась в гости, когда Москва её окончательно истощала. Она в то время училась в Лите и считала для себя честью бывать в Оптиной, куда приезжали поговорить о жизни с духовниками Жуковский, Вяземский, Гоголь, Достоевский, Толстой и многие другие известные творческие дарования, а философ Леонтьев даже принял тайный постриг. Возратясь в столичную суету, бывало, закрывала глаза и видела молодые сосенки оптинского леса, рядками стоящие в зеленых распашонках, накинутых поверх голых коленок. Или белые грибы, где каждый, наверное, с кило, собранные по дороге из монастыря домой, и невольно ощущала хвойный дух, который тогда можно было пить взахлеб. Затем вспоминалось купание в святом источнике, даже в жару бывшем ледяным. Однако со временем Бог расставил всё по своим местам: подруга, мечтавшая о монастыре, вышла замуж и воспитывала сына, сама Даша, всё время мечтавшая о семье и уюте вместо этого тянула писательскую лямку, не дающую оглядеться по сторонам. Зато их оптинская подруга приняла постриг и теперь переехала вслед за старцем и подвизалась в Переделкино.

 У Преображенского храма озадаченная писательница вдруг второй раз столкнулась со своим спасательным кругом – дорогой Ниной.

– Показываю сестре наши святые красоты, – пояснила знакомая.

В этот момент из ворот храмового дворика вышла умиротворенная литературная братия. Увидев, Дашу, весь день ходившую с ними по местам былой писательской славы, а теперь неожиданно преображенную, покрытую платком, все в удивление остановились. Потом заметили невесть откуда появившуюся Нину и стали улыбаться обеим, как старым знакомым.

     – Ты остаешься или идешь с нами? – спросил Владимир растерянную Дарью.

Она помотала головой.

– Не нашла свою матушку, – ответила и пожала плечами.

– Ты же знаешь дорогу на станцию? Мы пошли, уже поздно, – сказал приятель.

Многие из литераторов помахали рукой, по-доброму простились и устремились следом за Владимиром.

– Какие хорошие и простые люди, – воскликнула Нина, – вот тебе и богема!

Она подошла к Даше и начала давать советы:

– Посмотри, на крыльце книжной лавки стоит монахиня. Как поняла, она здесь главная, спроси, где найти твою матушку.

Даша чувствуя, что это уже Господь все устраивает, пошла, куда велели. Изложила незнакомой монахине свою проблему. Она сразу куда-то позвонила и потом сказала, что надо идти к сестринскому корпусу, там будет ждать мать Антонина.

Нина с сестрой вызвались её проводить к этому месту, и сразу удалились. Матушка тихо обрадовалась встрече, сказала, что была предупреждена о её приезде. Даша подарила книгу, стала расспрашивать о жизни и вдруг заметила, что небо стремительно темнеет, а матушка сказала, что ей надолго уходить нельзя. Нужно было уже прощаться, не успев, как следует, встретиться. Такова современная жизнь.

Даша зашла в церковный дворик, поклонилась могиле митрополита Нестора Камчатского и нежданно, словно, невидимый покров снизошёл на душу и она получила покой и тихую радость.

В последний раз склонившись перед храмовым собором святого князя Игоря, молодая женщина буквально побежала на станцию.

Вскоре Даша была на остановке электричек, с удивлением заметив отсутствие турникетов, подумала: «Странное что-то». Распахнула двери на перрон и ойкнула: его не оказалось на месте. Перед Дашей лежали глубокие траншеи, где гулял ветер. Такое иногда в страшных снах бывает. Ошарашенная, она повернула обратно, а встретившаяся на дороге женщина объяснила, что станцию перенесли на другое место.

Дарья пошла в указанном направлении, и, заметив подходящую к новому перрону электричку, побежала навстречу. Мимо через турникет пронесся подросток. Она почему-то обратила внимание на его одежду: ультрамариновую шерстяную толстовку, темно-синие широкие бриджи ниже колен и фиолетовую кепку. Прыгая через три ступеньки, «спринтер» выскочил на перрон, и уже было подбежал к двери первого вагона, но они плавно закрылись и поезд двинулся в путь. Парнишка, застыл, словно пораженный таким вероломством машиниста. Потом развернулся, пошел вперед и сел на скамейку.

А затем и Дарья, маневрируя между идущими навстречу дачниками, вышедшими из электрички, примостилась рядом со своим товарищем, если уж не по несчастью, то по очевидному огорчению. Однако душа продолжала пребывать в тихом умиротворении. Писательница достала бутерброд с сыром, решив, наконец, перекусить, но тут вспомнила, что еще ни разу не позвонила маме, и набрала её номер.

– Привет, дорогая. Мы славно погуляли. Сижу на станции, жду электричку.

– Я так рада, что ты целый день была на свежем воздухе. Как всё прошло?

– Чудненько. Милая компания собралась, всё протекало в спокойных тонах. Писательский городок такой интересный, и вообще Переделкино прекрасный уголок. Ты же помнишь, мы там дачу снимали, когда…

– Да, конечно. А кто там был? – Мама, избегая воспоминаний, вернула разговор в реальность.

– Наверное, одного писателя ты можешь знать…

Вдруг Дашка вспомнила, что сейчас нужно выпить чаю, а то в поезде начнет качать, и она обязательно обольется, и резко оборвала разговор.

– Слушай, я тебе дома все расскажу подробно. Сейчас хочу пожевать бутерброд и чаю попить, безумно хочу есть. Среди сосен, облаков, интересных встреч совсем про это забыла.

– Хорошо. Жду тебя. Ужинать будешь?

– Нет, конечно. Ты же знаешь, я не ем после шести.

– Мало ли какие обстоятельства бывают, – возразила мама.

– Ну всё, ну пожалуйста, закончим на этом, – недовольно протянула Даша и отключилась.

Потом осторожно налила себе чаю из термоса. Вдруг сидевший рядом парнишка молча протянул не то сардельку, не то большую конфету. Она не разобрала в темноте.

– Благодарю. У меня бутерброд есть, – улыбнулась Даша в ответ.

– Вам надо было сначала выпить чай, – неожиданно, мягким голосом произнес паренек, – а потом позвонить маме. Она ведь у вас не вечная, потом жалеть будете.

Дашина рука с термосной чашкой дрогнула. Молодая женщина, как нашкодившая ученица, удивленно согласилась:

– Да, вы правы.

Подросток доверчиво посмотрел на неё. Даша поняла, что он хочет общаться и растеряно отпила глоток уже остывшего за день чая.

«Может спросить, знает ли он, кто написал «Отцы и дети»? – тут же себя одернула, – как всегда одни глупости в голове….»

Даша молча жевала бутерброд, огорчаясь, что нечем угостить мальчика и что не знает, как начать разговор: «Боже я так хотела контакта, тем более с молодежью… И вот он пришел, ждёт, а я не знаю, о чём говорить…»

Наблюдая за подростком краем глаза, она ещё подумала, что так мог сказать её Ангел-Хранитель.

«Какие всё-таки сейчас умные дети, а мы о них часто гадости высказываем и показываем по телику».

Пока она судорожно размышляла, на перрон поднялись две женщины в хиджабах: одна уже в почтенном возрасте, другая совсем молоденькая. Пожилая села рядом с ними, а девушка осталась стоять, в ушах у нее были наушники от смартфона.

Паренёк взглянул на них, а потом встал и отошёл. Даша с грустью смотрела на удалившуюся ультрамариновую толстовку, показалось, что она не сделала что-то нужное и важное.

«Они многое понимают, в них нет нашего тогдашнего инфантилизма… Тянутся к нам, им не хватает нашего отклика, заботы и внимания… Мы делаем выводы о их недостатках, глядя по ТВ на нездоровые исключения. Хорошей молодежи много».

Вспомнила, как недавно один знакомый сказал, что наши дети святые, их со всех сторон ломают и портят, а они все равно, как травинки сквозь асфальт, тянутся к дружбе, доброте и любви. Вдруг возникла мысль, что в её молодые годы взрослые радовались, когда юнцы обращалась к ним с вопросами, спешили что-то рассказать из своей жизни, поделиться опытом.

Между тем паренек вдруг отбил на перроне чечетку. «Хочет, чтобы на него посмотрели, ему любви ближних не хватает, – переживала Даша, но вдруг огорчилась, – жаль только, что многие подростки сильно матерятся. Ужасное  саморазрушение: этот язык инфернальный».

Подъехала электричка. Даша вместе с восточными женщинами пошла к ближней двери, а подросток развернулся и отправился в противоположную сторону, к началу вагона. Оказавшись на мягком сиденье, Даша быстро согрелась и стала читать вечернее правило. Вдруг мимо быстрым шагом промчался знакомый паренёк. Перед Дашиными глазами в последний раз мелькнула его толстовка. Вскоре она всё забыла.

Однако поздней ночью, лежа в постели, Даша ворочалась с боку на бок, перед глазами плыли то золотые сосны, то плющ на старых стенах, то бегущий по вагону «ультрамарин». Почему-то хотелось плакать. До щемящей боли в сердце Даша сожалела о не случившемся и с горечью думала: «Не поговорили».

Илл.: Художник Людмила Богуцкая (?)