Юрий ЛЕБЕДЕВЪ-СЕРБЪ. Сонъ подъ шубой
Рассказ
Стѣнъ у храма не было, но, опредѣлённо, былъ порогъ: посѣтитель запнулся объ него. Во снѣ отношенiе къ самому себѣ обычно какъ почти къ третьему лицу: нѣкто присутствующiй, наблюдающiй себя со стороны... и, когда ничто не болитъ, ты вообще свободенъ отъ внутреннихъ органовъ, какъ плазменное облако.
Въ храмѣ же облакомъ клубился графитовый сумракъ, облекавшiй витанiе мыслей въ ихъ быструю проводимость и читаемость...
Служитель, смотритель, или директоръ храма встрѣтилъ посѣтителя заинтересованной улыбкой: съ чѣмъ пришёлъ человѣкъ?.. Кто-то шёлъ сюда какъ въ подлинный храмъ, кто-то шёлъ какъ въ мастерскую, а кто-то – какъ въ банкъ данныхъ, чтобы погрузиться въ кладези и въ залежи предполагаемыхъ сокровищъ. Кто-то могъ прiйти, чтобы просто убить время въ складѣ-журналѣ-магазинѣ изящной словесности – чѣмъ, строго говоря, для большинства и являлся этотъ «храмъ».
Журналъ и складъ были по совместительству ещё и витриной переводных изданiй съ вѣковыхъ заслуженныхъ языковъ Стараго Свѣта.
«Толерантность и нетерпимость, – думаетъ посѣтитель, – младшiя сёстры-близняшки у прогресса», но дальше думать не хочетъ, остерегаясь сверхпроводимости и утечки мыслей въ пространствѣ, подконтрольномъ «Институту перевода».
Онъ пришёлъ сюда по перечтенiи запомнившихся въ дѣтствѣ романовъ Мориса Бендрикса – вьетнамскаго, кубинскаго и негритянскаго цикловъ, и потому что ещё вспомнилось, какъ преподавательница въ университетѣ давала ему прочесть въ подлиннике одинъ романъ того же Бендрикса («совсѣмъ непохожъ на его остальные романы», звучитъ изъ далей и глубинъ ея тогдашнiй голосъ, а она всего четырьмя годами старше студента – тогда ещё и дѣвственника). Романъ посвящался терзанiямъ Бендрикса, разставшагося cъ любовницей, притомъ съ женой прiятеля, хотя многiя обстоятельства студентомъ забылись, а вотъ терзанiя автора запомнились какъ свои, а ещё странная особенность британскаго языка – называть любовное приключенiе афёрой (affair).
Возможно, и образ преподавательницы служилъ сохраненiю въ памяти если не сюжета романа – то ощущенiя утраты и разлуки, что авторъ Бендриксъ передалъ достаточно сильно.
И посѣтитель высказываетъ пожеланiе получить возможность перечесть когда-то читанный романъ. А если можно – то прiобрѣсти.
– У насъ нѣтъ свѣденiй о переводѣ этого романа на русскiй языкъ, – откровенно дѣлится директоръ. – Хотя мы посвящены переводамъ съ цивилизаторскихъ языковъ на отечественный, вплоть до перенасыщенiя рынка.
– Я въ курсѣ. Но я читалъ его въ далёкой юности какъ разъ на колонизаторскомъ языкѣ. И настроенческая память сохранилась...
– Жить подождёмъ пока!.. – улыбается директоръ. – Будемъ читать пока! – и поясняетъ:
– Былъ такой девизъ, если помните... въ самой читающей странѣ...
Посѣтитель этого не помнитъ, но, благодаря проводимости пространства, намёкъ понимаетъ.
– Тогда пройдёмте въ капео...
– Куда?
- Въ КПО, кабинетъ прямого обмѣна. Только не кàпео, а капéо, а то находятся клiенты, кто уподобляетъ наше заведенiе кàпищу.
– Гмъ!.. – думаетъ посѣтитель. – Но гдѣ же кабинетъ? Я не вижу стѣнъ.
– А розетку-штепсель видите? Надѣвайте обручъ-пеленгаторъ и втыкайте вилку...
«Допотопная техника!» – думаетъ посѣтитель, не подозрѣвающiй, что въ кабинетѣ прямого обмѣна мысли читаются ещё проще, чѣмъ подъ высокими сводами.
– Зато безотказная! – отвѣчаетъ директоръ. И видитъ карту мыслей посѣтителя, какъ на экранѣ аэрофотосъёмки: тотъ доволенъ, что капео имѣетъ выходъ на сѣти колонизаторскихъ языковъ, потому что сыт по горло несовершенными переводами якобы отечественныхъ тётушекъ-бабушекъ съ цивилизаторскихъ оригиналовъ на russo turisto: тамъ встрѣчаются и уродъ-подлежащее ничего, и подмѣна предлоговъ (за – вмѣсто о или объ), падежей (винительный вмѣсто родительнаго), несклоненiе числительныхъ, мѣстоимѣнiй, топонимовъ, «второй» вмѣсто другой – и даже неспособность сохранить въ словѣ сыплется важную букву л. Хуже того: сiи кустари не знаютъ слова заёмъ – и пишутъ займ.
– Что – корректуры нѣтъ?
– Книгоизданiя нѣтъ!
– Иногда мнѣ кажется, что государства нѣтъ, – говоритъ не кто иной, какъ самъ директоръ.
«Иногда!..» – хмыкнулъ посѣтитель.
И далѣе, по ходу прямого обмѣна, мысли посѣтителя и директора соединяются въ нераздѣлимомъ дiалогѣ.
...Такъ чѣмъ полюбился вамъ этотъ Бендриксъ?.. Язвительнымъ юморомъ, иронiей, хитрой изобрѣтательностью, а въ той вещи, ради которой я здѣсь, сильно переданнымъ чувствомъ утраченной любви... Ну, тогда жмите на выбранный титулъ.
И посѣтитель мгновенно «заливается» текстомъ – такъ прежде пустовавшiй электронный файлъ пропитывается внезапнымъ содержанiемъ.
– Ахъ,– шепчетъ посѣтитель,– я тогда запомнилъ только горечь утраты и горе Бендрикса, но всѣ эти годы совсѣмъ не помнилъ, что речь-то была объ адюльтэрѣ, прелюбодѣйствѣ, и совсѣмъ забылъ разливы ненависти Бендрикса и въ чёмъ была ихъ причина...
– Поздравляю!– говоритъ ему, смягчаясь, директоръ.– Это же и васъ опредѣлённымъ образомъ характеризуетъ!
«Да, – согласно киваетъ посѣтитель и вопросительно озираетъ графитово мерцающiе сумерки, не постигая ихъ смысла. – Меня занимало словечко affair, странное, казалось мнѣ, употребленiе его въ любовной исторiи. Но я тогда неглубоко сидѣлъ въ колонизаторскомъ англíйскомъ языкѣ, знакъ равенства не ставилъ между affair и адюльтэромъ*, то бишь adultery**, представить не могъ, по молодости лѣтъ, что причиной и предметомъ ненависти может быть предметъ любовной страсти.
– Теперь-то вы искушены, я думаю! – безъ улыбки комментируетъ директоръ, всего въ этомъ храмѣ насмотрѣвшiйся. Здѣсь всё въ открытомъ доступѣ: не скроешь ничего.
– Уточните, пожалуйста, – продолжаетъ директоръ, – почему вы считаете современныхъ переводчиков хуже прежнихъ поколенiй?
– Потому что при первом чтенiи кубинского романа Бендрикса друг героя былъ Хассельбахеръ, а теперь он вдруг Гассельбахеръ, и подосланный убiйца заикается на букве Х, а у парочки новыхъ переводчиковъ – на буквѣ Г... Да у них даже отель Хилтонъ становится Гилтономъ, а всемирно извѣстный коктейль дайкири превращается въ «дайквири». Они невѣжды въ мiровой литературѣ, и вы, ваша милость, какъ лицо отвѣтственное...
– Понимаю, но не буду... – читаетъ посѣтитель молчаливый отвѣтъ директора, и получаетъ деликатный совѣтъ не заниматься ерундой: за этихъ популярныхъ наверху переводчиковъ вступится профессiональная гильдiя, Джорджъ Соросъ и мало ли кто ещё.
Посѣтитель задумывается о томъ, кому подчиняется сей храмъ, но получаетъ отвѣтъ, что «Институтъ перевода» хоть и вѣдаетъ кадровыми назначенiями въ храмѣ, но занятъ только переводами доморощенныхъ вундеркиндовъ и генiевъ на цивилизаторскiе языки.
– Мы движемся въ разныхъ направленiяхъ, но къ единой цѣли, – милостиво поясняетъ директоръ. – Банкирамъ плевать, Хилтонъ или Гилтонъ въ романѣ – важно, чтобы Хилтонъ всегда оставался на мѣстѣ.
– И чтобы тамъ читали нашихъ назначенныхъ генiевъ, а мы здѣсь – только импортныхъ, – дочитываетъ посѣтитель директорскую мысль.
– Вамъ кажется, что вашъ Хемингуэй и Бендриксъ похожи? – продолжаетъ директоръ. – На самомъ дѣлѣ это совсѣмъ разныя люди, даже противоположныя.
– Уже и не думаю, что похожи.
* *
– Кто много читаетъ, тотъ немножко и пописываетъ! – широко улыбаясь, говоритъ директоръ. – Это какъ въ томъ анекдотѣ: «Если бъ я былъ когроль, я бы жилъ лутше чѣмъ когроль: я бы немножечко шилъ!» Ну, признавайтесь!
Между ними установилась несомнѣнная симпатiя – съ того момента, когда посѣтитель наудачу спросилъ, гдѣ въ «храмѣ семъ» находится баръ.
– А! Дайкири захотѣлось? Признавайтесь!
Когда мысли читаются безъ словъ, ни въ чёмъ признаваться не приходится, и посѣтитель усмѣхнулся въ отвѣтъ:
– Никогда не пробовалъ дайкири. А вотъ кайпири́нью отвѣдывалъ: на набережной въ Рiо, въ ресторанѣ «Акварiусъ».
Директору нѣтъ нужды спрашивать, что дѣлалъ посѣтитель въ Рiо, но изъ вежливаго любопытства онъ спрашиваетъ:
– И какова кайпиринья?
– Голова ясная, весёлая, а со стула не встать. Это много льда, ромъ до краёвъ, и зелёный лаймъ, – и глаза застилаетъ ему лирическая дымка, и онъ мечтательно добавляетъ: – Вмѣсто рома и агуардьенте можно...
– На вопросъ вашъ отвѣчаю: тамъ гдѣ я – тамъ и баръ! А на службѣ на моей – да какъ не спиться? Но только въ капео, въ цѣляхъ самосохраненiя.
Онъ протягиваетъ руку въ темноту и вытаскиваетъ литровую бутылку золотистаго рома. Чьи-то женскiя ручки ставятъ блюдце съ ломтиками лайма и массивные бокалы со льдомъ.
Больше ничего, во всеуслышанiе, не говорится. Въ капео – въ этомъ нѣтъ нужды.
Мысли, кайпиринья, снова мысли струятся въ унисонъ.
Оба застали времена... книголюбовъ. Теперь времена... даже слова не подобрать. Какъ ещё директоръ тутъ уцѣлѣлъ – съ его-то памятью о прошломъ? Времена, времена монополистовъ... стервятниковъ... у нихъ это въ крови. Если человѣкъ – безъ срока давности, то человѣкъ ли онъ? Или, можетъ, о нёмъ скажутъ, открывая меморiальную плиту либо Имярекъ-центръ, – «приснопамятный»?
Книгоизданiе теперь – не государственное дѣло. И нѣтъ читателей, а просто потребители... гаджетовъ, игровыхъ консолей, коммуникаторовъ... У книготорговли зато – нацѣнка подъ триста процентовъ. Уххъ, хорошшò – да только кому?
На браслетѣ у директора замигалъ красный маячокъ.
– Ахъ, принесла нелёгкая!.. Бѣда пришла – отворяй ворота! – и дѣлаетъ объявленiе,
совершенно здѣсь излишнее: – Провѣрка!
«Утечка изъ капео?» – удивляясь, пугается посѣтитель, но директоръ отрицательно трясётъ пятернёй: – Просто крутую изъ себя изображаетъ! Привыкла!
Ахъ, это женщина... Интересно!
«Ничуть!» – возражаетъ директоръ:
– Но выходимъ экстренно въ публичное пространство!
Въ публичномъ пространствѣ посѣтитель не видитъ особой разницы: почти такой же мракъ съ мерцающими переливами. А директоръ спѣшно включаетъ лекцiю-пропаганду:
– ...о прошлыхъ вѣкахъ отечественной словесности говорилось, что всѣ мы-де вышли изъ «Шинели» Гоголя. Но всякая крылатая фраза становится стёртой, избитой, теряетъ крылья и поклонниковъ. Му уже не слышимъ её больше четверти вѣка – цѣлое поколѣнiе! Хотя признаёмъ, что толика объективности въ этой фразѣ есть, вѣрнѣе – была, но въ эпоху постмодерна она обезточивается, ибо пропадаетъ разность потенцiаловъ: цѣль ничто, а движенiе – всё!
– Откуда движенiю быть безъ разности потенцiаловъ? – директоръ слышитъ этотъ нѣмой вопросъ посѣтителя.
– Движенiе есть всегда, хотя бы на уровнѣ химическихъ реакцiй!
– Гнiенiе – тоже движенiе?
Вмѣсто отвѣта директоръ машетъ въ посѣтителя флажкомъ ВТО.
– Это вы накликали провѣрку мнѣ на голову!
Изъ-за колеблющихся занавѣсей мрака доносится цоканье каблучковъ.
На лице директора застываетъ сладенькая улыбка, а самъ онъ – въ полупоклонѣ.
Изъ тумана ткётся образъ женщины въ боевой попонѣ типа пончо подъ гривой изъ конскаго волоса.
– Жить подождёмъ пока... – меланхолически шепчетъ директоръ.
– Васисуалiй! Снова пилъ! – гримаса искажаетъ крупнопородистыя черты, а посѣтитель получаетъ полную справку о носительницѣ оныхъ: важная закладка въ «Большой книгѣ» банковскихъ гарантiй.
– Леночка, дорогая! Я же объяснялъ: это мой парфюмъ! Шанель Вириль*!
– А это что за честновѣръ? Ты самъ-то не видишь? Совсѣмъ ужъ нюхъ потерялъ съ твоимъ парфюмомъ?
– Мнѣ онъ понравился тѣмъ, что фиксируетъ тексты не отлипая... И ещё онъ осуществилъ мечту Остапа Бендера: гулялъ по Рiо-де-Жанейро въ бѣлыхъ штанахъ!
– Да онъ стоитъ сейчасъ и думаетъ: мало быть бѣлогвардейцемъ, надо быть и черносотенцемъ. Такъ? – свѣтская львица, а можетъ – и лошадь, буравитъ посѣтителя взглядомъ прессъ-секретаря главковерха.
– Въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ – бываетъ! – скромно говоритъ посѣтитель.
– Ты видишь, ты слышишь?! – взвивается крупнопородистая дама. – Я тебѣ это зачту!
– Да онъ эпатируетъ! – защищается директоръ. – Онъ страстный поклонникъ британской литературы, онъ вѣритъ въ британскихъ учёныхъ... Впрочемъ, какъ ты, Леночка, скажешь...
– А скажу я, что не съ тѣми мыслями сюда я шла, не съ тѣми намѣрéнiями!..
– Намѣ΄ренiями, – машинально произноситъ посѣтитель.
– Это вы такъ думаете! Я съ вами спорить не собираюсь! Ты понялъ, Васисуалiй? Завтра жду тебя ровно въ одиннадцать!
– Но гривы же у львовъ, а не у львицъ! – некстати думаетъ посѣтитель, а дама принимаетъ это за комплиментъ, и всё оказывается какъ нельзя кстати...
* *
– Здѣсь былъ мой отважный другъ, ненавистникъ Достоевскаго? – смягчаясь, говоритъ Леночка. – Обѣщалъ меня ждать! Но вижу: не былъ.
– Не много ли ненависти на меня одного, – думаетъ посѣтитель, – романъ Бендрикса – о ненависти, свиданiе у дамы – съ ненавистникомъ Достоевскаго.
Но дама его игнорируетъ, потому что соглашается съ приглашенiемъ директора скоротать время ожиданiя за экзотической кайпириньей.
«Гдѣ мы – тамъ и баръ!» – вспоминаетъ посѣтитель.
– Я, собственно, мимоходомъ... – сообщаетъ гостья директору какъ бы вскользь, а изъ темноты, как изъ табакерки, рисуется невѣть откуда барменъ. – Мой другъ, при его занятости... Цѣну его обѣщанiямъ – всѣ знают!..
– Лично я безумно радъ васъ видеть, прекрасная Гелена!
Барменъ подкрѣпляетъ слова директора махомъ шевелюры.
Гелена пригубливаетъ поданный коктейль.
– О... Коктейли у васъ, должна признать, неизмѣнно хороши. Уже прiѣздъ мой не напрасенъ. Хотя въ редакцiи тамъ – работы прорва!
– Ещё бы!.. – говоритъ директоръ. – Звѣздная фабрика писателей! Это же мы вамъ обязаны Ляписомъ Примѣсомъ, Жаномъ Буксиркинымъ...
– Да, сдѣлали ихъ мы! – соглашается важная гостья. – Мо 'но ска'ть, даже я! Но ты опять за своё: писатели, писаáтьели!.. Кто такiе писаáтьели? Кто ихъ помнитъ, кромѣ измученнаго издателя? Это слово было въ духѣ времени при Гоголяхъ, при Достоевскихъ, когда была мода свои рукописи жечь. Хотя, пардонъ, Гоголь былъ одинъ; зато другой умникъ потомъ провѣрилъ – и сказалъ, что рукописи не горятъ... Мы во главу угла ставимъ авторовъ! Авторъ – вотъ кто намъ важенъ и нуженъ, вотъ кого намъ – побольше, всякихъ-разныхъ! Умница былъ Генри Фордъ, придумавшiй конвейеръ!
Директоръ важно возвышаетъ вглядъ – ни капли иронiи! – и посылаетъ посѣтителю открытымъ текстомъ: «Слушайте, внимайте! Великая женщина говоритъ!»
Посѣтитель симулируетъ непониманiе:
– А чѣмъ же авторъ выше писателя?
– Съ точки зрѣнiя компьтера, у всякого файла долженъ быть авторъ!
– Ага! – поднявъ брови, соглашается посѣтитель.
– Да и русскому языку не грѣхъ бы брать примѣръ съ англiйскаго! – не замѣчая, что мѣняетъ тему, продолжаетъ своё важная закладка. – Падежи становятся пережиткомъ! Съ точки зрѣнiя... (...компьютера! – подсказываетъ посѣтитель) ...науки, науки, падежи – анахронизмъ!
«Тема мѣняется, – соображаетъ посѣтитель, – но позицiя у ней всё та же».
– Британцы зря ничего не дѣлаютъ! – согласно киваетъ директоръ.
– И не зря они каждую пару лѣтъ составляютъ словарь новыхъ словъ! – ехидно поддакиваетъ посѣтитель.
– Откуда вы знаете? – вскинулась дама въ пончо.
– Откуда-то знаю!
Почувствовавъ дерзость своей интонацiи, онъ хочетъ исправиться:
– Интересно, что чувствуетъ женщина, производящая нынешнихъ классиковъ? Гордость? Удовлетворенiе?
Гостья уловила въ вопросѣ подвохъ и не захотѣла остаться въ долгу.
– Классики, нынче... – въ ея улыбкѣ блеснула издёвка и она со смакомъ, нараспѣвъ повторила русское слово:
– Ныи-и-нче!.. классики!.. – потому что ребята издаются классическимъ способомъ, за счётъ издателя. А безпризорники, патрiоты и прочая шушера имѣютъ полное право издаться, какъ поётъ реклама – безплатно, тиражомъ отъ однаго экземпляра, по льготной цѣнѣ – и выставляйте свой экземпляръ въ интернетѣ на продажу. На русскiй авось!
И, побѣдно глянувъ на посѣтителя, она тряхнула гривой:
– Ужъ не интервью ли вы берёте, молодой человѣкъ? Имѣйте въ виду: интервьюеры хорошо пополняютъ мой бюджетъ по судебнымъ рѣшенiямъ!..
«Молодой человѣкъ», чьихъ сѣдинъ гостья не уважила, осипшимъ голосомъ вопрошаетъ:
– Развѣ тексты интервью не присылаютъ на согласованiе?
– Мнѣ некогда читать журналюшекъ! Мнѣ даже классиковъ некогда читать – а надо! И это мнѣ не по здоровью – читать чудовищныя интервью!
Съ минуту, будто колеблясь, она смотритъ на посѣтителя, потомъ снисходительно поясняетъ:
– Литература, молодой человѣкъ, она такой же атрибутъ, какъ армiя, какъ министерство финансов или бюджетъ... И мы её приканчиваемъ. Ибо читатель – исчезающая категорiя!
– Зачѣмъ же вы столько издаёте? Кромѣ вашихъ, больше никого не видно!
– Да чтобъ и не было видно!.. Однако мнѣ пора, господа!
Великая Гелена отставляетъ опорожнённый стаканъ: она дѣйствительно заскочила наудачу...
Дѣла, дѣла!
– Будемъ рады, когда опять найдёте времечко! – приговариваетъ директоръ, назавтра вызванный на ковёръ. – Сегодня просто щастливы*! – и отчаянно подмигиваетъ посѣтителю. – Восхищены вашей блистательной командой!
Высокая гостья поворачивается къ выходу, который посѣтителемъ едва угадывается за графитовымъ сiянiемъ пещеры, бьётъ копытомъ по каменному полу и взметаетъ боевую попону, подъ которой, въ интимныхъ сумеркахъ, вдругъ блеснули бронзовыя яйца.
«Трансхендеръ?» – удивляется посѣтитель ея прыти и стати.
– Вотъ такъ-то! – дѣлаетъ глаза ей вослѣдъ директоръ.
И посѣтителю слышенъ абразивный скрежетъ директорской мысли: ну баба! Ну же баба! Коня остановитъ, избу подожжётъ!
Цѣпляясь за локоть посѣтителя, директоръ осипшимъ голосомъ говоритъ:
– Пошли! Запьёмъ эту гадость!
* *
И вотъ они уже близкiе люди, даже внѣ предѣловъ капео – довѣрительно бесѣдуютъ.
– Не пойду я завтра къ ней! А пошлю я факсъ по формали-вертикали: «по собственному желанiю»!..
– И что дѣлать будешь?
– Буду пить не отъ стресса, а по собственному желанiю... Га-га-га!
«Только не усердствуй!» – думаетъ посѣтитель, директоръ долю минуты молчитъ, потомъ согласно киваетъ:
– Не бои́сь! Я такiе мемуары напишу! Пусть они боятся!
Проводимость ещё есть, но на трезвую голову была получше.
– Было бы кого бояться!
– И это вѣрно!.. Ты понимаешь, мужъ у Гелены – Полушубокъ, зато сама она – цѣлая Шуба! Вотъ и готовитъ намъ словесность, какъ селёдку подъ шубой. Теперь мы всѣ – изъ этой Шубы, что читатели, что писатели. Потому послѣднихъ больше, чѣмъ первыхъ.
– Товарищъ Сталинъ – тотъ и книги читалъ, электростанцiи строилъ, лѣсополосы высаживалъ въ защиту климата и мира во всёмъ мiрѣ...
– Если бы да кабы, да во рту росли грибы...
– А давай... Ещё не на посошокъ, а давай за Бендрикса! Это же онъ тебя привёлъ!
– Ну, давай!.. А вѣдь я предощущалъ, ещё въ юности... читая его автобiографическiй романъ, что человѣческiя чары автора уже истощаются... а теперь, перечтя этотъ романъ ненависти, что я долженъ думать?.. Даже не о Бендриксѣ, а о католичествѣ!.. И поможетъ ли католичеству то, что авторъ, всюду такой нехорошiй, во всякомъ романѣ твердитъ, что Бога нѣтъ?.. или то, что авторъ былъ воспитанъ «католиками въ кубѣ», то бишь iезуитами, потому какъ англичане сбагриваютъ дѣтей изъ дома вонъ...
– Угу, семья по-англiйски... – директоръ пыхтитъ и трётъ пальцами воздухъ.
«Если это не у шахтёровъ или фермеровъ... – уточняюще думаетъ посѣтитель. – А шахтёровъ они повывели...»
– Сказать, что католичество – это ненависть и есть, было бы упрощенiемъ?.. кощунствомъ или правдой? Исторiя соврать не дастъ... Хорватская исторiя, польская, британская...
– Но англичане развѣ католики? Они же англикане.
– Те же католики, только видъ сбоку. Ушли отъ Ватикана по волѣ короля, которому папа не позволилъ развестись... А латинское завоеванiе Америки, а Торквемада... Ахъ, зачѣмъ я къ вамъ пришёлъ? Теперь я и любимые романы Бендрикса буду читать не съ прежнимъ чувствомъ къ нему. Какъ человѣкъ, онъ личностью своей скорѣе возмущаетъ. Что ни романъ – то adultery. Я и самъ былъ не святой, но мнѣ казалось, что Бендриксъ – иронистъ и платоникъ... А тутъ – love-hate story*. Хоть англичане и пишутъ, что герой романа, потерявъ любовь, обрѣлъ вѣру въ Бога, – я этого не ощутилъ. Другое дѣло, какъ писатель – онъ виртуозъ, насмѣшникъ, интриганъ... Мы такъ не умѣемъ.
– И ты хочешь этому научиться?
– Нѣтъ, не хочу. Вѣдь я же русскiй. Не казуистъ, не фокусникъ. Я не нанизываю дiалогъ на недоразумѣнiе...
– А на что нанизываешь?
– На что вынуждаютъ меня... На что насъ вынуждаютъ : на мечъ!..
Тутъ за окномъ раздался громъ – «посѣтитель» вздрогнулъ. Посыпалось гдѣ-то стекло.
– О, не волнуйся! – прокричалъ директоръ изъ тумана, быстро таявшаго на свѣту. – Это Шуба споткнулась. Сказался коктейль! Литература – свободна! Великая Гелена уронила «Большую книгу»!
...иии-гу, иии-гу, иии-гуу!.. – повторило раскатами эхо...
И обратилось въ канонаду европейской войны.
17-26.04.2022
Илл.: Художник Елена Шумакова
