Юрий ЛЕБЕДЕВЪ-СЕРБЪ. Я больше не сирота
Быль
Въ молодости Алексѣй былъ скорѣе молчунъ, чѣмъ остёръ, а къ старости сталъ разговорчивъ. Человѣкъ, живущiй одиноко, находитъ собесѣдниковъ въ своёмъ вещномъ, вещевомъ окруженiи – не потому, что впадаетъ, какъ считаютъ нѣкоторые, мало-помалу въ маразмъ, а потому что мало-помалу сдруживается съ вещами, которыхъ знаетъ какъ облупленныхъ и выходки которыхъ научается терпѣть.
Иная вещь долго любуется на то, какъ её разыскиваетъ Алексѣй, и приходитъ въ восторгъ отъ его миролюбиво-изумлённаго «Ахъ вотъ ты гдѣ!». Потому что радостью встрѣчи искупается изнурительность поиска.
Бываетъ, что поискъ можно облегчить и ускорить, если его прекратить. Такъ было съ отцовскимъ перочиннымъ ножичкомъ, гдѣ были и штопоръ, и шильце, и ножнички. Сначала на поиски ножичка была потрачена недѣля, но Алексѣй рѣшительно хотѣлъ откупорить вино отцовской реликвiей, – и праздникъ (онъ уже забылъ, какой) отложился самъ собой, потому что праздничная бутылка, какъ говорили въ далёкихъ мѣстахъ его дѣтства, тоже «накивала пятками».
Помогъ её найти переѣздъ. Дочка и зять мечтали построить домъ въ деревенской тиши, среди деревенскаго воздуха, гдѣ бы можно растить здоровыхъ дѣтей. И Алексѣй предложилъ дочкѣ продать ихъ трёхкомнатную квартиру, чтобы самъ онъ посѣлился гдѣ-нибудь въ «студiи», а они бы стали строить свой домъ на вырученныя деньги.
Перетряхивая вещи и пакуя, увязывая ихъ къ переѣзду, онъ повстрѣчалъ и стреканувшую бутылку вина, и отцовский ножикъ.
А студiйку подыскалъ ему зять Николаша, мастеръ на всѣ руки, стало быть – и автослесарь, но не «сапожникъ безъ сапогъ», а самъ на колѣсахъ – ему удобно было колесить по области, по адресамъ объявленiй, хотя дороговато. Брать съ собою тестя въ эти рысканья онъ отказался и честно объяснил почему:
– Это затянетъ процессъ. Придётся за вами всякiй разъ заѣзжать, а цѣны на бензинъ – сами знаете! Вы же мнѣ довѣряете, такъ? Выборъ студiй – онъ огромный, а главный критерiй одинъ: чтобы окнами не на югъ и не на востокъ... Я зналъ мужика, который проклялъ всё, живя окнами на юго-востокъ: полная Сахара!
Если понадобится въ студiи ремонтъ, добавилъ Николай, то мы работы не боимся!
Самъ Алексѣй тоже рыскал, только въ интернете, кружа по картѣ области. Душѣ его мечталось поселиться то на озерѣ подъ монастырёмъ, то на берегу знаменитаго Волхова, то на возвышенности у карстовыхъ пещеръ. Такiя объявленiя тоже были, но Николаша всѣ ихъ отвергъ:
– Это даль несусвѣтная: какъ мы съ Нюсей будемъ васъ навѣщать? Это разъ! А во вторыхъ, я знаю тѣ мѣста: до магазина, до врача вы не доберётесь!
Тогда Алексѣй сосредоточился на посёлкахъ вблизи Рябова, гдѣ на участкѣ Николаши съ Нюсей намѣчался ихъ будущiй домъ.
Николаша былъ старше Нюси лѣтъ на восемь, а по опыту и по умѣнiямъ – неизмѣримо больше. Онъ многому жену научилъ: пока жили въ городской квартирѣ, Нюся отдѣлала на свой вкусъ прихожую съ туалетомъ – всѣ гости ахали.
Въ итогѣ общiй выборъ палъ на Градошу – ѣзды отъ Рябова полчаса, магазины, поликлиника, Сбербанкъ, а мѣсто хорошо извѣстно Нюсѣ: тамъ дѣйствуютъ конкуренты ея работодателей.
Конечно, былъ нуженъ ремонтъ: владѣлица продаваемой площади въ ней не жила; инвестицiя въ эту студiю имѣла для неё страховочный смыслъ. И никто тамъ не жилъ съ момента сдачи дома шесть лѣтъ назадъ.
А зима слякотно тащилась черезъ пень колоду, пока они втроёмъ занимались предпродажнымъ ремонтомъ своей квартиры. Участiе въ этомъ Алексѣя затруднялось его аллергiей, прiобрѣтённой отъ лекарей и фармакологовъ, сочиняющихъ лекарства съ красителями, эмульгаторами и, мерещилось ему, съ тротиломъ. Поэтому участiе его оставалось, по большей части, почти символическимъ. И всё равно – отъ старой и новой строительной пыли онъ почти накашлялъ себѣ грыжу, она ещё не вылупилась, но явно намѣтилась.
Въ мартѣ квартиру продали, Алексѣя прiютила сватья, мама Николаши, въ славномъ Анниномъ-Сельцѣ, что за Краснымъ Селомъ, а Николаша принялся объѣзжать адреса въ избранной ими Градошѣ, со вниманiемъ къ направленности оконъ, къ состоянiю трубъ, электропроводки и прочаго.
Такъ онъ и вышелъ на студiю съ возвышеннымъ видомъ на рѣчку въ глубокой извилистой долинѣ и на прекрасныя всегда облака.
За рѣчкой бѣжала изъ края въ край автодорога, способная увлечь созерцателя. Потомъ выяснилось, что она представляла самый зрѣлищный варiантъ въѣзда въ Градошу для пассажировъ маршрутокъ.
2
«Мама дорогая! Я будто изъ кавказской башни смотрю на горы! – восклицалъ Алексѣй, на Кавказѣ башенъ не видавшiй, но читавшiй о нихъ. – Рѣчка почти недвижно течётъ въ своёмъ ущельѣ, красующемся спусками, подъёмами и острыми гранями.
А облака – какъ ещё одинъ горный пейзажъ, только выше онъ и дороги, и горизонта. Облаковъ отраженье въ рѣкѣ – это ещё одинъ, таинственно потустороннiй...»
Онъ всегда любил города съ неровнымъ рельефомъ и теперь предвкушал много интереснаго... Только одышка мститъ его радости. Зато желанный вѣтерокъ – онъ вездѣсущъ.
Когда Алексѣй усталъ жить у сватьи ожиданiемъ конца ремонта въ студiи (тамъ трудились только дочка и зять, а его строго «не приглашали»), то послалъ дочкѣ фразу извѣстнаго юмориста: «ремонтъ нельзя закончить – его можно прекратить».
Дочка въ отвѣтъ написала: «Мы уже скоро».
Хотя Николаша обезпечилъ Алексѣя въ аннинской квартирѣ интернетом и была возможность переживать войну Запада съ Россiей на Украинѣ, писать и получать письма, да и видъ изъ окна былъ лучше некуда (дѣтская площадка, качели, стадiонъ, корты и полигонъ съ трамплинами для головоломныхъ самокатчиковъ), Алексѣя утомили провалившiйся въ пружинную сѣтку матрасъ и угрожающе буксовавшая стратегiя политиковъ.
Миновалъ 77-й День Побѣды надъ Германiей, плюсъ ещё одинъ день – и Николаша извѣстилъ, что назавтра Алексѣя перевезутъ съ самымъ необходимымъ скарбомъ на новое мѣсто жительства.
Но весь его скарбъ хранился въ гаражѣ Николаши въ заклеенныхъ коробкахъ – и поди-ка вспомни, гдѣ самое необходимое.
Временное пристанище Алексѣя у сватьюшки тоже ожидало ремонта, въ видахъ продажи ради вложенiй въ будущiй домъ. И главной бѣдой аннинскаго жительства было отсутствiе ванны. Совсѣмъ недавно Алексѣй узналъ въ интернетѣ народный способ подавленiя экземы съ аллергiей – солевыя горячiя ванны съ йодомъ. Въ его будущей кельѣ ванна уже была въ рабочемъ состоянiи и опробована дочкой, такъ что были всѣ резоны поторопиться.
Но въ первыя сутки на новомъ мѣстѣ онъ былъ ещё безъ соли и безъ йода, а ночной приступъ аллергiи его безжалостно заставилъ вскочить. Онъ отыскалъ выходъ на лѣстницу, чтобы ходьбой вверхъ-внизъ разогнать кровотокъ и прогнать зудящiй синдромъ. А когда вернулся, готовый снова уснуть, то вышелъ въ лоджiю и выглянулъ въ окно, а увидѣнное заставило встать на стремянку: рѣчка и вся долина была заполнена молочнымъ туманомъ, медленно плывшимъ по теченiю.
Неугомонные автомобили всё такъ же бѣжали по дорогѣ, но, прежде чѣмъ въѣхать въ низинѣ на мостъ, исчезали подъ плотнымъ покрываломъ, достигавшимъ четвёртаго-пятаго этажей ближнихъ высотокъ. Зелёный архипелагъ на рѣчкѣ подъ окнами былъ тоже не видѣнъ.
«Поплыли туманы надъ рѣкой» – строка знаменитой пѣсни зазвучала въ памяти, и Алексѣй усмѣхнулся: дожилъ до сѣдыхъ волосъ, а ещё не видалъ тумановъ надъ рѣкой!
Онъ рухнулъ въ постель почти счастливымъ. На высокiй берегъ, на крутой, выходила Катюша – заводила пѣсню про степного сизаго орла... Котораго любила, чьи письма берегла.
Туманы были потомъ разными во всякiй другой вечернiй часъ, но всегда были на зависть любому импрессiонисту прошлаго, бросая вызовъ: нѣтъ, съ этимъ пейзажемъ, съ этимъ небомъ – ты меня не напишешь!
...Жена Алексѣя, мать Нюси и павшаго на Сѣверномъ Кавказѣ Павлика, пропала безъ вѣсти въ 90-е годы, извѣстные въ народѣ подъ прозвищемъ «лихихъ» и подъ именемъ «святыхъ» въ семействѣ Горбельциныхъ. Но къ тому времени была уже бывшей женой Алексѣя, повязанная другими привязанностями и сомнительными склонностями.
Ты всё видишь, мама, не разъ говорилъ Алексѣй посреди любого дѣла и занятiя, теперь ты знаешь всё про меня.
Ты слишкомъ хорошо обо мнѣ всегда думала, а я – другой: недостойный, окаянный, многогрѣшный. Ты меня такимъ не знала. Теперь зато знаешь, страдалица моя.
Алексѣю всегда было проще съ матерью, чѣмъ съ отцомъ. Отецъ, директоръ школы, а потомъ начальникъ наробразованiя въ районѣ, казался сыну сызмала далёкимъ и малодоступнымъ, и эта дистанцiя сокращалась очень медленно, хотя оба родителя любили сына въ равной степени. Когда сынъ доложилъ имъ телеграммой объ успѣшной сдачѣ вступительныхъ экзаменовъ въ институтъ – и послѣ этого замолчалъ: ни слова ни о зачисленiи, ни о возвращенiи домой, то родители встревожились не на шутку и отецъ расплакался на улицѣ, дѣлясь тревогой со знакомыми.
Да и съ фронта отецъ, насмотрѣвшiйся на раны, смерти и кровь, слалъ женѣ полевой почтой медицинскiе учебники, чтобы годовалый сынъ стал потомъ врачомъ, а не танкистомъ.
А мать, скромная лаборантка, была при дѣтяхъ каждый день, и съ подросшимъ первенцемъ Алексѣемъ дѣлилась повседневными мыслями и впечатлѣнiями. Если отцу сынъ впервые сказалъ «ты», только перейдя на второй курсъ, и выдавилъ онъ это изъ себя съ трудомъ, то съ матерью ему было всегда легко и просто.
Положенiе отца ко многому обязывало членовъ его семьи – и мать не посѣщала церковь ихъ городка, а ѣздила за сорокъ километровъ въ сосѣднiй районъ. Для отца это не было секретомъ, какъ не было и поводомъ для конфликта. Сына же, комсомольца, время колебало на подступахъ къ вѣрѣ; впрочемъ, интуитивно онъ уже вѣровалъ.
Свои дѣтскiя открытiя Алексѣй бѣжалъ сообщить мамѣ; сначала дѣлился планами (стать лётчикомъ, а не врачомъ), рекордами («я такъ быстро бѣжалъ, что вѣтеръ свистѣлъ!»), потомъ новостями науки и техники («мама, ты представляешь, что дѣлаетъ фотофильтръ съ облаками? – они выпуклые и пушистые!»).
А мать не утаивала отъ сына те похвалы въ его адресъ, что слышала отъ учителей. Съ ея стороны это было не совсѣмъ педагогично, какъ сказали бы учёные методисты, но мать Алексѣя поступала такъ безъ малѣйшей опаски. Чутьё говорило ей, что ея сына похвала не испортитъ.
Вотъ только страсть къ чтенiю сказалась на его зрѣнiи, и онъ сталъ не лётчикомъ, а инженеромъ телеметрическихъ системъ.
«Ты моя радость!» – говорила мать не разъ въ теченiе жизни своему первенцу. При этомъ могла подѣлиться сомнѣнiями и тревогами по поводу замужества дочки или чудачествъ младшего послѣдыша.
Когда же узнала о прерванной беременности жены Алексѣя, то изъ материнской груди вырвался сдавленный не то всхлипъ, не стонъ... И не дай Богъ ей узнать объ этомъ сейчасъ побольше!
Теперь-то мама всё знаетъ. Тамъ усопшiе всё знаютъ о насъ и о себѣ. Кто не упокоенъ, тотъ терзается въ скрежетѣ зубовъ, а кто упокоенъ, тотъ тихо взираетъ на Землю и благодаритъ Создателя.
Алексѣй хватаетъ куртку (на улицѣ не жарко!) и выходитъ обозрѣть ту землю, что ему досталась.
3
Возвращаясь изъ ближайшаго центра искусствъ и ремёселъ подъ вывѣской «Строймаркетъ», онъ медленно приближается къ своему дому (длинное зданiе въ 15 этажей на самомъ берегу рѣчки) и замѣчаетъ, что облака чуть-чуть не достаютъ до карнизовъ и крыши. «Потому что на высокомъ мѣстѣ домъ стоитъ, облака любятъ на высокихъ горкахъ собираться!»
У насъ высотные дома – небоскрёбы (переводъ съ американскаго sky-scrapers), и если бы укропитековъ предупредили, что это съ американскаго, они могли бы оставить себѣ нэбоскрэбы, не стали бы изобрѣтать хмарочёсы... Это не сдѣлало бы ихъ новую мову хуже, да и пѣсня не пострадала бы: въ малоросскихъ пѣсняхъ нэбоскрэбовъ нэма.
И остатокъ пути до дома Алексѣй размышляетъ о родинѣ и о государствѣ. Не далѣе чѣмъ вчера онъ въ записи смотрѣлъ концертъ Михаила Задорнова и тамъ сатирикъ обмолвился, что родина и государство – не одно и то же. Это мы понимаемъ! – говоритъ Алексѣй. Но когда государство призываетъ насъ на защиту Отечества, то родина и государство (какимъ бы оно ни было) сливаются въ Отечествѣ, которое – Родина. И тогда уже Побѣда можетъ помочь измѣнить къ лучшему и государство.
Государство всюду по-современному безбожно, его «папахенъ» – чемпiонъ безотвѣтственности Троцкiй, богоданнымъ отчимомъ сталъ ему Сталинъ, а мама Ленинъ умерла при родахъ. Теперь у насъ повсюду правнуки Троцкаго (понаѣхали) – въ центрахъ принятiя рѣшенiй. И не только у насъ. И не только въ центрахъ: въ исполнителяхъ рѣшенiй тоже кишмя кишатъ.
Но великiй экономистъ-политологъ-предсказатель, который тоже правнукъ, обѣщаетъ, что вотъ-вотъ верхомный гламнокомандующiй сдѣлаетъ лѣвый поворотъ къ справедливости и помѣняетъ верхушку гоцудайства... Только справедливость лѣвой не бываетъ, и лѣвый патрiотъ – это немыслимая чепуха. Какъ говорила бабушка Ленинъ, не пережившая родовъ нашего новаго мiра, это учёный песокъ въ глаза рабочимъ и крестьянамъ.
Ну вотъ онъ и дома. Прогнозъ погоды обѣщаетъ завтра дождь. Завтра Алексѣй ѣдетъ къ стоматологу въ Питеръ, а у него ни плаща, ни зонта: ещё не всѣ его вещи въ коробахъ доставлены по новому адресу.
Когда-то мать разсказывала, какъ въ юности её поставили читать псалтирь надъ покойницей.
«Боже! Какъ это я, такая грѣшница, и буду читать псалмы надъ уважаемой усопшей?! Боже, дай мнѣ знакъ, можно ли мнѣ на такое отважиться...»
И, по словамъ матери, словно кто-то трижды ударилъ мѣшкомъ сѣна въ ея дверь.
«И тогда я поняла, повѣрила, что это знакъ разрѣшающiй. И читала псалмы всю ночь...»
4
На рѣчкѣ, надъ долиной – всегда вѣтеръ, вѣтрище. А у торца дома, между зданiями – аэродинамическая труба.
Зато вся рѣчная долина – въ пышной зелени: склоны усѣяны купами шарообразныхъ кущей. Въ пору цвѣтенiя черёмухи, одинъ такой шаръ свѣтился среди ночи какъ жемчугъ.
А синоптикъ, грозившiй затяжнымъ дождёмъ, обманулъ. Дождикъ едва побрызгалъ, и путешествiе къ стоматологу въ Питеръ прошло безъ замѣчанiй. Теперь стоитъ жара, двадцать восемь градусовъ, и Алексѣй впадаетъ въ солнечное дѣтство. Въ его памяти дѣтство навсегда связано съ ослѣпительнымъ свѣтомъ, отражённымъ отъ утрамбованной босыми ногами, выбѣленной зноемъ земли. И всегда на этой землѣ что-то сверкаетъ: стекло, монетка или сказочный ключикъ неизвѣстно отъ чего, чтобы потомъ вспоминаться всю долгую жизнь. Монета запомнилась своимъ блескомъ и надписью Drei Mark, а была ли эта потеря значительной для оккупанта, ни тогда, ни сейчасъ Алексѣю неинтересно.
Зной теперешняму Алексѣю уже никакъ не братъ. Но Алексѣй бросаетъ ему вызовъ: идётъ совершать географическiя открытiя, вѣдь онъ ещё мало знаетъ городишко, который долженъ стать ему роднымъ уже до послѣдняго вздоха.
Только несправедливо назвалъ онъ Градошу городишкомъ: городокъ живописенъ, можетъ похвалиться собственнымъ «Пассажемъ», наличiемъ мебельнаго салона и строймаркета, променадомъ курортнаго вида, который называется Советскимъ проспектомъ и не только обсаженъ вязами, липами, берёзами, но и обставленъ деревянными диванами для отдыхающихъ... Многiе жители, посиживая на скамьяхъ съ телефонами и, пардонъ, съ гаджетами, выглядятъ вполнѣ курортниками.
Ему уже нравится перспектива доживать свой вѣкъ въ градошинской кельѣ, глядя изъ лоджiи на закатъ, на звѣзды или на молочный туманъ надъ рѣкой.
А то съ балкона у общей лѣстницы глядѣть на дѣтскую площадку, вспоминая, какъ самъ онъ, старшеклассникомъ, возился съ сосѣдской дѣтворой, катая ихъ на себѣ какъ на верблюдѣ, крутя ихъ какъ на качеляхъ или катая на велосипедѣ...
Потомъ будетъ возвращаться къ себѣ и глядѣть на закатный горизонтъ: провожать ночные самолёты, уходящiе на востокъ большой страны, вызывающей зависть и ненависть недоброй половины мiра.
Назавтра Алексѣй отправился открывать пока непознанную Градошу.
Изъ автобуса онъ видѣлъ большiя буквы «РЫНОК» на возышенности, гдѣ смотровая площадка съ памятной стелой о рубежѣ обороны въ прошлую Отечественную, а рядомъ съ новой высоткой строемъ стоятъ одноэтажки, построенныя явно нѣмецкими военноплѣнными семьдесятъ лѣтъ назадъ. Стелу Алексѣй уже оцѣнилъ, а на площадку подымается впервые.
О!.. Прiятная неожиданность: журчитъ фонтанъ у входа въ рынокъ. Фонтанъ каскадный, по его ступенямъ сбѣгаетъ вода, сверкая на солнцѣ. «Сюрпризъ, такъ сюрпризъ!» – довольно думаетъ Алексѣй. И, конечно, идётъ знакомиться не съ рынкомъ, а съ фонтаномъ. Тотъ сложенъ изъ мѣстнаго плитняка, и это тоже отвѣчало его вкусу.
Взглядомъ онъ прослѣдилъ весь путь журчащей воды – и внизу, гдѣ былъ водопрiёмный бассейнъ, Алексѣй будто споткнулся... Половина площади бассейна, у водоспуска, была спелёнута грязно-бѣлой коркой пѣны съ палецъ толщиной.
Вотъ тебѣ, бабушка, и Юрьевъ день!
Алексѣй стоялъ и не зналъ: онъ потрясёнъ – или ещё нѣтъ. Это же тотъ самый водопроводъ, изъ котораго онъ тоже... такъ вотъ почему, когда онъ выпилъ въ Градошѣ полстакана воды, профильтровавъ её черезъ «Аквафоръ», ему обсыпало предплечья аллергическимъ зудомъ.
Совсѣмъ другая вода была въ Анниномъ – просто вкусная вода безъ послѣдствiй!.. А тутъ?!.. Впервые тутъ пострадавшiй, онъ тогда и понялъ не сразу: сталъ грѣшить на булочку «свердловскую» – то на фамилiю, а то на глютенъ...
Вотъ теперь онъ уже потрясёнъ. Какъ человѣкъ разсѣянный, онъ побрёлъ туда, куда намѣревался – къ рынку, но уже не зналъ, зачѣмъ туда идётъ.
Въ полномъ согласiи съ мiроощущенiемъ человѣка, земля потемнѣла и начался дождь: состоялось отложенное исполненiе прогноза.
– Ну ты, братъ, попалъ! – говорилъ онъ себѣ, идя домой подъ крѣпчавшимъ дождёмъ, переживая нечаянное открытiе, – будешь теперь золотушнымъ до конца своихъ дней!
И дождь пошёлъ съ утроенной силой, но почему-то вѣтеръ не пересталъ. «Мѣсто высокое! – вспомнилъ онъ. – На юру!»
Пока ещё не всѣ его вещи переѣхали вслѣдъ за нимъ изъ Николашина гаража, это касалось и плаща съ зонтомъ.
Внезапно упавшая тьма и удары холоднаго дождя мигомъ превратили Алексѣя в мокрую ледышку, а когда онъ подходилъ къ дѣтской площадкѣ въ своёмъ дворѣ, на него посыпался градъ. И онъ воскликнулъ въ душѣ съ небывалой искренностью:
– Мамочка, посмотри на меня!
Послѣднiе метры къ своему подъѣзду онъ проскакалъ, не жалѣя захромавшей ноги. Мокрый, холодный и голодный, въ лифтѣ онъ силился вспомнить, что у него находится въ холодильникѣ. Ни о какомъ магазинѣ думать было нечего.
Обнаруживъ одну нераздѣланную селёдку, онъ чертыхнулся, но съ хлѣбомъ, слава Богу, былъ порядокъ.
Возясь съ рыбьей кожурой и внутренностями – тó ещё занятiе! – онъ взглядомъ зацѣпилъ столешницу и, можно сказать, обомлѣлъ: съ мелкаго квадратика фотографической бумаги на него смотрѣла мать.
Неровно обрѣзанное фото для документовъ, необычно крохотное, два на полтора, показалось ему прежде незнакомымъ, невиданнымъ: красавица мать выглядѣла старше, черты ея казались крупнѣе и суровѣй. Но какъ оно могло оказаться у него подъ рукой и въ такомъ мѣстѣ? – не изъ рукава же... Да и былъ онъ уже переодѣвшись, въ безрукавкѣ.
И мелкiй такой фотоформатъ для документовъ былъ ему неизвѣстенъ!
Это мама услыхала меня! Какой другой можетъ быть ещё выводъ? Если Тихвинская икона могла прiйти по водѣ, то мамино фото прилетѣло какъ по воздуху.
Когда онъ ѣздилъ на кладбище къ ея могилѣ, она всегда старалась сократить ему ожиданiе автобуса. Онъ это ощущалъ. Между матерью и сыномъ всегда была душевная связь. Узнавъ о какой-нибудь потребности сына, мать всегда предлагала свою помощь. Точно такъ же исполняла она пожеланiя и прихоти мужа. Но нѣтъ, не точно такъ же. Мужу угождала мать по евангельской заповѣди, сыну она бросалась помочь по материнской любви. «Ты моя радость!» говорила мама. А онъ, тупица, чурбанъ, ничего не говорилъ въ отвѣтъ. Почему онъ молчалъ? Принималъ это какъ должное – или то была наслѣдственная, материна черта? – отмалчиваться, какъ отмалчивалась смущённая мать, когда къ ней прибѣгала какая-нибудь кумушка со жгучей сплетней.
– А вотъ вы, Михайловна, развѣ только съ мужемъ живёте?.. Ну и скучная жизнь у васъ, вотъ что я вамъ скажу!
Мать передала этотъ выводъ кумушекъ сыну, и онъ опять ничего не сказалъ: этого не требовалось ни ему, ни ей.
Отецъ былъ и на службѣ, и дома – начальникомъ. Поучалъ, внушалъ, командовалъ. Мать убѣгала отъ его поученiй, онъ шёлъ за ней слѣдомъ. Она пряталась въ кухнѣ, но дверь была безъ замка: отецъ входилъ – и продолжалъ... Наконецъ, по просьбѣ матери, Алексѣй сдѣлалъ ей крючокъ на кухонной двери, чтобъ она могла запираться. Отецъ, надо отдать ему должное, буяномъ не былъ, дверь не вышибалъ, а бормоча уходилъ.
Какъ-то гостилъ у нихъ дядя отца, Алексѣй Петровичъ изъ Липецка. Пробылъ безъ малаго недѣлю, а увидѣлъ много. Почему-то провожала его мать, а не отецъ. И на прощанье Алексѣй Петровичъ матери сказалъ:
– Ты, дочь, слишкомъ много на себя берёшь. Не надрывайся такъ, побереги себя.
А между матерью и сыномъ не было секретовъ. То, о чёмъ говорилъ Алексѣй Петровичъ, сынъ видѣлъ и наблюдалъ много лѣтъ, если былъ не съ книгой и могъ замѣчать окружающее. Помогалъ матери изрѣдка; а слѣдовало чаще. Приносилъ воду отъ водоразборной колонки, доставлялъ керосинъ для керогаза – изъ лавки на другомъ концѣ городка, и когда мать шла на картофельный участокъ, онъ шёлъ съ нею. Сестра была ещё мала. Въ южныхъ городкахъ работникамъ организацiй нарѣзали дѣлянки за городской чертой для овощей и картофеля.
Теперь онъ знаетъ, сколь мизерна была его помощь. Особенно теперь, перечитывая материны письма тридцатилѣтней давности.
На протяженiи его студенчества мать ежемѣсячно присылала сыну ещё одну стипендiю. Сынъ, школьный медалистъ, долженъ былъ оставаться отличникомъ и въ дальнѣйшемъ. Гордость матери произрастала изъ прошлаго, надежда была неотдѣлима отъ сыновьяго будущаго – и не была обращена на собственное будущее матери, на ея старость. Это читалось легко между материныхъ строкъ.
Сыну, когда онъ сталъ отцомъ семейства, не приходило въ голову, что надо бы послать матери – тогда уже вдовѣ – и посылать хотя бы иногда, хоть половину той стипендiи, что поступала отъ матери. Но нѣтъ, онъ не удосуживался это сдѣлать. Единственное, чѣмъ отличился за всю жизнь, такъ это отправилъ ей ненужный подарокъ, хотя и купленный для неё: ожерелье индiйскихъ самоцвѣтовъ, котораго на матери ни разу такъ и не увидѣлъ. Конечно, она отвезла его въ пожертвованье храму.
И черезъ сорокъ лѣтъ, когда сынъ взялъ мать къ себѣ, онъ ещё не сознавалъ этой своей ущербности. Осознанiе пришло, когда стало невозможно что-либо исправить.
Когда мать доживала послѣднiе годы, а лучше сказать – мѣсяцы, у сына и внучки, когда-то ею вынянченной, ихъ посѣтили гости – супруги Бязевы. Самъ Бязевъ былъ преуспѣвающимъ коллегой Алексѣя – какъ сталъ понимать чуть позднѣе Алексѣй, изъ племени орденоносцевъ-проходимцевъ. Онъ всегда раздѣлялъ мнѣнiе собесѣдника, съ которымъ на данный моментъ общался, чтобы перейти въ любой моментъ на сторону очередного собесѣдника.
Бязевы прiѣхали, потому что такъ захотѣла Свѣтлана, подбивавшая клинья къ Алексѣю... Но тугодумъ Алексѣй сообразилъ и это гораздо позднѣе.
А тогда мать удивила и гостей, и Алексѣя, назвавъ его «ангельскимъ сыномъ». Она ещё не заговаривалась тогда, но какъ-то вдругъ возвела Алексѣя въ несуществующiй чинъ. Бязевъ угодливо хихикнулъ, а Бязева задержала на Алексѣѣ изучающiй взглядъ.
Вскорѣ вслѣдъ за тѣмъ визитомъ Бязевъ себя скомпромептировалъ въ глазахъ Алексѣя, занявъ непрiемлемую жизненную позицiю, и знакомство ихъ прекратилось. Жить матери оставалось уже недолго, Бязевъ смѣнилъ свою нацiональность по случаю полученiя Государственной премiи, дочка Нюся поступила на платное отдѣленiе вуза, и Алексѣю предстояло зарабатывать всюду, гдѣ только можно себя не запятнать: преподаванiемъ въ колледжахъ и въ частныхъ «академiяхъ».
Къ тому времени онъ твёрдо зналъ уже, что мать его – святая.
5
О водѣ давно говорятъ и пишутъ, что будущiя войны пойдутъ за эту драгоцѣнность, – но что дѣлать Алексѣю съ градошинскимъ водопроводомъ?
И Алексѣй ловитъ себя на томъ, что градошинской водой не умывался уже два дня, моетъ только руки. Лицо онъ обтираетъ настойкой чистотѣла – средствомъ отъ аллергiи.
Онъ теперь серьёзно рѣшаетъ свалившуюся на него проблему. Для жизни въ этомъ симпатичномъ, но опасномъ городѣ нужно выработать особый режимъ поведенiя. О коварная Градоша, ты недаромъ женскаго пола, то бишь рода!.. (грамматическаго)
Особая печаль, что овощи и фрукты надо мыть. Понадобится много покупной воды. Придётся, всё-таки, мыть подъ краномъ, а потомъ вытирать плоды бумажными салфетками, удаляя ядовитую воду. Туалетной бумагой вытирать – такъ дешевле. Мелкiя плоды, вродѣ сливъ, можно омывать во рту слюной – потомъ её тщательно сплёвывать.
А мытьё посуды? Чашки можно не мыть, если выдѣлить отдѣльную чашку на каждый напитокъ: чай, кофе, молоко, цикорiй... Сушить ихъ въ опрокинутомъ положенiи – и всё. Мыть ихъ разъ въ недѣлю при необходимости. Ложки, ложечки – не мыть, а облизывать. Въ ожиданiи гостей всё нужно мыть – это да.
Чистить зубы – тоже покупной водой. Которая, къ сожалѣнiю, дорожаетъ. Въ случаѣ полосканiя щётки водопроводной водой – переполаскивать обязательно чистой. Въ случаѣ неомовенiя лица трое сутокъ подрядъ – протирать его тампономъ съ настойкой чистотѣла или перца чили, не допуская попаданiя въ глаза.
И въ этом ничего нѣтъ зазорнаго – вонъ даже великоумныя вожди Евросоюза призываютъ избирателей мыться порѣже, хотя причины у нихъ свои, особыя.
Но это всё походило на жизнь человѣка изъ подполья, по Достоевскому. Или на жизнь нелегала во враждебномъ государствѣ.
Алексѣй смотрѣлъ на молодыхъ родителей съ дѣтьми, гуляющихъ по бульвару, и спрашивалъ себя, знаютъ ли родители, въ какой средѣ растутъ ихъ дѣти? И сколько какихъ болячекъ будетъ у дѣтей ещё до того, какъ они проводятъ родителей въ мiръ иной?
Онъ видѣлъ въ Градошѣ нѣкiй процентъ заболѣванiй суставовъ и подозрѣвалъ примѣрно столько же болѣзней обмѣна веществъ.
Въ очереди къ кассѣ универсама передъ нимъ стоялъ парень съ татуированной шеей и терзалъ себѣ красный локоть и предплечье: его мучилъ зудъ, Алексѣю хорошо знакомый. Ничего страннаго, если не то что воду не очищать отъ ядовъ, но ещё добавлять яды въ булочки и колбаски.
Ужъ на что безобидными казались Алексѣю баранки съ макомъ: ничего страннаго въ нихъ не было, кромѣ ацетата кальцiя (ему припомнилась майка ацетатнаго шёлка, съ прiятностью носимая въ дѣтствѣ) – а вотъ поди жъ ты, чесался онъ послѣ этихъ баранокъ въ тотъ же вечеръ. Организмъ уже не тотъ, сказалъ онъ себѣ. Въ нёмъ уже столько медиковъ копались и чѣмъ только не поливали мои грядки.
6
– Ты прежде сквернословомъ не былъ, – говоритъ ему мама.
Она не восклицаетъ, не упрекаетъ, просто говоритъ, констатируетъ.
– Мамочка, да какъ же въ старости прожить безъ чертыханiя и сквернословiя. У меня вещи отъ рукъ отбились, цѣпляютъ, валятся изъ рукъ, или прячутся, гады: ищи-свищи!
Она же это знаетъ. Зачѣмъ онъ это ей разсказываетъ?
– Твой отецъ и въ старости не сквернословилъ.
– Ну, такъ при нёмъ была ты, и онъ – на всёмъ готовомъ...
Мать не отвѣчаетъ, какъ молчала всегда на откровенiя прибѣгавшихъ къ ней распираемыхъ новостью сплетницъ.
– Я буду исправляться! – обѣщаетъ онъ.
Она опять не отвѣчаетъ. Тамъ они всё знаютъ лучше насъ: не исправится онъ!
«Есть профессiи, гдѣ матомъ просто разговариваютъ!» – держитъ онъ на языкѣ слышанную цитату, но сказать этого не можетъ.
– Не обижай меня и Пресвятую Матерь Божiю! – тихо произноситъ мать.
И словно вѣтеръ толкает его въ грудь и бьётъ по щекѣ.
Онъ удивлёнъ: вѣдь тамъ, гдѣ мама, вѣтра не бываетъ! Но тутъ же понимаетъ, сколь неумѣстно его удивленiе.
– Ты давно живёшь на новомъ мѣстѣ, а въ церкви ещё не бывалъ! – помолчавъ, добавляетъ мать.
– Давно? – удивляется сынъ. – Но, если ты это говоришь – значитъ, давно.
Озабоченность Алексѣя проблемой воды сдѣлала его менѣе открытымъ для новыхъ впечатлѣнiй. И всё же къ вопросу воды прибавилось какое-то странное ощущенiе чего-то ещё... Такъ бываетъ, когда что-то хочется вспомнить, но никакъ не удаётся хотя бы понять, что это было – промелькнувшее и забытое. Это тяжко висѣло въ душе – уже, навѣрно, третiй день.
День и ночь тоже сошли съ катушекъ и обрывочно перепутались, потому что обострилась аллергiя и онъ вскакивалъ по ночамъ къ спасительнымъ снадобьямъ.
Въ такую минуту онъ посмотрѣлъ на себя въ зеркало ванной комнатки, затѣмъ рука его коснулась шеи – и въ прикосновенiи что-то было необычное. Не было натѣльнаго крестика!
Вотъ эта пустота подспудно ощущалась имъ какъ тяжесть, невозможность что-то понять или вспомнить. Такъ, вѣроятно, подумала мать во время ихъ бесѣды: креста на нёмъ нѣтъ. Молча подумала, безъ восклицанiя, безъ движенiя воздуха. Это наши здѣшнiя чувства могутъ достигать упокоенныхъ душъ, но не тамошнiй покой абсолютнаго знанiя способенъ пробить нашу скорлупу.
Не она ли, тѣмъ самымъ, и сняла съ него крестикъ? Но Алексѣй отогналъ эту эфемерную мысль и сталъ искать оторвавшiйся крестикъ. Даже не оторвавшiйся – онъ съ цѣпочкой пропалъ. Мистика, мистика, бормоталъ онъ упавшимъ голосомъ. Лихорадочно возсоздавалъ алгоритмы своихъ перемѣщенiй по дому: гдѣ, въ какой моментъ и въ какомъ положенiи собственнаго тѣла могъ онъ протискиваться, нагибаться, и какъ могъ потерять крестикъ... Поминутно вскакивалъ и бѣжалъ въ какой-нибудь уголъ, заглядывая въ щели и желая въ нихъ пролѣзть... Всё было напрасно. Изъ пакетовъ и коробокъ, ещё не распечатанныхъ, онъ извлёкъ иконы и сталъ укрѣплять ихъ на восточной стѣнѣ, чтобы помолиться о возвращенiи крестика.
А не схожу ли я съ ума? – пугался онъ въ иную минуту, когда вмѣсто гвоздя ударялъ молотком по пальцу.
Шёлъ уже девятый или десятый день его поисковъ и терзанiй. И онъ отрѣшённо отправился въ церковную лавку – купить алюминiевый крестикъ вмѣсто утраченнаго серебрянаго.
7
Вещи вообще отъ него сторонятся, исчезаютъ, издѣваются надъ нимъ. Но крестъ – развѣ это обычная вещь? Никакъ. Тогда за что?..
И его ожигаетъ стыдъ отъ этого вопроса: слишкомъ онъ похожъ на вопросъ изъ украинскаго анекдота... «Пишлы быты москалiв! – А якшо воны насъ побъють? – А насъ за шо?!»
Почти детективный сюжетъ случился, когда Алексѣй съ Николашей грузили коробки в машину зятя, высвобождая квартиру для предпродажнаго ремонта. Детективный?.. Алексѣю думается – всё же мистическiй.
По ихъ съ Николашей недосмотру всё случилось – это детективная сторона: какъ, изъ-за кого и чего, кто виноватъ... А мистическая сторона обнаружится, когда ему будутъ доставлены всѣ коробки (кромѣ пропавшей), и тогда обнаружится смыслъ пропажи.
Алексѣй относилъ коробки к машинѣ, а Николаша, наканунѣ потянувшiй мышцы спины, въ этомъ не участвовалъ, но периодически спускался туда же и ставилъ коробки въ салонъ. Эти перемѣщенiя Николаша чередовалъ съ погруженiемъ въ интернетъ: что-то его тамъ интересовало. И вотъ Алексѣй отнёсъ коробку номеръ пять, поставилъ её подъ дверь «Лады» и поднялся на лифтѣ домой: Николаша сидѣлъ у монитора. Николаша отдавалъ себѣ отчётъ, что тесть что-то ещё относилъ (такъ думалось Алексѣю), но убѣдиться въ томъ, что зять ещё спускался къ машинѣ, онъ не удосужился, да и кто бы сталъ воровать среди ночи коробку изъ-подъ дверцы автомобиля?
Наутро коробки на мѣсте не было, но не потому что Николаша болѣе не отрывался от интернета, а по какой-то другой причинѣ.
Что могло быть въ той коробкѣ, Алексѣю неизвѣстно по сей день. Коробки ему подвозятъ по частямъ – то зять, то Нюся. Вотъ когда всё привезутъ, тогда Алексѣй, возможно, сообразитъ, что было кѣмъ-то украдено, а можетъ – и не украдено, а изъято высшими силами... допустимъ, въ цѣляхъ сугубо воспитательныхъ.
Напримѣръ, золотая медаль «За вiдмiнне навчання та зразкову поведiнку*»... какъ памятникъ мёртвой «мовѣ», на которой никто не говоритъ. И на которой писалъ интересный писатель Коцюбинскiй, прiятель Максима Горького. Но первый былъ въ «трендѣ» тогдашней политической моды, недаром и сынъ его сталъ «краснымъ командиромъ». А про Горького всё понятно давно, по крайней мѣрѣ – Алексѣю.
Мама гордилась его медалью больше, чѣмъ сынъ.
Тамъ, гдѣ мама, на мовѣ не читаютъ, Тамъ даже не имѣетъ хожденiя слово «сейчасъ». Тамъ – ныне и присно и во вѣки вѣковъ. Аминь.
Чёрная бревенчатая лавка была в углу церковнаго двора, а у крыльца бревенчатой церкви о чёмъ-то судачили двѣ сѣдовласыя женщины. Алексѣй занёсъ ногу на приступку у входа въ лавку, и женщины направились къ нему.
– Здравствуйте! Хочу купить у васъ натѣльный крестикъ!
– Здравствуйте! Проходите, пожалуйста!
Женщины вошли вслѣдъ за нимъ.
– Вамъ какой?.. Серебряный?
– Я недостоинъ носить серебряный.
– Вонъ вы какъ мыслите!.. А что такъ?
– Потерялъ гдѣ-то дома крестикъ, никакъ не найду.
– Ну вотъ вамъ, смотрите... выбирайте.
Выбранный имъ крестикъ былъ слишкомъ лёгокъ, чтобы покупать цѣпочку; ему женщина предложила «верёвочку», и онъ сталъ вспоминать, но не вспомнилъ правильное слово...
– А кто въ церкви настоятель?
– Отецъ Александръ. Вотъ сегодня будетъ акафистъ въ семнадцать часовъ, приходите, увидите...
– Спасибо. Приду.
– Часикъ погуляете...
– У меня ещё дѣлъ минутъ на сорокъ...
– Ну вотъ и хорошо.
Тамъ же во дворѣ онъ сталъ въ тѣнь у стѣны и приложился губами къ крестику, перекрестился на купольный крестъ и надѣлъ новый крестикъ на шею. «Шнурокъ!» – вспомнилъ онъ забывшееся слово. Да, шнурокъ.
Отецъ Александръ оказался крупнымъ мужчиной примѣрно одного съ Алексѣемъ возраста и облика. Онъ читалъ акафистъ нараспѣвъ и достаточно внятно, ему вторилъ молодой диаконъ.
Нѣсколько женщинъ и Алексѣй дружно крестились въ надлежащiе моменты, а когда всѣ опустились на колѣни – это застало Алексѣя врасплохъ; онъ обнаружилъ, что проворства въ его членахъ какъ не бывало. Подымался тоже какъ отстающiй.
И походка его, по пути домой, ему не нравилась. «Не похожъ ли я на пьянаго?»
Что съ нимъ происходитъ? – задумался онъ. – И почему? И, наконецъ, хорошiй ли я человѣкъ?
Въ советское время на профессiональныхъ совѣщанiяхъ эти два понятiя всегда противопоставлялись: – Профессiоналъ изъ него никакой. – Зато человѣкъ хорошiй!
– Хорошiй человѣкъ – это не профессiя!
Зато сестра Алексѣя, жалуясь брату на эгоизмъ единственнаго сына, ссылалась на авторитетъ ихъ матери:
– ...Да и мама наша когда-то меня осторожно, робко спросила, а ужъ её проницательностью Богъ не обидѣлъ: «Какъ ты думаешь, Ритуля, нашъ Виталикъ – человѣкъ хорошiй?» А вѣдь наша мама зря не спроситъ!
Теперь Алексѣю маму не спросить. Она теперь-то всё о нёмъ знаетъ.
Какъ профессiоналъ, Алексѣй борозды не портилъ. А какъ человѣкъ, онъ былъ не склоненъ къ компромиссамъ. Недаромъ какъ-то Женя Лопухинъ ему сказалъ: «Суровъ ты, братъ, суровъ!» – хотя улыбался при этомъ. Алексѣя это никакъ не задѣло: суровъ, такъ суровъ, ужъ какой есть. Онъ зналъ, что можетъ быть и мягокъ, да всё не было случая. И если онъ, въ постсоветское время, откликался на объявленiя въ «Русскомъ вѣстникѣ» или въ «Русской веснѣ» и посылалъ какiя-то деньги Донбассу или русской семьѣ въ Казахстанѣ, то отнюдь не ставилъ это себѣ въ заслугу, столь ужъ хорошимъ себя не ощущалъ.
Входитъ онъ однажды въ прiёмную начальника управленiя, секретарша Наташа смѣётся... Въ чёмъ дѣло? А это онъ поднялъ съ пола смятую бумажку.
– Я два часа уже наблюдаю: кто-нибудь её подниметъ?
Онъ смутился и не спросилъ тогда – не Наташа ли умышленно бумажку подкинула. И поднятiе сора – ещё не поводъ считать себя хорошимъ человѣкомъ.
Всё познаётся въ сравненiи, говорилъ онъ себѣ. Но познаётся – тоже не вполнѣ.
Въ школѣ онъ былъ хорошiй ученикъ, даже отличникъ, мама слышала о нёмъ только хорошее– но былъ ли онъ хорошимъ сыномъ? А былъ ли я потомъ хорошимъ отцомъ? И былъ ли я хорошимъ человѣкомъ?
Не зна-а-аю!!! Помилуй, Господи, меня недостойнаго!
8
«Если я сопереживаю дѣтямъ и родителямъ Градоши и помалкиваю, то это не дѣлаетъ меня человѣкомъ хорошимъ. Потому что не иду къ губернатору... не дѣлаю иныхъ завѣдомо безполезныхъ попытокъ... и даже родителямъ этихъ дѣтей ничего не совѣтую.
А просто иду въ Градошу дѣлать мелкiя географическiя открытiя.»
Поскольку надо получить бандероль изъ города Ижевска. Алексѣй ошибся съ индексомъ, когда сообщалъ свой новый адресъ. Почтовыхъ отдѣленiй въ Градошѣ оказалось цѣлыхъ два. Надо иттить на Первомайскую, 3. Безъ ошибокъ ничего не бываетъ.
По пути на правильную почту онъ обнаружил внушительное зданiе, отдалённо похожее на Большой театръ, и рекламный щитъ оповѣщалъ, что ведутся работы по благоустройству территорiи передъ городскимъ Домомъ культуры. И работы дѣйствительно шли полнымъ ходомъ. Но, поскольку онъ былъ озабоченъ поискомъ Первомайской улицы съ почтовымъ отдѣленiемъ, то больше не сдѣлалъ никакихъ открытiй по пути туда, а вотъ на обратномъ пути онъ былъ свободенъ и не могъ не замѣчать естественныхъ красотъ. Тѣмъ болѣе, что шёлъ онъ теперь по кромкѣ проспекта, ближайшей къ рѣкѣ. Его остановило тёмно-бурое деревяннаго зданiя съ буквами ТРАКТИРЪ по краю крыши, явно тосковавшее по клiентамъ. Зданiе буквально нависало надъ крутымъ склономъ, спадающимъ къ рѣкѣ, и видъ изнутри, изъ оконъ трактира, долженъ былъ впечатлять. Но и прямо со склона, глядя внизъ на рѣчку – это была его рѣчка! – Алексѣй стоялъ нѣсколько минутъ, не желая уходить. Ровная гравiйная площадка для автомашинъ продолжалась надъ обрывомъ обширнымъ свайнымъ основанiемъ для другого зданiя. Ему показалось: дерево, но вблизи онъ увидѣлъ, что это сталь – подъ жёлтой краской и ржавчиной.
Женщинѣ, вышедшей изъ трактира, онъ сказалъ:
– Здравствуйте! Вотъ, любуюсь вашимъ пейзажемъ!
– А вы художникъ? Рисуете?
– Нѣтъ. Просто любуюсь. (И далъ себѣ слово прiйти сюда съ камерой.) А это будетъ расширенiе заведенiя? – онъ указалъ на свайный фундаментъ.
– Мы не знаемъ, чьё это, – неопредѣлённо отвѣчала женщина.
Онъ не сразу усомнился въ честности ея отвѣта.
– Вообще ваше мѣсто перспективное, – сказалъ онъ ей. – Если бы не градошинскiй водопроводъ. Вы же видѣли воду въ фонтанѣ?
– Да, – сокрушённо подтвердила она.
– Надо ставить вопросъ объ очистныхъ сооруженiяхъ...
– Ой, – махнула та рукой, – всё распилятъ, распихаютъ по карманамъ...
– Но жить тогда какъ?
Видимо, ихъ разговоръ кому-то показался слишкомъ продолжительнымъ: из глубинъ помѣщенiя вышелъ на крыльцо мужчина, котораго Алексѣй опредѣлилъ азербайджанцемъ.
– Здравствуйте, – привѣтствовалъ его Алексѣй. И, обернувшись къ женщинѣ, сталъ прощаться:
– Спасибо вамъ за бесѣду! До свиданья!
Шагая дальше, онъ бормоталъ, какъ двѣ поговорки: распихаютъ по карманамъ, а подъ лежачiй камень... распихаютъ по карманамъ... а подъ лежачiй камень вода не течётъ...
Затѣмъ, читая вывѣску «Выпечка ручной работы», онъ задалъ вопросъ въ никуда: «А ваша вода – откуда?»
Нѣтъ, нѣтъ, спасибо. Ужъ лучше массовое, привозное, но не ваше.
Назавтра было Семнадцатое Июля, и въ храмѣ царя-мученика Николая былъ престольный праздникъ.
А послѣ полудня позвонила дочка и привезла ему нѣсколько коробокъ.
– Очень радъ тебя видѣть, доча. Хорошо выглядишь, молодецъ. Въ прошлый твой прiѣздъ ты выглядѣла измождённой. Чѣмъ вы заняты сейчасъ?..
Это онъ намѣкаетъ, что пора бы закончить съ подсоединенiемъ кухонной раковины. Поскольку отецъ ихъ поторопилъ своимъ переѣздомъ, этого тогда не сдѣлали.
Дочка простодушно сообщаетъ, что заняты кой-какими работами на рябовскомъ участкѣ, готовятъ его къ строительству дома.
Значитъ, надо будетъ повторить вопросъ, или намёкъ, по почтѣ.
– А у насъ былъ престольный праздникъ: 104 года со дня убiенiя Царской Семьи.
– Какъ-то странно праздновать убiенiе...
– Это – память. Всѣ церковные даты, праздники – это память. Па-а-мять!
Ну, рано или поздно, они это сдѣлаютъ – раковину въ кухнѣ. Онъ не ропщетъ.
Онъ ждётъ очередного июльскаго ливня – и соберётъ немного дождевой воды. А пока что смотритъ на долину, на высокiй берегъ съ автодорогой – и знаетъ уже, что линiя домиковъ, косо уходящая къ лѣсу, стоитъ не на другомъ берегу, а всё на томъ же – правомъ, на его, Алексѣя, берегу... Потому что рѣчка дѣлаетъ петлю сразу отъ моста и поворачиваетъ къ югу, огибая высокую зелёную гряду съ дорогой, а потомъ опять течётъ къ сѣверу – вдоль шеренги этихъ домиковъ. Мiръ болѣе понятенъ теперь.
И Алексѣй почти счастливъ. Въ «новыхъ» вещахъ изъ коробокъ онъ нашёлъ старую записную книжку, а въ ней строку изъ Есенина: «...всё любя, ничего не желать». Самая русская строчка нашей поэзiи.
А съ полки уже смотритъ на него книга: Н.Н.Страховъ. «Мiръ какъ цѣлое». Онъ будетъ её читать, обязательно.
А ночью былъ сонъ, гдѣ будто хоронили Алексѣя. И одинъ неузнанный другъ – другому говоритъ: «У него всё хорошо. Онъ умеръ.»
И онъ смотритъ на высокую зелёную гряду... О мiрѣ какъ цѣломъ ещё не читалъ, но кое-что знаетъ: всё любя – ничего не желать; украинцы какъ хорваты, только тѣ – на Балканахъ; въ Градошѣ рано или поздно построятъ водоочистку; церковный праздникъ всегда какъ память, а родители Алексѣя общаются – и сообщаются въ нёмъ, здѣсь.
Ему хочется думать, что тамъ они могутъ видѣться... Онъ оборачивается къ монитору за новостями и оторопѣло смотритъ на клавiатуру, изъ-за которой поблёскиваетъ серебряная цѣпочка; подвинувъ клавiатуру – или потянувъ цѣпочку (онъ дѣйствiй своихъ не сознаётъ) – онъ видитъ возвращённый ему крестикъ.
Представить себѣ обстоятельства, когда бы онъ положилъ сюда крестикъ, невозможно. Не-воз-мож-но. А онъ здѣсь.
Надо перекреститься, надо помолиться. Надо поблагодарить.
И за то, что мiръ, или мiры, есть цѣлое, цѣлое... Цѣлое...
Илл.: Художник Владимир Екимов
