Николай ПЕРНАЙ. Женщины обид не прощают
Рассказ
Всё складывалось вроде бы удачно. Областной студенческий штаб предложил мне слетать на Дальний Восток и посмотреть на месте, под городом Находкой, как работает стройотряд из моего политехникума. Поручение было простое и ясное. Ожидались необременительные встречи с новыми людьми, новые впечатления от вида неведомых земель и минимум отрицательных эмоций. С таким настроением я полетел.
Дорога была неблизкая. В один из жарких июльских дней, уже к вечеру, порядком умотавшись от смены видов транспорта – поезд, самолет, автобус, такси, – я добрался до стройотряда. Его командиром была преподаватель Халилова. Звали ее Людмила Сергеевна. Комиссаром и главным инженером была ее старшая сестра Роза (Роза Сергеевна), по фамилии Собак, инженер-строитель. Студенты подрядились выполнить ремонтно-строительные работы на пристани в местном пароходстве.
Цель моей поездки была – инспектирование труда, быта и общего состояния духа отряда.
По прибытию, кое-как поужинав, я прилег отдохнуть, но до утра намертво отрубился.
На следующий день Халилова организовала встречу с руководителями пароходства. Работой нашего отряда местное начальство было довольно, хотя больших заработков не обещало.
Бойцы, парни и девушки, числом до сорока, жили за городом, в уединенном лагере в добротных стандартных вагончиках на лоне дикой природы. Все были сильно загорелые и веселые. Продуктов хватало. Утром за ними приезжали дежурки, а вечером уставших и голодных привозили в лагерь. За их здоровьем присматривала симпатичная Марина, студентка выпускного курса Иркутского мединститута.
Марина была коренастая, улыбчивая, крепенькая девушка. Выделялись на ее круглом, слегка курносом лице сливовые глазки с косиной и неясной хитринкой, которые с первых мгновений нашего знакомства насквозь просветили меня снизу доверху.
Я в то время был сорокадвухлетний матерый мужик. Правда, судя по сохранившимся фотографиям, немного брюхатый, но лицом небезобразный и вполне боеспособный. Как-никак троих детишек смастерил. Меня поселили в отдельном домике.
***
Прошел день. Главное, что было нужно, я увидел сразу и убедился, что работой, крышей над головами и харчами мои дети обеспечены. И с интересом стал знакомиться с непривычными видами. Все было в диковинку: сопки, поросшие кудрявым лесом, травы высотой в человеческий рост. И необычные острые запахи. Сильным был неизвестно от чего исходящий сладкий, пьянящий запах. Этот запах раздражал, не давал покоя, особенно ночью. Каково же было удивление, когда утром, во время умывания, я пригляделся к зеленым растениям с длинными, около полутора метров крепкими колючими стволиками, и обнаружил, что они увенчаны маленькими красно-синими соцветиями. Принюхался: сладкий запах исходил именно от этих соцветий. Потрогал: оказалось – обыкновенный осот. Но в здешнем, насыщенном богатой химией, очень влажном воздухе простая полынь и другие бурьяны, в том числе осот, вымахивали до полутора-двух метров.
***
А медичка Марина всё посматривала. Всё постреливала своими глазками. Сестры-командирши тоже это заметили. За дружеским ужином, а мы ужинали вместе, Халилова вдруг напустилась на нее: «Ты почему уклоняешься от выполнения своих обязанностей?.. Почему не провела медосмотр нового человека?» «Кого это еще?» – не поняла скрытого юмора медичка. «Как – кого? У нас новичок один, наш гость, Павел Васильевич!» «А-а-а!» «Так что сегодня вечером приступай…»
Все трое захихикали. Шутка! Но намек был дан.
Я смолчал и задумался: а что, может, и – в самом деле?..
С вечера дверь оставил незапертой… Вдруг придет. Теоретически я представлял, что будет дальше, но, как ни странно, практического опыта в таких делах не имел.
Медичка не пришла.
***
Третий день был посвящен поездке в город. Меня познакомили с комсомольскими вожаками Находки, которые тоже выказали удовлетворение работой нашего отряда. А вечером мамочки-командирши в честь приезда высокого гостя (меня) и в связи с окончанием рабочей недели (была пятница) устроили танцы под радиолу. Девчонки принарядились, вместо штанов защитного цвета надели юбки и платья, парни тоже помылись, побрились, причепурились. И пошло веселье.
Пару раз я пригласил Марину. Потом мы с ней танцевали еще под «Брызги шампанского». Она преданно взглядывала на меня из-под длинных ресниц и многообещающе вроде бы невзначай прижималась то крутым бедром, то роскошной жаркой грудью. Я бормотал какие-то комплименты, и моя партнерша удовлетворенно посмеивалась.
– Медосмотр-то когда будем проводить? – все так же вроде бы смехом спросила Марина и малюсенькая мушка над ее верхней губой весело дернулась.
– Ну-у-у … Ммможет, после танцев? – предположил я, немного запинаясь.
Придет, подумалось. На сей раз придет она в мой вагончик. Обязательно придет.
Кобелиные эмоции вдруг взыграли. Мой командировочный организм взалкал – потащило на приключения и подвиги.
Однако все пошло не совсем так, как фантазировалось.
– Белый танец, – объявила сама командирша Халилова. – Дамы приглашают кавалеров.
Произошла смена декораций. Передо мной вдруг возникла фигура другой девушки. Это была моя студентка, которую звали Валя. Фамилия у нее была Сирота, хотя на самом деле она не была сиротой. Мне было известно, что у нее есть родители, которые иногда с Правого берега приезжали к ней в общежитие. Валя училась в группе четвертого курса отделения деревообработки.
Я преподавал в их группе ЛД-431 основы менеджмента и поэтому неплохо знал учеников, в том числе Валю. Ей было лет девятнадцать. Стройная, спортивная. Хорошо сложена. Лицом пригожа. Улыбчива, ямочки на румяных, сильно загорелых щеках. Мне она нравилась. Однако разница в возрасте, в нашем статусном положении и, в конце концов, то, что я был женатым человеком, отцом большого семейства, – все эти тормоза не позволяли расслабляться.
– Разрешите пригласить вас, – тихо произнесла девушка.
– Конечно, Валя! – ответил я.
Мы стали танцевать медленный танец. Следующим был фокстрот, и я – алаверды – пригласил девушку. Потом она потащила меня танцевать веселый шейк и после этого уже не отходила от меня. Мы танцевали всё подряд. Мне было легко с моей ученицей. И покойно на душе. Девушка весело рассказывала о жизни в лагере, и мне было интересно все, о чем она щебетала, доверчиво распахнув свои большие серые глаза. Где-то в толпе несколько раз мелькнуло напряженное лицо Марины, но потом я потерял ее.
Как положено, перед отбоем (дисциплина – прежде всего!) танцы закончились. И Валя, нисколько не смущаясь (откуда что взялось?), взяла меня под руку и заявила:
– А теперь я отведу высокого гостя на ночлег. Можно?
– Нужно!
У меня не было никаких ни задних, ни передних мыслей. Я твердо знал, что между нами ничего такого быть не может. Это была стойкая установка – этакий педагогический ступор, накрепко вбитый в мои мозги.
Но когда мы подошли к домику, в темноте я увидел, что не деревянных ступеньках кто-то сидит.
Это была Марина.
– До свиданья, Пал Васильч! – быстро сказала моя провожатая, резко развернулась и тут же пропала в кромешной черноте ночи.
А Марина медленно встала и окинула меня сверху донизу уничтожающим взглядом.
– Медосмотр отменяется, – мертвым голосом произнесла она. – Ввиду раздвоения личности пациента. – И тоже исчезла.
Так я оказался один, но теперь еще и – как лишенный доверия мужчина, вроде бы претендовавший на роль ухажера, но коварно обманувший ожидания прелестной юной особы. Получалось, что я отверг Марину, хотя всё происходило в слишком быстром темпе и было неопределенно.
Я осознавал, что совершил какую-то ошибку. Но лишь позднее понял, что, оскорбив (пусть даже неумышленно) невниманием женщину, нанес ей обиду. Видит Бог: я не хотел этого. Однако женщины, как и собаки, обид не забывают. И не прощают. Эта ошибка аукнулась мне через много лет.
Подводя итог третьего дальневосточного дня, я пришел к невеселому выводу: велика вероятность, что отныне не будет мне житья в этой части земного шара.
***
Четвертый день выпал на субботу. День нерабочий. Было решено: после завтрака все идут на море. Купаться, загорать. Играть в пляжный волейбол.
До большого залива моря, называемого Японским, было километра три по набитой тропинке. Сначала по долине, поросшей травами-акселератами, потом лесом с соснами, березами, кленом и какими-то труднопроходимыми кустарниками.
Берег залива тоже был невиданный. Песчаные дюны высотой с двухэтажный дом тянулись вдоль залива. Вода парная, градусов 28.
Дружно искупались. Поиграли в волейбол. Все – голышом, в одних купальниках.
Потом Валя Сирота попросила меня:
– Пал Васильч! Сфотографируйте нас.
Я сфотографировал ее с подружками.
– Хотите, я покажу вам неизвестный памятник, – предложила девушка. – Здесь недалеко.
– Хочу!
Девушка быстро пошла вперед, я за ней. Мы пошли, сопровождаемые неодобрительными взглядами сестёр-командирш. Медичка демонстративно отвернулась.
Не будет мне прощения, опять подумал я. С Мариной теперь мы, пожалуй, вечные враги.
Осмотрели памятник – очень старую пирамиду со стертыми буквами, может, еще со времен русско-японской войны, Бог знает как оказавшуюся в этой глуши. Я снова сфотографировал девушку. Она меня.
– А вы когда уезжаете? – неожиданно спросила Валя.
– Сегодня… Мне, пожалуй, уже пора собираться.
– Вы до Владика?
– Да, от Находки до Владивостока на автобусе. А уж оттуда самолетом до Иркутска, а потом поездом до Братска.
– Жаль.
– Почему?
– Хорошо было бы, если б вы еще побыли с нами.
– Мне тоже хорошо с вами, но дома много дел.
– Жаль.
***
Она и вправду сожалела о моем отъезде. Это чувствовалось. Почему? Кто знает? Наверно, ее не случайно тянуло ко мне. Ученицы нередко влюбляются в своих учителей, мне это было знакомо. Валя была неопытной девчонкой, вероятно, не вполне понимающей, что с ней происходит. И она на самом деле была огорчена.
Все эти разговоры, встречи и сожаления были как в полудреме, в какой-то другой жизни и как будто не со мной, а с моим двойником-фантомом…
***
После Находки прошло лет семнадцать, когда в реальной жизни я снова встретил Валю. Но она была уже не Сирота, а Побойко и работала на Правобережном доке начальником смены. Я знал это. Я по-прежнему директорствовал, но не в Политехникуме, а в Строительном профлицее и в ее док приехал по делу: за досками. Ее старший сын Ванюша учился в моем лицее на первом курсе.
Валя почти не изменилась. Все так же стройна, быстронога. Главное – улыбчива. Все те же ямочки на неунывающем лице.
– Как вы? – большие серые глаза, как прежде, смотрели доверчиво. – Как живете?
– Все хорошо.
– Мне тоже хорошо. Мой Вася (это муж) меня так любит! Помните, в нашей группе был мальчик, Вася Побойко. Мы с ним дружили с первого курса. Сразу после окончания техникума поженились. У нас двое детей. Живем хорошо. На следующий год младший будет к вам поступать… А вы, Пал Васильч? Как вы живете?
В ее голосе слышалась тревога. В ее открытости было искреннее внимание ко мне. Мы могли бы с ней дружить, подумал я, если бы чаще виделись. Она была бы надежным другом.
– Как ваша новая работа? Как ваши дети?
– Все в порядке. У меня все в порядке, Валечка.
Я пытался вспомнить ее Васю, но не смог.
***
…А тогда под Находкой время шло к полудню. Мне нужно было поспешать.
Я попрощался со стройотрядовцами. Марина тоже вроде бы чуть кивнула издалека. Меня решила проводить сама Халилова. С ней увязался ее сын, шестнадцатилетний парень с кавказской овчаркой. И мы споро зашагали к лагерю. Был я в то время быстроногим. До отъезда времени было достаточно. Автобус на Владик уходил в шестнадцать с минутами.
Мы шли, и Халилова вспомнила наше давнишнее, почти два десятка лет назад, житье на улице Мира, когда мы, совсем молодые, жили в одном доме, в одном подъезде и были близкими соседями. Людмила Сергеевна в те давние времена для моей жены Любы была просто Люда: они были приятельницами. Моя общительная жена часто бывала в квартире семьи Собак. Это была типичная еврейская семья, вполне осибирившаяся. Старая мать Фира Владимировна, родом из-под Бахчисарая, питала к землячке, моей Любе, тоже крымчанке, особую симпатию. Дочери, Роза и Людмила, молодые специалисты-инженеры, и младшая Наташка, еще студентка, были гостеприимны, но к нам заходили редко.
Фира Владимировна любила готовить хорошую кошерную еду, и время от времени Люба приносила от соседей то кусок вкусного яблочного или рыбного пирога, то рыбу-фиш. Сама Люба тоже была мастерица в стряпне и когда пекла блины, делала разные вертутки, пирожки с капустой или голубцы, которые у нее получались неплохо, накладывала большое блюдо и относила соседям. Добрососедское правило «вы – нам, мы – вам» действовало все время, сколько мы жили на старой квартире. Но года через три у нас родился третий ребенок, Миша, и мы переехали в более просторную квартиру на улице Кирова. Люда Собак к тому времени тоже выскочила замуж за веселого черноглазого Рустама Халилова, который был монтажником-высотником. Рустам тут же увез Люду в Гусинку. Так называли Гусинооозерск в Бурятии, где строили мощную ТЭЦ. И наши тесные связи прекратились. Было это лет семнадцать назад.
– Хорошо нам было вместе, – говорила Халилова, семеня рядом со мною. – А теперь мы с сыном Артемом живем на улице Комсомольской. Мамы уже нет, она умерла. А Роза и Наташка так и живут в маминой квартире. Обе незамужние.
– А вы почему из Гусинки уехали?
– Жизнь наша с Рустамом пошла наперекосяк.
– Что так?
– Как сказать? Он татарин упертый, я тоже упертая. И вот как два барана: бодались, бодались, а когда надоело, взяли и разбежались.
– Понятно, – сказал я. – Мы тоже переехали. На улицу Депутатскую. Но с нами теперь живет Любина мама. У нас большая семья.
***
Через полчаса мы были в лагере. Я переоделся и сложил вещички в портфель.
Послышались шаги, и в домик вошла Халилова.
– Я хочу на дорожку вас накормить, – сказала она. – Путь-то неблизкий.
Действительно, поесть не мешало.
Женщина повела меня на кухню, где были разогреты вчерашний борщ, котлеты с картошкой, и мы плотно поели. Я поблагодарил коллегу за вкусный обед, заботу и пошел в домик за портфелем. Ну, все: спасибо этому дому, пора – к другому. Закрыл дверь на шпингалет и вышел.
На дорожке стояла Халилова, держа в руках увесистый пакет с чем-то.
– До свиданья, Людмила Сергеевна! – попрощался я. – Спасибо за гостеприимство.
– До свидания, Павел Васильевич! – ответила женщина и, протянув мне пакет, сказала: – Это вам.
– Что это?
– Дальневосточный гостинец. – Она открыла пакет, в котором оказалась двухлитровая банка, доверху наполненная красной икрой. – Это вам и вашей Любе. Полакомитесь с детишками.
– Где вы это взяли? – спросил я, немного опешив. Никогда в жизни я не видел столько икры. Должно быть, она стоила немалых денег.
– Да вы не волнуйтесь: всё легально. Местным рыбакам мы оказали кое-какие услуги, и они нас отблагодарили.
Гостинец детишкам – это было бы неплохо, подумал я. Но дорогая банка – совсем не то же, что кусок кошерного пирога. Шарики с роликами в моей голове двигались медленно, и соображал я плоховато, но все же сказал:
– Я не могу принять от вас такой гостинец.
– Почему? – искренне удивилась Халилова.
– Это слишком дорогая банка, чтобы быть просто гостинцем.
– Я хотела как лучше …
– Нет!
– Вы меня обижаете …
– Нет! – резко повторил я и быстро пошел по дорожке. – До свидания!
***
Можно было схитрить, соврать, в конце концов, сказав, например, что в аэропорту меня могут с такой ручной кладью не пустить на борт. А то и вовсе могут потащить в милицию для выяснения с пристрастием: где взял? Икра всегда была в дефиците. И в запрете.
Можно было найти какой-то другой деликатный повод для отказа.
Но я был приучен к прямолинейности и по простоте душевной сказал «нет!» И долго потом мне аукалось это «нет!».
***
Предложение принять такой необычный гостинец для меня означало на самом деле предложение вступить со своей коллегой, в отношения, которых между нами до этого не было – соседские контакты в далекой молодости не в счет. Это была банальная взятка. Приняв ее, я автоматически становился должником своей подчиненной.
Меня такая роль не устраивала. Я предпочитал оставаться независимым и никому ничего не должным.
***
Икра, помимо всего, в тех дальних краях была предметом полуподпольного бизнеса.
В аэропорту Артем, откуда через день я улетал домой, ко мне подошел гражданин с помятой физиономией, в поношенном морском кителе и капитанской фуражке с крабом и, нагнувшись, тихо сказал:
– Есть сахалинская икра. – И открыл небольшой ридикюль, в котором стояли аккуратные с заводскими наклейками банки.
– Почем?
– Трехсотграммовая баночка – полтинник.
Не раздумывая, я заплатил пятьдесят рублей и упрятал банку в портфель. По меркам черного рынка это было недорого.
Гостинец детишкам был куплен.
***
Можно было представить себе состояние женщины, которая приложила столько трудов, чтобы, приготовить замечательное, как ей должно было казаться, подношение своему начальнику. И какие думы она должна была передумать, услышав резкий отказ?
Многие из тех, с кем я работал, в ответ на такое «нет!» просто расстроились бы, но уважительного отношения к начальнику не изменили. Халилова, к сожалению, оказалась не такой. Она была потрясена и уязвлена. Вначале была досада, которая переросла в злобу, а злоба через некоторое время вылилась в жесткую оппозицию ко мне. Поскольку у Халиловой были некоторые организаторские задатки, – она, как можно было видеть в Находке, неплохо управлялась со стройотрядом (с помощью работяги-сестры Розы), позднее командовала студенческим отрядом «на картошке» в поселке Верхний Булай, – она ожидала, что ей будет предложена какая-нибудь руководящая должностенка в иерархии техникума. Но коллеги-энергетики весьма скептически отзывались о ней как о преподавателе, а контрольные посещения фиксировали посредственный уровень проводимых ею занятий. Естественно, я не торопился с продвижением ее по карьерной лестнице. По-видимому, это обстоятельство сильно распаляло ее неудовлетворенное честолюбие. И когда в техникум пришел работать некий Гудков, краснобай, опытный демагог и скандалист с прирожденными задатками борца-бомбиста, Халилова в числе первых встала под его анархистские знамена. Вскоре подпольная организация оппозиционеров перешла к активным действиям: к дезавуированию любых, даже мелких, распоряжений администрации (и моих директорских в том числе), к забрасыванию в вышестоящие инстанции писем и жалоб «трудящихся», главным образом, анонимных, с «сигналами» о якобы обнаруженных вопиющих беззакониях и, наконец, к сочинению подметных писем в милицию и прокуратуру о массовых взятках и воровстве. Комиссии и следователи из ОБХСС и прокуратуры не вылезали из нашего заведения, быстро превращавшегося из приличного, или, как говорили в старые времена, образцового, одного из лучших в отрасли, в вертеп жуликов и очковтирателей.
Однажды я не выдержал и во время очередной командировки в Москву решил открыться своему министерскому начальнику Есипенко. Борис Алексеевич был человеком необыкновенно острого аналитического ума и высочайшей реактивности. По службе он был довольно крутым и предельно жестким. За промахи, а чаще за упущенные возможности, так строгал лопухнувшихся директоров, что те только кряхтели, каясь в своих грехах. Однако при личном общении и во внеслужебной обстановке трудно было найти человека, который так хорошо понимал бы своих подчиненных, как он. Для нас он был как отец родной, который, когда надо, и выпорет, но в нужде – обязательно поможет.
Во время одного из вечерних чаепитий с весьма умеренным возлиянием (Борис Алексеевич любил простой трехзвездный коньяк «Арарат», который чайной ложечкой по чуть-чуть подливал в свой кофе) я скороговоркой, довольно путано рассказал ему о своих печалях. Есипенко терпеливо слушал, не перебивая, а потом изрек… Изрек истину в последней инстанции, которую я надолго запомнил:
– Отвергнутая или неудовлетворенная (Есипенко употребил более крепкое слово) тобою женщина – потенциальный враг. Она становится злейшим твоим врагом сразу, как только почувствует себя отвергнутой.
Сам Борис Алексеевич пребывал в окружении сонма женщин, которые, постоянно выказывали высокому начальству и любезность, и лояльность, и преданность. Внешне он не производил впечатления могучего альфа-самца и выглядел даже хиловато. Однако на самом деле был жилистым, сильным, в постоянной спортивной подтянутости. Он был, конечно, бабником, однако не просто любвеобильным, талантливым бабником, одаренным природой соответствующими способностями. Он неизменно оставался постоянным покровителем своих клиенток, время от времени оказывая им свое мужское и начальственное внимание и поддерживая статус любящего человека. Эта дипломатия высшего донжуанского пилотажа для меня пока была недоступна.
Однако кое-какие уроки я все же извлек.
Не всем и не сразу Бог дает способности к пониманию высшей математики менеджмента. Но со временем такие способности осваивают даже твердолобые тупицы, вроде меня. Истина заключается в том, что ты, как руководитель, должен в решающие моменты ради твоего дела быть готовым к компромиссу, например: уступить противнику или оппоненту, не поступаясь при этом своими главными, фундаментальными принципами.
Техникумовская оппозиция со временем притихла, а потом вовсе рассосалась, особенно после публичного выступления перед «массами» районного прокурора, который, сурово чеканя слова, довел до сведения народа, что «при следственной проверке сообщенные прокуратуре факты не подтвердились, и администрация учебного учреждения имеет право привлечь авторов к ответственности за клевету».
Я не стал никого привлекать, а Халилова вскоре сама уволилась: ее несравненный Рустамчик (с которым она, как оказалось, разъехалась, но не развелась) увез свою возлюбленную куда-то на Богучаны, где снова затевались большие дела и хорошие заработки.
***
А с очаровательной, обиженной мною Мариной мы встретились спустя много лет при обстоятельствах уникальных.
Мой профессиональный лицей готовился к получению лицензии на образовательную деятельность. На предварительном этапе требовалось предоставить разрешения от технадзова, котлоназора, автомобильной, пожарной и налоговой инспекций, энергонадзора и многих других контролирующих органов, в том числе – Роспотребнадзора. Процедура была не только канительная, дорогостоящая, но еще и унизительная. Каждому органу надо было не только заплатить некоторую сумму за работу, но еще и много раз поклониться отдельным непомерно требовательным инспекторам. Я разослал ходоков с письмами во все инстанции, и время от времени мы привозили (нашим транспортом) разных ответственных дам и инспекторов, кои нас проверяли. Мы, педагоги, вынуждены были ублажать проверяющих и выплясывать вокруг них свои половецкие пляски.
И вот однажды в мой скромный кабинет вошли две солидные дамы в малиновых мундирах с погонами, на которых были большие четырехугольные звезды. Одна из них, постарше, крашения в ярко-рыжий цвет, с двумя звездами на погонах, развернула красивое удостоверение, на котором было написано: «Роспотребнадзор. Советник второго класса Немировская Марина Николаевна» и еще что-то. Я мельком глянул на фотографию дамы, на которой она выглядела моложе, и что-то мне показалось знакомым.
– Мы, кажется, знакомы? – произнес я неуверенно.
– Кажется, да, – слегка улыбнулась дама, и черная мушка над ее губой шевельнулась.
Да ведь это Марина, медичка из нашего стройотряда в Находке, вспомнил я.
Но дама не пожелала предаваться воспоминаниям. Она строго сказала:
– Прежде всего, нам нужно взять лабораторные пробы из ваших канализационных колодцев. Дайте нам сопровождающего и сантехника. Потом мы должны осмотреть вашу столовую и там взять смывы, осмотреть учебные классы, общежитие.
Я тут же вызвал Нину Ивановну, зама по хозяйству, и Константина Сергеевича, слесаря, и они вместе с проверяющими ушли смотреть колодцы. До позднего вечера они досконально все осматривали, брали анализы. Дня через три стало известно, что анализы не совсем благоприятные: в стоках из общежития обнаружено небольшое количество мелких взвесей и аммиака, правда, в пределах допустимых норм, а в пробах из столовой – значительное превышение норм частиц жиров и углеводов.
Я позвонил Немировской и спросил, как быть?
Ледяным тоном советница второго класса ответила:
– Будем штрафовать вашу контору и вас лично за нарушение санитарного режима. И пока вы не наведете порядок со стоками, разрешение на лицензирование вашей образовательной деятельности мы не дадим.
Плохо дело, подумал я, и, преодолев некоторую робость, обратился к самому начальнику Роспотребнадзора Лободе с просьбой провести повторные анализы.
– У нас колодцы давно не промывались, – объяснял я, – и наверняка по этой причине анализы получились грязные.
Начальник с трудом, но все же согласился со мною.
Константин Сергеевич промыл колодцы мощными струями из шлангов, и мы снова привезли из Роспотребнадзора двух женщин (Марины Николаевны с ними не было), и они снова сделали забор проб из стоков.
Во второй раз результаты оказались более благоприятными: в канализации из общежитии ничего превышающего нормы не было обнаружено, однако стоки из столовой были на грани предельно-допустимых концентраций. Но все же не превышали ПДК.
Теперь можно было попробовать реабилитировать себя, и я снова позвонил Немировской.
– Нет! – резко уперлась титулованная дама. – Пока в течение не менее, чем трех месяцев, результаты анализов по всем вашим колодцам не будут соответствовать нормам, разговаривать нам с вами не о чем.
Ее отказ сильно огорчил меня и осложнил положение. Времена были крутые, а сроки представления документов были ограниченными.
Нет у нас, образованцев, этих трех месяцев, хотелось мне сказать. Нету, черт побери! Или мы получим лицензию в ближайший месяц или нас просто закопают. И мы больше не поднимемся.
Но я смолчал и начал думать.
Ситуация складывалась просто тупиковая. Любая контролирующая организация могла установить свой шлагбаум на нашем пути. Санитарный надзор уже сделал это. Еще месяц-полтора такого запрета и нас тихо прикроют.
Что же делать? Я чувствовал, что готов на любой обман, любое жульничество (в рамках Уголовного кодекса, конечно), лишь бы спасти жизнь родной «фазанке».
Думал, думал и кое-что придумал. Выход был один – броском кинуться на амбразуру противника и нейтрализовать долговременную огневую точку.
Звоню Немировской:
– Марина Николаевна, вы обещали ознакомить меня с актом проверки.
– Акт готов.
– Пожалуйста, приезжайте. Можно я завтра пошлю за вами машину?
– Давайте к половине одиннадцатого.
– Договорились. До встречи!
***
На следующий день с утра я спустился к вахте, на первый этаж. Там дежурил пожилой человек, которого звали Александр Семенович. Он работал в профлицее с самого его основания, но был известен в коллективе не только как хороший мастер производственного обучения, но как замечательный самодеятельный артист-импровизатор. Вместе со старшим мастером Василием Васильевичем они, обычно к праздникам, придумывали хохмацкие репризы из жизни нашего коллектива и карикатурно изображали знакомых всем персонажей. От их незатейливых реприз хохот зрителей временами переходил в рыдания.
– У меня к вам деликатное дело, Александр Семенович.
– Я весь внимание, – сказал старый мастер.
– Но об этом деле не должна знать ни одна живая душа.
– А в чем состоит ваше дело?
– Прошу вас сыграть на пару со мной одну роль. Но не на сцене, а по телефону.
Я коротко объяснил, что в одиннадцать часов к лицею подъедет женщина: полная, рыжеволосая, лет сорока трех, большая начальница. Нужно будет молча проводить ее к моему кабинету.
– А через три минуты (не раньше и не позже!) после того, как она войдет в мой кабинет, надо позвонить мне по мобильному телефону и представиться старым приятелем по имени – запомните! – Петр Михайлович. Тема беседы – рыбалка, на которую вы приглашаете поехать меня, своего приятеля. Говорить нужно поменьше, больше ориентироваться на мои реплики.
***
Около одиннадцати Марина Николаевна с озабоченным видом входила в мой кабинет. Я у порога встретил ее, раздел, ценную норковую шубу повесил на плечики в шкаф и усадил дорогую гостью в мягкое кресло, не забыв при этом поцеловать ее белую пухлую ручку.
Тут же на пороге возникла Наталья, секретарша:
– Пал Васильч, время чаепития. Что подать?
– Марина Николаевна, что будете: чай, кофе? – спросил я.
– Кофе.
– Пожалуйста, Наташа, два кофе.
Через несколько мгновений Наталья уже ставила мельхиоровый поднос с двумя дымящимися чашками и вазочкой с шоколадными конфетами на журнальный столик.
Но, конечно, дело – прежде всего. Поэтому гостья открыла свою кожаную папку и протянула мне акт проверки. Я бегло просмотрел его, но подписывать не торопился.
– Почему не подписываете, – прихлебывая кофе из чашечки, спросила высокая гостья.
– У меня есть веская причина этот акт не подписывать …
– Какая причина?
– Видимо в спешке и вы и мы не успели прояснить, что стоки из столовой – не наши.
– Как это – не ваши?
– Дело в том, что наш профлицей и столовая – это разные юридические лица. Столовая, как частное предприятие, арендует у лицея помещения, оборудование и инженерные сети, кормит учащихся, и сама отвечает за свою продукцию и свои стоки… Вот двухсторонний договор между лицеем и столовой. Вот две печати.
Советница второго класса ошарашено посмотрела на меня:
– Но здание и все столовское оборудование ваше?
– Да, наше, но всем распоряжается арендатор, столовая.
– Совсем вы меня запутали, – огорчилась моя гостья. – Что мне с вами делать?
Марина Николаевна даже кофе перестала пить.
В это время резко зазвонил мой сотовый телефон.
– Алло! – ответил я. – Петр Михайлович? Какой Петр Михайлович?.. А-а-а, Лобода? Извини, пожалуйста, не узнал, богатым будешь.
Женщина, до этого вальяжно сидевшая в кресле, вдруг приподнялась и вопросительно уставилась на меня круглыми глазами.
У меня в трубке что-то защелкало, потом голос спросил:
– Ты на рыбалку собираешься?
– Какая рыбалка, ты что, Лобода? Я же на работе… Ох, прости, забыл, что сегодня пятница… И куда ты меня потащишь? В Первомайский? А ночевать где? У Якова Михайловича, директора школы? Хорошо… Я, как всегда, готов… В полседьмого? Буду ждать… Что? Не понял… Марина Николаевна? Да, она у нас в лицее. Работает в поте лица. Очень-очень строгая женщина. Анализы? Анализы нормальные. Да я тебе вечером сам все расскажу… Ну, я жду твой джип в полседьмого. Пока-пока!
Моя высокая гостья не сводила с меня изумленного взгляда:
– Вы знакомы с Петром Михайловичем?
– Ну, да. Это исторический факт, – небрежно ответил я. Мой ответ был чистой правдой, но… правдой частичной: с ее начальником мы были знакомы, но только – шапочно.
Марина Николаевна, потрясенная новостью, молчала. Потом, овладев собой, допила кофе и снова спросила:
– Что же мне с вами делать?
– Как – что? – повеселев, сказал я. – Известно – что: строгать, строгать и строгать!
– Как строгать?
– Как евреи… Знаете, как евреи строили баню?
– Вы шутите?
Где-то когда-то я слышал мудрый совет: оппонента не нужно уничтожать. Надо дать ему сохранить свое лицо.
И, следуя мудрости, я поведал гостье, ставшей волею судьбы моей оппоненткой, старую историю:
– В одном местечке люди решили построить баню. Раздобыли материал, сделали фундамент, поставили стены, устроили помывочную, парилку, подвели все под крышу. Осталось полы настелить. И тут возникла большая заминка. Одни говорят, надо доски строгать, потому что ноги можно занозить, другие говорят, что по нестроганому легче ходить: не скользко. Да заспорили евреи так, что дело чуть до драки не доходит. Пошли к раввину и говорят: «Равви, ты самый мудрый из нас. Посоветуй, как быть: строгать или не строгать нам доски?» «Дети мои! – подумав, сказал раввин. – Конечно, строгать надо! Обязательно! Но строганным… класть вниз».
Я давно не видел, как может искренне смеяться дородная, немолодая, симпатичная женщина. Марина Николаевна сначала обессилено упала на валик кресла, потом захохотала, сотрясаясь всем своим большим телом, и смеялась так, что чуть не выпала из кресла.
***
Через три дня я прибыл в главную контору Роспотребнадзора и из белых ручек любезнейшей Марины Николаевны лично принял драгоценное разрешение с двумя переливающимися золотым перламутром голографическими печатями и персональной подписью самого Лободы.
Илл.: Художник Вячеслав Жемерикин
