Александр ГУРОВ. «Неистовый терьер» и другие рассказы

Любящий отец

У соседки в селе Чурюково, я уже о ней упоминал в своих рассказах, ушёл кот Тиша. Ну, ушёл и ушёл, эка невидаль, да ещё в мартовские дни.

Проходили недели – кот не появлялся. В деревне всё на виду, и животные тоже: как бы и куда они не уходили, всё равно вертелись где-то неподалёку, ведь кошки есть почти в каждом доме. Но в этот раз кот как сгинул. Искала его Валентина, звала – безуспешно. Решила, что кот погиб, и уже намеревалась подобрать ему замену. Вечером к ней зашла подруга, жившая через улицу, ближе к речке Лесной Воронеж. Узнав о беде, она сообщила, что недавно в корягах видела похожего кота: сидит там и не выходит.

– Больной, видно, – заключила она. – Всё же пойди, Валь, посмотри, может, твой.

Пошла утром Валентина к тому месту и увидела своего Тишу. Он, изрядно похудевший, лежал под кустиком, а вокруг ползали и пищали котята. Кошки рядом не было. Роль мамаши выполнял Тиша: играл с выводком, облизывал, даже наказывал, когда кто-то хотел уползти подальше от лежанки. Зрелище было необычное – кот-отец воспитывает своё потомство.

Но самое удивительное было в другом. Как только Валентина позвала кота, тот, радостно мяукнув, сорвался с места и прыгнул ей на руки. Устроившись поудобнее, он стал неистово бодать мордочкой Валентинину щеку, выражая неподдельную радость случаю, освободившему его от тяжёлого бремени. Из дома кот долго не выходил, будто чего опасался.

Выслушав интересный рассказ, я спросил:

– Ну, а что с котятами стало? Погибли?

– Ну вот ещё, – с обидой в голосе произнесла хозяйка любящего отца. – Я ходила, смотрела. Нашлась их мать, теперь она с ними. Эта кошка живёт тут у одних непутёвых, вся в них, гуляка. Усадила на моего кота и ушла... Быть хорошей матерью – дело нелёгкое, что у людей, что у зверей – всё одно, – заключила Валентина с интонацией директора детского дома-интерната.

 

Кошачье предчувствие, или…

 

Людмила очень любила кошек. Не котов, не собак, а именно кошек. В этом нет ничего особенного, я вот, например, больше уважаю и держу котов. Как говорится — дело вкуса. Она могла ча­сами рассказывать об этих животных: и о том, что они за тысячи километров находят хозяина, и что спасают от бед, и что чувствуют природные катаклизмы, и даже о том, что, в отличие от иных животных, кошки насыщают воздух отрицательными ионами, очень полезными для здоровья человека.

Однако сколько сама она ни наблюдала за своими питомцами, особых паранормальных способностей у них не находила.

И вот однажды в Чурюкове, где я часто бываю, ей предложили обычного котёнка.

– Возьми, Люд, трёхцветная кошечка, значит, счастье при несёт. Так у нас говорят. Возьми, не пожалеешь, уж больно мать у неё умная, всё понимает.

– Да ладно, понимает! Все так говорят, когда хотят сбагрить котят, — возразила Людмила, но котёнка всё же взяла, очень он ей приглянулся.

Пролетел год, котёнок превратился в статную кошку, которая хорошо усвоила слова «иди кушать», «гулять», «иди в комна­ту» и так далее. Удивительного тут нет ничего — кошки, как я уже упоминал ранее, могут усваивать до 200 слов, если, конечно, хозяин с ними общается не менее пяти часов в сутки.

Всё шло хорошо. Но вот престарелая мать Люды стала прибаливать и, как нередко в таких случаях бывает, начала искать причину своих недугов. В её жизни ничего не менялось, поэтому обвинение пало на кошку.

– Вот видишь, Люда, что получается. Кошки не было — я себя чувствовала хорошо, а она появилась — и я пошла на спад.

Никакие уговоры и разъяснения на старушку не действовали. Она всё больше раздражалась присутствием животного и од­нажды, при очередном приступе, потребовала избавиться от кошки.

– Вот что, Люда, кошка твоя, пусть и сидит у тебя в комнате. Будет шастать повсюду — выкину.

На следующий день кошка из комнаты не вышла, на второй тоже. Так продолжалось месяц, пока старушка не поправилась и не уехала на дачу.

Осенью приезжает Мария Фёдоровна и видит шесть котят. Они, разумеется, не отреагировали на хозяйку, а продолжали весело испытывать крепость оконных занавесок.

Расценив появление потомства как умышленную угрозу своему здоровью со стороны дочери, она тут же с порога заявила:

– Если сама их не выкинешь, то завтра позову дворника, и он их выбросит в мусоропровод. Вот так, Люда, хватит над матерью издеваться.

Пока шло препирательство, кошка увела котят. Её Людмила нашла в своей комнате, а котят нигде не было. Перевернули всё. Котята исчезли. Даже старушка заволновалась. Окна и двери закрыты, а они будто испарились, просто чертовщина какая-то.

Кошка, уткнувшись мордочкой в ковёр, лежала и не обращала ни поиски никакого внимания. Пошарив в который раз под диваном и книжным шкафом, Людмила прекратила поиски и пошла готовиться ко сну.

Откинув одеяло, она обомлела — на середине кровати лежали пушистые комочки и мирно посапывали. Кошка внимательно наблюдала за происходящим, готовая в любую минуту прийти на помощь своим чадам, которых она так ловко спрятала под одеялом.

– Меня даже пот пробил, — сетовала потом Людмила. — Я тогда поклялась, что оставлю всех живыми и пристрою в хорошие руки.

– Ну, а мать как? — спрашиваю.

– Когда я ей рассказала, где и как нашла котят, она, вздохнув, горестно произнесла: «Да уж, пусть живут, раз так получилось. Все ведь жить хотят. А как же кошка-то узнала? Неужели понимает?». — Я ей ответила: «Не знаю, может, и понимает, мы себя-то толком не знаем, где уж судить о животных».

И вот что примечательно: мать с тех пор перестала болеть. Теперь она всех уверяет, что это был добрый знак.

 

Преданность

 

Преданность собаки своему хозяину тем крепче, чем раньше она к нему попала щенком. Но в жизни бывает и по-другому.

История эта случилась почти тридцать лет назад, когда я, бу­дучи ещё майором милиции, осваивал шесть соток во Владимир­ской области. Ездил за сотню километров на видавшем виды «За­порожце», который, за отсутствием в то время запчастей, неделю ремонтировал и один-два дня эксплуатировал. Но на подобных дистанциях, как говорят дачники, лучше плохая езда, чем хоро­шая ходьба с сумками наперевес.

Однажды в конце августа, копаясь в саду, я увидел зашедшего на мой участок (тогда заборов не было) пса. Породу его трудно было определить, но окрас, стоячие уши и хвост колесом выдава­ли в нём близкого родственника овчарки и лайки.

На вид ему было не более двух лет, а по высоте холки он не ус­тупал собакам крупных пород.

Пёс расположился на почтительном расстоянии и стал внима­тельно за мной наблюдать.

— Кто-то оставил несчастного, — подумал я.

Дело близилось к осени (массовый отъезд садоводов и огород­ников), и бездомные домашние животные не были редкостью.

Познакомиться со мной ближе пёс не захотел и при попытке подойти к нему осторожно ретировался с участка. На следующий день он заявился опять.

Через неделю, на выходные, я снова увидел пса и дал ему клич­ку Рэм. На неё, как, впрочем, и на другие, которые я перебрал, он не реагировал и по-прежнему занимал выжидательную пози­цию. Никакие ласковые слова его не трогали. Но по движению хвоста и выражению глаз было ясно, что ему не очень-то хотелось от меня уходить.

Я решил приручить Рэма и пустился на хитрость. Бросил ему кусок жаренного на костре мяса, а остальное занёс на террасу и спрятался за углом. Рэм облизнулся, огляделся и прошмыгнул внутрь. Я тут же захлопнул дверь и быстро вошёл. Не ожидая та­кого подвоха, Рэм отпрянул и прижал уши — явный признак не­довольства и готовности постоять за себя.

Вопреки его опасениям, я сел за стол и демонстративно стал обедать, при этом ласково обращаясь к нему. Это его озадачи­ло, и он расслабленно лёг на пол. По тому, как Рэм облизывался и смотрел в мою сторону, я понял, что голод и манящий запах пищи начинают пересиливать чувство опасности.

Покончив с трапезой, я поднялся, надел парусиновые перчатки и направился в сторону кобеля. Опасения познакомиться с грозны­ми собачьими клыками у меня, конечно, имелись, но тут главное — не показать это псу: страх противника собаки, как говорится, чувствуют шкурой, и тогда уж точно зубками прихватят.

При моем подходе Рэм совсем положил морду на пол, по телу волной пробежали судороги. Я быстро и мягко коснулся ладонью его головы, затем отнял руку и вернулся к столу. Сработало! Рэм, очевидно, понимая, что бить его не собираются, сел и стал переминаться с лапы на лапу. Теперь я пошёл к нему уже с мясом, и вскоре он сидел около стола, спокойно поглощая лакомые кусочки из быстро пустеющей тарелки. Поев, он уже не отходил от меня ни на шаг.

Ощупывая Рэма, я обнаружил странные твёрдые, размером с крупную горошину, бугорки под шерстью, напоминающие бородавки. Их было так много, особенно на загривке, что я заволновался:

— Уж не болезнь ли какая заразная?!

В то время я ещё не был знаком с недугами и паразитами животных. По наитию потянув большим и указательным пальцами за одну бородавку, услышал характерный щелчок, похожий на отдираемую от пола присоску. В руке у меня с небольшим клочком шерсти оказался толстый, со множеством лапок клещ — в той местности их называли почему-то лосиными. Таких паразитов я содрал с Рэма десятка три. Они уже изрядно напились крови и достаточно легко поддавались, выходя из тела собаки с характерным звуком — «чпок!». Вообще-то таким способом клещей вынимать не рекомендуется, можно оставить головку паразита иод кожей животного, и тогда не исключено воспаление. Лучше смазать клеща подсолнечным маслом, и он, задыхаясь, сам легко выйдет наружу. Таких премудростей я тогда не знал, однако, слава богу, всё обошлось.

Накормленный и освобожденный от паразитов, которые, несомненно, причиняли ему неудобства, Рэм повеселел и стал, глядя на меня, лапами рыть землю. Это было занимательно: как только я поддевал ком лопатой, Рэм тут же начинал неистово рыть яму под яблоней, разумеется, не обращая внимания на корни дерева. Ночевать в этот раз он остался у меня.

Утром, уверенный, что собака без хозяина, я соорудил нечто вроде будки, оставил еду Рэму и уехал в Москву.

На участок я приезжал каждый раз почти в одно и то же время. У ворот нашего кооператива «Салют» меня дожидался верный Рэм. То ли он высчитывал своим собачьим умом время, то ли определял мой приезд по характерному звуку пробитой выхлопной трубы — не знаю, но он всегда был на месте. Я оста­навливался, выходил из машины, и Рэм радостно бросался ко мне навстречу, повизгивал и норовил лизнуть от радости нос своего благодетеля.

Начались холода. Рэм по-прежнему находился все выходные дни со мной. Он стал добросовестно охранять территорию: нико­го не пускал, а если кто-то с моего позволения приходил на шаш­лык, то Рэм, видно, чувствуя конкурента на мясо, подходил к ожидавшему ужина, брал его зубами за одежду и пытался оттянуть от костра: лишний рот ему был не нужен.

Если я заходил к соседу по каким-то делам, Рэм устраивался у порога и никого в дом не пускал, приходилось выходить и сопро­вождать нового посетителя. При этом он не кидался, не лаял — он предупреждал урчанием, но и этого оказывалось достаточно, чтобы парализовать желание перешагнуть через огромного пса.

Однажды Рэм не пришел к ставшему уже привычным для нас месту встречи, и я въехал на участок один.

Я заволновался: ведь такой недисциплинированности Рэм пре­жде не допускал. Появился он к обеду и какой-то неестественной, как бы виноватой, походкой подошёл ко мне, прыгнул на грудь, лизнул, дескать, я не забыл, опоздал не по своей воле. Кусок перегрызенной синтетической верёвки, служившей ошейником, это подтверждал: кто-то пытался удержать Рэма.

Но кто? На верёвку обычно сажают собаку в деревне, и чаще подобным образом поступают женщины. Так оно и было. Я без труда установил хозяйку пса, сильно пьющую сельчанку, прожи­вающую в соседней деревне «Красный угол». Но это уже потом.

Верёвку я срезал, но вот незадача — Рэм стал хромать на за­днюю ногу. Осмотрев его, я обнаружил раздвоенные длинные когти, которые впивались в тело и причиняли ему острую боль. У городских собак такого недуга не встречается, они стачивают когти об асфальт, деревенским же надо их обрезать. Но нередко собаки откусывают их сами. Рэм, видимо, такими навыками не владел.

Как резать когти, я не знал, поэтому решил взять Рэма в Мо­скву и там уже как-то ему помочь. Но сделать это оказалось труд­но: пёс никак не шёл к машине. Пришлось попросить соседа и с его помощью разместить Рэма на сиденье. Сосед тоже поехал со мной на случай непредвиденного поведения собаки.

Трёхчасовой путь Рэм выдержал спокойно, но из машины вы­ходить не хотел, видно, чувствовал, что впереди его ожидают одни неприятности в такой большой деревне с множеством незнакомых запахов. И был прав. Первая подстерегала его в лифте. При движении кабины вверх Рэм распластался на полу и в ужасе закрыл глаза: его вестибулярный аппарат к таким подъёмам не был готов.

Вторая неприятность ожидала непосредственно дома, в лице моей жены, которая видела в собаках грязь, блох и шерсть, в чём была недалека от истины. Поэтому услышав поставленные высоким голосом вопросы, адресованные мне, Рэм снова упал брюхом на пол. Но тут появился пятилетний сын Дима и со свойственной ребёнку непосредственностью радостно бросился к живой игрушке. Рэм быстро прильнул к нему, увидев в нём, очевидно, единственное своё спасение...

Это и решило исход дела. Жена смилостивилась, но поставила условие — помыть собаку в ванной. Для Рэма это стало третьим испытанием. Не зная, к каким последствиям назначенная процедура приведёт, я согласился. К счастью, всё прошло спокойно. Рэм, очевидно, был в полном шоке, сопротивления не оказал. Хотя после купания с шампунем он, как и полагается у собак, встряхнулся, обдав книжный стеллаж и обои дождём водяных капель. Но это уже была мелочь.

С облегчением Рэм обнюхал все углы и тут же принялся играть с сыном: тот где-нибудь прятался, а он его находил, и оба оставались друг другом очень довольны.

Наступила ночь, и я на всякий случай лёг в отдельной комнате на диване. Поведение Рэма тут же изменилось. Он расположился на полу возле двери, не допуская ко мне ни жену, ни сына. Утром было всё как обычно — охрана снималась...

Прошёл день, второй. Рэм перестал есть, не отходил от окна, его тянуло на волю. Однако на прогулках он не отдалялся от меня ни на шаг и не обращал никакого внимания на недовольных местных собак, фланирующих со своими хозяевами. Однажды, когда его очень допекли две собачонки, недовольные новым членом дворовой команды, Рэм по-деревенски зарычал, рванул одну из них за загривок. С тех пор он спокойно метил колёса машин и будки, обозначая свою территорию.

Неделя подходила к концу. Рэм изрядно похудел, по-прежнему пил только воду, и я стал за него опасаться. Ночью он меня так же преданно охранял и страшно радовался, когда я возвращался с работы.

— Саш, и всё же тебе следует отвезти его обратно, — сделала вывод жена. — Ну, разве не видишь, как собака тоскует и не воспринимает городскую жизнь. Это же для неё каменная клетка.

Да я и сам думал об этом, но уж очень не хотелось с ним расставаться. Объяснив сыну, почему нужно отвезти Рэма обратно, собрался ехать на дачу. Увидев меня с вещами, Рэм заметался, на его морде обозначилось нечто похожее на улыбку. Он почувствовал изменение своей дальнейшей судьбы. В машину радостно прыгнул сам и взгромоздился на сиденье рядом с водителем. Весь путь он сидел спокойно, перенося дорожные тяготы.

Километров за пять, не доезжая до дачи, Рэм стал рваться наружу. Пришлось его выпустить, и пёс со всех лап устремился к тем местам, где родился и вырос.

...В середине ноября, когда в воздухе запорхали первые снежинки и устоялись морозы, я сократил поездки на дачу. Когда уезжал обратно, Рэм сопровождал меня до шоссе. Не доезжая до трассы, останавливался и прощался с Рэмом: я ехал в Москву, а пёс трусил обратно.

В этот раз всё было не так. Рэм не побежал за мной, а пересёк наискось соседний кооператив и встретил меня далеко от наших дач. На традиционном месте прощания он ко мне не подошёл, про­должал бежать за мной по бетонке. На зов не приближался. Нако­нец мне удалось его подозвать. Рэм вёл себя необычно: ластился, лизал руки, словно что-то чувствовал, и мне почему-то показа­лось, что я прощаюсь с ним навсегда.

На душе стало неспокойно, я дал газа и выжал из «Запорожца» всё, что можно. В зеркале долго виднелся отстающий от автома­шины Рэм.

Неделю я не находил себе места и в субботу поехал на дачу ис­ключительно из-за собаки. Подъехав к воротам, я не увидел Рэма, пасмурное предчувствие моё усилилось. И к вечеру он не пришёл. А утром соседка, которая проживала на даче постоянно, мне по­ведала:

– Не жди, Александр Иванович, собаку. Нет её, убили, и мою маленькую тоже не пощадили.

– Да кто же такое мог сделать у нас на участке? — вырвалось у меня.

– Охотники, видно, нагрянули из Киржача. Аккурат вчера, пе­ред твоим приездом.

– А где это случилось? – спросил я.

– На опушке, когда он шёл к нам из «Красного угла».

– А вашу собаку?

– Да недалеко от дач. Убили и забрали с собой. Теперь шапки будут делать...

Рэма застрелили по дороге ко мне на встречу, и чувство вины перед этой преданной собакой долго меня не покидало.

...Было время, когда шапки, которые государство почти не про­изводило, кустари шили из шкур собак, кроликов, ондатры. Неко­торые превратили это занятие в источник существования. Закона о жестоком обращении с животными тогда не было. И хорошо, что на смену меховым шапкам пришли разные вязаные головные уборы, кепки. Отошедшая мода сохранила жизнь многим нашим братьям меньшим.

 

Дворнягой она так и не стала

 

Лет пять назад я в очередной раз приехал к себе на родину в Тамбовскую область, в село Чурюково, где мы с братьями купили деревенский дом, поскольку наша Шушпан-Олыпанка, довольно большое село, как и многие другие, исчезла с лица земли- кормилицы.

Дом мы отремонтировали, поставили пасеку, за которой поочередно приглядывали, приезжая на два-три дня.

Приезд, как водится в деревне, сопровождался приёмом гостей. Приходили на огонёк знакомые, друзья детства и те, кто выпить не дурак, опохмелиться: клянчить не надо, и так подадут. Но самыми первыми, без предварительного сговора, прибегали все окрестные собаки и кошки, всегда голодные и зорко следившие за тем, чтобы, не дай бог, на это пиршество не вторгся чужак с другого конца деревни. Даже соседских кур, забредавших во двор, отгоняли в сторону. Разумеется, все они получали мясные обрезки, рыбьи остатки, оттого и радовались, похоже, очередному нашему приезду. Мне кажется, что они отличали даже наши машины: стоило приехать и они тут как тут.

Среди своры деревенских дворняжек обращала на себя внимание породистая сука – спаниель. Она не лезла под руки, не клянчила. Она подходила, садилась напротив и, не мигая, смотрела в глаза, время от времени переминаясь и издавая еле слышные звуки, похожие на хрюканье. Ей давали кусочек колбасы, она брала, однако продолжала сидеть, держа его в зубах.

– Чего это она? — спрашиваю соседа Володю. — Не нравится, что ли?

– Да нет. Она ждёт ещё. У неё щенята, вот она их и кормит. А чтобы лишний раз не бегать, просит ещё.

Я дал собаке второй кусочек.

Запихнув первую порцию угощения поглубже в пасть, взяв вторую, Линда, так её звали, с достоинством встала, вильнула обрубком хвоста и побежала в сторону своего дома.

Так повторялось несколько раз, и лишь спустя какое-то время она, отойдя в сторону, начинала есть сама.

– Что, — спрашиваю, — кто-то приехал на охоту со щенящейся сукой и не

кормит?

– Да нет, — отвечает всезнающий Владимир. — Тут дело вот какое. Эту спаниельку щенком купили для детей, там, у вас в Москве. Ну, стала она большой, шерсти от неё много, одним словом, стала не нужна, вот и привезли её к бабушке Кате. А бабке-то

уже под восемьдесят. Ей не до собак. Она её не кормит, забывает, склероз, видно. Ну вот, Линда и научилась выпрашивать. Да ведь как делает-то! Сядет и смотрит жалобно в глаза: ну, как не дашь?!

– А где же щенята? — спрашиваю.

– Да мы сами не знаем. Где-то в корягах нашла место и ощенилась.

– А чего в корягах?

– А чтобы не нашли и не утопили. Один раз у неё на глазах отобрали щенят, вот теперь и затаилась в корягах.

Подумав немного, Володя продолжил:

– И что интересно, люди так не делают, как она.

– Это как же? — спрашиваю не без любопытства.

– Так смотри, как за щенками ухаживает, корм им носит. А ведь у нас некоторые, чего греха таить, детей бросают, а сами пьют до поросячьего визга сутками. А как просит! Глазами говорит.

Неделю я кормил Линду, вычёсывал из её густой и длинной шерсти репьи и болотные «кошки». Мы с ней очень подружились. Она сопровождала меня в магазин, на рыбалку, не отходила от дивана, когда я спал. А когда я уезжал, то она, как мне потом рассказывали, не находила себе места.

Она свыклась с деревенской жизнью: на пропитание выпрашивала, зимой спала в стожке сена. А где ещё? Будки-то сердобольные московские хозяева ей не соорудили.

Наша дружба продолжалась пять лет. Она вспомнила город­скую жизнь и с удовольствием спала на диване. Ночью, когда я просыпался, она тоже вскакивала и с лаем кидалась к двери. Вна­чале я думал, что Линда кого-то чует и у неё проявились охран­ные инстинкты. Но всё оказалось не так. Маленькая Линда хитри­ла, она, стараясь быть полезной, изображала из себя защитницу. Я выходил за ней на улицу и незаметно наблюдал, как она бегала из стороны в сторону и заливисто лаяла, подняв голову к небу. Вокруг же не было ни души.

По роду своей работы мне приходилось бывать на родине каж­дый месяц. Я уже подумывал, не взять ли её к себе на дачу, где у меня уже обитали два кота и немецкая овчарка. Они дружили между собой, и приезд Линды вряд ли плохо сказался на их жиз­ни. Но ей было уже восемь лет, и мне отсоветовали: собаку не сто­ит очеловечивать, якобы ей будет там много хуже, а тут она уже привыкла.

Я прислушался, а зря.

...Бабку Катю забирали в Москву (она уже стала совсем пло­хой). Вещи в машину погрузили на глазах у Линды, которая радо­валась, думая, что её тоже возьмут. Но, увы, собаку оставили под присмотром соседа Володи.

– Когда машина отошла, — рассказывал он, — Линда сначала бежала за ней, а потом вернулась и очень жалобно скулила. Три дня лежала, ничего не ела. Как же, хозяйка уехала, а её забыла.

– А может, не по хозяйке она переживала. А потому, что её снова обманули, предали и бросили. Ведь она помнила детей, которые с ней играли, первого хозяина, который её купил и кормил с рук. И вот — опять обман.

– А может, и это, — задумчиво сказал Володя.

– Денег-то оставили на питание?

– Да нет, меня попросили, мол, присмотри, собака-то хорошая, жалко.

Я дал Володе денег и, каждый раз приезжая, финансировал Линду.

Однажды, в конце апреля, я снова оказался в Чурюкове, но Линда не появилась, не встретила. Спрашиваю у Володи:

– А что с собакой? Что-то на неё не похоже. Твой кот Кузьмич уже молотит грудку куриную, а её нет.

– Так Линду ведь застрелили, — вздохнув, ответил Володя.

– Кто?! — вырвалось у меня. — У кого же рука поднялась убить абсолютно безвредную собачонку?!

– Да туг по-другому нельзя было. Видишь, какое дело получается: гуляла она тут с большой дворнягой, ну, склещились. А тут другая собака напала на кобеля. Тот рванулся.

Ну, а Линда-то маленькая, вот и вышли наружу все внутренности.

– Какие внутренности? — не понял я.

– Какие, какие. Это... Матка вывернулась. Я-то когда заметил? Когда она

перестала есть, похудела. А в аккурат к майским праздникам из неё черви поползли и мухи полетели. Сосед говорит, такая муха укусит — человеку хана!

– Володя, дорогой! Это же средневековье! Какая муха! Выпадение матки бывает и у коров, и у других животных! Тут ветеринар нужен.

– Так-то оно так, да где же его взять, ветеринара? Когда был совхоз, скот разводили, были и ветеринары. А теперь для человека доктора нет, а вы, Александр Иванович — ветеринара, — с обидой закончил Володя.

– Но в районе же есть! — не унимаюсь.

– Может, и есть, да уж так с собаками у нас не принято. Такая судьба, наверное. Плохо только то, что я до сих пор себя чувствую виноватым.

– Ну конечно, — говорю. — Машина есть, а в район не съездил за ветеринаром.

– Да нет. Ведь когда её решили убить, она, увидев ружьё, всё поняла и из последних сил бегала, не сдавалась. Подошла только ко мне, а я накинул верёвку, сказал: «Прости, Линда», и передал Толе Корниенко. А тот убьёт хоть кого.

– Ишь ты! — возмутился рядом сидевший Анатолий. — Я теперь живодёр! А что я, удовольствие получил, что ли? Сами просили: «Убей, убей, а то мухи всех перекусают».

...Конечно, спасти Линду было можно. Районный ветеринар такие болезни лечит. По у спаниельки не было хозяина, она оказалась никому не нужна.

 

Неистовый терьер

 

Мой брат Сергей завёл двух немецких овчарок противоположного пола. Прекрасно обученные, ухоженные, они вызывали всеобщее восхищение. Сергей любил демонстрировать их выучку, а когда речь заходила о том, как он этого добился, то, уклоняясь от прямого ответа, скромно ссылался на исключительные способности собак.

Но мы-то, близкие, знали, что заслуга в дрессировке принадлежит его дочери — следователю по профессии. Она успевала и с лошадью общаться, и посещать дрессировочные площадки, и ухаживать за котами, и хорьками, и даже за павлином, который громко курлыкал во дворе по поводу и без повода.

Отец же любил кормить птиц, гулять с собаками и закреплять достигнутые ими навыки. Иногда он попадал в неловкое положение. Однажды, подав команду: «Лежать!», он никак не мог вспомнить, как вернуть их в стойку. Пребывая в замешательстве, Сергей голосом старшины-сверхсрочника рявкнул: «Вольно!». Собаки поднялись, то ли сообразив, что от них хотят, то ли от дружного хохота гостей.

И вот, не довольствуясь овчарками, Сергей приобретает немецкого терьера.

Когда-то эти собаки были в моде. Их использовали ещё в дореволюционной России, хорошо они проявили себя на фронтах Великой Отечественной войны. Терьеров держали для охраны домов и защиты хозяев, для детских забав и, конечно же, для охоты. Они бесстрашны, преданны и умеют много чего делать. Однако в наши дни немецких терьеров большей частью применяют для норной охоты на лис, енотовидных собак и барсуков. Правда, этот вид охоты становится редким. Поэтому, увидев вертящегося под ногами щенка, я спросил брата:

— Зачем он тебе? В нашей средней полосе норная охота почти не практикуется.

Хорошо зная характер Сергея, я мог бы не задавать такой вопрос, ибо был уверен, что собаку он взял именно потому, что её мало кто применяет, одним словом, у него будет не так, как у всех.

– Да ты что?! — воскликнул брат. — Ты знаешь, как они по норам работают? Любую лису выгонят или задушат!

– Сергей, какие лисы?! Во-первых, они часто болеют бешенством, а во-вторых, ты всегда охотился на болотно-луговую дичь.

– Не-е-е, я теперь езжу на кабана, лося. Норную охоту тоже освою, — не сдавался брат, поглаживая маленькую грозу обитателей нор.

– Ну, смотри, хлопот потом не оберёшься. Когда тебе норы искать, если раскрываемость преступлений в твоем управлении не больше сорока процентов?! Так что сподручнее искать воровские норы и наркопритоны.

Прошло какое-то время, и при очередной встрече Сергей взахлеб расхваливал Нориса (так он назвал собаку), который задушил двух лис на первой же притравке. Как ему это удалось? Одному Богу известно, ведь хозяин полигона устраивает норы таким образом, чтобы и собаку научить, и лису в живых оставить. Норис, видно, разобрался с системой подземных коммуникаций и выдал утешающий результат хозяину, но удручающий владельцу лис. Как ни просил Сергей попробовать ещё разок, тот наотрез отказался, опасаясь остаться без зверьков, и заключил, что пёс к норной охоте готов.

Как я и предполагал, норной охоты у брата не получилось. На огромных просторах тамбовских полей и болот, заброшенных деревень сыскать лисью нору почти невозможно. Пришлось ему переводить терьера на специальность спаниеля — доставать подбитых уток из болотных зарослей. У него это неплохо получалось, но, не обладая хваткой розыскной охотничьей собаки, он бегал после выстрела вокруг хозяина и никак не мог взять в толк, что ему делать. Поэтому в сторону сбитой утки бросали гильзу или кусок земли. Норис устремлялся на звук их падения и находил добычу. Однако ему было трудно преодолевать густую болотную растительность, он часто застревал в ней и, барахтаясь в трясине, взывал о помощи. Она приходила всегда в лице хозяина. Мы нередко наблюдали, как из коряжника, с трудом вытаскивая ноги, появлялся Сергей с собакой на руках, а та, в свою очередь, с убитой уткой в зубах. Над Сергеем подтрунивали, мол, какой хороший способ ты придумал для доставания уток, на что тот не без основания упрекал пас:

– Я хоть так достаю, а вы дичь губите — лучше бы вовсе не стреляли!

Это правда, без собаки две трети подбитых уток доставались болотным луням, хорькам и прочим хищникам, промышлявшим в районе охоты.

Однажды, в конце октября, Норис поплыл за уткой по чистой воде и попал в поставленную браконьерами сеть. Пытаясь освободиться, он ещё больше запутывался и уходил под воду. Кричу Сергею:

– Плыви! Водкой потом отогреешься! Плыви быстрее, а то утонет!

Но Сергей уже бросился в воду и, преодолев метров пятнадцать, извлёк своего питомца вместе с сетью, в которой оказалось к тому же несколько щук и окуней. Кто-то из охотников тут же съязвил:

– Вот это собака! Она ещё и рыбу ловит!

Нориса завернули в куртку и оставили в машине отогреваться.

Дня через два, выпущенный из вольера, он задушил двух кур. На шум выбежали соседи и, разумеется, в восторг не пришли. Сергею пришлось оплатить ущерб в двойном размере. Но когда Норис задушил ещё несколько домашних птиц у других соседей, по деревне кто-то пустил слух, что Гуров Сергей скупает кур по двойной цене, и к нам стали приходить сельчане с предложениями. Первыми наведались прямо с курами подмышкой те, кто очень хотел опохмелиться. Мы тогда искренне смеялись и подтрунивали над братом:

– По норам не получается, зато здорово по тыловому обеспечению работает. Рыбой и курятиной накормила, неплохо бы ещё шашлыком разжиться!

– Да были бы бараны, давно шашлык бы отведали, — смеясь, парировал брат.

Собаку на весь день посадили в вольер, где она не находила себе места, всё время скулила, призывая освободить её из этого плена.

К вечеру куры отправились на насест, и Норис получил долгожданную свободу. Он нашёл толстую палку и бегал за нами, призывая покрутить его на ней. Это занятие ему очень нравилось.

Пока мы развлекались, к дому подошёл сторож магазина с огромной дворнягой. Какое-то время они оба с интересом наблюдали за игрой, а затем Михаил (хозяин дворняги) попросил убрать терьера от греха подальше, так как его Тузик не любит чужих собак.

Но убирать не пришлось, да и не успели бы. Тузик не проявил никакого интереса к маленькой собачке, решив, очевидно, что перед ним щенок. Зато последний без долгих колебаний подскочил к дворняге и, вцепившись зубами в глотку, повис на ней. Челюсти, как известно, у норной собаки схожи с тисками. Извиваясь и глухо рыча, Норис перекрыл дыхание дворняге и та, мотнув два раза головой, упала в конвульсиях.

Не обращая внимания на густой мат и суету сторожа, Сергей с трудом оторвал терьера. Больше Тузик возле нашего дома не появлялся.

Однажды Норис где-то поймал и принёс крысу. Видно, его генетическая память подсказала, что когда-то его предков использовали для борьбы с крысами в портовых городах. Теперь всё свободное время он пропадал среди развалин домов в поисках этих грызунов. Мы были довольны — пёс при деле и не докучает нам.

...День подходил к концу, уже смеркалось. Позвали Нориса, но он не появился. Взяв фонари, мы обошли довольно большую территорию, однако собака как сквозь землю провалилась. Собственно, так оно и получилось. Норис угодил в заваленный сверху старый колодец. Очевидно, обнаружив небольшое отверстие и приняв его за нору, он стал раскапывать дальше и упал вниз. Нашла его соседка, случайно проходившая мимо и услышавшая жалобное повизгивание из-под земли. Она знала, что там когда- то был колодец, поэтому быстро сориентировалась.

Сколько он просидел в холодной воде и сколько ещё мог продержаться, никто, конечно, знать не мог. Посветили фонариком, пёс оживился, заскулил громче и попытался вскарабкаться. Но истлевший сруб обламывался, и кобель окунался в воду. Спустили ведро — не помогло. Оставалось одно — кому-то лезть в колодец. Это было очень рискованно. Сергей ещё не вернулся из районного центра: он бы полез за своим любимцем не только в огонь, но и в колодец. Возникла неловкая пауза, и тогда другой мой брат Григорий вызвался испытать судьбу.

На всякий случай принесли лопаты, смельчака обвязали верёвками, и вскоре терьер был на свободе. От страха и холода его знобило. Пришлось собаку закутать в тряпки и положить на остывающую плиту голландки (небольшая чугунная печь). Ему это так понравилось, что он постоянно стал запрыгивать на плиту и спать там. Но однажды Норис поплатился за привычку к комфорту. Он прыгнул на раскалённую плиту и, не понимая, что с ним происходит, дико завизжал, приплясывая на месте. Запахло палёной шерстью. Собаку быстро сняли, и она долго зализывала повреждённые подушечки лап. К плите Норис больше не подходил.

Вот уж поистине соответствует крылатой фразе, кажется, Марка Твена, про кошку, которая, сев на горячую плиту, не сядет на неё и на холодную тоже.

На этом злоключения терьера не кончились.

Как-то к нам зашёл рослый тракторист Юра, от которого всегда пахло соляркой и самогоном. Обычно добрый ко всем Норис, увидев огромного человека, от которого исходили резкие неприятные запахи, тихо зарычал. Тракторист почему-то посчитал это за расположение к его персоне и решил приласкать терьера, лежавшего возле Сергея на кровати.

– Какой ты умненький, маленький! Тю-тю-тю.

Дальше произошло ужасное. Пёс впился ему в предплечье, тому удалось сбросить собаку, но, не удержав равновесия, он упал под стол. Через мгновение на нём сидел Норис, от фуфайки летели во все стороны комья ваты. Раздался истошный почти звериный вопль вперемежку с матом. На полу катались собака и человек. Тракторист так вошёл в раж, что сам, встав на четвереньки, начал гоняться за собакой под столом, в надежде задушить агрессора. И, пожалуй, задушил бы, но, к счастью, ему никак не удавалось поймать шустрого терьера: тот оставался верным тактике работы в норах. Опасаясь за жизнь обоих, мы с трудом их растащили. Кобель рычал, сидя под присмотром в одном углу, в другом матерился тракторист. В чувство его привёл лишь стакан водки.

На следующий день терьер по-прежнему занимался крысами. К его заботам добавились ещё и куницы, которых немало развелось в полузаброшенном селе.

...До вечерней охоты оставалось часа два. Мы уже начали собираться, и Сергей позвал собаку. Вдруг видим — ползёт наш терьер, жалобно поскуливая. Сначала мы не поняли, что с ним. Но когда увидели тянувшиеся за собакой кишки из распоротого живота, все остолбенели. Первым очнулся Сергей:

– Ребята, что будем делать?!

– Собирай кишки, смывай прилипшую траву, закутывай в про-стынь — и к ветеринару! — сказал один из охотников.

Я не согласился, сославшись на то, что сельский ветеринар способен разве что скальпелем «подложить поросёнка» (кастрировать) или вскрыть чирей. А тут нужен настоящий хирург, поэтому надо ехать в больницу. Так и поступили.

Хирург нас знал и был крайне удивлён просьбой, ведь собак он ещё не оперировал.

— Давай, старина, это будет твоя первая операция по спасению животного, — подбодрил я его. — Людей сложнее резать, этот молчать будет — ко всему привык.

Операцию проводили на крыльце у егеря под светом фонарей. Ассистировал Сергей. Даже видавший виды егерь Куликов и тот не выдержал собачьей крови.

Израненный кобель, похоже, всё понимал и потому лежал спокойно. Он не проронил ни звука, ни когда внутренности промывали, ни когда зашивали живот. Хотя утверждают, что терьеры не столь чувствительны к боли, как другие собаки.

Теперь Норис надолго поселился в вольере и вёл себя на удивление спокойно — излечивался.

Перебрав все варианты получения столь серьёзного ранения, мы пришли к выводу, что, гоняясь за крысой или куницей, пёс налетел на осколок стекла, которого в избытке оставалось в старых заброшенных домах.

...Весной мы той же компанией поехали на гуся и опять подтрунивали над братом, мол, что теперь выкинет его любимец.

И вот снова непредвиденный случай. Григорий сбивает гуся, тот замертво падает. Но когда птицу взяли в руки, она ожила, её задела одна картечина. Полагая, что гусь не способен лететь, Сергей решил притравить терьера. Гуся отпустили, пёс тут же вцепился ему в тело ближе к шее, но сильная птица делает несколько шагов, расправляет крылья и медленно, с трудом поднимается в воздух вместе с Норисом на спине... Кто-то почти истерично кричит: «Стреляй!».

– Да куда стрелять, там собака.

Пришлось псу катапультироваться с двухметровой высоты. Гусь ещё далеко не ушёл, его можно было сбить, однако Сергей настолько опешил, что стоял, будто заворожённый, и смотрел, как отважная птица набирает высоту...

Очнулся он от крика Григория:

– Чего стоишь, рот разинул, ты мне своими экспериментами всю охоту испортил!

– А я знал? Стрелять надо лучше, чтобы подранки не оставались, — огрызнулся дрессировщик терьера на гуся.

На необычное зрелище собралась вся компания, и уж тут Сергей наслушался едких слов: мол, Норис намеревался от тебя улететь в Новую Зеландию, так как ему надоело тонуть в болотах, в колодцах и жариться на плите, а там ему в самый раз, там много всякой живности в норах живёт.

...После этого происшествия, поколебавшего охотничье реноме Сергея, пса на охоту брать перестали. Его передали в полную власть детям, с которыми он не без удовольствия проводил время. Правда, очень волновался, когда хозяин грузил в машину ружья и рюкзаки — бегал вокруг, скулил и всё норовил прыгнуть в салон машины.

А когда брат возвращался, тот обнюхивал вещи и радовался, улавливая знакомые запахи болота и дичи.

Прошло несколько лет. Терьер привык ублажать детей, а те, в свою очередь, его. Теперь ему не нужно было бегать с палкой в зубах и просить, чтобы его повертели. Спокойная без опасностей и тревог жизнь на дачном участке обеспечила ему достойную старость.

 Илл.: Художник: Air Akvarell

Истории из книги Александра Гурова «Смерть короля, или Лев не прыгнул. Рассказы об усатых, пернатых и хвостатых». Книга для публикации в журнале МОЛОКО предоставлена автором.

Продолжение следует.