Артём ПОПОВ. Рассказы «Записки не охотника», «Родные маячки»
Записки не охотника
– Хочешь на охоту сходить? – предложил друг.
– Конечно! Ещё спрашиваешь! – ответил, не раздумывая, даже не подозревая, что меня ждёт.
Нет, стрелять я никогда не стрелял, кроме как в городском тире в чёрные металлические фигурки кабана или зайца. Во вмятинах, с отлетевшей от метких выстрелов краской, они совсем не были похожи на настоящих зверей. В живую цель мне стрелять совсем не хотелось. Даже пойманную рыбу, когда крючок распарывает ей губы и начинает идти кровь, мне жалко. Но решил, что всё надо в жизни хотя бы один раз попробовать, так почему бы и не сходить на охоту, не прогуляться?
– Белое не одевай. Вообще ничего яркого чтобы не было, – предупредил друг.
Повезло, что нашёлся в хозяйстве камуфляжный костюм.
Охотиться на уток предстояло у реки со звучным, как шум воды на каменистых перекатах, названием Варжега. Речка неглубокая, но изгибалась, как змея: то быстрое течение, то заводи. Когда пересекал реку вброд, уронил бутылку с питьевой водой. Хорошо, что смартфон не потопил. Наклонился за бутылкой – и замер, разглядев у самых ног стайку серебристых мальков. Пугливые рыбки порскнули во все стороны, испугавшись, но уже через несколько секунд подплыли к моим ногам и доверчиво тыкались в резиновые сапоги.
Дальше споро шли вдоль берега реки. То и дело попадались кусты пахучей чёрной смородины. Прямо на ходу я срывал давящиеся в руках перезрелые ягоды и отправлял их в рот, щурясь от удовольствия, – сладкие! При этом изо всех сил старался не отставать от друга. Так старался, что даже вспотел. Да и день начала сентября выдался погожим, не по-осеннему тёплым. Небо, казавшееся этим непривычно жарким для севера летом будто выгоревшим, мягко и щедро лило на землю яркую лазурь. Лёгкие облака, как в зеркало, смотрелись в воду Варжеги, уже начавшую остывать после прохладных и туманных сентябрьских ночей.
Чем дальше мы шли берегом, тем труднее был путь. Не думал, что на Вологодчине есть такие джунгли-заросли, как в Амазонии! Птица умеет прятаться, не глупая. Бобры устроили завалы из берёз и ив: подгрызли стволы, как точилка карандаши, – ровненько, красиво. Иван-чай вымахал выше человеческого роста, злая крапива прожигала ноги даже через плотную ткань брюк, колючки облепили куртку, а руки покрылись красными волдырями и нестерпимо зудели. Я уже пожалел: зачем попёрся? Уток не видел? Друг ещё шепчет: пригибай голову, чтобы птица не заметила тебя с воды. И не хрусти ветками. И не отставай. Последнего я боялся больше всего: вдруг вместо утки – меня… Конечно, с птицей трудно спутать, но всё бывает.
Мы продолжаем лазить по дебрям, выслеживая уток. Друг поднёс палец к губам: тише! С нами на охоте был отец моего товарища, он первый и бабахнул. От неожиданности я вздрогнул. Так и должно быть: по старшинству отец первый подстрелил утку. Он нёс её за длинную тонкую шею, из головы птицы сочилась алая струйка крови.
– Живая ещё…
Мне показалось, что утка укоризненно смотрела на меня: «Живёшь, а я умираю из-за тебя…».
Когда друг добивал птицу, я отвернулся и зачем-то машинально заложил руки за голову, будто меня привели на расстрел.
– Не люблю так, когда не сразу... Не хочется, чтобы мучилась, – оправдываясь, сказал друг, который заметил мою реакцию.
Потом мы снова бесшумно разводили руками кусты около воды, крались, словно шпионы. Ружьё друг всё время держал наизготовку. Нет никаких птиц! Неужели не перехитрим уток? Неужели они умнее нас? В этот момент и появился так называемый охотничий азарт, который я раньше не понимал. Удивлялся, как это мой друг, добрый малый, любит охотиться. Он рассказывал, что впервые чуть ли не первоклассником собирался с отцом на охоту. Но, когда ему дали подержать ружьё, через несколько секунд слабые руки паренька предательски задрожали.
– Погоди, вот перестанут руки дрожать – возьму на охоту, – улыбнулся отец.
И друг всю зиму тренировался, отжимался. Батя слово сдержал: весной парнишка впервые пошёл на утку.
А мы всё выслеживаем птицу. Мне неловко, чувствую себя лишним и мешающим настоящим охотникам. А если друг уйдёт пустым – прослыву невезучим напарником…
И как он её увидел? Точнее, их? Выстрелов было два, и сбитых птиц –
тоже две. Причем обе упали в Варжегу. Пришлось делать рогатину, чтобы подцепить уток из реки. Я беспокоился, что они могут утонуть, пока друг ищет подходящую корягу.
– Не боись, теперь они от нас никуда не денутся, – успокоил тот.
Итак, две утки успешно извлечены из воды. Я провёл рукой по холодным крыльям, которым больше не летать, погладил. Жалко всё-таки… Но теперь я понял друга: охотничьи гены у мужчин в крови и передаются из поколения в поколение. И ещё: охота – это тяжёлая работа.
– Поздравляю с трофеем! – хвалю товарища и сам тоже радуюсь.
– С полем! Так говорят при удачной охоте, – поясняет новичку.
Заслужили привал на бережке, нашли открытое место у тихой воды. Земля была тёплой, присели на траву. Друг достал из рюкзака термос, налил в крышку чаю, первому протянул мне – будто я заслужил. Это был самый ароматный чай, что я пил за последнее время! Чаинки прилипали к губам и зубам, пахло каким-то чудесным тонким фруктом.
– Что это ты добавил? – не удержался я.
– Да это же лимон!
Не узнал! Вот что значит чай на свежем воздухе!
Покусывая сухой стебелёк луговой тимофеевки, из которого солнце вытянуло все соки, я в задумчивости смотрел на высокий пригорок над Варжегой, заросший выгоревшими за лето травами, на старые липы.
– Да, здесь раньше была моя деревня… – поймав мой взгляд, вдруг признался отец друга.
А я ведь как чувствовал, что в таком красивом месте должны были жить люди! И тут отец рассказал совсем не охотничью историю про одного местного жителя.
Мужчина, как и многие молодые люди, переехал за лучшей жизнью в город – районный центр, устроился на аэродром техником. Женился, купил мотоцикл «ИЖ», тогда одну из самых популярных моделей. Пока не было самолётов, гонял по взлётной полосе со скоростью ветра. Однажды жена попросила съездить в магазин. Как назло, у мотоцикла перегорела фара. Супруг долго отказывался ехать: смеркалось, но всё же уступил жене. На перекрёстке при въезде в город на мотоцикл налетел грузовик… Насмерть обоих. А водителем грузовика оказался свидетель на их свадьбе. Потом его еле спасли – перерезал вены в гараже. Каково жить после этого? Хотя виноват ли он был?
Пока слушали историю, не заметили стремительного приближения грозовой тучи. Сплошной отвесной стеной хлестнул ливень. Мы побежали к тем самым липам на угоре, где когда-то была деревня, чтобы укрыться. Молния, словно давая себя хорошенько рассмотреть, красовалась перед нами, надолго замирая на почерневшем небе. Гремел гром, будто гигантские камни перекатывались в железной бочке.
Под липами дождь, конечно, доставал нас меньше. Но поздно: я был мокрый насквозь. Друг снял с себя куртку, заметив, что я начинаю мелко дрожать. Когда замерзаешь, надо двигаться. Гроза чуть утихла, но дождь продолжался, и мы решили направиться к машине. Намокшие брюки сползали вниз, пришлось подтянуть ремень. Через несколько минут выглянуло солнце, и от одежды пошёл пар. Я не мог сам подняться в налитых дождём тяжёлых сапогах на высокий берег Варжеги, и друг протянул руку. Ладонь у него оказалась почему-то сухой и тёплой. В карманы куртки и брюк набились семена летних трав, а из головы всё не выходила история про техника на аэродроме.
Дома меня уже ждала жарко натопленная баня, и я не заболел после своей первой утиной охоты.
Почему не называю имени друга? Человек он скромный, не любит публичности. Боюсь, прочитает – и не понравится ему моя писанина. А может, тихо улыбнётся про себя. Я слишком дорожу дружбой с ним, боюсь её спугнуть, как уток у реки Варжеги.
Да, в тот день из-за внезапной грозы даже подержать в руках ружья я не успел. Но это не так и важно.
Родные маячки
– Грачи прилетели, – это так Ле́нко встречал нас, заявившихся в деревню к бабушке на всё лето.
Ленко, он же дядя Лёня, был соседом и близким родственником одновременно.
– Пришёл попроведать, – зачем-то каждый раз говорил он, словно оправдывая своё появление в гостях. Хотя наши избы стояли друг против друга и весь день он мог наблюдать, чем мы занимались.
– Сиди, сиди, Леонид Иванович, – говаривала бабушка. – Не мешаешь.
Он курил через чёрный мундштук только сигареты «Прима», потому что они были самые дешёвые. Денежку на другое курево Ленко жалел.
Как только он уходил, через минуту, словно сменив его на посту, прибегала Анюшка. Маленькая, почти невесомая старушка всегда была в белом платочке. Садилась тоже на лавку у печки, на то самое место, после Ленко, кажется, ещё не остывшее.
– Как живитё? – Анюшка всегда задавала один и тот же вопрос.
В раннем детстве я считал Ленко и Анюшку мужем и женой. А как же? Они примерно одного возраста, жили в одном доме, говорили друг о друге, об общем хозяйстве. Были как одно целое.
Только много позже, когда Анюшка и Ленко уже ушли на тот свет, я узнал, что они, оказывается, родные брат и сестра, Леонид Иванович и Анна Ивановна. А нашему дедушке – двоюродные.
Леонид Иванович успел захватить Великую Отечественную. Он служил юнгой на Северном флоте. С войны привёз осколок в животе и целый мешок матросских воротников.
– Ну, хоть бы что-нибудь ещё, гостинец какой, – вздыхала Анюшка для вида.
Но и воротники не пропали в деревенском хозяйстве. Анюшка наткала из них половичков на весь дом, один и нашей бабушке перепал. Они служили не один десяток лет. «Крепкая материя!» – удивлялись женщины.
Сразу после войны Ленко посадил у дома два тополя, за ними он специально съездил в Устюг.
– Обычно ведь что у всех домов растёт? Черёмуха. То-то же. А тополь – городской житель, – объяснял.
Тополя росли как на дрожжах и превратились в настоящих великанов. Спустя десятилетия они стали заметны издалека, как только деревня показывалась путнику из-за леса. Если виднеется что-то зелёное, громадное, то здесь живёт Ленко и Анюшка, а значит, рядом и родной дом. Для нас это были своего рода маяки.
После войны жить бы да жить, жениться, выходить замуж, растить детей… Но не получилось у них создать собственных семей, не дал Бог детей.
Многие за глаза Ленко называли Стари́ще. Прозвищами в деревне, конечно, никого не удивишь: у каждого почти имелось. Вот с Колей Красным понятно. Лицо красное, как из бани всегда. Но почему Старище? Может быть, потому, что молодым Ленко никогда и не выглядел: после возвращения с войны и до самой старости лицо у него было худое и морщинистое.
Один раз, мальцом, при людях, к «дяде Лёне» я добавил «Старище», чтобы посмотреть на его реакцию. Ругаться Леонид Иванович не стал, а сказал только: «Неэтично это». Любил он что-нибудь этакое ввернуть в свою речь. Неделю не приходил к нам в гости – обижался. А потом снова – с порога:
– Давно собирался, вот – пришёл попроведать…
Но я до сих пор краснею, когда вспоминаю этот случай с прозвищем…
Как все деревенские, Леонид Иванович нрава был весёлого, бухтинщик ещё тот – всё шутки да прибаутки. «Тётка, у тебя чёрная серёдка», – это из его самых приличных присказок.
В 1960-е в деревне была общая баня, в которой по «мужским» дням мылись мужчины, по «женским» – женщины и дети. Так Ленко Старище обязательно придёт, когда парились женщины. «Лешак тебя принёс!», – ругались бабы и прогоняли Ленка.
Анюшка всю свою нерастраченную любовь и заботу дарила нам, соседским детям.
– Ромашка – белая рубашка, – говорила она моему брату Роме и, как фокусник, доставала из-под чистого передничка пистешник (пирожок с «пистиками», молодыми ростками полевого хвоща) или шанежку с картошечкой, ещё горячую.
– Только Ленко не говорите. Ругать будет, – просила Анюшка и жаловалась: – Хоть бы пряники магазинские когда разрешил купить, не едала…
Все в деревне и так знали, как Старище был скуп. Говорят, все деньги он откладывал «на книжку». Но сколько их там он накопил, никто не знал.
В деревне мало у кого был телевизор – можно по пальцам одной руки пересчитать. Но Леонид Иванович купил его одним из первых. Из телепередач он, скорее всего, и набрался интеллигентных слов.
В доме Ленко и Анюшки был идеальный порядок, – наверное, у хозяина это повелось ещё с флота. Даже мухи у них, кажется, не летали, а телевизор после просмотра обязательно накрывался белой кружевной накидкой.
Анюшка, божий человечек, умела заговаривать грыжу, лечила все болезни живота.
– На сегодняшний денёк смолеватенький пенёк, – гладила сухой ручкой мне, малышу, животик, и боль уходила.
Но вылечить себя она не смогла: умерла внезапно от грыжи. Надорвалась с телятами на ферме.
Ленко после её ухода сильно сдал.
– Я долго без моей Анюшки не проживу, – как-то раз грустно сказал он нашей бабушке.
Так и случилось. Пошёл в больницу «проверяться» – и там через месяц умер. Недолго он смог прожить без сестры. Любил её, оказывается, крепко…
Всё «наследство» досталось племяннику, которого в деревне и видели пару раз. Молодой мужчина пришёл с завещанием в сберкассу снимать деньги с книжки Леонида Ивановича, а оказалось – там шиш да ни шиша. Хватало только на похороны да на поминки.
– Не может быть! – рассвирепел племянник.
Не оказалось у Ленка никакого богатства. Да откуда же было ему взяться, когда в колхозе работали за трудодни, а потом в совхозе – за копейки?
Племянник зачем-то срубил оба тополя – может, на дрова, чтобы больше денег поиметь с дядькиного хозяйства.
Не стало Ленко и Анюшки – не стало и тополей. Не видно издалека, где же дом… Лишились мы родных маяков.
На тихом деревенском погосте рядом три могилки – бабушки Сани, Анюшки и Ленка. На памятниках – одна фамилия. Как жили всю жизнь вместе, по-соседски, так и сейчас рядышком.
***
…В кровь порезал руки, выдирая сорную траву с могилок, – опять перчатки забыл. Поправлю у памятника Леониду Ивановичу выцветшую георгиевскую ленточку. Покрошу для Анюшки городских пряников, которых она так и не наелась досыта.
Помяну и тихо уйду, не оглядываясь…
Илл.: Художник Джеймс Хаутман
