Алексей КУХАРЕВ. Рыжий

Был у нас в школе учитель русского языка и литературы – Грибанов Георгий Емельянович. Это был легендарный «грамматический зверь». В том смысле, что беспощадно добивался от нас, чтобы мы досконально знали русский язык. Свой предмет он обожал и соответственны были его требования к нам. Даже на его лице как-то отпечаталась мимика неудовольствия от того, как мы произносим и спрягаем русские слова. «Пишут “Что”, а говорят “Што”», – наставлял он нас. Причём слова он произносил чётко, твёрдо, каждая буква звучала по-своему и знала своё место. Сам Георгий Емельянович был немного выше среднего роста, лет тридцати пяти, крепкий на вид мужчина и рыжий. Почти красный. Досугом его была охота: по воскресеньям мы видели его возвращающимся с поля по нашей длинной Советской улице села Благодарного. За спиной у него висело ружьё-одностволка и рюкзак – ягдташ, по-охотницки.  Результаты его походов нам были неизвестны. Но водились в наших полях и зайцы, и лисы, и дудаки, и перепёлки, и много другой живности. Были и волки.

Учились мы в двухэтажной дореволюционной школе, бывшей гимназии, которая была построена ещё в 1909 году из красивого белого известняка и была украшением не только села Благодарного, но и всех окрестных сёл и посёлков, откуда в наше село приезжала молодёжь, чтобы закончить десятилетку. Классы были просторными, высокими. Коридоры широкие, что давало нам возможность буйно носиться по ним в перемены, нарушая все правила благопристойности. Когда приходилось подниматься на второй этаж школы по парадной лестнице, всех встречал величественный цветной портрет вождя Сталина в полный рост. Большие портреты маршалов Жукова и Василевского были размещены в разных концах коридора на первом этаже. Отдавалась дань военному времени. Победному, гордому, выстраданному.

Вот в шестом втором классе, где я учился, и произошёл этот школьный случай.

Тогда в учебнике русского языка имелся шестнадцатый параграф, который мне запомнился на всю жизнь.

Стояла зима, но не холодная. Снег лепился отлично, что позволяло нам бросаться снежками.

На большой, двадцатиминутной перемене, во дворе школы мы, мальчишки, воевали снежками со старшеклассниками. Нас младших было много, а вот до старших классов добирались далеко не все, потому что некоторые одолевали только семилетку, а потом уходили в работу – кто шёл в училище механизации, кто на шофёрские курсы, а кто сразу в колхоз. Такое было время, после войны требовались рабочие и крестьянские руки. У очень многих из нас отцы погибли, и тружеников не хватало. А шёл уже 1950 год.

Старшеклассники начали забирать верх над нами, и тут нам на помощь пришёл Грибанов, вышедший покурить во двор школы. Мы воспрянули духом и начали осыпать снежками взрослых парней, и у нас это здорово получалось. Но, видимо, Георгия Емельяновича не очень любили из-за его повышенных требований, и старшеклассники перестали обращать на нас внимание, и все силы сосредоточили на Грибанове. Причём старшеклассники обнаглели настолько, что свалили учителя в сугроб и натёрли ему лицо снегом. Особенно старался Кузьма Куницин.

Лицо Георгия Емельяновича стало красным-красным, а намокшая рыжая его шевелюра как-то поблекла. Мы притихли и из солидарности к старшим товарищам только наблюдали, что будет дальше. Я, правда, бросил в сторону старших снежок, и он, описав замысловатую кривую, смачно и звонко угодил прямо в лоб Кузьме. Конечно, попадание было случайным. Мог ли я рассчитать свой бросок на расстояние около тридцати метров? Разумеется, нет. Попадание было просто нечаянным. Но Кузьма стал озираться, чтобы увидеть, кто посмел так его зашибить, и разделаться с обидчиком. А Кузьма был крупным, сильным парнем. Но никто из моих сверстников меня не выдал. И на вопрос Кузьмы: «Кто бросил снежок?» – все промолчали. Я же сам виниться не стал. Тут прозвучал звонок, и мы разошлись по классам.

А следующим уроком в нашем шестом втором классе был как раз русский язык. Мы понимали, что Георгий Емельянович из-за такой наглости старшеклассников станет очень зол. А тут ещё кто-то из учеников написал на учительском столе – «Рыжый», что было школьной кличкой Грибанова. И он, вошедши в класс, с лицом ещё багровым от снежной ванны, положив классный журнал на стол, осмотрелся и увидел это самое слово – «Рыжый». С «ы» после «ж». И относилось слово, как ясно было учителю, к нему самому. Написано было не по правилам грамматики. А как раз параграф шестнадцать гласил: «Правописание гласных после шипящих согласных» и был темой сегодняшнего урока.

И тут началось. Георгий Емельянович, забыв своё балагурство и шутки по поводу наших успехов в русском языке, стал по очереди вызывать нас к доске и предлагать рассказать правила шестнадцатого параграфа с примерами. Сначала он вызвал наиболее подозрительных и отчаянных на шалость ребят – Пелипенко, Дворникова, Штапаука и девчат – Горбунову, Райкову. Ни один из них ответом его не удовлетворил. Кстати, Нину Горбунову, стройную, высокую и красивую девочку, Георгий Емельянович любил. Она прекрасно читала стихи. Грибанов, да и мы тоже с удовольствием слушали её чтение. Особенно когда она читала стихотворение «Старый учитель». Но двойку за параграф шестнадцать Нине он всё-таки поставил.

Справедливо ли действовал наш учитель – судить не берусь. Двойки сыпались на всех нас, как из рога изобилия. Шипящие согласные здорово щипались и мстили нам. Мы сидели притихшие. Грибанов не забыл спросить нас и про исключения из правил правописания после шипящих «ж, ч, ш, щ, ц», и про именительный падеж слов с этими буквами и мягким знаком. Таких, как «рожь, вещь», но и «товарищ, сторож». Кто-то не смог правильно ответить, как пишутся слова «цыплёнок» и «цибуля». Таким образом, учитель опросил почти всех. И для каждого из нас он находил затруднительные слова. Из двадцати двух опрошенных только двое получили троечки. Остальные были удостоены двойки, в том числе и я. Попался я на слове «веснущатый», которое, оказывается, пишется, как «веснушчатый». Было ли это касательно параграфа шестнадцать, не знаю, но Грибанов, по-видимому, был очень обижен на нас всех. Хотя вроде бы писал я довольно грамотно. Морфология у меня была поставлена хорошо, и читал я много. Хуже у меня было с синтаксисом. Правда, когда мы однажды писали изложение по рассказу «Старуха Изергиль» – Легенда о Данко, я, незадолго перед этим прочитавши этот рассказ и запомнив его почти дословно, с удовольствием накатал изложение на четырёх листах с прямой речью и всеми красотами писателя Горького, но наделав при этом много синтаксических ошибок – неправильно расставив запятые, восклицательные и вопросительные знаки, двоеточия, точки с запятой и тире.

Данко прямо стоял передо мной во всей красоте героя. Я любил его всем мальчишеским сердцем.

«– Что я сделаю для людей!? – сильнее грома крикнул Данко.

И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из неё своё сердце и высоко поднял его над головой. Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, освещённое этим факелом любви к людям».

Эта картина стояла передо мной. Я видел воочию смельчака Данко, поведшего людей ради избавления их от тьмы к свету, к солнцу из мрачного царства лесов и болот.

Итог моего изложения был таков: 2/11 – то есть две морфологических ошибки и одиннадцать синтаксических и, разумеется, двойка. Но Георгий Емельянович тем не менее неожиданно похвалил меня, сказавши: «Молодец, Алексей Кухарев». Ему понравилось моё изложение. Вернее, моя память. А, может быть, вдохновение, с которым я написал своё изложение. Но мне была приятна похвала учителя.

Георгий Емельянович продолжил экзекуцию и добавил ещё нравоучение: «Пишите, что думаете, но пишите правильно. Меня вы не сильно задели – я действительно «рыжий», ну и что. Но не «рыжый», как вы написали. Так-то вот мои дорогие. Я ещё буду вас спрашивать по этому параграфу».

Не знаю, как смотрелось с точки зрения педагогики такое мщение нам от учителя за нанесённую ему обиду, всё же думаю, что не очень хорошо. Но мы не обижались, чувствуя себя виноватыми перед Грибановым, потому что мы не защитили его от выходки старших учеников. Конечно, он был сильно раздосадован произошедшим.

Таким образом, мы убедились, что учителя наши тоже имеют самолюбие и склонны к обидчивости, как и мы, мальчишки и девочки.

Вот такая была небольшая школьная история с грамматикой русского языка. Но зато мы этот параграф выучили. Он занимал в учебнике целую страницу, но я помню, вижу до сих пор даже его строки и что на них написано. Конечно, знали мы и любили стихи и прозу Пушкина, Лермонтова, Некрасова и Маяковского... Прочли, но уже в старших классах и Толстого, и Тургенева, и Гоголя, и Чернышевского, и Гёте, и Шекспира, и Твена, и Лондона. Достоевского и Есенина тогда в программе не было. И все они, по словам Георгия Емельяновича, были великими, гениальными.

По прошествии ещё лет двадцати в нашей школе была организована встреча бывших одноклассников, на которую пригласили и Грибанова, как заслуженного учителя. После всех речей, поздравлений и даже слёз выступил мой бывший одноклассник Гридасов Виктор, и он в своей речи, поблагодарив школу и учителей, обратился к Грибанову с благодарными, проникновенными словами: «Дорогой Георгий Емельянович! Спасибо Вам, что Вы были так требовательны к нам, так старались закрепить наши знания русского языка и литературы. Мы, конечно, по молодости, по глупости не понимали, что Вы делали это только ради нас, ради нашего и вашего русского языка, этого нашего национального достояния. Спасибо ещё раз Вам, Георгий Емельянович, и разрешите поклониться Вам и в вашем лице профессии учителя. Спасибо, Рыжий». И под бурные аплодисменты присутствующих Гридасов низко поклонился нашему бывшему учителю – Великому учителю. Видимо, и Виктору Гридасову крепко запомнился шестнадцатый параграф в учебнике русского языка того времени.

Да не переведутся на Руси такие подвижники русского языка, как «Рыжий»!

Илл.: Художник Егор Зайцев