Александр АНДРЮШКИН. Невесёлый юбилей Джона Стейнбека
1963. Джон Стейнбек в редакции газеты «Известия». Фото Виктора Ахломова
В нынешнем году исполнилось 120 лет со дня рождения Джона Стейнбека (1902–1968), лауреата Нобелевской премии по литературе за 1962 год.
Почему я назвал этот юбилей невесёлым?
Потому что перед Россией стоит задача столь же тяжкая, как похороны: по-настоящему распрощаться с западной культурой, если угодно – отречься от неё.
Так представляется автору этих строк, хотя официозным пропагандистам всё видится иначе и гораздо проще. Западная культура, мол, ни в чём не виновата, была и остаётся великой; но преступны киевская хунта и поддерживающие её такой-то канцлер Германии, такой-то премьер Британии, такой-то президент США.
(Кстати, аналогично вещают и американские телевизионные мудрецы: «русские – великий народ, давший миру Толстого и Достоевского, но режим Путина – диктатура, все соучастники преступлений которой должны быть наказаны».)
Я не буду втягиваться в политический спор… Тот, кто называет себя писателем, по умолчанию играет роль мудреца, но был ли таковым типичный представитель американской культуры Стейнбек?
***
Он писал прозу весьма разнообразную, но выделяются в ней всё-таки две разновидности. Одна близка к репортажной журналистике: «В битве с исходом сомнительным» (1936), «Гроздья гнева» (1939); второй тип его прозы – мифообразные повествования о былых временах и о легендарных фермерах, «в одиночку поднимавших страну», проза эта полна забавных (а может быть, и не очень невинных) преувеличений: «Неведомому Богу» (1933), «К востоку от Эдема» (1952)…
На сегодняшний день более десятка его книг (из почти тридцати) уже напечатано на русском, дело идёт к новому собранию сочинений… (Напомню: уже в советские времена Стейнбек удостоился собраний дважды: двухтомник в 1981 году и восьмитомник в 1989-м.) Надо ли так полно переводить этого автора? Я бы не поставил Стейнбека выше нашего Владимира Личутина, и что, на полках американских магазинов и библиотек есть переводы на английский Личутина? Нет, конечно. Но об этой проблеме я скажу в конце статьи.
Давайте присмотримся к «Гроздьям гнева»: автор этих строк специально для данной «юбилейной» статьи перечитал роман.
В нём Стейнбек попытался соединить репортажность с живописанием сельского быта… Репортажность присутствует, а хорошая проза? Сорок с лишним лет назад, когда я, ещё студентом, впервые прочёл роман, мне показалось, что её нет, а сегодня перечитываю и вижу… Есть проза! Всё-таки есть! Стейнбеку поры «Гроздьев гнева» было уже под сорок, он опубликовал несколько романов (хотя и не слишком удачных). И вот «собрался», «сосредоточился»… И выдал лучшее, на что был способен!
Роман «Гроздья гнева» читается и сегодня (хотя переведён, на мой взгляд, небрежно ещё в советские времена Н. Волжиной; нынче перепечатывают именно этот перевод). Однако даже торопливый перевод не отменяет подмеченные прозаиком и точно переданные им (хотя вроде бы и не идущие к делу) пейзажи, слова, жесты:
«- Ладно, - сказал Кейси и посучил пальцами, сосредоточенно глядя на них.»
«Роза легла на спину и уставилась взглядом в брезентовый полог над головой. Потом она сунула большой палец в рот, точно кляп, и беззвучно заплакала.»
«- Я давно к этому присматриваюсь. Перед тем, как снижать плату, красных агитаторов всюду видят…»
***
Итак, «Гроздья гнева» – роман талантливый, удачный. Тогда – в чём же дело? Зачем я пишу эту статью сейчас, в дни войны на Украине, когда нужно бы внушать друг другу сугубую и сугубую осторожность и даже недоверие к западной культуре?
Думаю, дело вот в чём. В истории мало что происходит «само по себе», всё должны делать люди, причём сознательно. Например, после поражения в Первой мировой войне Германия не «потеряла колонии» в Африке (Северо-западной, Юго-западной и Восточной), а их у неё отобрали конкретные французские и английские министры. Сели за стол и договорились: немецкие Камерун, Тоголенд – нам, немецкая Танзания – вам…
То же произошло после Второй мировой войны: Сталин, Молотов и другие развернули карту и решили: Кенигсберг делаем Калининградом и включаем в состав России, Мемель делаем Клайпедой и отдаём Литве, такие-то земли отдаём Польше, такие-то Чехии…
Вот и сегодня, планируя борьбу с НАТО, политики, конечно, работают с картой Украины: такие-то земли включить в число российских (если граждане так решат на референдуме), такие-то сохранить в составе ужатой демилитаризованной Украины, такую-то область, возможно, прирезать к Белоруссии… Но не только! Политики обязаны просчитывать и последствия экономического краха в США (который вполне возможен): за крахом последует хаос, за ним – распад США; стало быть, России должны отойти Аляска несомненно, возможно, и северная Калифорния; южную Калифорнию через ООН отдаём Мексике, Канаду – китайцам и корейцам, Флориду делим между Кубой и Францией...
Всё это обязаны заранее просчитывать (хотя бы как вариант) политики – но именно политики, а не мы, деятели культуры! А наша задача – (увы?) – состоит в том, чтобы по-прежнему «тупо» хвалить талантливых деятелей американской (и вообще западной – да любой иностранной) культуры и созданные ими шедевры.
Поэтому, перекрестясь, я и дальше продолжу благожелательно разбирать Стейнбека, но не буду запрещать себе и те очевидные замечания, которые один прозаик может (и обязан) позволить себе по отношению к другому.
***
Перечитав сегодня роман «Гроздья гнева», я не просто чувствую, но уверен: Стейнбек выполнял определённый заказ правящих классов. Он сетовал о «невыносимой участи» рабочих, но показывал фактурой текста, что не всё так уж безнадёжно.
…Разорившиеся фермеры из Оклахомы (семья Джоудов) едут на стареньком грузовике в Калифорнию. Там они, наконец, находят заработок (штрейхбрекерский… но об этом их не предупредили, принимая на работу). Их ставят на сбор персиков, расценки: пять центов за ящик, вмещающий три ведра фруктов. Работают всемером, одна из работающих – беременная Роза, двое – дети, чья выработка, конечно, неполная. Но они быстро набрали двадцать ящиков на один доллар, и учётчик даёт матери квитанцию на эту сумму, она идёт в лавку компании, где возмущается дороговизной. На один доллар она покупает «всего лишь» килограмм мясного фарша, два с половиной кило картошки, хлеба и кофе. (Картошка «на четверть доллара пять фунтов» ей кажется чересчур дорогой, так как она видела в городе цены значительно ниже.)
В общем, тогдашний доллар «весил» неизмеримо больше нынешнего и равнялся минимум пятистам сегодняшних рублей. Сборщики при этом наелись персиков «от пуза», и не забудем ещё: в лавке компании миссис Джоуд отоварила только первый доллар, а сколько семья выработала за весь день, роман умалчивает.
…В общем, такие зарплаты и цены не очень похожи на большую трагедию, показать это, я думаю, и было тайной целью Стейнбека.
Роман «Гроздья гнева» был сразу переведён на русский и опубликован в СССР (1940), в Америке получил Пулицеровскую премию, даваемую за «журналистские расследования».
…А вообще-то на русском можно было в те годы напечатать другой роман (он был переведён позже: «В битве с исходом сомнительным» (“In Dubious Battle”)). В этой гораздо более острой книге Стейнбек показал изнутри весь процесс организации забастовки американскими коммунистами (действующими полуподпольно). Несколько активистов умудряются заставить две-три тысячи сезонных рабочих (сборщиков яблок) забастовать. По-русски это называлось «сбить с работы»: пикет забастовщиков не пускает никого на предприятие, вынуждая всех присоединиться к протесту.
В романе Стейнбека коммунисты договариваются с местным фермером, и он разрешает разместить на его земле палаточный лагерь. Туда они и переводят всех забастовавших и оттуда делают вылазки, избивая штрейхбрекеров. Фермер – хозяин земли – поначалу сочувствовал коммунистам, и ему бесплатно собрали все его яблоки, однако полиция сжигает его амбар вместе с урожаем; забастовщики в ответ сжигают дом городского богача…
В общем, это классовая борьба без всяких прикрас, и в СССР, наверное, потому и не спешили публиковать перевод: книга показывает, как людей «гонят» на революцию даже против их воли.
…Но, помимо механизма организации стачки, Стейнбек очень подробно показал и механизм её подавления, вплоть до расценок за аресты. (Тоже, возможно, не без надувательства: в «Гроздьях гнева» говорится, что «шерифский понятой» получает «75 центов за один арест в день» – так «за один арест» или «в день»?) «Американский легион», организация, основанная в 1919 году и состоявшая из участников Первой мировой войны, была лишь одной из структур (и не самой кровавой), применявшейся для борьбы с забастовщиками; показывает Стейнбек и другие организации «хозяев».
Роман «В битве с исходом сомнительным» кажется мне книгой более тяжёлой и более правдивой, чем «Гроздья гнева»… В тогдашней Америке много писали о забастовках; не менее ярко, чем Стейнбек, изобразил сцены классовых боёв Дос Пассос в трилогии «США» (1930–1936). В главе «Бен Комптон» Дос Пассос подчеркнул, что некоторые лидеры левого движения в США были евреями. А вот в прозе Стейнбека «еврейский вопрос» не то что совсем отсутствует, но… В «Гроздьях гнева» единственный намёк на этот «вопрос» – фамилия переезжающей на Запад семьи, «Джоуды», она созвучна слову «джудаизм» («иудейство»).
***
Как тот министр из басни, который подавал государю то умные, то глупые записки (в зависимости от талантов очередного секретаря), так и Стейнбек в некоторой степени зависел от «жён-радакторш».
Он был женат трижды, и американской критикой особо отмечена супруга, которая «председательствовала» во время сдачи в печать как раз «Гроздьев гнева» (и «Битвы с исходом сомнительным»). Её звали Кэрол Хеннинг, и она была связана с левыми кругами Америки.
Я не буду входить в подробности личной жизни Стейнбека и в его взаимоотношения с несколькими «музами», но мне кажется, что иногда мы слышим как бы и «его собственный голос». Он различим в тех самых романах, которые я условно отнёс к легендотворчеству «о больших людях прежней Америки». Тут что ни характер, то гигант, что ни поступок – то шедевр. «Она ни полусловом не обмолвилась…», «он не спал и не ел, но только думал о том, как бы…» Иные штампы можно было бы объяснить небрежностью переводчиков, но если сам текст переполнен ими, то и усилия переводчика не спасут.
Речь идёт, увы, не о стилистических огрехах, но о «неаккуратности» самого мышления писателя и о такой грубой прорисовке образов, которая позволительна лишь деду в разговоре с внуками, да и то в шутку. Мифологические романы Стейнбека я бы назвал «очень упрощённым Астафьевым». Но нашего писателя какая-то злая трезвость всё-таки сдерживала, например, в национальном вопросе. А Стейнбек здесь донельзя прекраснодушен и по меньшей мере дважды прибег к такому ходу: дабы оттенить «величие простого американского фермера», он даёт ему слугу-иностранца. В романе «К востоку от Эдема» это китаец Ли, в романе «Неведомому Богу» примерно ту же функцию при фермере Джозефе исполняет полуиндеец – полуиспанец Хуанито. («Хуанито до боли любил Джозефа…») Кстати, китаец Ли в конце романа «К востоку от Эдема» принимает иудаизм, но остаётся таким же верным слугой. И здесь тоже Стейнбек, как говорится, одним выстрелом убил двух зайцев.
О чём роман «К востоку от Эдема»? В нём Стейнбек натужно и придуманно развивает тему сходства и различия двух братьев (которых, конечно же, рецензенты сразу назвали Каином и Авелем). Фермер по имени Адам воспитывает двух сыновей-близнецов, их мать Кейт, родив близнецов, добровольно ушла в публичный дом, так как она по характеру – проститутка (?). (Неужели это «последнее прощай» Стейнбека какой-то из тех жён, с которыми он расстался?) Адам столь удручён бегством жены, что долго не хочет давать сыновьям имён, и только старик-сосед (тоже фермер) заставляет его сделать это. Сосед приходит к Адаму, и они вместе пьют виски и читают Библию (каков поворот!), поначалу хотят назвать мальчиков Каин и Авель, но решают, что это слишком, и выбирают имена Калеб и Аарон.
Затем Стейнбек примерно на четырёхстах страницах сравнивает характеры мальчиков (хотя сам же одной фразой их определил: Калеб жёстче и хитрее, Аарон мягче и наивнее). Эта мысль повторяется снова и снова, причём в конце почти 800-страничного романа мальчики так и не доросли до совершеннолетия. На дворе 1918 год, Америка вступила в Первую мировую, но и до конца Первой мировой Стейнбек роман почему-то не доводит, бросает всё на «точке неопределённости»…
…Впрочем, в середине романа «К востоку от Эдема» (в лирических отступлениях) он уже доходил до середины ХХ века и как бы оглядывался в прошлое на Первую мировую. Например, вспоминал, как героически некая Олив распространяла среди соседей облигации военного займа: «Знай германцы характер Олив и обладай хоть каплей здравого смысла, они приложили бы все усилия, только бы не навлечь на себя гнев этой женщины».
Увы, германцы не знали характера Олив и поэтому долго не сдавались, аж до ноября 1918 года… Из экономии места я воздерживаюсь от цитирования, но вообще-то многим в этом романе можно озадачиться и многому усмехнуться. Если Стейнбек разгоняется, ему трудно бывает остановиться… Из воспоминаний сына Олив: «Никогда в жизни матушка не имела дела с торговлей, разве что иногда выставляла на благотворительных аукционах… торты со взбитыми сливками. И вот теперь она продавала облигации пачками, вкладывая в это занятие всё свое неуёмное рвение… Продажи достигли заоблачных высот и удерживались на том же уровне…»
И так далее на целую страницу… Повторюсь: для серьёзного писателя – не чересчур ли всё это простенько? Иногда Стейнбек из «розовых» крайностей переходит к «чёрным», например, он рассказывает, как мать Ли когда-то изнасиловала целая толпа китайцев («обезумевшая толпа мужчин»)…
А как насчёт найденного на участке, принадлежащем герою романа, древнего метеорита (не очень глубоко под землёй), в составе которого сосед-фермер сразу, без химического анализа, обнаруживает редкие и очень дорогие металлы? «Умный» читатель, конечно, поймёт: не о метеорите речь, о богатстве характера простых американцев!
Количество приписываемых Стейнбеку книг, повторюсь, доходит до тридцати, но сюда включают всё: и сборники рассказов, и драмы, и неоконченные рукописи, которые у нобелевских лауреатов, порой, печатают, выдавая за «не изданные ранее шедевры». Романов из-под его пера вышло точно более десятка, но я остановлюсь ещё только на одном из них, «Неведомому Богу».
С обжитого восточного побережья США в Калифорнию во второй половине XIX века переезжает некий Джозеф, фермер. Отец дал ему денег, и он покупает кусок земли в лесистой долине меж горных отрогов, начинает фермерствовать «с нуля». Строит дом… Не в одиночку, а с помощью рабочих, нанятых, опять же, на отцовские деньги (один из работников – уже упомянутый испано-индеец Хуанито). Наличие работников на ферме Стейнбек упоминает вскользь, представляя дело так, будто Джозеф всё делает в одиночку своими руками.
Построив дом, он приглашает с востока двух братьев и сестру с их семьями и женится сам, на местной учительнице.
Пока всё, как говорится, в пределах разумного, только детали и «кружева», которыми Стейнбек оснащает рассказ, нестерпимо яркие. Вот, например, ручей, возле которого Джозеф построил дом: ясно, что это будет не просто вода, а этакая главная река мира. Так и есть: Джозефу вдруг открывается, что ручей проистекает из… «Из самого центра мира, - подумал он… - Из сердца мира».
Чувства не только Джозефа, но и его ближайших родственников необычайно сильны, вот о Джозефе думает его молодая жена Элизабет: «“Если бы у него оказалось тело коня, я бы полюбила его ещё сильнее”, - внезапно подумала Элизабет».
Сестра Джозефа Рама более чем уважает своего брата. Наставляя молодую жену Джозефа Элизабет, она так его характеризует: «Джозеф обладает запредельной, несокрушимой силой и спокойствием гор; чувства его дики, яростны, остры словно молния – и подобно молнии безрассудны».
…Последняя цитата – почти дословный перевод из «Заратустры» Ницше…
***
Я бы мог и дальше въедливо разбирать прозу Стейнбека… Например, сугубой неудачей кажутся мне «Зима тревоги нашей» (1961) и книга очерков «Путешествия с Чарли в поисках Америки» (1962). Но, пожалуй, на этом я критику прерву. Я просто хотел предостеречь читателя: книги Стейнбека могут разочаровать. Хотя есть у него и удачная проза: повесть «О мышах и людях» (1937), «Квартал Тортилья Флэт» (1935), роман «Консервный ряд» (1945)… В этих произведениях писатель не уклонился ни в политику, ни в чрезмерное легендотворчество; написаны они хорошим языком, правда непростым для перевода.
Каков же вывод?
В отечественных библиотеках негласным правилом является делить ровно пополам фонд художественной литературы на отечественную и переводную, а в последней, как известно, переводы с английского превосходят все остальные вместе взятые, вот и получается, что треть книг на наших полках (и библиотечных, и магазинных) это переводы с языка «основного вероятного противника». Русской же литературе на американских полках отведён лишь крохотный уголок (примерно три процента). Итак, тридцать процентов и три процента: соотношение один к десяти.
Что нам делать с этой неравноценностью? Как на Западе относятся к нам, и как мы – к Западу?
У меня нет готовых рецептов, и я предлагаю одно: давайте накапливать наблюдения, информацию. Надо полагать, появится в отечественной американистике и какой-то более трезвый тон, пока же всё, что пишут «профессиональные американоведы», похоже на тонкую рекламу. В «Литературной газете», на многих литературных сайтах появились в этом году статьи, посвящённые американским писателям-юбилярам (Фолкнеру, Стейнбеку, Апдайку), все они выдержаны именно в тональности сдержанного расхваливания. Может, пришло время чуть-чуть «подкрутить» резкость или контрастность восприятия?
Санкт-Петербург, 2022 г.
