Андрей ГАЛАМАГА. За русский свободный язык

Ночные ведьмы
            Памяти девушек 46-го Гвардейского

            бомбардировочного авиаполка посвящается

 

Напрасно вы нас ведьмами прозвали.
Вам ведьмы сроду были нипочем;
Столетьями легко вы побеждали,
Пытая их железом и огнем.

 

Зря скалите озлобленные пасти,

Всё будет по-другому в этот раз;

Железо и огонь – не в вашей власти,

Теперь они обрушатся на вас.

 

За каждое земное злодеянье

Вы приговорены нести ответ.

Мы девушки – небесные созданья,

Но для врага – страшней ста тысяч ведьм.

 

Нас голыми руками не возьмете,

Когда, прожекторам наперекор,

Бесшумно мы на бреющем полете

На цель заходим, заглушив мотор.

 

Кто сманит нас благополучным раем?

На восемьдесят бед – один ответ!

И даже если в небе мы сгораем,

Тем, кто за нами, – пролагаем след.

 

Бессильны ваши ненависть и злоба.

Мы тут, мы там, вокруг – со всех сторон.

Хоть не сомкните глаз, глядите в оба,
Мы наяву – ваш самый страшный сон.

 

И вам нигде не отыскать спасенья, –

Забившись в щель, ползком иль на бегу.

Нет, мы не ведьмы, мы – богини мщенья,

Не знающие жалости к врагу.

 

 

Портрет отца

 

Меня воспитывал отец.

Он не умел давать поблажки

И попускать мои промашки

Отказывался наотрез.

 

Случись порой созорничать,

Он на меня глядел сурово;

И я за дело и за слово

Учился с детства отвечать.

 

А провинись в серьезном чем, –

Бессмысленно давить на жалость, –

Отец тогда, как полагалось,

Учил по-дедовски – ремнем.

 

Его мне не в чем упрекнуть;

Я был не в меру избалован,

И приходилось быть суровым,

Чтобы на путь меня вернуть.

 

Я с возрастом постиг вполне,

Хотя и осознал не сразу, –

Я одному отцу обязан

Всем, что есть лучшего во мне.

 

Я вырос легок на подъем,

Зазря не ввязывался в споры

И взял за правило простое –

Всегда ходить прямым путем.

 

От корня прорастает ствол;

И чем прочнее связь – тем круче.

Урок, что в детстве был получен,

Меня ни разу не подвел.

 

И если б хоть на краткий миг

Отец внезапно возвратился,

Он бы, я думаю, гордился

Всем, чего сын его достиг.

 

Я с ним беседую порой;

По-прежнему он рядом где-то

И с карандашного портрета

Следит заботливо за мной.

 

 

Замоскворечье

 

Последним воскресением зимы

По узким улочкам Замоскворечья,

По тем местам, где вместе были мы,

Пройтись, наружу вырвавшись из тьмы,

И не отчаяться, и не отречься.

 

Казалось бы, всего на полчаса

Нам стоит оказаться на Ордынке,

И снова ты поверишь в чудеса –

Прекрасна, как весенняя роса

На тоненькой нетронутой травинке.

 

Часы застыли. Тиканье пружин

Прервалось на последнем обороте.

Я снова жив. Но снова здесь один,

Как будто безраздельный властелин

Всех проходных дворов и подворотен.

 

Мы знали тайну. В предрассветный час

Они, как музыкальная шкатулка.

Их звук с тобой мы слышали не раз,

И не было волшебнее для нас

Замоскворецких сонных закоулков.

 

Я не могу поверить, что сюда

Ты больше никогда не возвратишься.

Что я один – невелика беда,

Но нет страшнее слова – никогда,

Из словаря посмертного затишья.

 

И каждый день, как грешник, по утрам

Я нашему молюсь Замоскворечью.

Брожу по переулкам и дворам

И жду, что небо улыбнется нам,

И ты – нечаянно шагнешь навстречу.

 

 

*  *  *

 

Друзья, трудясь день ото дня,

Изрядно в жизни преуспели.

И отчего-то лишь меня

Влекла недостижимость цели.

 

Мне попросту претила власть,

Меня карьера не прельщала;

И, если б я хотел украсть,

Мне было б всех сокровищ мало.

 

Ползти – от пешки до ферзя?

Не годы – жалко было день мне!

Я выбрал то, чего нельзя

Купить ни за какие деньги.

 

Пробраться в знать через кровать,

Чтоб врать о родословном древе?

А я предпочитал мечтать

Не меньше, чем о королеве.

 

Пока приятель лез в постель

К той, чей папаша был заслужен,

Я ревновал Эмманюэль

К ее любовникам и мужу.

 

Я верил, что моя судьба

Всех исключительней на свете;

Я целый век искал тебя

И все-таки случайно встретил.

 

Жизнь искушала нас не раз,

Но мы пощады не просили.

И вряд ли кто-нибудь до нас

Любил, как мы с тобой любили.

 

И пусть, расставшись сгоряча,

Вернуться так и не смогли мы.

Тем притягательней мечта,

Чем пропасть – непреодолимей.

 

 

Поэтесса

 

Безжалостная, будто мафия,

А может, и намного злее, –

Любительница амфибрахия

И ненавистница хорея.

 

Закрывшись, как отшельник в пу́стыни, –

Светильник, кофе, сигарета, –

Она строчит стихи без устали

С полуночи и до рассвета.

 

Бумага чистая податлива,

Строка к строке – рукою ловкой;

Не то чтобы она талантлива,

Но так – справляется с рифмовкой.

 

Ее манера экспрессивная

Мужчин доводит до озноба;

Не то чтобы она красивая,

А так – эффектная особа.

 

Но комплименты не по нраву ей,

Она поэт – не поэтесса!

В ней гендерное равноправие

Звучит синонимом прогресса.

 

Духовной жаждою разбужена,

Она фигурой колоритной

Возносится во всеоружии

И жжет сердца глагольной рифмой.

 

 

Усадьба

 

Солнце июльское нынче особенно злое.

Нас не смутить. Мы отправимся в путь поутру.

Тула, Москва и Орёл изнывают от зноя;

А в Лутовинове – рай, несмотря на жару.

 

Тает дорога, вот-вот уж приехать пора нам;

Только чуть-чуть потерпеть – на несчётной версте

Светлые контуры стройного Спасского храма

За поворотом возникнут во всей красоте.

 

И неожиданно необратимое время

Вспять потечёт и волной увлечёт за собой,

Где неподвижная сень двухсотлетних деревьев

Нас от несносного солнца укроет листвой.

 

Скрытой тропинкою среди кустов и кореньев

Неторопливо уйдем с проторённых аллей;

Может быть, этой тропинкой влюбленный Тургенев

Савину в сад уводил от докучных гостей.

 

Тут ей в подарок поднёс драгоценные серьги;

Трелью своей соловей отозвался вдали.

Савинский пруд обогнув, добредём до беседки,

Где признавался писатель актрисе в любви.

 

Кажется, будто при нас это происходило;

Но не хватает лишь малости: вот бы узнать,

Вот бы услышать, какие слова находил он,

Чтобы красавице чувства свои передать.

 

Знаю, признанье его не остыло поныне,

Пусть своей цели писатель вполне не достиг.

Вспомним Ивана Сергеевича и подымем

Полные рюмки – за русский свободный язык.

 

 

Всенощная

 

Земля погружена в тяжелый сон,

Тревожна ночь и непроглядна темень.

И снова тесный храм заполнен теми,

Кто верует, что свет – не побежден.

 

Взор устремив, кто долу, кто горе,

Застыли все в недвижном ожиданьи;

Весь мир притих и затаил дыханье,

Лишь теплится молитва в алтаре.

 

Но вот – как бы незримая черта,

Что отделяет ночь от воскресенья,

Разрушится в единое мгновенье,

И – растворятся царские врата,

 

Как будто бы невидимо простер

Господь с престола руку нам навстречу.

И возгорятся восковые свечи,

И грянет тысячеголосый хор;

 

И хлынет необъятный свет с небес,

И разом вся вселенная проснется,

Когда под купол трижды вознесется:

«Христос воскрес! Воистину воскрес!»

 

Илл.: Художник Виктория Чижова