Татьяна АНАНЬЕВА. Памяти Коли-бомжа
Записки московской бабки
У нас, не подумайте, что в Италии, или там, в Урюпинске, жил Коля-бомж. Где он жил? В Москве. Жил он, когда пускали, в маленьком сооружении типа блокпост на стоянке, и, наверное, там, где заваливался по пьяни. Мы все знали его давно. Он был немножко «ку-ку» и ходил, распевая песни (а голос у него был звучный), или разговаривая сам с собой. Он очень интересовался политикой и старался поговорить с нами, бабками, которых заставал идущими в магазин или из магазина.
Ибо куда нам, бабкам, ходить? Магазин, поликлиника… Нормальные бабки в храм ходят. Но близлежащий храм редко открыт бывает, литургия – два раза в неделю. И это, когда война идет. Странно как-то, но факт.
А война идет с родиной Коли – Украиной. Когда-то Коля приехал с Николаева, чи шо? И стал – прорабом! Так он говорил.
Вообще, украинцы, мне кажется, были раньше работящие и рукастые. Теперь – не знаю. По крайней мере, девушки, которых мы видим в интернете, с жуткими надутыми губами, по-моему, умеют работать только гм… в постели. Ну, может, я клевещу.
Ну а Коля – он был работящий. Он исправно, а в последнее время еле волоча ноги, таскал мои сумки из магазина. За что, а может и не за что, а просто так, я его подкармливала. Чем-нибудь горячим, иногда просто кофе с бутербродом. Но – на лестнице, потому что запах был пронзительный. За эти действия была нелюбима дворником «Джонни» – он велел так себя называть, из какой-то знойной республики.
А почему он меня невзлюбил? Потому что Коля после приема пищи ходил в туалет в подъезде. И упрямо это проделывал, несмотря на мои увещевания и ругань Джонни.
Однажды я увидела, как Коля почти на себе тащит какую-то бабку, и – куда бы вы подумали? В Сокольники, на ярмарку, так он мне сказал. При этом он иногда что-то напевал, иногда ругался матом, а иногда рассказывал последние политические новости: «Слушай, а Горбачев-то помер! Он, *…, гад…, Союз развалил, а помер, и его так хоронили!..» Ну и все в таком духе.
Иногда из окна слышишь громкий Колин голос – он что-то поет. Прибавить еще мою знакомую Любу, которая, завидев меня, или кого-то знакомого на улице, орет командным голосом из окна: «Надь, ты куда идешь?». Получается прям Италия какая-то, особенно когда тряпки непонятного вида, сброшенные с балконов, висят на деревьях, напоминая узкие итальянские улочки с развешенным бельем.
Ну вот… И этакий колорит нашего московского, с виду приличного дома, пошел на убыль.
Приезжаю с дачи, а мне соседка говорит: «Коля-то умер!»
У меня сжалось сердце. Я, и многие, привыкли к этому странному, и, казалось, никому ненужному человеку. Впрочем, я не права. Судя по тому, что с ним часто происходили метаморфозы – то он идет в приличном пальто, костюме и даже, о Боже, красном галстуке – как будто с шеи «элитки» – у него были благодетели, которые его одевали. И не всегда он хотел кушать, иногда милостиво соглашался только «попить кофе». Значит, его кормили. Конечно, потом все это куда-то девалось – я имею в виду красный галстук и прочее. И вот он уже, тяжело переваливаясь, идет в замызганном пальто и разваливающихся ботинках. И тащит очередной бабке тяжелые сумки до квартиры.
Не будет Колиных диких песен, и уже тетя Люба не орет из окна, Джонни стал суровый, как мобилизованный солдат. Уходит итальянский колорит из московского двора, и какой-то домашний дух исчезает. Нету лавочек возле подъезда – нам, бабкам, посидеть негде. Минздрав путем «оптимизации» успешно уничтожает тех, кто сидел на лавках. И эту фазу войны мы, русские люди, проиграли. И вот нам – другая, горячая фаза. Победы нам, русские люди, и, главное, над собой! Возвращения братской поддержки и домашнего духа в наши человейники! А Коле – тоже мир. Мир праху его. И где-то похоронено его измученное тело, и некому о нем помолиться. Ну, ничего, мы помолимся о нем, правда?!..
Илл.: Художник Борис Танделов (фрагмент картины)
