Николай ПЕРНАЙ. Старику плохо…
Рассказ / Илл.: Художник Александр Шилов
Молодым везде у нас дорога,
Старикам везде у нас почет.
Из песни
С Николаем Федоровичем, соседом из второго подъезда, мы виделись почти каждый день, но разговаривали редко. Ему было далеко за семьдесят. Неработающий пенсионер. Жены давно не было – умерла. Дети далеко. Жил один. Несколько лет назад завел, как многие одинокие люди, собаку – болонку. С нею он гулял по нашему просторному двору и часто сиживал на скамейке под тополем. Завидев меня, издали махал рукой:
– Привет, Пал Васильич!
– Здравствуйте, Николай Федорыч! – откликался я вежливо. Он был намного старше меня.
– Как здоровье, как жизнь?
Обычно я отвечал на бегу, односложно:
– Нормально, – и торопился дальше по делам.
Старика же тянуло на обстоятельный разговор: он не был обременен делами, был свободен и располагал уймой времени. Собеседник он был необычный. Умный, с широким кругозором, обладавший богатым жизненным опытом. О таких стариках говорят – мудрый. В прошлом руководитель крупного строительно-монтажного управления, он работал со многими людьми, многое видел, был вхож в самые высокие кабинеты и знал такое, о чем в книжках и газетах не пишут. Я иногда слушал его поучительные рассказы, которые могли служить иллюстрациями для учебников по менеджменту.
***
Судьбе, однако, было угодно распорядиться так, что неожиданно я тоже стал свободным. К сожалению, свободным от главного – от работы. Я стал неработающим пенсионером – таким же, как Николай Фёдорович. И у меня тоже образовался избыток времени, с которым я пока не знал, что делать.
…Как-то я подсел к старику на скамейку и обратился к нему с философским вопросом:
– Вы заметили, что в молодости безделье радует, как неожиданный подарок, а в пожилом возрасте – угнетает?
Николай Федорович вопросительно воззрился на меня своими колючими глазами из-под кустистых бровей и ответил:
– Заметил. Ещё как заметил!
– А обратили внимание, как при этом действует закон дивана?
– Какой такой закон?
– А вот какой: чем дольше лежишь на диване, тем больше обнаруживаешь в себе болячек.
– Да уж, – вздохнул мой многоопытный сосед. – Подмечено верно… А что у вас произошло?
– Всё как у всех, – ответил я. – Недавно закончился мой контракт, и меня тут же быстренько «ушли» на пенсию. Я не ожидал такой быстроты, даже опомниться не успел. Дали грамотку, вежливо пожали на прощанье руку. Вроде всё по закону, но чувствую я себя так, будто мне перекрыли кислород.
Николай Федорович, вопреки привычке, откликнулся не сразу. Потрепал по лохматому загривку свою болонку Дикки. Собака у него была большая, больше обычных животных этой породы. Но неухоженная: видать, старик не мог доглядывать за нею, как положено. Дикки была нечёсана, грязновато-белые колечки местами завивались в колтуны.
– Всё это мне хорошо знакомо, уважаемый Пал Васильич. Давно знакомо, – с горечью проговорил старик и заматерился. – Много лет назад я тоже остался без работы – пенсионный возраст, ничего не поделаешь. И тоже, как Вы, не знал, куда себя девать. По правде говоря, я и сейчас этого не знаю. Жизнь стала бессмысленной …
Мой собеседник замолчал, и его глаза подёрнулись влагой.
– А общественной работой не пробовали заниматься? – осторожно спросил я.
– Начал было заниматься, да куда там: всё чужое, непривычное. Не моё.
– А дача есть? Для многих дача – источник бодрости.
– Пока была жена, с удовольствием копался на даче, а не стало её, и дача оказалась ни к чему. И всё бы ничего, да со временем тоска заела. Сердчишко стало барахлить. И пошла депрессия за депрессией.
– Водку пьёте?
– Пробовал – ещё хуже. Только слабею. Не помогает…
Что тут скажешь – скверная история, подумал я.
Мы оба замолчали. Говорить о болячках не хотелось.
– Знаете, – снова заговорил после паузы Николай Федорович, – я всегда работал с людьми, много общался. Очень много. Часто уставал. Особенно изматывало неприятное общение с неприятными людьми. И когда после трудного общения случались редкие часы, иногда и дни, одиночества, я радовался, что могу отдохнуть от суеты…
И вот сейчас я – совсем один в своих трех комнатах, где когда-то, как будто в другой жизни, жила моя семья – пять человек. Было тесно, шумновато, но привычно. Было хорошо, и даже когда случались свары, не было безысходности. А сейчас – тишина и пустота. Домашний телефон звонит редко. Нет работы, нет служебных телефонов, которые трезвонят, не переставая. Нет и толп людей, которые жаждут с тобой общаться… Наступило одиночество. Да такое злое, хоть вой, как бездомный пёс. Хоть на стену лезь… мать-перемать!..
На последних словах голос старика пресёкся, дрогнул. Николай Федорович достал носовой платок, громко высморкался и, отвернувшись от меня, продолжал:
– Никогда не думал, что я, неплохой инженер, дважды орденоносец, успешный руководитель, который был нужен многим людям, отец троих взрослых, неплохо образованных и устроенных детей, добропорядочный муж окажусь на старости лет в состоянии бесполезности. На обочине дороги. Никто во мне не нуждается…
– А дети?
– Что – дети? У них теперь своя жизнь… Я был счастлив в браке, если не считать отдельных глупостей и всяких мелких «левых» приключений, в которых почти всегда виноват был я. Любил свою жену и был любим. Дети росли в любви и строгости. Жили не в богатстве, излишеств и роскоши не было, но достаток был. Чем более способны к учению были дети – а все трое учились в школе хорошо, – тем шире у них были возможности. Дети многих наших знакомых учились слабо, и потому, кроме училищ и техникумов, им ничего не светило. Наши же претендовали на престижные вузы, и мы с матерью поддержали их. Поэтому сыновья закончили новосибирские институты и остались там, дочь уехала учиться в Красноярск и тоже там осталась.
Могли ли мы с женой предполагать, что предоставляя детям свободу выбора и, стало быть, возможности выезда туда, куда им хочется, – мы рубили сук, на котором сидели?! Даже если б знали, всё равно изменить что-либо мы не считали возможным. Можно было, конечно, топнуть ногой, жёстко настоять на своём. Но нам и в голову такое не приходило. Мы, конечно, отговаривали детей, убеждали, что в большом городе нет смысла оставаться после учебы, но всё равно помогали им и деньгами, и морально. Раньше я часто навещал ребят в Новосибирске, дочь в Красноярске. А после окончания учебы все обзавелись семьями и окончательно закрепились на чужбине. В последние годы я уже не могу их навещать. И они ко мне тоже не рвутся. Здесь им скучновато.
Уходя от нас, дети уходят навсегда. И живут своей жизнью. Хорошо, если они живут недалеко от родителей. А если, как мои, далеко, за тысячи километров? Что остается одинокому старику? «Сидеть, в окно смотреть и пердеть», – помните, так говорила старуха, героиня одного фильма.
***
Я выслушал горькую исповедь человека, которого судьба возвысила, щедро наградила, а потом забыла о нем. И всё разом куда-то провалилось, и остались только тоска и неспокойные воспоминания. С годами он утратил свой начальственный вид: лицо стало землисто-серым в глубоких морщинах с местами непробритой седой щетиной, видимо, пропущенной из-за плохого зрения; на нём была застиранная, утратившая расцветку, ковбойка, чистые, но не глаженые, брюки, а коричневая куртка в нескольких местах была грубо заштопана черными нитками. Соседка, общительная и услужливая бабенка Нина, как-то рассказывала, что предлагала свою помощь Николаю Федоровичу, но он отказался.
***
Мы сидели с Николаем Федоровичем на лавочке под тополем и мало-помалу, как люди, приученные долгим командирским опытом не мириться с неприятными обстоятельствами, а действовать, – стали задавать себе вопросы типа: почему? и что делать?
– Почему? – сердито спрашивал меня Николай Фёдорович, вытирая корявым пальцем слезу из глаза. – Почему у нас старикам так плохо, и живут они обычно меньше старух? Женщинам-пенсионеркам тоже плохо, но они более общительны и предприимчивы, чем мужчины, да и – здоровее, потому более живучи. А старики мрут. Почему? Да потому что общество в них, за редким исключением, больше не нуждается. Родные, дети тоже привыкают жить без них. После ухода на заслуженный отдых абсолютное большинство пенсионеров, особенно, мужчин, никак не востребованы даже в родных коллективах, где до этого они протрубили много лет.
– Николай Фёдорович, – перебил я соседа. – Вот вы проработали в вашем СМУ больше двух десятков лет. Разве не могли ваши подчиненные, ваше начальство оставить вас в качестве, скажем, нештатного советника?
Мой собеседник с досадой махнул вялой ладонью:
– Как-то намекнул своим бывшим сослуживцам, что неплохо было бы ввести меня в совет трудового коллектива, но предложение моё где-то затерялось, а потом забылось.
– Но вы же крепкий руководитель, профессионал с колоссальным опытом. Вы могли бы в качестве члена совета трудового коллектива или совета директоров вашей фирмы принести еще много пользы.
– Мог бы, конечно. В некоторых продвинутых компаниях так и делают.
– А у нас?
– У нас – пока нет. Вдруг, – запальчиво, с вызовом заговорил старик, – вдруг я в этом совете начну поучать молокососов-менеджеров? Жестко критиковать? Кому это понравится?
– Ну, я уверен, что вы, мудрый аксакал, никогда до этого не снизойдете.
– Верно, не снизойду… Но вы же знаете, что у нас не принято оставлять бывших руководителей в советах директоров. Практики такой пока нету: до неё мы ещё не доросли – культурки маловато. Причин на то много: в управленческой среде обычно – это зависть к авторитету аксакала или боязнь возникновения помех от его возможного вмешательства в текущие дела. Но чаще всего – это простое нежелание возиться с отработанным балластом, от которого толку мало, а вреда может быть сколько угодно. Проще время от времени, чтобы не было упреков, по большим праздникам, например, оказывать старикам дежурные почести, вызывая ответные благодарные слёзы отвыкших не только от внимания, но и от обыкновенного общения, и дичающих от одинокого прозябания пенсионеров. Однако многие современные топ-менеджеры и это не научены делать. Главная же причина всего, причина всех причин, – в равнодушии большинства людей. Многим просто невдомёк, что так называемый отдых, пустое времяпрепровождение, ничегонеделание для большинства пенсионеров оборачивается атрофией мышц, деградацией мозга и массой болячек.
Николай Федорович устало замолчал.
– Что же делать? – разделяя печаль своего собеседника, пытался было я вернуть разговор в конструктивное русло.
***
Мы вспомнили добрым словом наших предков, которые в тяжкие годы начали борьбу за ликвидацию безграмотности и таки вывели страну в число самых просвещенных, а потом, подтянув пояса, построили великую индустриальную державу и одолели страшного супостата. У нас в те времена всё было борьбой, и кадры решали – всё. Работали и стар, и млад. Все были при деле. Были востребованы!
Мы рассуждали, фантазировали с Николаем Федоровичем. Мечтали, понимая, что реальность изменить не так-то просто. Но можно. И нужно.
Очень нужно!
***
После нашего разговора прошло немного времени. Я неожиданно заболел – гипертонический криз – и около месяца не видел старика. И вдруг вчера, случайно встретившись с соседкой Ниной со второго подъезда, узнал, что Николай Федорович умер, и прошло уже две недели, как его похоронили.
– Как всё произошло?
– Умер он совсем тихо недели три назад. Когда точно – неизвестно, – рассказала Нина. – Никто ничего не заметил. Спустя несколько дней – неизвестно, сколько он мертвый лежал один, – по всему подъезду пошел тяжелый трупный запах и послышался вой собаки. Вызвали милицию, взломали дверь. Потом пришли несколько его бывших сослуживцев. Нашлись такие. Они и похоронили старика.
