Наталья МОЛОВЦЕВА. Ариан из созвездия Ориона
Рассказ / Илл.: Художник Наталья Смирнова
Всякий, кто бывал в нашем селе впервые и впервые слышал это имя – Ариан, интересовался: нерусский, что ли? И в ответ слышал: да как нерусский, если отец был – Гаврила, мать – Катерина, а братья у него Васька да Колька.
Как получился Ариан?
Мать, Катерина, самому Ариану рассказывала об этом так:
– Отец накануне твоего рождения всю ночь не спал. Я на кровати лежу, он – на полу. Керосин жгет, читает книжку. Он всю жизнь так: люди керосин берегут, а он его на книжки переводит. Чего, спрашиваю, читаешь? Про греческих героев, – говорит. Ну, и чего про них пишут? Да вот, говорит, был один… так уж мне по душе. Ростом высок… красавец… охотник, каких поискать. К искусствам интерес питает. Зовут Орионом. Народится у нас сын, мы его так же назовем. Я засмеялась: а вдруг родится девчонка? Нет, говорит, сын будет. И ведь угадал! Сам и в сельсовет пошел, твое рожденье записывать. Там спрашивают: какое имя парнишке придумали? Ну, он и сказал, какое. Сельсоветские греческих книжек не читали, но признаваться в этом не захотели. «Нынче у нас бланков нету. Как получим – запишем, принесем». Ну, и записали так, что вместо «Ориона» у них получился «Ариан». Мы документ в шкап положили, да и забыли про него. Достали, когда пришла пора тебе в школу идти. Я хоть и не шибко грамотная, а странное имя разглядела, и в слезы: «Отец, сына в школе дразнить будут». А он: глупая ты баба, знаешь ли ты, что есть такая примета – имя человека бросает отсвет на всю его судьбу? У нас в роду все землепашцы были, так пусть хоть у одного из сыновей судьба будет другая – с особинкой.
– Ну, и какую особинку он мне загадал? – интересовался сын.
– Про это он ничего не говорил. Только вот это: что не на земле работать будешь.
Мать умолкала в задумчивости, потом добавляла:
– Чудной он был, ваш отец. И имя тебе придумал чудное. А сельсоветские еще чуднее его сделали…
Изобретателя имени в сорок первом забрали на войну, и домой Гаврила уже не вернулся. Семья погибшего солдата – Катерина, Васька, Колька, Ариан – жили, как все: ели барду, картошку, а когда картошка кончалась – очистки от нее, и все, что вырастало на лугу и в лесу. В школу бегали по очереди – справная одежка, нехудая обувка была одна на всех. Над Арианом здесь поначалу и вправду смеялись: «Ариан – подай стакан», а потом девчонки придумали называть его Ариком – и все, шутки кончились. Так и выросли. А потом по очереди уходили из дома: сначала Васька (он выучился на военного и жил на Дальнем Востоке), потом Колька (этот женился и ушел жить к жене на другой конец их большого в те поры села). Остались они с матерью «удвох».
Ничего, помаленьку отошли от войны. В начале шестидесятых даже на дом замахнулись. Колхоз, как вдове солдата, помог Катерине лесом. И вот стены стоят, а – окна, а двери? Напротив жил Володька Ершов, плотник, он и надоумил:
– Берись, Ариан, за дерево сам. Я тоже когда-то ничего не мог, а нужда приперла – научился. Надо инструментом помочь – помогу.
Нужда – великий учитель, – понял Ариан. Катерина же, глядя, как сын мается, впервые связывая глухие, без форточек, рамы, вздыхала:
– Вот тебе и судьба на особинку. Куда нам… Все, как у людей.
После рам Ариан взялся за двери. Соседи, усмотрев его уменье, потянулись с просьбами: «Арик, оконца бы… сруб для колодца… верандочку…»
Режим он себе завел такой: вставал в четыре утра – до шести работал у людей. С шести утра до шести вечера – в колхозе. Вечером – опять в люди. Глядел на результаты своих трудов – все правильно, крепко, надежно, а все же чего-то не хватает. Однажды осенило: красоты! Крепкие ворота, надежная крыша – куда как хорошо, но глаза, душа просят еще и красоты. И он, как когда-то отец, пошел в библиотеку: «Есть у вас чего-нибудь о работе по дереву?» Смешливая молоденькая библиотекарша пошарила по полкам, протянула ему книжечку. Ариан открыл ее и обомлел: стоит банька с оконцем, и то окошечко все в деревянных кружевах… вот, оказывается, как можно…
И пошла писать губерния: наличники кто заказывал – нате вам с узорами, шкафы для одежи и шкафчики для посуды – с ними же, а столы пусть будут на фигурных ножках, а стулья с высокими спинками, и поверху тех спинок тоже узоры. Делал все это и себе, и людям, для людей даже больше, чем для себя, старался. И отбоя от заказов не было.
Жизнь, кажется, пошла хорошая, но тут привязалась к матери болезнь. Да такая, что на целых восемь лет Катерина слегла. Ариан ухаживал за ней, как за малым дитем: мыл, одевал, менял простынки. Кормил с ложечки. От брата помощи было мало – с другого конца села не находишься. Умные люди советовали: «И чего ты мать себе на шею повесил? Дома престарелых есть».
Когда Ариан услышал этот совет впервые, стал раздумывать: а и вправду… там и уход за матерью будет лучше – профессиональнее. Может, даже поставят Катерину на ноги. А он что – не врач и даже не фельдшер… А тут еще Варька, соседка, взялась глазками стрелять. Правду сказать, девки давно проходу ему не давали – завидным женихом стал Ариан, но он от них все отмахивался, некогда, мол, дурью маяться. Но Варька… чисто порчу на него навела. Строгает доску – она перед глазами, выпиливать узор возьмется – опять стоит в глазах, зараза! А пуще всего не по себе, когда вечером в клубе дробить частушки начнет:
Вы откуда, вы откуда,
Я из Резоватова,
Сама белая с лица,
Люблю рябоватого!
Белая да гладкая – тут она в точку; но и он, слава родителям и Богу, внешностью тоже не обижен. Ну, так ведь шуткует дивчина, повеселить народ хочет…
Вспомнил: клин вышибают клином. Значит, надо идти сватать. Но прежде все же это дело обговорить. Чего, кажется, проще: домой-то из клуба соседи идут вместе. Вот у калитки и взял ее за руку:
– Варь, погоди…
– Ну, чего скажешь, кавалер?
– А то и скажу, что сватов в ваш дом засылать хочу.
Варька подняла глазки к небу:
– Я бы согласная, да есть одно недоразумение.
– Какое?
– А вот мать твоя… Я что же – сиделкой при ней буду?
Ариан, не ожидавший таких речей, смешался.
– То есть как… то есть куда ж…
– А вот и подумай!
Ручкой помахала, и – калитку на щеколду…
Целую ночь проворочался Ариан без сна. Думал уже передуманное: может, и вправду в доме престарелых мать на ноги поставят, и зря он резину тянет, надо быстрее. Вот, встанет утром – и объявит. Мать согласится – он это сердцем чует. Но тут вспомнилось из военного времени: Катерина привезла с мельницы то ли муки, то ли крупяной пыли, заварила этим кипяток, и они, Васька, Колька и он сидят, черпают хлебово ложкой и в рот отправляют: вкусно! «Мам, а ты?» «Сыта, детки, кушайте сами»… Знает Ариан, что и тогда умные люди советовали солдатской вдове: «Куда тебе с тремя? Не поднимешь. Сдай хотя бы одного в интернат, ну, хотя бы малого». Мать и минуты на раздумье не отвела: «Свое дитя – да в чужие руки? Ни за что!»
Может, и ему хватит голову ломать? Ни за что – вот он, ответ. Прощай, Варька!
Женщину Ариан приведет в дом, когда матери уже не станет. Привел бы и раньше; Настасья, в отличие от Варьки, согласна была за старым человеком ухаживать. Но тут мать воспротивилась: «Никому стану не нужна – ни ей, ни тебе». Не ожидавший такого поворота дел Ариан сначала обиделся, а потом понял: подточенная болезнью мать никому уже не верит, только на него у нее и надежа. Так что – чего обижаться? Терпеть надо.
Их портреты – Катерины, Настасьи – вон они, висят на стене рядом.
Только Настасьи тоже уже нет на белом свете: всего четыре года и длилась их совместная – счастливая – жизнь. Отчего так мало? – терзался Ариан. Он ли о ней не заботился, ни словом, ни делом не обижал? Она ли его не жалела, не баловала и лаской, и добрым словом, и мягким пирожком?
И вот не прозвучит больше в его доме женский смех, женский голос…
И хорошо! И не надо! Чьего-то другого голоса – ни за что не надо ему!
***
Похоронив жену, Ариан совсем перестал выходить из сарая, который приспособил под мастерскую. Здесь у него и верстак, и инструмент. Строгал, подгонял, выпиливал. В колхозе творилась чехарда: скотину порезали, технику распродали за гроши, землю поделили на паи. Ариан от своего отказался: зачем ему земля? Ему с деревом хорошо. А после одного случая в городе…
Брат Колька подговорил его однажды отвезти в городской магазин стул да столик: сейчас, мол, не прежние времена, опять свободная торговля в ходу. Директриса магазина, женщина немолодая и солидная, долго разглядывала его изделия и бормотала странное: «Ты смотри… Люди исстари свое пространство проживания львиными головами украшали, а он к подлокотникам кресла песьи придумал. Да это уже не стул, это – кресло»… «Не возьмет» – забеспокоился Ариан. И вдруг услышал четкое:
– Это уже не стул, это кресло. И столик к нему чудесный. Сделаешь еще несколько таких?
Первая часть речи Ариана обрадовала. А вторая огорчила. Повторять одно и то же… неинтересно! Директриса вразумляла:
– Ну что мне один стул… пусть даже и кресло. Чтобы получить хорошую прибыль – их надо целую серию продать.
Ему внушали одно, а он понял другое: не для него такая коммерция! Больших денег ему не надо, ему важнее новую вещь сделать. А там, глядишь, кто из односельчан решит ее купить – ему и хватит…
И опять он строгал, подгонял, выпиливал. Однажды поднял глаза – в проеме двери стоит парнишка. Не сразу – виделись редко – но признал: Дениска, младший Колькин сын. Последышек, поскребышек. Они с женой долго совестились, когда он родился…
– Ну, и чего застрял в дверях? Проходи.
Денис солидно, как взрослый, уселся на табуретку.
– В какой класс-то ходишь?
– В шестой.
– Как там отец с матерью?
Денис только рукой махнул: живут и живут...
– Ну, а чего пришел?
– В школе велели чего-нибудь руками сделать. Для выставки. Отец и говорит: иди к дяде Ариану.
Ариан внимательней посмотрел на племянника: бледноват парнишка.
– Пойдем-ка сначала щей похлебаем.
Пока хлебали, Ариан поставил условие: помогать он будет, но делать племянник все будет сам.
– Сам так сам, – равнодушно согласился Дениска. А когда вернулись в мастерскую, Ариан переспросил:
– Так, говоришь, руками? Ты думаешь, если дерево, так с ним только руками и надо работать?
– А чем же еще? – искренне удивился паренек.
– Э-э, милок… прежде надо головой потрудиться. Будущее изделие надо сначала представить, нарисовать здесь, – Ариан выразительно постучал по своей черепушке. – А когда рисунок в голове забрезжит – бери карандаш и делай на подготовленной к работе (высушенной, обструганной) доске накид – без этого никак нельзя, только зря время переведешь.
И пошел, и пошел… Про то, что до штриха все дорисовывать тоже нельзя – надо оставить место для полета фантазии. Надо дождаться, когда в груди займется горячий огонек, а в руках появится нетерпение – вот тогда и можно браться за резак. Сосна, береза, ольха – любое их этих деревьев годится для работы, но лучше всего липа – она мягкая, податливая.
Равнодушие в Денискиных глазах не сразу, но уступило место вниманию. И любопытству. И вылилось в вопрос, с деревом вроде не связанный:
– Вот почему – ты все это можешь, а отец не может?
Вопрос Ариана озадачил.
– Не знаю, – ответил искренно.
Больше ничего говорить не собирался, но почуял, что Дениска как бы недоволен отцом. И потому счел необходимым добавить:
– Твой отец не виноват, что у него этого умения – работать с деревом – нет. А почему оно есть у меня – не знаю.
– А, понял, – хлопнул себя по лбу Дениска. – Это тебя созвездие Ориона одарило. Отец мне говорил, что ты с этим созвездием как-то связан.
– Ну, ты даешь… Папка – ладно. Но ты-то пограмотней нас будешь. Вот и подумай: где созвездие, а где я. Меня оттуда, поди, и не видно.
– А тут и видеть не надо. Тут действуют другие законы.
– Это какие же другие? – вконец озадачился Ариан.
– Я пока не знаю. Только догадываюсь. Вот школу кончу, выучусь в институте, приеду и расскажу тебе, какие.
– Это хорошо, – не совсем переварив то, что услышал от племянника, отозвался Ариан. – Хорошо, что дальше школы учиться думаешь. А пока давай топай домой, а то там переживать будут. Завтра буду ждать.
Проводив племянника за калитку, Ариан вернулся в мастерскую, прибрал инструмент, посидел в задумчивости и пошел в дом. На крылечке остановился и поднял глаза к небу. Оно уже хорошо вызвездилось. Где ж там созвездие, про которое толковал племянник? Пошарил по звездному полотну глазами, и сразу наткнулся: две ярких звездочки вверху, две внизу. Посередине поясочек из трех, помельче. Неожиданно подумал: а ведь племянник, пожалуй, прав. Ни с какого созвездия ему, конечно, ничего не бросали, но свой дар, свою искорку от кого-то он все-таки получил. И если хорошо, крепко подумать…
Перед тем, как открыть дверь в сени, опять глянул на небо. Звезды сияли, словно тебе алмазы. И опять пришла в голову мысль: может, и впрямь – тому, кто сумел сотворить такую красоту, что стоило сбросить чуточную ее часть на землю?
