Анатолий БАЙБОРОДИН. Служба не за страх, а за совесть

От автора: Говоря по-церковному, почил в Боге мой старинный, верный друг Иван Иванович Романов, подполковник полиции в оставке, знаток русской истории, особо касаемой Сибири, знаток русских народных обычаев и обрядов и по натуре общинный, братчинный человек и добрейшая душа. И я вспомнил о предисловие к его книге, которую Иван Иванович в былое время мне надиктовал; и вышла красивая книга. Вот и предлагаю вам, добрые мои читатели, коротенькую заметку, что и стала предисловием книги.

Книга Ивана Романова «Служба ратная» — правдивое повествование о деревенском детстве, когда рождался харак­тер, и о службе в милиции: расследования преступле­ний, сложнейших, а порой и причудливых, для чего оперативно­му сотруднику требовались познания в экономике, политике, психологии, требовалось острое логическое мышление, но и бо­гатое воображение, кое обретается благодаря чтению русской классической литературы.

Неисповедимы пути Господни, а посему таинственны, при­чудливы пути, кои в дольнем мире сближают людей, ремеслом столь далеких друг другу, что и диву даешься. Маловедомый российскому читателю, живущий тихо, порой перебиваясь с хлеба на квас, сочиняющий повести, рассказы и очерки о дере­венской жизни, о природе, о писателях и художниках, разве мог я провидеть, что однажды, лет двадцать назад, встречу Рома­нова Ивана Ивановича, о ту пору преуспевающего подполков­ника милиции, матёрого сыщика, и наша встреча воплотится в пожизненную дружбу.

Впрочем, сближало нас крестьянское происхождение, а по­сему, не вдаваясь в милицейскую судьбу героя ...в очерке распи­сано... скажу о русском крестьянстве... Здесь не во грех приве­сти отрывок из очерка «Русский обычай», что в прошлом году с Божией помощью завершил: «История русского народа — исто­рия крестьянства, ибо на утренней заре прошлого столетия крестьяне в патриархальном Русском Царстве составляли аб­солютное большинство населения. Лишь на безумном закате прошлого века, когда глобальная технократическая цивилиза­ция почти погребла природный мир и слитый с ним крестьян­ский, сельских жителей изрядно убавилось; но даже бывшие крестьяне, что перешли в другие сословия, и порой даже те, что родились оторванные от земли, в сокровенной глуби души и по сей день не утратили крестьянского духа и томительной, отрадной тяги к матери-сырой земле. (...) Грешно говорить о темноте и дикости и русского крестьянина, что создал сверх гениальную и необозримую обрядовую и песенную культуру, далеко превосходящую крестьянские культуры европейских народов. (...) К сему типичный русский крестьянин, пусть ба­трак, но не кулак, в отличие от европейского крестьянина, в отличие и от доморощенной образованщины, траченой чужебесием, жил с жаждой святости, а избранные Богом восходили и к юродству Христа ради. Свою душу крестьянин оберегал ве­рою, молитвою и постом; оберегал традиционным домостро­ем, жизнью среди природной красы и чистоты; оберегал каждо­дневным, натуральным, созидательным трудом — вольный, азартный, вдохновенный труд укрощал плоть, отвращал от грехов и пороков, в праздности затягивающих душу зеленой бо­лотной ряской. Русский крестьянин с древнейших лет обладал вселенским знанием: ведал природу земную от матери-сырой земли и до божьей коровки, ползущей по стеблю осоки; чуял предвестия летних гроз и зимних метелей; по небесному лику с рассветами и закатами, по солнцу, луне и звездам провидел погоду и грядущий урожай и приплод. Из сего благоговейного вселенского знания русский крестьянин породил столь кален­дарных примет, пословиц, поговорок, сколь звезд на Млечном пути, придав речениям глубинный иносказательный смысл и словесно столь благолепно облачив речения, что взревновали даже Богом одаренные книжные поэты...»

Деревенское детство Ивана Романова, коего веселья ради смалу величали Иван Иванычем, было скорбным и… отрад­ным. Скорбь крылась в том, что отец, раненный фронтовик, не зажился на белом свете, рано предал Богу душу, а мать тяжело болела, и пришлось под­ростку, напялив хомут, волочить тяжкий крестьянский воз, о чем подробно описано в его очерке... Отрада же была в том, что дет­ство прошло среди дивной среднерусской, равнинной природы, среди сельской вольницы.

В братчинном застолье Иван Ивано­вич мог часами, азартно и вдохновенно ведать о деревенском житье-бытье; мог до мельчайших подробностей, словно знат­ный, пожизненный каталь, описать, как на Руси катали ка­танки, валяли валенки; мог поведать о жатве и сенокосе, о надоях молока и привесах молодняка, о том, как объездить дикую лошадь и запрячь в сани либо в телегу. И среди усердных слушателей Ивана Ро­манова были и друзья-сослуживцы, и я грешный, и наши това­рищи — протоиерей Евгений Старцев, талантливый русский живописец Александр Москвитин — с коими мы не единожды путешествовали по Прибайкалью и Забайкалью.

Кроме крестьянских корней роднила нас... любовь к лите­ратуре; моя любовь — по долгу службы, у Ивана Ивановича — от пристрастия к истории Государства Российского, что при­растало Сибирью.

Друг мой, нрава по-деревенски смиренного, не отчаянный, не дерзкий, в младые лета однажды просунулся участковым милиционером в поселке Едучанка, где размещалась колония поселения, где каждый второй – вчерашний преступник, го­товый в любое время совершить некое жуткое преступление. И служба сия, что опасна, трудна и ясно видна, не сломила юношу, но закалила. А потом был Усть-Илимск, Иркутск в разбойные девяностые и нулевые, потом были расследования сложнейших экономических преступлений, столь изощренно запутанных, что сыщика спасали лишь глубинные знания эко­номических связей и мышление.

В характере Ивана Ивановича Романова, матерого сыщика, меня ди­вило, и даже восхищало то, что душа его не ожесточилась по­сле того, как через душу и разум прошли сотни преступников, часто отпетых негодяев, продавших душу дьяволу, для коих чужая жизнь — копейка. Иван Иванович явился на Божий свет незлопамятным, добродушным, радушным, хлебосольным, братолюбивым, таким и живет поныне, чуя, что любовь к ближнему Христа ради есмь земное воплощение любви ко Все­вышнему. Живет, весело приговаривая даже захворав: «Фамилия царская, болезнь барская (подагра), а родова крестьянская…»

Любезный читатель, очерк Ивана Романова — не художественная бел­летристика, не развлекательное чтиво; сие сочинение сугубо документальное, познавательное, воспитательное, подобное мемуарам советских деятелей, чьи правдивые пове­ствования имели изрядный читательский спрос. И обычный зачин повествования – детства и отрочество; в эдакую изначальную пору рождались духовные ос­новы души: божественная совесть либо безбожная лукавость. К сему пове­ствование — судьба русского крестьянства, картина народной жизни в войну и после войны. Автор живописует быт, нравы, ремесла тверской деревни, где сохранилось даже древнерусское ремесло каталя, катающего катанки из романовской шерсти.

Русские крестьяне до войны, а особо во второй половине прошлого века породили сонм могучих руководителей мирного и ратного труда, выдающихся, всесветно прославленных дея­телей науки, искусства. Василий Шукшин, крестьянский сын, что обрел великую мировую славу, воспев и оплакав крестьян­ский мир, однажды устами героя воскликнул: «Да если хотите знать, почти все знаменитые люди вышли из деревни. Как в черной рамке, так смотришь — выходец из деревни. Надо газе­ты читать!.. Што ни фигура, понимаешь, так выходец, рано пошел работать». Шукшинские слова, коя я частенько поминаю в сочинениях, речены и про Ивана Ивановича Романова, подполковника милиции, талантливого сле­дователя, который подростком, оставшись без отца, с хворой матерью на руках, взвалил на отроческие плечи хозяйские за­боты-хлопоты, а в четырнадцать лет уже трудился летами в колхозе; а всё же выучился и верно отслужил службу, что сродни службе ратной во славу России.

2020 год