Илья ШУХОВ. Одиссея доктора Рязанского

Очерк / На фото: Израиль-Александр Ааронович Рязанский. Фото предоставлено автором

Взяться за перо подтолкнула фраза, прочитанная на листке из блокнота: «Если бы я обладала писательским даром, могла бы написать печальную повесть о двух людях, которые создали семью после пережитой каждым из них личной трагедии».

Фраза принадлежит моей матери, которая, несмотря на свою причастность к журналистской профессии, почему-то не то что повесть – заметку о своих родителях так и не удосужилась написать. Возможно, были у неё для этого какие-то свои особые соображения. Между тем, жизненная история её отца Александра-Израиля Аароновича Рязанского, некогда известного, если не сказать знаменитого, в городе Верном, а позднее Алма-Ате доктора, действительно, достойна отдельной повести. А пока постараюсь передать, что удалось узнать про деда, которого не стало в далёком 1932 году – за семь лет до того, как я появился на свет.

Парадоксально, что сведений о докторе Рязанском могло бы быть гораздо больше, если бы не… Музей истории медицины, который в конце семидесятых годов прошлого века был создан в Алма-Ате. Сотрудники музея обратились перед открытием к матери, и она передала в их распоряжение внушительную папку материалов семейного архива – подлинников и дубликатов.

Располагался музей в старинном особняке на улице Фурманова, в котором до революции жил другой известный доктор – Каменицкий. Но – судьба музея оказалась весьма несчастливой. В начале девяностых годов в особняке разместилось посольство Соединённых Штатов Америки. Музею же отвели комнату в доме где-то за Никольским базаром. Однако вскоре там случился пожар, и все экспонаты сгорели… Несколько архивных документов и дореволюционных фотографий, не переданных в музей, – вот и всё, что осталось у матери в память о её отце…

Слава богу, уцелела собственноручно написанная дедом автобиография, озаглавленная «Curriculum vitae врача Александра-Израиля Аароновича Рязанскаго». (Так в подлиннике).

«Curriculum vitae» в переводе с латинского – «жизнеописание». Правда, здесь никакой беллетристики – одни голые факты, но тем более этот документ особенно ценен. С него, мне кажется, и стоит начать.

«Родился в 1873 г. По окончании Казанской гимназии в 1892 г. поступил в Казанский Университет, который кончил в 1898 г. (диплом №10296). В том же году получил звание уезднаго врача (св. 2122/1054). Прослуживши более года (1898-1899) в Казанской городской больнице в качестве дежурнаго врача при хирургическом отделении с несением ординаторских обязанностей, поступил врачом на Мелекесскую железную дорогу, где прослужил около двух лет (1899-1901). По окончании постройки поступил в Свияжское земство земским врачом Фёдоровскаго участка, где пробыл с 1901-го по 1902 г. Отсюда переселился на Кавказ в г.Георгиевск Терской обл., где до 1906 г. занимался исключительно частной практикой. С 1906 г. по 1911 г. был городовым врачом в г.Моздоке Терской обл. С 1911г. по 1917 г. заведывал городской больницей в г.Верном Семиреченской области. В 1917 году был призван на военную службу в начале младшим, а через 3-4 месяца назначен старшим врачом Верненскаго гарнизона. В 1918 году после расформирования гарнизона был назначен ординатором Верненскаго Военнаго Госпиталя и вскоре – старшим врачом. В 1918 году же по личной просьбе – был назначен Зав. Гор. Амбулатории. В 1919-1920 г. дважды был командирован на Семиреченский Северный Фронт в Гавриловский Военный Госпиталь главным врачом. По ликвидации фронта был назначен председателем постоянной Врачебной комиссии при 4 туркестанской дивизии. В 1922 г. заведывал холерным бараком в г.Верном и по окончании эпидемии холеры был назначен главным врачом Верненской Заразной больницы. По окончании эпидемии Союзом Медсантруд предложено было место санитарнаго врача г.Вернаго, каковое занимал с 1922 по 1927 г. В 1926 г. был командирован на курсы усовершенствования в г. Казань, где прослушал курсы по педиатрии и венерологии. В 1927-1928 г. – ординатор детской консультации. С 1928 г. по настоящее время – ординатор Гор. Амбулатории и поликлиники.

Врач Рязанский.

17.2.1932 г.

г.Алмаата.»

(Орфография подлинника).

Стоит только добавить: родился в многодетной семье. У него было двое братьев и шестеро сестёр. Отец его, мой прапрадед, служил конторщиком на небольшой табачной фабрике в Казани, а мать вела домашнее хозяйство. Потом всех детей судьба разметала по свету…

Автобиография – подробный перечень служебных назначений и перемещений – написана за несколько месяцев до кончины. Помимо всего прочего – какой богатый материал для историков и краеведов. Странно подумать: дед был современником русских классиков – Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова, Лескова, Гончарова. И – всего лишь пятью годами раньше деда в том же знаменитом Казанском университете учился Владимир Ильич Ленин… Фразы предельно скупые, но сколько за ними стоит! Хотя бы вот: «С 1906 по 1911 г. был городовым врачом в г. Моздоке Терской обл. С 1911 по 1917 г. заведывал городской больницей в г.Верном Семиреченской области».

В самом деле, между Моздоком, что на Кавказе, и Верным – тысячи и тысячи вёрст! Это сейчас ничего не значит, а тогда добраться в этот Верный, куда дед был приглашён на работу, было уже само по себе особой, долгой и далеко не безопасной одиссеей. Тот растянувшийся не на один месяц путь с Кавказа в окраинные азиатские «степи» оказался не только затяжным, но и многоступенчатым. По очень схематичному устному рассказу матери, дед со своей первой семьёй – женой и двумя дочерьми – сначала отправился по железной дороге в «город хлебный» Ташкент. Было это в 1911 году, в самом начале которого, четвёртого января, произошло в азиатском регионе сильнейшее, девятибалльное землетрясение. И – особенно пострадал именно Верный, разрушенный почти полностью. Правда, жертв при этом оказалось не слишком много, потому что город был тогда небольшим, одноэтажным, немалая часть бедных коренных жителей обитала в лёгких строениях – юртах и кибитках.

После такого стихийного бедствия грозила опасность мора и эпидемий, а врачей в этих краях тогда было не найти днём с огнём. В поисках медиков отправились в Ташкент какие-то верненские ходоки. Там судьба и свела их с доктором Рязанским. Ходоки уговорили его ехать с ними. А ехать тогда можно было только на конных подводах: железную дорогу – знаменитый Турксиб – построили позже. Сейчас трудно даже себе представить, какие тяготы пришлось деду с семейством вынести за многие недели утомительной тряски в телеге по тысячевёрстной дороге из Ташкента до подножия гор Заилийского Алатау, где ещё им выпадут впереди неслыханные испытания…

Но – об этом позже. А сейчас пора рассказать жизненную историю бабушки моей – Марии Ивановны. Родилась она в 1885 году в городе Балаково Саратовской губернии. Рано осталась сиротой. Ей повезло: взяли служанкой в дом очень состоятельного человека – владельца Волжского пароходства. Мария Ивановна была неграмотной, но работящей, мастеровой – умела вести хозяйство, была искусной белошвейкой. Хозяева её ценили и, когда она встретила любимого человека, не препятствовали её замужеству. Родилась дочь, которую назвали Фелицатой. Но семейная жизнь длилась недолго: муж погиб, разбившись на реке об лёд, и Мария Ивановна осталась одна с маленьким ребёнком.

У хозяев были две дочери, которые, по примеру своих родителей, тоже хорошо к ней относились. Одна из них сговорила её отправиться по железной дороге в Ташкент. (Пути Господни неисповедимы: незадолго до этого туда, помним, приезжал и доктор Рязанский). Так же, как доктор, пробыли они в Ташкенте недолго. По удивительному стечению обстоятельств, в «хлебном городе» познакомились с ними какие-то люди, приехавшие по своим делам, скорее всего торговым, из Верного. Они позвали подруг отправиться в обратный путь вместе с ними.

Помню, покойная бабушка рассказывала мне о том двухмесячном путешествии на конных подводах из Ташкента – через Пишпек (ныне Бишкек), Аулие-Ата (ныне Тараз), через горный перевал…

Так, по причудам Судьбы, в городе Верном почти одновременно оказались никогда прежде не слышавшие друг о друге доктор Рязанский, прибывший сюда бог весть из какой дали, с Кавказа, и волжанка Мария. Они не знали, что им суждено встретиться и что произойдёт это после сильнейших душевных потрясений, личных трагедий и невосполнимых утрат… Видно, тот год страшного стихийного бедствия стал для них обоих недобрым предзнаменованием…

На новом месте Мария поступила служанкой в один верненский дом. Работала, как прежде, не покладая рук, и, что называется, пришлась хозяевам ко двору. Средств для жизни хватало. Однако вскоре случилась беда: маленькая Фелицата тяжело захворала и умерла.

Мария в чужом, незнакомом краю снова осталась сиротой. Но по натуре мужественная, волевая, она старалась не впасть в отчаяние, находя отдушину в услужении хорошим людям.

В этом доме позже Мария и познакомилась с моим дедом.

Каких только испытаний он ко дню их встречи не пережил! И свело их опять-таки несчастье: неожиданная тяжёлая болезнь Марии. Чтобы спасти её, прикованную недугом к постели, хозяева обратились к доктору Рязанскому, о котором к тому времени знали жители и города Верного, и окрестных сёл, аулов – русские, казахи, татары, уйгуры, дунгане, узбеки …

Ходили легенды не только о мастерстве врачевателя, но и его редкостном бескорыстии – он никогда не брал платы за лечение, – о его самопожертвовании, чуткости и отзывчивости на чужую беду. Слова, которые ныне утратили своё истинное значение, – «клятва Гиппократа», были для него неукоснительным жизненным и профессиональным правилом. Действительно, были в нём явлены черты настоящих, потомственных российских интеллигентов, чеховских героев, и самого доктора Чехова. Обращались к деду в любое время дня и ночи, стучали в дверь и окна: «Доктор, помоги!» И он никому не отказывал.

…В неспокойном 1916 году, летом, деду выпало пережить страшную трагедию. Он с женой и дочерями отдыхал в окрестностях города Пржевальска, неподалёку от озера Иссык-Куль. С ними вместе была и семья другого верненского доктора. В один из дней их разыскала жившая где-то неподалёку киргизка и стала умолять спасти её больного ребёнка. Дед, не раздумывая, отправился вместе с нею. Отлучился всего лишь на какой-то час. Но именно за это время произошло ужасное: на беззащитных отдыхающих молниеносно налетели какие-то вооружённые бандиты, которым, видимо, крайне требовался врач – лечить их больных и раненых. Но прежде всего налётчики схватили старшую дочь доктора Рязанского – шестнадцатилетнюю красавицу Тоню. Мать, бросившуюся её защищать, бандиты убили, а младшую сестру ранили, и она навсегда осталась инвалидом. Позднее она уехала в Ленинград и умерла там в блокаду. Судьба Тони неизвестна, скорее всего, она также погибла…

Пережить такое потрясение дед смог, вероятно, только потому, что всё своё время отдавал работе, не обращая внимания на скудость и неухоженность своего бытия. Хотя знакомые советовали ему, тогда ещё молодому, полному сил человеку, расстаться с тягостным одиночеством и заново устроить семейную жизнь.

И поспособствовала этому сама судьба. Она и привела его к будущей супруге. А дело было так. Марию, похоронившую маленькую дочь, поразил тяжёлый недуг, который приковал её к постели. Тогда встревоженные хозяева обратились за помощью к доктору Рязанскому. Тот, как всегда, незамедлительно откликнулся и вылечил Марию.

(Попутно замечу: понимаю, что повествование моё грешит беглостью и схематизмом, но стараюсь ничего не домысливать и по возможности точнее следовать хронологической канве жизненных событий, хотя, учитывая некоторые психологические особенности моей матери, не берусь утверждать о полной достоверности всего рассказанного ею.)

За время лечения доктор привязался к своей подопечной и, по словам моей матери, «из жалости» сошёлся с нею. В мае 1919 года родилась у них дочь Евгения – моя мать. А брак свой они зарегистрировали в декабре следующего года. Сохранилось свидетельство о рождении. На пожелтевшем листе на арабском и русском языках значится: муж – Александр-Израиль Ааронович Рязанский, гражданин г. Казани, иудейского вероисповедания, жена – Мария Ивановна Ледванова, гражданка Саратовской губернии, православного вероисповедания, дочь – Евгения.

 Жили они скромно, обстановка в квартире была простой, небогатой. Отец принимал больных тут же. Шли к нему люди разного возраста и достатка, с разными недугами, и он ни с кого не брал вознаграждения. Отказывался и от подарков. Однажды благодарный пациент в его отсутствие уговорил Марию Ивановну принять серебряную чашу, и, узнав об этом, он разгневался и настоял, чтобы дорогую вещь вернули. Был и такой случай. Дочь просила отца купить рояль, но он отказал, объяснив тем, что нельзя обзаводиться роскошью, когда многие живут в полной бедности, в убогих хибарах, не имея подчас самых элементарных вещей – столов и стульев.

В памяти матери на всю жизнь отчётливо запечатлелись поистине удивительные события, о которых она впервые поведала мне спустя почти девять десятилетий после того, как они произошли… Было это лютой зимой 1928 года. Неожиданно отец сказал ей, тогдашней второкласснице, что в клубе, который назывался, кажется, «Строитель», расположенном как раз напротив поликлиники, где он работал, будут выступать артисты театра из Ленинграда, и он будет брать Женю с собой на спектакли…

В Алма-Ате группа артистов Государственного академического театра оперы и балета имени Кирова, бывшего Мариинского, оказалась не в соответствии с планом гастролей, а, можно сказать, по воле случая. Дело в том, что тогда для творческой интеллигенции наступила чёрная полоса – «борьба с буржуазно-оппортунистическими тенденциями в культуре и искусстве». Не обошла эта борьба и знаменитой Мариинки: часть труппы, причисленную к категории «неблагонадёжных», было решено выслать из города на Неве куда-то на Крайний Север. Погрузили в вагон декорации, реквизит и отправились в дальний путь, к неведомому месту назначения. Но судьба в какой-то степени сжалилась над изгнанниками. Чтобы облегчить тяготы многотысячекилометрового пути в холодном вагоне той, по-особому суровой зимой, кто-то из высокого начальства распорядился сделать артистам месячную передышку в Алма-Ате – дать возможность отдохнуть от дороги и подлечиться. Поселили их в общежитии на улице Гоголя. Хотя передышкой это можно было назвать лишь условно: работали приезжие весь месяц с той же полной творческой отдачей, что и на сцене родной Мариинки.

Спектакли – а это были большие, полноформатные оперы – шли ежедневно: начинались в восемь часов вечера и заканчивались в полночь.

Те неожиданные, полулегальные гастроли совсем не афишировались. Но, несмотря на это, а также и на трескучий мороз, каждый вечер зал клуба, вмещавший человек двести, был переполнен. Постановки шли с декорациями, приспособленными «на ходу» к тесноватой для таких представлений сцене, однако костюмы, реквизит – всё было, как положено. Восьмилетнюю Женю, самую юную зрительницу, поразило, когда в каком-то спектакле героиня варила варенье в тазу, под которым горел, как ей показалось, самый настоящий огонь…

Удивительное свойство памяти – по сей день, спустя столько десятилетий, мать может назвать все увиденные тогда, в детстве, в том самом клубе, классические оперы: «Борис Годунов», «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Севильский цирюльник», «Паяцы», «Риголетто», «Князь Игорь», «Аида», «Тоска». Запомнились с тех пор и музыкальные термины: тенор, контральто, меццо-сопрано, драматическое сопрано, колоратурное сопрано. Отец, у которого была склонность к музыке – на досуге он иногда неплохо играл на скрипке, – объяснял дочери значение этих звучных непонятных слов. Она спрашивала, почему некоторые певцы поют разными голосами – то контральто, то меццо-сопрано, – и отец отвечал, что артисты приехали в сокращённом составе, потому некоторым приходится петь и женские, и мужские партии.

Запомнились на всю жизнь и те театральные фамилии – Петипа, Миклашевская, Сомова, Дубравин, Струков-Баратов. Последний, лирико-драматический тенор, исполнял роли Князя в опере «Русалка», Ленского в «Евгении Онегине», Герцога в «Риголетто», а также Элеазара в большой пятиактной опере французского композитора Фроманталя Галеви «Жидовка» (второе название «Дочь кардинала»).

Из вечера в вечер до полуночи Женя с отцом смотрели эти спектакли, а утром, к восьми часам, ей нужно было идти в школу. И когда доктора Рязанского спрашивали, зачем он так перегружает дочку, он говорил: она здоровая, вытерпит, а таких певцов ей никогда больше не посчастливится услышать…

Во время тех случайных гастролей не обошлось без чрезвычайного происшествия. В разгар очередного спектакля из дверей вдруг раздалась громкая команда: «Доктор Рязанский, вам нужно немедленно явиться в поликлинику!» Он быстро накинул на Женю шубейку, и уже через несколько минут они вошли в кабинет. Там собрались молоденькие врачихи, медсёстры, все были крайне встревожены и напуганы. Оказалось, персоналу объявили: якобы, где-то на подступах к городу произошло разрушительное землетрясение и можно ожидать поступления раненых. И Жене пришлось вместе со всеми просидеть в холоде до утра и прямо оттуда идти в школу. Никаких раненых в ту тревожную ночь так и не поступило…

 Из детства ещё сохранилось в памяти матери, что отец частенько играл с друзьями в преферанс и постоянно проигрывал, а это, понятное дело, отражалось и на без того скудном семейном бюджете. Мария Ивановна работала в больнице кастеляншей, получала гроши и, узнав об очередном проигрыше мужа, корила его, называла «простофилей». Благо, преферанс был единственным «пороком» доктора Рязанского, никаких других за ним не числилось.

Картёжная игра была, можно сказать, единственной отдушиной: всё время дня, а нередко и ночи отнимала работа. Ведь на долю деда, кроме лечения больных, выпала многотрудная миссия – возглавить организацию здравоохранения на бывшей глухой окраине Российской империи в пору переустройства жизни на новый, социалистический лад.

И здесь есть возможность опереться на сохранившиеся, к счастью, документальные свидетельства, которые, надеюсь, помогут расставить точки над «i».

Вот – приветственный адрес по случаю двадцатипятилетия врачебной деятельности деда, написанный от руки по старой орфографии тончайшим, бисерным каллиграфическим почерком.

«Дорогой и глубокоуважаемый Израиль Ааронович!

Окончив в 1898 г. университет, Вы, чужды всякого честолюбия и карьеризма, избрали тернистый путь русскаго земскаго врача и после работы на разнообразных должностях на юге России и в Поволжье прибыли в город Верный в 1911 году на должность заведывающаго городской больницей. С этого момента Ваша деятельность протекала у нас на глазах, и о ней у нас составилось самое отрадное впечатление. По вступлении в должность Вы быстро справились с трудной задачей по управлению больницей, ввели дисциплину в больнице и подняли ея деятельность на должную высоту. В то время больничное дело в городе Верном находилось на самых начальных стадиях своего развития; городская больница, являясь новым детищем города, нуждалась в энергичном и опытном руководителе. Пригласив Вас на должность заведывающаго больницей, город не ошибся в выборе. Вы прекрасно оправдали возложенные на Вас надежды и передали своему заместителю больницу в полном порядке на пути к ея расширению и дальнейшему развитию. В этом Ваша громадная заслуга перед городом и населением всей области. Вся Ваша дальнейшая работа в Семиречье, весьма разнообразная по своему характеру, трудно поддаётся достаточной оценке, благодаря условиям времени и ненормальностям экономической жизни. Но на какой бы должности Вы ни были, мы всегда видели в Вас человека, безусловно дельнаго, исполнительнаго, прямого и устойчиваго в своих убеждениях. Своим выдержанным, спокойным и справедливым отношением к подчинённым Вы постоянно заслуживали их глубокую симпатию, а своей особенной стойкостью в трудные минуты, как в личной жизни, так и в жизни общетоварищеской, Вы воспитали в наших сердцах искреннюю привязанность и любовь к Вам.

С большим интересом и тёплой внимательностью Вы относились также и к судьбам нашей, ещё не окрепшей организации секции врачей и в своей чуткой душе неизменно отражали все ея переживания, невзгоды, разочарования и надежды, смело откликались на всё справедливое и негодуя против несправедливости. Ваша совесть, дорогой Израиль Ааронович, перед товарищами, больными и подчинёнными вполне чиста. Приветствуя Вас в день празднования Вашего 25-летняго юбилея, мы выражаем надежду, что Вы ещё долго останетесь в наших рядах и положите все свои силы на дорогое нам дело пробуждающагося медицинскаго строительства и не перестанете быть примером чистосердечности и солидарности среди врачей, что особенно необходимо в настоящий момент переустройства социальной жизни».

Под этим, 1923-го года, коллективным поздравлением стоит около сорока подписей.

Следующий, также весьма примечательный по фактажу и стилю документ – Трудовая грамота, отпечатанная типографским способом под девизом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

«Товарищу Рязанскому И.А.

Товарищ!

Ты работаешь в Казакстане – бывшей отсталой царской колонии, где ещё накануне революции населению не оказывалось почти никакой медицинской помощи.

Советская власть изменила весь облик Казакстана, стало на твёрдую почву и дело Здравоохранения.

Ты – один из тех, кто значительно содействовал этому, работая в тяжёлых и трудных условиях, ты самоотверженно боролся с эпидемиями, по мере своих сил старался развивать в нашей республике дело врачебной помощи, всячески старался приблизить его к населению, принимал самое горячее участие в общественной работе.

За это Центральная Поликлиническая Амбулатория гор. Алма-Ата награждает тебя, в день 10-летия Казакстана, настоящей грамотой.

Через несколько минут ты вернёшься к своей работе, ибо тебя ждёт твой больной. Возвращаясь к нему, помни,

что впереди на твоём пути ещё много трудностей, что твоей помощи ждёт не только город – в ней ещё больше нуждаются село и аул.

Не забывай об этом ни на минуту и, работая, продолжай служить примером другим.

Директор поликлинической амбулатории (Орлова)

Председатель местного комитета (Заславский)

4 октября 1930 г.

г. Алма-Ата».

«Впереди на твоём пути ещё много трудностей…» Фраза эта оказалась пророческой. Весной 1932 года в области разразилась эпидемия сыпного тифа, которая могла приобрести угрожающие масштабы. Все силы были брошены на борьбу с нею. И как обычно пишут в таких случаях газеты, доктору Рязанскому выпало быть на переднем крае. Подтверждение тому – сохранившийся у моей матери документ: «Справка. Дана врачу Рязанскому Израилю Аароновичу в том, что он действительно работает в Центральной Поликлинической Амбулатории в качестве врача помощи на дому по борьбе с эпидемией. 10 мая 1932».

Для помощи дед выехал в самый очаг бедствия – куда-то в район Талгара. И – этот выезд оказался для него трагическим: он сам заразился тифом.

Мать вспоминает, как его привезли домой, пытались спасти, выкачали стакан крови. Но – ничего не помогло…

Бабушка с матерью, можно сказать, в одночасье осиротели и оказались поистине в отчаянном положении. Время было суровое, многие семьи голодали. Выжить помогла помощь коллег деда. Сохранилась копия приказа от 15 июня 1933 года: «Ввиду смерти врача Поликлиники Рязанского И.А., погибшего на посту во время борьбы с эпидемией сыпного тифа, оставшаяся после его смерти семья, состоящая из жены, 50 лет, инвалида III группы, и дочери 14 лет, зачисляется на снабжение хлебом и систематическим спецснабжением для специалистов при Поликлинике. Учитывая то обстоятельство, что погибший врач Рязанский из проработанных им 20 лет врачом 15 лет работал в Поликлинической Амбулатории.

Подлинник подписал Директор Поликлиники Коваль».

«Врача, погибшего на посту…» Смерть деда трактовалась товарищами по труду не только как профессиональный, но и – гражданский подвиг. Правда, никакой посмертной наградой тот подвиг власти не отметили – такие были времена…

…Теперь – перехожу ко второй части своего повествования, испытывая подспудное чувство вины за то, что мало раньше интересовался историей деда. Неловко признаться, но я до последнего времени не знал даже, где его могила. Об этом только недавно спросил у матери, перешагнувшей уже свой девяностопятилетний рубеж. Хотя и она сама отчего-то никогда прежде не удосуживалась поделиться со мною воспоминаниями. И вот что рассказала, наконец, в ответ на мои запоздалые расспросы. Постараюсь передать, ничего не добавляя и не меняя ни единого слова.

«Был конец декабря, стоял страшный мороз. Помню, к дому подъехали несколько подвод. Как сейчас, вижу лошадей с белыми от инея гривами. Это приехали хоронить отца жители Малой станицы, которые были благодарны доктору за то, что он многих из них лечил и спасал. Возницы и сопровождающие были в тулупах, мохнатых шапках-малахаях. Гроб поставили на первую подводу, и кортеж потянулся по улице.

Мы с матерью не поехали: она тяжело болела, была в полуобморочном состоянии. Позже нам рассказали, что похоронили отца где-то на небольшом кладбище за окраиной Малой станицы…

После смерти отца жизнь пошла так тяжело, что никак не позволяла побывать на отцовской могиле. А потом – война. В Алма-Ату были эвакуированы заводы, и за городом отводились специальные места для привозимого по железной дороге промышленного оборудования и строительных материалов. Тогда, по законам военного времени, всё делалось аврально, в спешном порядке. В Алма-Ату был эвакуирован и завод тяжёлого машиностроения. И вышло так, что прибывшее для него оборудование выгрузили как раз на том месте, где находилось то самое кладбище, на котором был упокоен отец. И оно, это кладбище, бесследно исчезло…»

Такая вот печальная история была поведана мне…

А бабушка моя, Мария Ивановна, пережила деда почти на сорок лет: её не стало в апреле шестьдесят восьмого.

…Вглядываюсь в старинное, дореволюционное фото доктора Рязанского: одухотворённое лицо, обрамлённое аккуратной бородкой, безупречный костюм… Истинный российский интеллигент, соответствующий чеховскому постулату: «В человеке всё должно быть прекрасно…» И думаю о пути его, с молодости и до кончины отмеченном трагедийным знаком. Почему судьба оказалась такой к нему немилосердной? Может быть, от двойного имени, кто знает? По словам матери, он, будучи иудейского вероисповедания, принял крещение – для того, чтобы поступить в университет. Тоже своего рода духовное раздвоение. Далее – в Верный он приехал ни раньше, ни позже, а именно в год разрушительного землетрясения. И вообще все последующие события в жизни деда опять-таки были драматичными и связаны с болезнями. И женился на Марии Ивановне, которую ему выпало вылечить от тяжёлого недуга и с которой до той поры не был знаком. В конце концов, в пятьдесят девять лет погиб на служебном посту. Впоследствии исчезла даже сама могила. Не осталось и того дома, где он жил. И – в довершение ко всему – полностью сгорел архив…

Но, поистине – ничто на земле не проходит бесследно. Недавно, просматривая материалы архива моего отца Ивана Петровича Шухова, увидел письмо его моей матери от 21 декабря 1943 года, посланное из станицы Пресновской. И неожиданно прочёл следующее: «Встретились мы в Петропавловске с П.А. Он много рассказывал мне о твоём отце, говоря о нём с исключительной теплотой и проникновением. Прислушивался я к каждому слову этого человека, некогда близкого вашей семье».

Скупые слова, но дорогого стоят. Не знаю, кто такой П.А., но, видно, дед оставил в его памяти долгий и добрый след.

Есть и такой факт. Мой друг детства Владислав Владимиров, немало лет работавший помощником руководителя республики Д.А. Кунаева, свидетельствует, что Димаш Ахмедович, знавший доктора Рязанского не понаслышке, также уважительно отзывался о нём, как человеке чести и долга, много сделавшем для налаживания здравоохранения и пожертвовавшем жизнью, спасая город от страшной эпидемии.

…Узнав историю жизни отца моей матери, думаю, сколь причудливо наше генеалогическое древо. Действительно, как – в самом прямом смысле – далеки друг от друга выпускник университета, настоящий интеллигент доктор Рязанский и другой мой дед – по линии отцовской – неграмотный сибирский казак, гуртоправ, глава многодетной крестьянской семьи Пётр Семёнович Шухов!..

А завершить повествование о знаменитом, но, увы, почти забытом ныне верненском докторе хотелось бы пришедшим на ум двустишием:

В Алма-Ате есть улица Рязанская.

Но жаль, что нет здесь улицы – Рязанского.

г. Алма-Ата