Людмила ВЛАДИМИРОВА. «О, с Пушкиным ничто не страшно»

Илл.: Иван Айвазовский. «Пушкин на берегу Чёрного моря» (фрагмент картины)

…Темень тьмущая – глаза выколи! – большую часть суток… Краны водопроводные пустым шипением и клокотанием вдохновляют на декламацию известных строк… Радиаторы – вмиг ледяные при «распределении» электричества («ничего личного – бизнес!»), и до того еле теплые…

Но! – в секонд-хендовских обмотках, а, главное, – в толстеньких, натурально-шерстяных носках домашней вязки Наташи: незрячей «вице-президента», талантливой украинской поэтессы и переводчицы – вполне сносно. Грех жаловаться, помня участь, судьбы других соотечественников – детей, женщин, стариков. Да и простых солдат… Обеих сторон. Де, – страдающих, гибнущих «За нашу и вашу свободу»…

– Какую, чью свободу?!. В который раз вспоминаю бессмертные, злободневные, жгучие пушкинские строки! –

...И горд и наг пришел Разврат,

И перед ним сердца застыли,

За власть Отечество забыли,

За злато продал брата брат.

Рекли безумцы: нет Свободы,

И им поверили народы.

И безразлично в их речах,

Добро и зло, всё стало тенью –

Всё было предано презренью,

Как ветру предан дольний прах.

Вспоминаю и любимейшее у Федора Михайловича: «…Какая свобода? – Одинаковая свобода всем делать что угодно в пределах закона. Когда можно делать что угодно? Когда имеешь миллион. Дает ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает все, что угодно, а тот, с которым делают все, что угодно» (Ф. Достоевский, «Зимние заметки о летних впечатлениях»).

Приходят на память и строки из «Апокалипсиса нашего времени» Василия Васильевича Розанова: «Это ужасное замерзание ночью. Страшные мысли приходят. Есть что-то враждебное в стихии "холода" – организму человеческому, как организму "теплокровному". Он боится холода, и как-то душевно боится, а не кожно, не мускульно. Душа его становится грубою, жесткою, как "гусиная кожа на холоду". Вот вам и "свобода человеческой личности". Нет, "душа свободна" – только если "в комнате тепло натоплено". Без этого она не свободна, а боится, напугана и груба».

– Душа боится? Нет, не дождутся!.. В благословенную помощь и бессонной ночью, и днем – где бы ни бродила, ни хлопотала по дому, со мною – Он. Пушкин! Особенно в преддверии 10 февраля…

Из заметок Федора Степуна (1884–1965) – русско-немецкого философа, социолога, историка, литературного критика, общественно-политического деятеля, писателя: «Осенью 1921 года мы шли с Цветаевой вниз по Тверскому бульвару. На ней было легкое затрепанное платье, в котором она, вероятно, и спала. Мужественно шагая по песку босыми ногами, она просто и точно рассказывала об ужасе своей нищей, неустроенной жизни, о трудностях как-нибудь прокормить своих двух дочерей. Мне было страшно слушать ее, но ей не было страшно рассказывать…»

– Как, почему?! – Очень просто: «…она верила, что в Москве царствует не только Ленин в Кремле, но и Пушкин у Страстного монастыря. "О, с Пушкиным ничто не страшно". Идя со мною к Никитским воротам, она благодарно чувствовала за собою его печально опущенные, благословляющие взоры.

Даже и зимой, несмотря на голод и холод, она ночи напролет читала и писала стихи. О тех условиях, в которых Цветаева писала, я знал от ее belle soeur (невестка, золовка, свояченица, франц.) В мансарде 5 градусов Реомюра (маленькая печурка, так называемая "буржуйка", топится не дровами, а всяким мусором, иной раз и старыми рукописями). Марина, накинув рваную леопардовую шубенку, сидит с ногами на диване; в черной от сажи руке какая-нибудь заветная книжка, страницы которой еле освещены дрожащим светом ночника…» (Ф. Степун, «Бывшее и несбывшееся»).

Так нам ли, друг мой, добрый мой читатель, поддаваться грехам уныния, тоски, отчаяния?

Да озаряют нас, согревают душу, исцеляют бессмертные пушкинские строки! Да вдохновляют на собственное творчество! Мы – из поколений созидателей, не потребителей, тем паче, – не разрушителей!

Конечно, нам с ними – великими, вечными! – не сравниться. «Но всё же, всё же, всё же…» – прости, Александр Трифонович: использую. наверное, некстати твою крылатую строку (см. А. Твардовский, «Я знаю, никакой моей вины…»)

Но вырвалось:

* * *

Когда «успешные» вальяжно

Диктуют мне, как надо жить,

Что говорить, кому служить,

Твержу я: «Совесть – непродажна!»

И – «С Пушкиным ничто не страшно!»

Тверской, Приморский ли – не важно,

Существенно: печальный взор –

На наш разор, на наш позор…

Но взвеселились воры зряшно.

Нам, с Пушкиным, ничто не страшно!

* * *

Позволю себе вспомнить и несколько стихов из многих, посвященных моему Поэту, из недавнего, все же – лучшего прошлого. Желающим предлагаю подборку.

Людмила ВЛАДИМИРОВА

* * *

Немало, право, укоризны

В твоих стихах я нахожу...

Не быв жеманной и капризной,

Но строгой – вправду, днесь – тужу.

«И с верным табаком», «в отставке»

У нежных чувств печалюсь я:

А все-то дел, идей удавки,

Приличий, быта и... вранья.

«Блажен, кто смолоду был молод», –

Твердит коснеющий язык.

Сама ль – ухватом, сверху ль – молот, –

Неважно. Но... – «смешон старик»

Тоской любви, успеха... – вздорный...

Ах, растравил... Но тут же, вновь:

«Любви все возрасты покорны!»

Так что ж, да здравствует любовь?!.

20 февраля 1999

* * *

Девичья комната – молельня.

Пред аналоем – Твой портрет.

Будь Псков, иль – Нижний,

Даже – Ельня –

Вопросов нет.

Но здесь – Париж.

И речью русской,

Письмом – самой! –

Так овладеть,

Что капли крови в ней

Французской

Не разглядеть?!.

«Нет, искупить я не сумею...

Но – слышать не могу о... том».

Безбрачие: «Плодить не смею!»

И... – «Там – мой дом!»

Русь, Пушкин, стих его –

Святыни

Леонии-Шарлотты.

Плен –

По доброй воле.

Сердце стынет:

Отец – Дантес-Геккерн.

18 марта 1999

Акростих

Пусть сегодня больше, чем всегда,

Устраниться хочешь, чтоб не видеть

Шустриков, которых ненавидеть

Кажется смешным. И – ерунда

Им презрение. Пусть нижет смех

На булавки насекомых тех...

«И от судеб защиты нет…»

«И от судеб защиты нет», –

Твержу подавленно, уныло.

Гнёт долу груз немалых лет,

Ни счастья, ни покоя нет.

А воли промельк – златоуст!

За ним! Вдруг позабыв, что болью

Я только новой обопьюсь

И – ничему не удивлюсь.

Предательств, лжи с лихвой хватило.

Завистливых кощунных уст...

Их и несчастье не смутило.

Да ... «Что пройдет, то будет мило».

Ран посыпать не стоит солью.

«Сквозь слезы улыбнусь», Поэт,

Когда к полей, холмов раздолью

России, к доброму застолью –

К тебе прильну...

19 - 31 марта 1999

* * *

При жизни травили, по смерти – тем боле...

Для черни страшнее нет –

Знает она: спаян с русской долей

И болью – навеки! – Поэт.

Знает: открыто не взять, не сладить

С Русью: кишки тонки!

Но подгрызать по-крысиному, гадить

В души – они – мастаки!

Но – вопреки всем усилиям  мрази –

Светит нам наш Поэт!

Сдохнете подло, «князья из грязи»,

Для Пушкина – смерти – нет!

9 февраля 2007

Татьяне Глушковой к её стихам «Памятник Пушкину»

Лютуют  ч а д а  п р а х а  над тобой!

Глумятся: мол, и ты подобен праху...

О снегопад, отдай ему рубаху,

укутай пышной шубой снеговой!

                                           Т. Глушкова

А мне как быть, Татьяна, как мне жить,

Когда распяли, бросивши под ноги

Толпе, не знающей  с в о е й  дороги,

Толпе, не научившейся любить?

Та прозелень – мы знаем – не со зла,

Душе, однако, многое раскрыла…

А здесь – тупая, вражеская сила

На время ль, навсегда – перемогла?

– Запроданці! – переводить не надо –

Тебе ли не понять, не услыхать?

Готовы и отца, и мать продать

Порочные, презреннейшие «чада».

И снега нет. И в грязь вбивает чернь

Поэта изувеченную «тень»...

23 декабря 2013

 «Нечто беспримерное»

...у доброй половины этих малышей

уже не было пап (а у многих и мам),

но охранять дядю Пускина

они считали своей священной обязанностью.

                                                      А. Ахматова

Снять неудачный памятник решили

В год юбилейный, тот, тридцать седьмой.

Но дети в сквере, где стоял, так взвыли!

Кран, грузовик стеною окружили,

Не подпустив: «Наш – Пускин, наш, родной!

Не тронь его!» И «воры» отступили...

11 июня 2015