Мария КОНДРАТОВА. Париж и его обедня.
Я приехала на окраину Парижа рано утром – только-только начинало светать. Времени у меня было всего ничего, и поэтому я сразу поехала в центр. Пусть, ни одна минута проведенная здесь, не будет потрачена зря! Сверившись с картой, купленной в кассе подземки, я решила выйти на станции «Opera» с тем, чтобы пройти мимо Лувра и пересечь Сите. Эти названия, похожие на цитаты из романов Александра Дюма обещали исполнение всех заветных желаний. Когда я вышла из перехода по правую руку от меня встало здание парижской оперы, а по левую лег бульвар капуцинов… Что еще нужно человеку для счастья?...
Утренний Париж меня разочаровал. Нимфы, украшавшие здание Оперы, были непотребно, вульгарно позолочены, заголены по пояс и похожи на крылатых публичных девок. Бульвары напоминали картины импрессионистов, но были далеко не столь праздничны и совершенны. Во дворе Лувра возвышалась упоительно-уродливая стеклянная пирамида, и не было никакой возможности рассмотреть панораму дворца без того, чтобы это детище конструктивизма (или какого-нибудь другого «изма») не маячило перед глазами. Внутри меня копилось разочарование – глухое и серое, как небо над головой. Утренний Париж принадлежал афро-французам. Чернокожие официанты расставляли стулья в летнем кафе. Хорошенькая мулатка звонко бежала мимо витрин. На перекрестке дежурил полицейский-негр, рядом до блеска отмывал мостовую темнокожий рабочий в ярком комбинезоне. От площади Оперы до набережной Сены мне едва ли встретилась пара «белых людей». Попробовав пирожное, купленное в кондитерской (продавец, для разнообразия оказался арабом) я стала лучше относиться к столице Франции, но восторга, которого ожидала, планируя эту поездку, так и не испытала. После ночи, проведенной в автобусе, хотелось спать. Зевая, скучая и негодуя, я забрела на остров Сите.
Нотр Дам де Пари был хорош – серый камень на фоне серого неба, но я заметила лишь то, что он и в половину не так величествен, как Нотр Дам де Страсбург. Все было не по мне. Я ожидала от Парижа чего-то большего, хотя сама едва ли могла объяснить чего.
Перед входом в собор я замешкалась – Зайти? Не зайти? Вечная дилемма туриста, для которого чужие святыни не более чем «экспонаты». Было утро субботы, стало быть, в соборе слушали мессу. Как христианке (пусть и иного исповедания) мне было неловко праздной зевакой маячить перед глазами молящихся людей. Как туристке мне хотелось осмотреть знаменитый собор. Победила, как водится, худшая – приземленная сторона натуры. Я шагнула в ворота.
Оказалось – ничего страшного. Для туристов была отведена галерея, огибающая собор. По ней можно было бродить, ни сколько не нарушая благолепия службы, которая совершалась в центре. Осмотрев все возможные достопримечательности, я невольно кинула взгляд на прихожан собора и снова была неприятно поражена. На скамейках сидели чистенькие, аккуратные буржуа. Безусловно, французы – без всяких сомнительных приставок – белокожие и румяные. Они присутствовали на мессе, как присутствуют на концерте, их наряды плохо соответствовали строгому и пышному интерьеру. Среди мужчин не наблюдалось Людовиков Святых… Женщины не были похожи на Жанну Д’Арк. Но дело даже не в этом… Их было мало. Неприлично мало. Всего-то человек пятнадцать-двадцать на весь огромный собор. И это в Париже! В сердце Франции! В Нотр Дам де Пари! Сразу вспомнилось все когда-либо читанное о «религиозном кризисе», «упадке духовности» и «закате Европы». Я всегда относилась к публикациям такого рода с недоверием – всяк кулик свою духовность хвалит (а чужую, соответственно, - хает). Словам всегда можно противопоставить другие слова, но утренний Нотр Дам был пуст как церквушка в вымирающей деревне где-нибудь в российской глубинке. Даже в нашем маленьком научном (читай - атеистическом) городке на субботнюю службу собиралось больше народу. Я преисполнилась благочестивой спеси. Неловкости и робости – как не бывало! Маленький заносчивый фарисей, который до поры до времени спит в каждом из нас, пробудился в то утро во мне. Мысленно я не столько горевала о древнем опустевшем соборе, сколько кичилась тем, что Храм Христа Спасителя – пока еще полон. Я болела за «наших» и против «них», как будто бы речь шла о двух футбольных командах. Еще немного и я, пожалуй, поставила бы патриарха Алексия в пример Иоанну-Павлу. Хорошая память и обширная эрудиция позволили мне быстро припомнить все исторические грехи католичества от «филиокве» Карла Великого и до захвата Константинополя крестоносцами, от признания догмата о непогрешимости до постановлений второго ватиканского собора (включительно). Дойдя до конца собора, я повернула вправо. Мне по прежнему было скучно, но теперь это была горделивая и самодовольная скука. Из перехода я шагнула в правую галерею. Шагнула и остановилась. Прямо передо мной молился человек. Он на коленях распростерся перед колонной, обхватив ее руками, как должно быть потерпевший кораблекрушение обхватывает обломок мачты, и молился, не замечая ничего вокруг. Мне была видна лишь пестрая спина да серые от пыли подошвы кроссовок, но, пожалуй, я никогда не чувствовала себя столь неловко даже застав незнакомого человека голышом. Беззащитная нагота несчастной человеческой души распростертой передо мной на каменном полу, была неприлична и притягательна одновременно. Я понимала, что надо бы отвернуться, отойти, но не могла отвести глаз. Здесь была вера, иступленная и самозабвенная как родовая боль. Я стояла, спрятавшись за колонну, и сгорала от стыда. Пятнадцать или даже двадцать минут блуждая между французских святынь, я укоряла Париж в равнодушии и безверии… Париж преподал мне урок. Такой горячей молитвы, такой пламенной, без оглядки на окружающих, веры, такого благоговения перед святыней в своем богоданном и богохранимом отечестве я не встречала. Мне хотелось провалится под землю… и выйти из под нее каким-нибудь совершенно другим человеком. Здесь были Человек и Бог. Мне – третьей лишней, праздной зеваке с претензией на высокую духовность делать здесь было нечего. Тишком, бочком я стала пробираться к выходу, давая себе путанные зароки, что никогда… ни за что… ни в коем случае….
Мужчина поднялся с колен. Я снова остановилась. Он прошел мимо меня. Черное лицо было мокрым от слез. Он был похож на Дядю Тома, каким его любили изображать советские иллюстраторы романа Гариетт Бичер-Стоу. Кучерявая шапка седых волос лежала на черной голове как нимб.
Я вышла из Нотр Дама. Вокруг был Париж.
