Олег ТЕНЧУРИН. Путь во Владимир. Литературный сценарий.

Часть первая

В голосе диспетчера каждый слышал, то, что хотел.
- С первого пути продолжается посадка на электропоезд Москва – Владимир. Поезд проследует со всеми остановками. Отправление поезда в восемь часов пять минут.-
Поторопила диспетчер тех, кто колупался в карманах, у окошек касс.
Уже обилеченные, благодарно угукнув ей за подсказку, шустрее засучили ногами по накатанной поверхности, скользя по направлению к заветному пути. Холодный, порывистый ветер, прорываясь сквозь серую пелену снега на оперативный простор площади, временами бросался на обилеченных, и как приклад конвоира, толкал их в напряженные спины, облегчая скольжение.
На платформе, с которой должен был отправиться объявленный электропоезд, возле последнего вагона, стояли двое с футляром для гитары. Услышав диспетчера, они как по команде, посмотрели друг на друга, и недовольно покривились.
Как в зеркальном отражении, оба увидели: щедро посаженные и хорошо проросшие по всему лицу прыщи и фурункулы; сизо-розовые носы, развесившие из окошек ноздрей гнойные капли; и пятнами островков, торчащие на щеке и подбородке, редкие кустики щетины. Смотреть на это было неприятно. Отворачиваясь от неприглядной картинки, близнецы одновременно зябко поежились, и в один голос недовольно протянули:
- Блааа, ну гдеее он…
-До отправления электропоезда Москва – Владимир, остается…
начала бубнить диспетчер, и на платформе прибавилось суеты. Стремящиеся в головные вагоны, ускорили шаг, а особо мнительные, заскочили в открытые двери, и начали поиски удобного места.
Но ни бормотание диспетчера, ни толчки и пощечины ветра, ни даже угроза остаться без лучшего места у окна, казалось, не беспокоили молодого, красивого человека.
Одетый в элегантную, но весьма тонкую дубленку, без головного убора, в узких, остроносых туфлях, на преступно тонкой подошве, он, тем не менее, никак не реагировал на недружелюбие погоды. Может быть, поэтому мороз только слегка подрумянил щеки на украшенном загаром лице, а ветер осмелился лишь робко пошевелить блестящие, черные волосы, никак не портя идеального пробора.
Путь … Владимир… продолжается..., - нараспев продекламировал молодой человек. А затем, прижав руки к бокам, быстро, но с выражением, как пионер, торопящийся отчитать свою часть стихотворения на праздничной линейке, выпалил с паром, в борт стоящего перед ним вагона:
-Сивка бурка, вещая каурка, домчи меня до славного города
Владимира, в точности с объявленным расписанием!
После чего, он окинул оценивающим взглядом растянувшийся перед ним состав. Его взгляд.… Сначала он осторожно коснулся натянутых проводов, опустившись ниже, прилип к окну заиндевевшему, а затем, оторвавшись, скользнул к окну соседнему, закрашенному белой краской, в котором виднелась табличка с номером вагона.
- Третий вагон,- сказал молодой человек, и погладил зеленую бочину вагона взглядом. А затем, вскинув глаза к небесам, продекламировал:
-Три! Тройка, семерка, туз, триптих, святая троица, триада, троешник!- Последнее его позабавило, он усмехнулся, но тут же вспомнил о важном, и, подсказывая себе, произнес:
-Три часа, забрать Катю.
Впрочем, озабоченность не коснулась его лица, и, продолжая улыбаться, он играясь, раскрутил над головой указательный палец, словно это была праща, а затем ткнул им в кнопку на клавиатуре мобильного телефона.
- Алле, Марья Васильевна, супружница моя дорогая, здравствуй!
- Ммм, приии-вет,- потягиваясь ото сна, откликнулась жена.
- Я звоню, чтобы напомнить, сегодня, Катю забираешь ты.
- Да помню, помню. Заберу.
- Ну а меня, кормильца вашего раньше полуночи и не ждите. Сегодня трудиться буду в далеком стольном граде Владимире.
- Да ладно тебе Пашка врать! Владимир далекий город! Да твой Михалыч за три часа туда домчится!
Павел хмыкнул, и, набираясь терпения для снисходительных объяснений, ответил:
- Наш дорогой Иван Михайлович сейчас мчится домой. А я стою на перроне, возле электропоезда Москва-Владимир, и объясняю своей благоверной, что не являюсь верблюдом.
- Паш, кончай придуриваться. Какой электропоезд? Ты в метро то последний раз лет десять назад был!
Павел тяжело вздохнул.
-Ну, вот…Мы строили, строили… Маша, порой ты напоминаешь мне термита.
-Это почему же?- взвизгнуло в ухе.
- Мы с тобой так долго строили дом нашего счастья, так бережно, выкладывали его, а ты своим недоверием грызешь его как термит. Ох, Машка, гляди, поломаешь все.
-Паш, да ты чего?!- испуганно пролепетала Маша.
-Да ничего. Пагоду нужно мониторить. Какая на фиг машина! Снег третий день идет. Почти на всех трассах пробки. На Ростовской народ по пять часов стоит. А меня сегодня ждут, ты же знаешь.
- Паш прости, я забыла. Это же твой главный проект! Так ты что, на электричке поедешь?
-На ней родимой, на ней!- подтвердил Павел, любовно поглядывая на виднеющиеся за окошком ряды деревянных сидений.
- И чтобы моя дорогая и любимая больше не тревожила себя и заодно меня недоверием…
Маша, не давая Павлу договорить, перебила:
- Ой, ну Паш, я больше не буду…
- Я отправляю ей фото отчет, о моем путешествии к будущему месту воплощения мечты! Лови слайд любимая!
Павел повернулся спиной к вагону, навел на себя глазок, встроенной в мобильник фотокамеры, и сделал несколько кадров, с таким расчетом, чтобы в кадр попал кусок вагона с надписью Москва- Владимир.
-Электропоезд Москва-Владимир отправляяяется… любезно затянула диспетчер.
-Ля-ля-ля,- напел Павел, в припрыжку двигаясь к подрагивающему в нетерпении вагону, и. …
Едва не столкнулся с каким-то крепким мужиком. Не обращая внимания на предупреждение диспетчера, и недовольный возглас Павла, тот неотвратимо, как наведенная на цель торпеда, продолжил вспенивать обутыми в армейские ботинки ножищами, нападавший снег, и только поравнявшись с дверями головного вагона, резко, как на плацу, повернулся, и скрылся в чреве состава.
- Ну, нарооод,- провожая взглядом, разводы камуфляжной раскраски на спине, подивился Павел, и тут же вбежал в тамбур.
-Он, он зашел!- на ходу прокричал рослый детина, подбегая к тем, двоим, что мерзли на платформе с гитарой. Близнецы засуетились, детина схватил футляр, и, пользуясь им как тараном, буквально затолкнул их в вагон.

Часть вторая

В тамбуре детина, как ленивый физкультурник на разминке, подергал немного согнутыми в локтях руками, покрутил шеей, и не спеша начал инструктаж.
- Значит так. Клиент в начале состава. Работаем его. Косим под музыкантов, как в прошлый раз. И чтобы, похоже. Гарик играет, Сурок бабки собирает. И это…, - Колян помогая себе, покрутил в воздухе ладонью, подгребая к голове нужные слова.
- Гарик, блииин! Ты когда в вагон входишь, не забывай здороваться, и там всякое бла-бла на счет извиняюсь, и все такое. Понял?
- Понял.
От Коляна исходила уверенность. Особенно в этом плане преуспело его лицо. Голос у Коляна был так себе. Можно даже сказать, писклявый. Но лицо! С низкого лба трамплинами взлетали надбровные дуги, скулы, набитые, как костяшки пальцев, были похожи на бугристые наросты. Массивная, атавизмом выдающаяся вперед челюсть, с вечно оттопыренной нижней губой, наводила на мысли о непобежденном кое-где каннибализме.
-И все-таки хорошее у него лицо,- одновременно подумали Гарик и Сурок. А Сурок, прозванный так за вечно торчащие изо рта передние зубы, и соответствующие дефекты речи, взбодрено прошамкал:
- Ну, вфто, повфли фвразу в первый вфагон?
Колян легонько щелкнул его по лбу, и, покрутив у виска, заскорузлым пальцем пояснил:
- Идиот, музыканты с самого начала чешут! Доставай балалайку, певло трамвайное!
-
Первые аккорды он услышал еще на перроне. Этот, с зеленой спиной, помешал, спугнул их на мгновение, а когда Павел попробовал перейти в другой вагон, музыка вообще чуть не пропала. В узком железном коридорчике, соединяющем вагоны, в его горло собакой вцепилась жуткая тошнотная вонь, исходящая от размазанных по полу рвотных масс. Перешагнуть через них не представлялось возможным, а прыгать… Чего ради? Павел дал задний ход, растворил двери вагона и, пройдя его до конца, устроился на первом, укороченном сидении.
Но уже через минуту, когда поезд, набирая ход, рванулся мимо скрытых за пеленой снега домов, музыка вновь зазвучала в нем.
Это был Фрэнк Синатра. Используя заданный вагонами ритм, и радостно-нетерпеливое, от предвкушения нового грандиозного дела настроение, Фрэнк подобрал единственно верную, и убедительную мелодию. Она заполняла все существо Павла своим легким жизнеутверждающим мотивом, придавая продуманной приземленности его мыслей, звучание и полет феерических фантазий.
I've got you under my skin.I've got you deep in the heart of me …
Место, место, главное найти место! Ух, неужели я нашел его!
Нашел, нашел! Эх, Владимир красно солнышко, не подкачай!
Солнце! Там будет много солнца, как в горах! Горы…горы… гора, насыпная, рукотворная!
So deep in my heart that you're really a part of me. I've got you under my skin
И зима! Зимой можно будет кататься на лыжах. На горных лыжах! Горы, горы…я назову проект - «Царские горы». Отлично! И еще устрою вертолетную площадку! Чтобы совершать облет окрестностей.
Ведь рядом Владимир. Владыка мира! Город Золотого кольца! Мечта туристов!
I'd tried so not to give in. I said to myself: this affair never will go so well. But why should I try to resist when, baby, I know so well I've got you under my skin?
Туристы, туристы, 36 тысяч одних туристов! Они штурмуют город, но их не пускают! Гостиницы переполнены! Катастрофа! Нет! Я спасу город!
Я построю…я построю… засечную крепость! Ура, отличная идея! Туристский комплекс в стиле русского деревянного оборонного зодчества! Что, испугались? Воон, вон из Москвы, с ее вечной нехваткой места!
На простор, в провинцию! Обо мне узнают, обо мне заговорят!
Makes me stop before I begin 'Cause I've got you under my skin.
Фрэнк подмигивал, ободрял, кивая головой, хвалил за неожиданные идеи, и пел, пел, не позволяя Павлу, даже на секунду остаться просто пассажиром, отдающим дороге положенное время.
Время. Время текло незаметно. Иногда Павел отрывался от висящей за окном снежной завесы, служившей ему чистым листом, на котором его воображение рисовало сказочную крепость, и с улыбкой победителя смотрел на людей.
Странно, но на него посмотрели лишь однажды. Две девчонки, продрогшие в своих коротеньких, подбитых искусственным мехом курточках, с шумом вбежали в вагон и поспешили стряхнуть с капюшонов налипший снег. Холодный осколок попал Павлу на лицо, он шутливо, словно раненный охнул, хватаясь за щеку, девчонки испуганно оглянулись, но, заметив на губах красивого незнакомца лукавую улыбку, пискнули, что тот вроде извините, и уселись невдалеке, через два ряда. После чего, обменявшись впечатлениями, сошлись на том, что Павел очень похож на артиста, и вообще… красивый.
Больше никто на Павла не смотрел. Входя, люди стряхивали с одежды снег, торопливо занимали свободные места, а дальше или погружались в чуткую тренированную полудрему, или с пустым равнодушием пялились в окно. Некоторые ехали компаниями. Эти могли в дороге разговаривать. Через ряд от Павла, на двух скамейках разместились немолодые дядьки.
Дядьками окрестил их Павел. Невысокого роста, плотные, как один одетые в утепленные ватой куртки и допотопные кроличьи ушанки, дядьки вели неторопливый, разнотемный разговор.
- А я не пойду в этот раз голосовать… мэр, хер, какая разница, все равно, чё хотят то и делают.
- Ну, так, сотню прибавили, а квартплату на двести подняли!
- А я у своего сигареты нашел…
- Водку я в Москве покупаю, у нас палють, вчера говорят, в Анисове трое с местной водки угорели…
Скоро разговор начал мешать Фрэнку. Он изо всех сил пытался затянуть «Свой путь», но его голос терялся в наполненном многоголосым бормотанием пространстве вагона. Павел попробовал вновь расслышать приглушенные звуки величественной мелодии, но в этот момент в вагон ввалился «герой».
Широко расставив подгибающиеся ноги, и паралично скрючив раскинутые вдоль тела руки, «герой» попытался замереть в позе бросающего вызов. Не получалось. «Героя» шатало, под ноги упала бесформенная шапка, сползла с плеч, мешая достойно бросить вызов, камуфляжная куртка, казалось, что через минуту и сам «герой» развалится на части. Но он не сдавался. Собравшись с силами, «герой» сжал потрескавшиеся губы колечком сфинктера, и чтобы ни у кого не оставалось сомнений в правильности пришедшего сравнения вывалил в вагон, мерзкие, и, наверное, поэтому осязаемо вонючие ругательства.
-Ууу, Ге-рой,- с отвращением прошептал Павел, и, отталкивая взглядом спину в разводах черно-зеленого камуфляжа, подумал:
-Еще один. Глаза б мои вас не видели.
-
Тот, о ком подумал Павел, не отрываясь, смотрел в окно. Медленно, неохотно падающие с небес хлопья снега, мешали фиксировать приятные для дорожного глаза мелочи. Куда уж там любоваться красотами. Да еще эти очки. Большие, с выпуклыми стрекозиными стеклами, огромными каплями застывшие на лице. Как он видел через них? Но он видел. Особенно ему нравилось, когда поезд проезжал по возвышенности, и тогда, даже по легким, едва заметным штрихам он угадывал любые детали пейзажа. Черная змейка, лишь на мгновение отразила в своей чешуйке матовую дымку неба, а он уже знал, что это петляющий меж холмов ручей. Вдали, у кромки горизонта, рядом со штрихами деревьев, торчит неведомая колючка. Но он знает, что это прутья антенны. А когда деревья невысокие, молодые, пусть даже и густопосаженные, это не лес, а подлесок. И за ним обязательно будет поле. Больше всего ему хотелось попасть на поле. Безлюдное, неуютное, но такое… честное. Ни каких указателей, дорог, тропинок, иди куда хочешь. Только не заблудись. Но он всегда знал куда идти.
Там в поле - знал. А здесь?
Вопрос был явно лишним. Он как большая, обутая в сапог, нога добрался до дна неглубокого озерца, чавкнул, встретившись с податливой мякотью, и замутил прозрачную поверхность воды.
Не думать. Настроиться на другую волну. Поймать кураж. Высоцкий?
Как раз что нужно!
- Мы рубим ступени…ни шагу назад…и от напряженья колени дрожат…, - прошептал он, задавая ход взбаламученным мыслям.
- И сердце готово к вершине бежать из груди…
- Да, они там, наверное, замотались… по две недели в поиске. А я как последний пассажир, пенсию оформляю! Отвоевался, видите ли. Ерунда! Голова цела, руки ноги на месте, а они…
- И можно свернуть, обрыв обогнуть, но мы выбираем трудный путь, опасный как военная тропа…
- Там война идет, а я военный, я офицер! Там, там мое место!
- И только немного завидуешь тем, другим, у которых вершины еще впереди…
- Да завидую! Но не этим. Ребятам, которые там остались, завидую! Они служат! А я…
- Внизу не встретишь, как не тянись за всю свою прекрасную жизнь…
- Гражданская крыса. Вот если бы можно было… Я бы за год своей жизни там, десять лет гражданки отдал бы! Я звезду свою вернул бы, лишь бы в строй. Зачем она мне на гражданке? Чтобы место в трамвае уступали?
- Весь мир на ладони, ты счастлив и нем…
- Какой мир! Кому я здесь нужен! Бывший военный…Сапог десантный!
Но ничего. Ничего. Прорвемся. Мне бы только поскорее добраться.
А там.…Все будет якше.
Позволяя себя убедить, герой кивнул головой, и неожиданно улыбнулся. А сидящая напротив женщина, до этого рассматривающая свое отражение, в зеркальной капле его очков, сочла эти знаки внимания адресованными ей. Секунду подумав, она украдкой посмотрела по сторонам, быстро кивнула в ответ, и, глядя в непрозрачную поверхность правой от себя капли, зафиксировала на лице осторожную улыбку.
Но незнакомец не увидел ответных любезностей. Глубокая рытвина, которая зияла на месте левого глаза, пряталась за стекляшкой очков. А правым единственным глазом, он по-прежнему смотрел в окно. Поезд остановился. Платформа в этот раз была справа, и герой увидел как расхристанный бедолага, с трудом сохраняющий равновесие, грозит кому-то кулаком, бьет им в свою хлипкую грудь, и хрипит непотребное. Силы в голосе не хватало, но по губам убогого было хорошо понятно:
Да пошли вы все..!
-
Павел мог собой гордиться. Он спас вагон. Он помог Фрэнку. Он, в конце концов, помог себе. Конечно, он вначале растерялся. Но это только вначале. Да он надеялся, что кто-то другой заткнет рот изрыгающему грязь мерзавцу. Но удивительное дело – пассажиры молчали. Эта камуфлированная скотина, кривляясь и пьяно хихикая, окатывала их дерьмом традиционно упоминаемых орально-генитальных ругательств, а они молчали. Движимый скорее любопытством, нежели праведным гневом, Павел поднялся со своего места, и попробовал понять причину такого поведения. Странно, но почему-то он сразу вспомнил университет. «Храмовая живопись Древнего Египта». Так назывался его реферат. Его еще так забавляла эта манера древних художников, рисовать человека с повернутым в сторону созерцания торсом. Приглядевшись, он понял причину возникновения исторической ассоциации. Пассажиры. И как они только ухитрялись?
Вросшие в пол ноги не шевелились, но торсы сидящих пассажиров были развернуты таким образом, чтобы к проходу между рядами были обращены скрученные спины, и безгласые затылки.
- Вот это да, - подивился Павел.
Куда там страусу… это же надо. Пока он в лицо не плюнет, каждый имеет право считать, что к нему все происходящее отношения не имеет. Как за ставнями.
-Маай вэээй…, - уныло закончил Фрэнк. И было понятно, что новой композиции от него сейчас не дождешься.
- Одну минуту Фрэнк, это не займет много времени. Быстрота. Натиск. Победа. Враг будет разбит и победа будет за нами,- заявил Павел и решительно направился на позиции неприятеля.
По дороге он попросил девчушек подержать свой портфель, в ответ на испуганно-заинтересованные взгляды подмигнул и в два шага настиг врага.
- Старший оперуполномоченный Приходько, пройдемте,- скороговоркой выпалил он в ухо пьяного, крепко прихватил его за локоть, и, не давая опомниться поволок за собой.
- А чего, а за что, командир… ты…ты… не…, - вяло упираясь бормотал совсем еще молодой, лет двадцати пяти парень, пытаясь сыграть мимическими мускулами лица удивление и гнев.
- Пппррройдемте!- выпихивая, его в тамбур повторил Павел.
В тамбуре Павел заставил неприятеля показать документы, после чего, предприняв обманный маневр, окончательно добил, доведя до сведения врага информацию о катастрофических размерах наказания:
-Таак, гражданин Шнуров, нарушаете, - подражая интонации недавно тормознувшего его гаишника, начал Павел.
-Да лааана,- попробовал отмахнуться гражданин Шнуров, но Павел, жестко хлопнул его по руке, и, приблизившись к благоухающему радостью перегара лицу, зловеще прошипел:
-Нет, не ладно. Согласно принятым поправкам к Уложению о преступных деяниях на транспорте Вам грозит наказание в виде общественных работ сроком на один год! И штраф в размере 1000 долларов по курсу ММВБ на день оплаты!
-Чо? – растерянно выдохнул Шнуров, а Павел специально срываясь на крик, рявкнул:
- Беломорканал будешь строить! А зарплату Родине отдавать! Понял!?
- Да ладно, я чо, я ни чо,- совершенно деморализовано прохрипел Шнуров, предпринимая попытку, вытянуться во фрунт.
-Ну раз ни чооо…, - Павел похлопал корочкой паспорта по ладони, и тоном не оставляющим даже намека на возражение приказал:
- На следующей остановке вон. Понял?
Шнуров покорно кинул голову вниз, и соглашение было достигнуто.
В вагоне стало светлее. Так ему показалось. Возможной причиной тому были обращенные к нему лица людей. А затем, словно по команде, повсюду начался объединенный одной темой разговор.
- Ну не умеешь пить, не берись,- резоном басил полутороместный толстяк.
- И, главное, ментов хрен дозовешься… а когда не надо они тут как тут… дать бы такому по башке… да в водке все дело, не надо паленую пить…, - поделились своими мыслями дядьки. А старушка, сидящая напротив Павла, снимая пушистую шаль, сокрушенно покачала головой и посетовала:
-И ведь совсем молодые пьют…
- Наверное, это такая форма благодарности, - с грустью подумал Павел. -А может быть последствия перенесенного стресса.
Павел расстегнул воротник своей белоснежной рубашки, промокнул платочком выступивший на лбу пот. Пряча платок в карман, усмехнулся.
-Даа, стресс. А не знают товарищи первое антистрессовое правило: -Не переживай, а действуй. Действуй. Как же хочется начать действовать.
…Рынок встал, рынок встал, - мысленно передразнил он вечно стремящегося к обобщениям Зайчикова, аналитика из отдела продаж.
-Надо подождать до весны, ситуация выправится, а там выборы, новый поток депутатов и бизнес свиты, мы сорвем куш, мы утрем нос конкурентам, мы то мы се… Он тогда еле дослушал эту псевдоаналитическую байду. Ждать. Чего? Что придет кто-то и всем сразу станет хорошо? Рынок, видите ли, встал.
Он тогда по счастью тоже встал. Застрял в автомобильной пробке, на Кремлевской набережной. Так и сказал Машке, предупреждая о задержке:
- Великое стояние на реке Москве. - Пользуясь безысходной неподвижностью движения, вышел из машины, с раздражением окинул молодящиеся в свете прожекторов стены, и … Зайчикова чуть на изнанку не вывернул.
Заставил приехать в офис, перелопатить гигабайты информации, но зато утром победно вещал слегка очумевшему помощнику.
- Гостиниц трехзвездочного класса не хватает. ФАКТ. В Москве мест для застройки ек? Ек! Куда в основном едут иностранцы за экзотикой? По «Золотому кольцу». А почему там не останавливаются? Так опять, гостиниц хороших нема. Отсюда идея. Вблизи федеральной трассы, на подлете ну скажем к Владимиру, строим туристический комплекс. Делаем его точкой приема для въездного туризма, а заодно перехватываем транзитный паток с федеральной трассы.
Понял? И не надо ждать, действовать, двигаться, надо! И самое главное – найти место!
Зайчиков ошеломленно выдохнул, что - то вроде гениально, или грандиозно, но это было не важно.
В тот день Фрэнк не скупился. Он без устали, многократно исполнял любимые композиции, заставляя Павла чувствовать себя богом!
-А с Владимиром получается, я тогда угадал,- с удовлетворением отметил Павел.
-Сегодня я увижу это место! Они говорят, что место классное, точь-в-точь как я описывал! И тогда… подпишу инвестиционный договор, и… весной начну строить! Скорее бы только приехать, скорее.
-
- Скорее бы доехать, скорей,- повторил герой.
Доехать. Рассказать. Если надо покаяться. Он поймет, он из наших.
Он знает, каково это…
О бывшем спецназовце, ставшем священником во Владимирском монастыре, ему рассказал ротный. Прознал о проблемах своего товарища, приехал аж из Вологды, и после традиционного, тихого тоста за погибших, сказал:
-Тебе Коля, во Владимир надо, к отцу Серафиму. Он из наших, он поймет и поможет. Не тяни только. А то… только хуже будет.
Хуже.… Куда уж хуже. После ранения Николай попробовал подать рапорт о восстановлении в армии, но никто и слышать не хотел об одноглазом спецназовце. Потом пришлось впрячься в муторный, унизительный процесс оформления всяческих очень важных справок, и бумажек. И каждый раз, выслушивая бесконечные доводы о несоответствии, отсутствии, нехватке, чувствовать себя этой самой… бумажкой. Бумажкой, на которой твоя жизнь написана карандашом. И чтобы жить, нужно кое-что подправить. Или вообще, стереть ластиком. Чтобы соответствовать.
Плевать. Он бы это перенес. Он бы все перенес. И уход жены, и безрезультатные поиски нормальной с его точки зрения работы. Он, когда понял, что для новой жизни, на его листочке слишком многое нужно менять, особенно не кочевряжился. Днем дворником работал, ночью школу охранял. В дневную смену его не взяли. Как же, урод. Нельзя детям на таких смотреть, у них все мысли из головы пропадут.
Ерунда. Нет, не ерунда, но он бы выдержал. Но это…
Он думал, пройдет, забудется. Успокоится под простыми формулировками уставов и инструкций. Не получилось. Но он же все сделал правильно, по приказу! И все кто рядом был, подтвердили.
…Они наскочили на них случайно. Паренек лет семнадцати, и девчонка.
Может, на год моложе. Они явно испугались. Николай насторожился. И когда парень в ответ на требование показать документы вдруг сунул руку за пояс, выстрелил, почти автоматически. Девчонка вздрогнула, от страха зажмурила глаза, а Николай наклонился к распростертому телу, чтобы как он думал забрать у убитого оружие. Но в черной, поясной барсетке оказались только документы.
Медленно, как во сне, девчонка повернулась к убитому, набухающими от ужаса глазами вобрала в себя мертвенную неподвижность смерти, широко открыла рот и закричала.
Дикий, душераздирающий, словно визг пилы крик парализовал, обеспамятел Николая. Он потом долго не мог прийти в себя. Не помогли ни водка, ни уверения друзей в правильности совершенного. Было уже поздно. Он признал себя виновным. Там на службе он все же уживался с этим. Каждодневный риск заставлял концентрироваться на другом. И ответственность за ребят, тоже была хорошим грузом, под которым пока пластались угрызения совести.
Но на гражданке было все иначе. И оказалось, что и ранение, и боль утрат, и бесполезность существования, и все, все это дерьмо, так легко объяснить назначенным судьбой наказанием.
Нет. Он не сдастся! Но этот проклятый крик! Он как стена отгораживает от жизни. Он не слышит ее. А она его.
Глухой и наполовину слепой. Ге-рой.
Теплая капелька выскользнула из под левого стекла, предупреждая о своем желании скатиться по щеке. Николай вытащил из кармана носовой платок, и осторожно, чтобы не было видно изуродованного глаза, подсунул краешек под стекло. После операции остались не удаленными слезные железы, и теперь приходилось частенько промокать сочащийся влагой глаз платком. Впрочем, он уже привык к этому.
Но ничего. Уже скоро. Я верю, все получится. Только бы скорее доехать, только бы скорее доехать,- с проникновением молитвы, прошептал Николай, и снова уткнулся в заиндевевшее окно.
-
Эти горе музыканты чуть все не испортили. Павел как раз порхал по облачкам своих бизнес фантазий. Последнее, что захватило его воображение, было деталями праздничного открытия комплекса. Он с восторгом представил, как устроит для гостей театрализованное представление, как подступит к стенам крепости орда печенегов, и вдруг откроются ворота и во главе конного отряда покажется русский витязь. Он. Павел. Печенегов и витязей Павел собирался набрать из клубов исторического фехтования. Но это были детали. Главное, каков замысел! Открываются ворота, звучит сигнал рожка, и… тут в вагоне появились два довольно чмошного вида подростка, невнятно извинились за предстоящее беспокойство, и началось такое…
-Не зря ребята извиняются, ох не зря.
Нет, он ни в коем случае не хотел мешать им зарабатывать деньги.
Это их бизнес. Но как же ужасно они играли! Да и песня из репертуара тоскующего по Родине дембеля, явно не могла зацепить пассажиров, чей средний возраст заваливал за сорок. Голос, правда, у солирующего был ничего, но остальное…
-Стоооп, стоп ребята! Ну, так нельзя,- разводя руками, начал Павел.
Гарик проглотил застрявшие в горле слова куплета, и с надеждой посмотрел куда-то назад. Сурок прижался к дверям, и, заведя руку за спину попробовал незаметно дернуть ручку и прошмыгнуть в спасительный тамбур.
- Молодой человек, на минутку,- подозвал Павел стоящего в растерянности солиста, и, указывая на свободное место, жестом пригласил: Прошу.
- Вы это…не мешайте работать,- довольно нагло ответил Гарик, обращая на незнакомца угрожающе торчащие наконечниками прыщей и фурункулов.
- Вот именно, работать!- радостно воскликнул Павел, и улыбнулся.
- Какое у него…хорошее лицо,- подумал Гарик. - Совсем без прыщей.
Павел, продолжая улыбаться, пояснил:
- Я как раз по поводу вашей работы. Садитесь.
Гарик послушно присел рядом с Павлом.
- Постараюсь не отнимать у Вас время. Только по делу,- вещал Павел.
-Ты Баха, Моцарта, и прочую классику слушаешь?
- Неет,- честно признался Гарик.
-То есть если кто-то зайдет в вагон и начнет ее играть на неком музыкальном инструменте, тебя это не зацепит?
- Нет. Я люблю…
-Что ты любишь, сейчас не важно,- оборвал признания Гарика Павел. -Важно, что нравится тем, для кого ты играешь. Ты же хочешь побольше заработать, значит должен учитывать их вкусы. Согласен?
- Ну, даа.
- Так вот твоя душещипательная армейская баллада, здесь так же режет слух, как фуга Баха на дискотеке. Здесь другая целевая аудитория.
- И чего?- на всякий случай заинтересованно спросил Гарик.
-Другую композицию нужно подобрать. Ты еще, какие песни знаешь?
- Нуу…, - напрягся Гарик.
- Понял, не надо,- остановил грозящий затянуться процесс Павел.
- Даю наводящий вопрос. Окуджава, Митяев, Розенбаум. Творчество этих мастеров вам знакомо.
-Да, знаю! Есаула Розенбаума знаю!- радостно вскинулся Гарик.
-Ну что же… достойно. Позволь-ка,- Павел жестом указал на гитару.
Затем он словно доктор склонился над лежащим на коленях инструментом, и стал напряженно вслушиваться в хриплые вздохи, тревожимых его пальцами струн.
- Гитарку надо настроить,- пояснил он, не отрываясь от процесса.
-Ну вот, не идеально, но вполне прилично,- наиграв мотивчик Шевчуковской осени, провозгласил Павел.
-А теперь смотри и слушай. Возьмешь…, - Павел начал играть основную гитарную тему композиции, а Гарик внимательно слушал. В течение последующих пяти минут Павел заставил Гарика повторить урок, и успокоился только когда остался доволен результатом.
В это время в тамбуре, через стеклянные окошка дверей за происходящим напряженно наблюдали; карябающий зубами стекло Сурок; и разминающий затекшие в кольцах кастета пальцы, Колян.
Колян закурил. Поглядел на прилипшего к двери Сурка и присел на корточки. И так, покуривая, продолжал контролировать ситуацию.
- Ну что, все учит?- выпуская дым, спросил Колян.
- Ага, учит,- откликнулся Сурок.
- Во все.
- Что все?- недовольно потребовал уточнить Колян.
-Да все, Гарик встал. Поет.
- Ну, пусть поет.
Через некоторое время Сурок встрепенулся.
- Во, здорово!
- Ты чего?- Недовольно спросил Колян.
- Да там этот, Гарику хлопает, и другие тоже!
Павел не жалел ладоней. В конце концов, он чувствовал себя причастным к этому маленькому успеху. Гарик с подростковой проникновенностью исполнил номер, чем и заслужил, заслужил аплодисменты! Ну что же вы люди, реагируйте, проявляйте эмоции!
Павел встал со своего места и, подавая пример, одобрительно крикнул:
-Браво, молодец!
Пять шесть человек робко откликнулись, и редкие хлопки, кое-как слились в недолгие аплодисменты.
Потом настало время сбора урожая, и, видя, как часто летят в футляр гитары бумажные купюры, Павел с гордостью подумал:
- А что, может из них, еще настоящие музыканты выйдут.
В этот момент поезд остановился.
-
То, что это музыканты, Николай понял сразу. Высокому, смуглолицему пареньку было лет восемнадцать. В его густых вьющихся волосах бриллиантиками поблескивали льдинки. Из-за спины музыканта высовывался футляр гитары.
- Форсит паренек,- подумал Николай.- А подружка его вон совсем замерзла.- С пареньком была девчонка. От мороза ее лицо, кругленькое, с кнопочкой маленького носика покраснело, и почти слилось с надвинутой по самые брови, красной вязаной шапочкой и такого же цвета шарфом, кольцом, обвивавшим шею и подбородок.
Но в больших серо-зеленых глазах, как в незамерзающих озерах плескалась теплая влага.
В руке девчонка держала бубен. Зайдя в вагон, музыканты дождались, пока вошедшие устроятся на свободных местах. Парень откашлялся, посмотрел на будущую аудиторию, удивленно вскинул брови, но уже в следующую секунду нахмурился и резко выкрикнул:
-Эй вы! Какого хрена вы тут делаете?!
Николай, заинтригованный неожиданным выкриком, обернулся, и увидел, как в противоположном конце вагона растерянно замерли два похожих, как близнецы, пацана. У одного была в руках гитара.
Растерянность выдавала их. Видимо правда была на стороне высокого паренька и его замерзшей девушки. В подтверждении этого высокий паренек решительно пересек вагон и, подступившись к беззвучно шевелящему губами прыщеватому обладателю гитары и сразу перешел в атаку.
-Вы чего, козлы, на нашем маршруте делаете? Вам чего по рогам давно не давали? А ну пошли отсюда!
Гарик попробовал сыграть:
- Какой маршрут? Да мы так, для себя, кончайте базар в натуре!
-Не придуривайся убогий. - Пискнула девчонка.
- Мы этот маршрут у Арсена откупили. Только мы здесь играем, ясно. А вы – беспредельщики, наши бабки воруете. Ведь воруете?
За спиной Гарика, что-то торопливо зашуршало, и Сурок выдохнул ему ухо:
- В тамбур их, там Колян.
Гарик кивнул. Получилось ни месту.
-Козел, да он еще издевается! - взвился паренек. - А ну пошел отсюда, а то щщас заколбашу как жертвенную овцу!
-Да ладно, кончайте, разберемся, договоримся! Чо мы тут цирк устраиваем. Давайте уважать…клиентов. – Пятясь в раскрытые Сурком двери, бормотал Гарик.
-Иди, иди, толкая его в грудь - наступал высокий музыкант.
Когда участники конфликта скрылись в тамбуре, Николай вдруг подумал:
-Совсем как те. И паренек такой же чернявый. И девчонка. Глазастая.
Он прикрыл глаза, и потревоженная память, немедленно закрутила затертую до дыр пленку.
…Вот упал сраженный пулей чернявый паренек, захлебнулись ужасом глаза девчонки, медленно расползлись черной раной губы, и…
Этот проклятый крик! Он снова слышал его! Не может быть! Нет!
- Ааа-ааа-ааа! - Оттуда, из тамбура. Сквозь дверь!
-Замолчи! Перестань! Я прошу тебя!- простонал Николай. Но кто-то из пассажиров резонно возразил:
-Замолчи. - А может, ее убивают. А ты замолчи.
-Что? Убивают?!- возвращаясь к реальности, переспросил Николай.
-Да, наверное, музыканты сцепились,- улыбаясь, пояснила соседка.
…Он хотел надавать по ушам этим неподелившим территорию мальчишкам. Рванул дверь. Справа на полу лежал черноволосый музыкант. Двое, один из которых высокий сильный, долбили его ногами. От ударов голова музыканта дергалась, подпрыгивала, и выплескивала на обледенелый пол сгустки черно-красной крови. Николай намахнулся, но тут снова взвизгнула девчонка, он резко обернулся на крик, увидел, как тянется она к распростертому на полу…и прозевал удар слева, со стороны пустой глазницы. Удар был слабый, всего то урону разбитые очки.
-А девчонка вроде цела, значит парня, парня спасать!- Утверждаясь в направлении атаки, отметил Николай, и кинулся на самого крепкого.
Этого, высокого: ногой под колено, левой по почке и обеими руками в спину, чтобы рыбкой, в дверь!
Колян в точности проделал предписанное, и, с лету врезавшись головой в заиндевевшее стекло вагона, упал рядом с окровавленным музыкантом. Гарик успел повернуть на встречу Николаю испуганное прыщавое лицо, и Николай просто врезал ему правой по сочащемуся соплями носу. Хрюкнув на пол кровавой юшкой, Гарик опрокинулся на спину.
Оставался третий, но он был занят девчонкой. Воспользовавшись моментом, та рванула межвагонную дверь, и нырнула в узкое пространство перехода.
Сурок попробовал ее остановить, кинулся следом, но под ногами что-то противно чавкнуло, он поскользнулся и грудью треснулся об вонючие подвижные пластины перехода.
А дальше Николай с нечеловеческой силой дернул его за ноги, и втащил обратно в тамбур. В тамбуре, Николай подхватил ноги противника, зажал их под мышками, напрягся и, толкая барахтающееся тело как тележку, провез по мокрому полу и с треском впечатал в железную дверь.
Гарик пришел в себя. Рядом был Колян. Положив голову на руку, он странно смотрел на Гарика. Когда сквозь туман и боль в голове до Гарика дошло, почему он так смотрит, Гарику захотелось только одного. Поскорее исчезнуть.
Он вскочил на ноги, метнулся к двери в вагон, но кто-то сзади налетел на него, рванул за плечо, развернул и, схватив за горло, прижал к закрытым дверям вагона.
-
Дверь кто-то рванул, а вслед за этим крикнул:
-Помогите, помогите, пожалуйста!
Павел вскочил на ноги. Заплаканная девчонка в красном шарфе, вбежала в вагон, и, мечась из стороны в сторону, пыталась поднять упирающихся пассажиров.
- Их трое, помогите, ну помогите, пожалуйста! Они его убивают! Они музыканта убивают!
-За что?! Парень играл, пел, зарабатывал, убивать…нельзя, не правильно! – как на счетах отщелкал Павел, выводя свой итог.
- Граждане, люди, поможем, ну, давайте! - воззвал Павел, но с пассажирами произошла уже виденная им метаморфоза.
-Эх, вы, египтяне!- зло выкрикнул Павел и кинулся в тамбур.
Гарику очень хотелось жить. Даже ценой жизни этого одноглазого урода. Поэтому он юркнул рукой в карман, достал выкидуху, выщелкнул лезвие, но одноглазый успел схватить его за запястье, и с силой прижал руку к двери. Стальные пальцы еще сильнее сжали горло, и Гарик вдруг жалобно завыл. Из полуоткрытого рта взлетела, а потом повисла на одной высокой пронзительной ноте, жалобная щенячья песня: Уууу-ууу-уууу.
Распахнув дверь, Павел сразу услышал этот жалобный вой. Увидел поверх плеча незнакомца стекленеющие глаза музыканта, перевел взгляд ниже, и … узнал эту спину! В черно-зеленых камуфляжных разводах!
- Тыыы! – сквозь сжатые зубы выдохнул Павел, и кинулся на эту спину, обхватил руками, стремясь растерзать, смять, отбросить.
Николай среагировал мгновенно. Бросив голову назад, ударил нападавшего в лицо, и тут же рванув руку с ножом на себя, с разворота воткнул торчащее из смятой ладошки Гарика лезвие в Павла.
На секунду Павел увидел обращенную к нему пустую изуродованную глазницу, попытался, что-то выкрикнуть, но в груди вдруг кольнуло, и дикая боль мгновенно сфокусировала все его существо, в крохотной, раскаленной точке. Павлу захотелось понять причину боли. Он опустил голову, отступил на шаг, и увидел, как из его груди медленно вылезает лезвие ножа.
Когда лезвие вышло наружу, Николай толкнул руку Гарика вперед, шибанув об косяк, заставил разжать пальцы и выпустить нож.
После чего коротко, сбоку рубанул ребром ладони по виску. Гарик упал, и перестал выть.
- Ну, вот… и при-е-ха-ли,- с трудом проговорил Николай, обводя взглядом картину сражения. В сознании был только этот, последний, получивший удар ножом. Он сидел на полу, с непонятным интересом смотрел на Николая и улыбался, изредка беззвучно шевеля губами. Кровь, пузырящаяся на его губах подсказала.
- Не получится. Не старайся,- покачал головой Николай.
-У тебя легкое пробито, поэтому сказать ничего не сможешь. Зажми рану, и молись, чтобы среди пассажиров люди оказались. Рана тяжелая, но выжить можно. А мне пора.
Рукоятка стоп крана послушно поддалась, разорвалась схваченная пломбой проволока, и поезд остановился.
Когда двери открылись, Николай радостно отметил, что сразу за насыпью начинается поле. Поле было везде. И слева и справа, покуда хватало глаз.
- Это хорошо. Это очень хорошо,- обрадовано прошептал Николай.
- Полем, оно верней будет.
Он спрыгнул на насыпь, быстро сбежал с нее, и вскоре с неотвратимостью торпеды, стал вспарывать нетронутую снежную целину, обутыми в армейские ботинки ногами.
Сознание не уходило. Глядя, как бодро расправляется с целиной одноглазый, Павел попробовал представить себе, куда он идет.
Ему вдруг стало очень важным узнать, цель этого движения.
Но затуманенное сознание не рождало никаких вариантов. Тогда Павел попробовал просто посмотреть на поле, и там вдалеке, где серое небо мягко спускалось на белое поле, разглядел золотую маковку церкви с крестом. Тот, на поле двигался как раз туда, к кресту.
- Каждому квазимоде нужен свой собор,- невесело пошутил Павел, и устало сомкнул веки.
- Правильно. Пусть. А в моем городе …ему…не-че-го де-лать.
Напоминание о будущем помогло. Остыла, притихла саднящая рана, успокоилось свистом отзывающееся в груди дыхание, и когда он открыл глаза…там, справа, где поле поднималось на холм, он как наяву увидел свой сказочный город.
Он радостно распахнул глаза, чтобы вобрать, запомнить, сохранить эту прекрасную картинку, но потом, повинуясь извечному человеческому чутью близкой смерти, торопливо вытащил из кармана мобильный телефон, и направив глазок камеры на чудесную картинку сфотографировал ее.
-Они пой-мут,- сказал Павел и умер.
А на дисплее телефона, в кадре зафиксированного мгновения жизни, остался кусок белого, засыпанного снегом поля, чуть различимая в дали церковь, и холм. Николай в кадр не попал.